Дж.Д. Сэлинджер (роман "Над пропастью во ржи")

Семнадцатилетний Холден Колфилд, находящийся в санатории, вспоминает «ту сумасшедшую историю, которая случилась прошлым Рождеством», после чего он «чуть не отдал концы», долго болел, а теперь вот проходит курс лечения и вскоре надеется вернуться домой.

Его воспоминания начинаются с того самого дня, когда он ушёл из Пэнси, закрытой средней школы в Эгерстауне, штат Пенсильвания. Собственно ушёл он не по своей воле - его отчислили за академическую неуспеваемость - из девяти предметов в ту четверть он завалил пять. Положение осложняется тем, что Пэнси - не первая школа, которую оставляет юный герой. До этого он уже бросил Элктон-хилл, поскольку, по его убеждению, «там была одна сплошная липа». Впрочем, ощущение того, что вокруг него «липа» - фальшь, притворство и показуха, - не отпускает Колфилда на протяжении всего романа. И взрослые, и сверстники, с которыми он встречается, вызывают в нем раздражение, но и одному ему оставаться невмоготу.

Последний день в школе изобилует конфликтами. Он возвращается в Пэнси из Нью-Йорка, куда ездил в качестве капитана фехтовальной команды на матч, который не состоялся по его вине - он забыл в вагоне метро спортивное снаряжение. Сосед по комнате Стрэдлейтер просит его написать за него сочинение - описать дом или комнату, но Колфилд, любящий делать все по-своему, повествует о бейсбольной перчатке своего покойного брата Алли, который исписал её стихами и читал их во время матчей. Стрэдлейтер, прочитав текст, обижается на отклонившегося от темы автора, заявляя, что тот подложил ему свинью, но и Колфилд, огорчённый тем, что Стрэдлейтер ходил на свидание с девушкой, которая нравилась и ему самому, не остаётся в долгу. Дело кончается потасовкой и разбитым носом Колфилда.

Оказавшись в Нью-Йорке, он понимает, что не может явиться домой и сообщить родителям о том, что его исключили. Он садится в такси и едет в отель. По дороге он задаёт свой излюбленный вопрос, который не даёт ему покоя: «Куда деваются утки в Центральном парке, когда пруд замерзает?» Таксист, разумеется, удивлён вопросом и интересуется, не смеётся ли над ним пассажир. Но тот и не думает издеваться, впрочем, вопрос насчёт уток, скорее, проявление растерянности Холдена Колфилда перед сложностью окружающего мира, нежели интерес к зоологии.

Этот мир и гнетёт его, и притягивает. С людьми ему тяжело, без них - невыносимо. Он пытается развлечься в ночном клубе при гостинице, но ничего хорошего из этого не выходит, да и официант отказывается подать ему спиртное как несовершеннолетнему. Он отправляется в ночной бар в Гринич-Виллидж, где любил бывать его старший брат Д. Б., талантливый писатель, соблазнившийся большими гонорарами сценариста в Голливуде. По дороге он задаёт вопрос про уток очередному таксисту, снова не получая вразумительного ответа. В баре он встречает знакомую Д. Б. с каким-то моряком. Девица эта вызывает в нем такую неприязнь, что он поскорее покидает бар и отправляется пешком в отель.

Лифтёр отеля интересуется, не желает ли он девочку - пять долларов на время, пятнадцать на ночь. Холден договаривается «на время», но когда девица появляется в его номере, не находит в себе сил расстаться со своей невинностью. Ему хочется поболтать с ней, но она пришла работать, а коль скоро клиент не готов соответствовать, требует с него десять долларов. Тот напоминает, что договор был насчёт пятёрки. Та удаляется и вскоре возвращается с лифтёром. Очередная стычка заканчивается очередным поражением героя.

Наутро он договаривается о встрече с Салли Хейс, покидает негостеприимный отель, сдаёт чемоданы в камеру хранения и начинает жизнь бездомного. В красной охотничьей шапке задом наперёд, купленной в Нью-Йорке в тот злосчастный день, когда он забыл в метро фехтовальное снаряжение, Холден Колфилд слоняется по холодным улицам большого города. Посещение театра с Салли не приносит ему радости. Пьеса кажется дурацкой, публика, восхищающаяся знаменитыми актёрами Лантами, кошмарной. Спутница тоже раздражает его все больше и больше.

Вскоре, как и следовало ожидать, случается ссора. После спектакля Холден и Салли отправляются покататься на коньках, и потом, в баре, герой даёт волю переполнявшим его истерзанную душу чувствам. Объясняясь в нелюбви ко всему, что его окружает: «Я ненавижу... Господи, до чего я все это ненавижу! И не только школу, все ненавижу. Такси ненавижу, автобусы, где кондуктор орёт на тебя, чтобы ты выходил через заднюю площадку, ненавижу знакомиться с ломаками, которые называют Лантов „ангелами“, ненавижу ездить в лифтах, когда просто хочется выйти на улицу, ненавижу мерить костюмы у Брукса...»

Его порядком раздражает, что Салли не разделяет его негативного отношения к тому, что ему столь немило, а главное, к школе. Когда же он предлагает ей взять машину и уехать недельки на две покататься по новым местам, а она отвечает отказом, рассудительно напоминая, что «мы, в сущности, ещё дети», происходит непоправимое: Холден произносит оскорбительные слова, и Салли удаляется в слезах.

Новая встреча - новые разочарования. Карл Льюс, студент из Принстона, слишком сосредоточен на своей особе, чтобы проявить сочувствие к Холдену, и тот, оставшись один, напивается, звонит Салли, просит у неё прощения, а потом бредёт по холодному Нью-Йорку и в Центральном парке, возле того самого пруда с утками, роняет пластинку, купленную в подарок младшей сестрёнке Фиби.

Вернувшись-таки домой - и к своему облегчению, обнаружив, что родители ушли в гости, - он вручает Фиби лишь осколки. Но она не сердится. Она вообще, несмотря на свои малые годы, отлично понимает состояние брата и догадывается, почему он вернулся домой раньше срока. Именно в разговоре с Фиби Холден выражает свою мечту: «Я себе представляю, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле во ржи. Тысячи малышей, а кругом ни души, ни одного взрослого, кроме меня... И моё дело - ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть».

Впрочем, Холден не готов к встрече с родителями, и, одолжив у сестрёнки деньги, отложенные ею на рождественские подарки, он отправляется к своему прежнему преподавателю мистеру Антолини. Несмотря на поздний час, тот принимает его, устраивает на ночь. Как истинный наставник, он пытается дать ему ряд полезных советов, как строить отношения с окружающим миром, но Холден слишком устал, чтобы воспринимать разумные изречения. Затем вдруг он просыпается среди ночи и обнаруживает у своей кровати учителя, который гладит ему лоб. Заподозрив мистера Антолини в дурных намерениях, Холден покидает его дом и ночует на Центральном вокзале.

Впрочем, он довольно скоро понимает, что неверно истолковал поведение педагога, свалял дурака, и это ещё больше усиливает его тоску.

Размышляя, как жить дальше, Холден принимает решение податься куда-нибудь на Запад и там в соответствии с давней американской традицией постараться начать все сначала. Он посылает Фиби записку, где сообщает о своём намерении уехать, и просит её прийти в условленное место, так как хочет вернуть одолженные у неё деньги. Но сестрёнка появляется с чемоданом и заявляет, что едет на Запад с братом. Вольно или невольно маленькая Фиби разыгрывает перед Холденом его самого - она заявляет, что и в школу больше не пойдёт, и вообще эта жизнь ей надоела. Холдену, напротив, приходится поневоле стать на точку зрения здравого смысла, забыв на время о своём всеотрицании. Он проявляет благоразумие и ответственность и убеждает сестрёнку отказаться от своего намерения, уверяя её, что сам никуда не поедет. Он ведёт Фиби в зоосад, и там она катается на карусели, а он любуется ею.

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Джером Д. Сэлинджер
Над пропастью во ржи

1

Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, – словом, всю эту давид-копперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться. Во-первых, скучно, а во-вторых, у моих предков, наверно, случилось бы по два инфаркта на брата, если б я стал болтать про их личные дела. Они этого терпеть не могут, особенно отец. Вообще-то они люди славные, я ничего не говорю, но обидчивые до чертиков. Да я и не собираюсь рассказывать свою автобиографию и всякую такую чушь, просто расскажу ту сумасшедшую историю, которая случилась прошлым рождеством. А потом я чуть не отдал концы, и меня отправили сюда отдыхать и лечиться. Я и ему – Д.Б. – только про это и рассказывал, а ведь он мне как-никак родной брат. Он живет в Голливуде. Это не очень далеко отсюда, от этого треклятого санатория, он часто ко мне ездит, почти каждую неделю. И домой он меня сам отвезет – может быть, даже в будущем месяце. Купил себе недавно «ягуар». Английская штучка, может делать двести миль в час. Выложил за нее чуть ли не четыре тысячи. Денег у него теперь куча. Не то что раньше. Раньше, когда он жил дома, он был настоящим писателем. Может, слыхали – это он написал мировую книжку рассказов «Спрятанная рыбка». Самый лучший рассказ так и назывался – «Спрятанная рыбка», там про одного мальчишку, который никому не позволял смотреть на свою золотую рыбку, потому что купил ее на собственные деньги. С ума сойти, какой рассказ! А теперь мой брат в Голливуде, совсем скурвился. Если я что ненавижу, так это кино. Терпеть не могу.

Лучше всего начну рассказывать с того дня, как я ушел из Пэнси. Пэнси – это закрытая средняя школа в Эгерстауне, штат Пенсильвания. Наверно, вы про нее слыхали. Рекламу вы, во всяком случае, видели. Ее печатают чуть ли не в тысяче журналов – этакий хлюст, верхом на лошади, скачет через препятствия. Как будто в Пэнси только и делают, что играют в поло. А я там даже лошади ни разу в глаза не видал. И под этим конным хлюстом подпись: «С 1888 года в нашей школе выковывают смелых и благородных юношей». Вот уж липа! Никого они там не выковывают, да и в других школах тоже. И ни одного «благородного и смелого» я не встречал, ну, может, есть там один-два – и обчелся. Да и то они такими были еще до школы.

Словом, началось это в субботу, когда шел футбольный матч с Сэксонн-холлом. Считалось, что для Пэнси этот матч важней всего на свете. Матч был финальный, и, если бы наша школа проиграла, нам всем полагалось чуть ли не перевешаться с горя. Помню, в тот день, часов около трех, я стоял черт знает где, на самой горе Томпсона, около дурацкой пушки, которая там торчит, кажется, с самой войны за независимость. Оттуда видно было все поле и как обе команды гоняют друг дружку из конца в конец. Трибун я как следует разглядеть не мог, только слышал, как там орут. На нашей стороне орали во всю глотку – собралась вся школа, кроме меня, – а на их стороне что-то вякали: у приезжей команды народу всегда маловато.

На футбольных матчах всегда мало девчонок. Только старшеклассникам разрешают их приводить. Гнусная школа, ничего не скажешь. А я люблю бывать там, где вертятся девчонки, даже если они просто сидят, ни черта не делают, только почесываются, носы вытирают или хихикают. Дочка нашего директора, старика Термера, часто ходит на матчи, но не такая это девчонка, чтоб по ней с ума сходить. Хотя в общем она ничего. Как-то я с ней сидел рядом в автобусе, ехали из Эгерстауна и разговорились. Мне она понравилась. Правда, нос у нее длинный, и ногти обкусаны до крови, и в лифчик что-то подложено, чтоб торчало во все стороны, но ее почему-то было жалко. Понравилось мне то, что она тебе не вкручивала, какой у нее замечательный папаша. Наверно, сама знала, что он трепло несусветное.

Не пошел я на поле и забрался на гору, так как только что вернулся из Нью-Йорка с командой фехтовальщиков. Я капитан этой вонючей команды. Важная шишка. Поехали мы в Нью-Йорк на состязание со школой Мак-Берни. Только состязание не состоялось. Я забыл рапиры, и костюмы, и вообще всю эту петрушку в вагоне метро. Но я не совсем виноват. Приходилось все время вскакивать, смотреть на схему, где нам выходить. Словом, вернулись мы в Пэнси не к обеду, а уже в половине третьего. Ребята меня бойкотировали всю дорогу. Даже смешно.

И еще я не пошел на футбол оттого, что собрался зайти к старику Спенсеру, моему учителю истории, попрощаться перед отъездом. У него был грипп, и я сообразил, что до начала рождественских каникул я его не увижу. А он мне прислал записку, что хочет меня видеть до того, как я уеду домой, Он знал, что я не вернусь.

Да, забыл сказать – меня вытурили из школы. После рождества мне уже не надо было возвращаться, потому что я провалился по четырем предметам и вообще не занимался и все такое. Меня сто раз предупреждали – старайся, учись. А моих родителей среди четверти вызывали к старому Термеру, но я все равно не занимался. Меня и вытурили. Они много кого выгоняют из Пэнси. У них очень высокая академическая успеваемость, серьезно, очень высокая.

Словом, дело было в декабре, и холодно, как у ведьмы за пазухой, особенно на этой треклятой горке. На мне была только куртка – ни перчаток, ни черта. На прошлой неделе кто-то спер мое верблюжье пальто прямо из комнаты, вместе с теплыми перчатками – они там и были, в кармане. В этой школе полно жулья. У многих ребят родители богачи, но все равно там полно жулья. Чем дороже школа, тем в ней больше ворюг. Словом, стоял я у этой дурацкой пушки, чуть зад не отморозил. Но на матч я почти и не смотрел. А стоял я там потому, что хотелось почувствовать, что я с этой школой прощаюсь. Вообще я часто откуда-нибудь уезжаю, но никогда и не думаю ни про какое прощание. Я это ненавижу. Я не задумываюсь, грустно ли мне уезжать, неприятно ли. Но когда я расстаюсь с каким-нибудь местом, мне надо почувствовать , что я с ним действительно расстаюсь. А то становится еще неприятней.

Мне повезло. Вдруг я вспомнил про одну штуку и сразу почувствовал, что я отсюда уезжаю навсегда. Я вдруг вспомнил, как мы однажды, в октябре, втроем – я, Роберт Тичнер и Пол Кембл – гоняли мяч перед учебным корпусом. Они славные ребята, особенно Тичнер. Время шло к обеду, совсем стемнело, но мы все гоняли мяч и гоняли. Стало уже совсем темно, мы и мяч-то почти не видели, но ужасно не хотелось бросать. И все-таки пришлось. Наш учитель биологии, мистер Зембизи, высунул голову из окна учебного корпуса и велел идти в общежитие, одеваться к обеду. Как вспомнишь такую штуку, так сразу почувствуешь: тебе ничего не стоит уехать отсюда навсегда, – у меня по крайней мере почти всегда так бывает. И только я понял, что уезжаю навсегда, я повернулся и побежал вниз с горы, прямо к дому старика Спенсера. Он жил не при школе. Он жил на улице Энтони Уэйна.

Я бежал всю дорогу, до главного выхода, а потом переждал, пока не отдышался. У меня дыхание короткое, по правде говоря. Во-первых, я курю, как паровоз, то есть раньше курил. Тут, в санатории, заставили бросить. И еще – я за прошлый год вырос на шесть с половиной дюймов. Наверно, от этого я и заболел туберкулезом и попал сюда на проверку и на это дурацкое лечение. А в общем я довольно здоровый.

Словом, как только я отдышался, я побежал через дорогу на улицу Уэйна. Дорога вся обледенела до черта, и я чуть не грохнулся. Не знаю, зачем я бежал, наверно, просто так. Когда я перебежал через дорогу, мне вдруг показалось, что я исчез. День был какой-то сумасшедший, жуткий холод, ни проблеска солнца, ничего, и казалось, стоит тебе пересечь дорогу, как ты сразу исчезнешь навек.

Ух, и звонил же я в звонок, когда добежал до старика Спенсера! Промерз я насквозь. Уши болели, пальцем пошевельнуть не мог. «Ну, скорей, скорей!» – говорю чуть ли не вслух. – Открывайте!» Наконец старушка Спенсер мне открыла. У них прислуги нет и вообще никого нет, они всегда сами открывают двери. Денег у них в обрез.

– Холден! – сказала миссис Спенсер. – Как я рада тебя видеть! Входи, милый! Ты, наверно, закоченел до смерти?

Мне кажется, она и вправду была рада меня видеть. Она меня любила. По крайней мере, мне так казалось.

Я пулей влетел к ним в дом.

– Как вы поживаете, миссис Спенсер? – говорю. – Как здоровье мистера Спенсера?

– Дай твою куртку, милый! – говорит она. Она и не слышала, что я спросил про мистера Спенсера. Она была немножко глуховата.

Она повесила мою куртку в шкаф в прихожей, и я пригладил волосы ладонью. Вообще я ношу короткий ежик, мне причесываться почти не приходится.

– Как же вы живете, миссис Спенсер? – спрашиваю, но на этот раз громче, чтобы она услыхала.

– Прекрасно, Холден. – Она закрыла шкаф в прихожей. – А ты-то как живешь?

– Отлично, – говорю. – А как мистер Спенсер? Кончился у него грипп?

– Кончился? Холден, он себя ведет как… как не знаю кто!.. Он у себя, милый, иди прямо к нему.

2

У них у каждого была своя комната. Лет им было под семьдесят, а то и больше. И все-таки они получали удовольствие от жизни, хоть одной ногой и стояли в могиле. Знаю, свинство так говорить, но я вовсе не о том. Просто я хочу сказать, что я много думал про старика Спенсера, а если про него слишком много думать, начинаешь удивляться – за каким чертом он еще живет. Понимаете, он весь сгорбленный и еле ходит, а если он в классе уронит мел, так кому-нибудь с первой парты приходится нагибаться и подавать ему. По-моему, это ужасно. Но если не слишком разбираться, а просто так подумать, то выходит, что он вовсе не плохо живет. Например, один раз, в воскресенье, когда он меня и еще нескольких других ребят угощал горячим шоколадом, он нам показал потрепанное индейское одеяло – они с миссис Спенсер купили его у какого-то индейца в Йеллоустонском парке. Видно было, что старик Спенсер от этой покупки в восторге. Вы понимаете, о чем я? Живет себе такой человек вроде старого Спенсера, из него уже песок сыплется, а он все еще приходит в восторг от какого-то одеяла.

Дверь к нему была открыта, но я все же постучался, просто из вежливости. Я видел его – он сидел в большом кожаном кресле, закутанный в то самое одеяло, про которое я говорил. Он обернулся, когда я постучал.

– Кто там? – заорал он. – Ты, Колфилд? Входи, мальчик, входи!

Он всегда орал дома, не то что в классе. На нервы действовало, серьезно.

Только я вошел – и уже пожалел, зачем меня принесло. Он читал «Атлантик мансли», и везде стояли какие-то пузырьки, пилюли, все пахло каплями от насморка. Тоску нагоняло. Я вообще-то не слишком люблю больных. И все казалось еще унылее оттого, что на старом Спенсере был ужасно жалкий, потертый, старый халат – наверно, он его носил с самого рождения, честное слово. Не люблю я стариков в пижамах или в халатах. Вечно у них грудь наружу, все их старые ребра видны. И ноги жуткие. Видали стариков на пляжах, какие у них ноги белые, безволосые?

– Здравствуйте, сэр! – говорю. – Я получил вашу записку. Спасибо вам большое. – Он мне написал записку, чтобы я к нему зашел проститься перед каникулами; знал, что я больше не вернусь. – Вы напрасно писали, я бы все равно зашел попрощаться.

– Садись вон туда, мальчик, – сказал старый Спенсер. Он показал на кровать.

Я сел на кровать.

– Как ваш грипп, сэр?

– Знаешь, мой мальчик, если бы я себя чувствовал лучше, пришлось бы послать за доктором! – Старик сам себя рассмешил. Он стал хихикать, как сумасшедший. Наконец отдышался и спросил: – А почему ты не на матче? Кажется, сегодня финал?

– Да. Но я только что вернулся из Нью-Йорка с фехтовальной командой.

Господи, ну и постель! Настоящий камень!

Он вдруг напустил на себя страшную строгость – я знал, что так будет.

– Значит, ты уходишь от нас? – спрашивает.

– Да, сэр, похоже на то.

Тут он начал качать головой. В жизни не видел, чтобы человек столько времени подряд мог качать головой. Не поймешь, оттого ли он качает головой, что задумался, или просто потому, что он уже совсем старикашка и ни хрена не понимает.

– А о чем с тобой говорил доктор Термер, мой мальчик? Я слыхал, что у вас был долгий разговор.

– Да, был. Поговорили. Я просидел у него в кабинете часа два, если не больше.

– Что же он тебе сказал?

– Ну… всякое. Что жизнь – это честная игра. И что надо играть по правилам. Он хорошо говорил. То есть ничего особенного он не сказал. Все насчет того же, что жизнь – это игра и всякое такое. Да вы сами знаете.

– Но жизнь действительно игра, мой мальчик, и играть надо по правилам.

– Да, сэр. Знаю. Я все это знаю.

Тоже сравнили! Хороша игра! Попадешь в ту партию, где классные игроки, – тогда ладно, куда ни шло, тут действительно игра. А если попасть на д р у г у ю сторону, где одни мазилы, – какая уж тут игра? Ни черта похожего. Никакой игры не выйдет.

– А доктор Термер уже написал твоим родителям? – спросил старик Спенсер.

– Нет, он собирается написать им в понедельник.

– А ты сам им ничего не сообщил?

– Нет, сэр, я им ничего не сообщил, увижу их в среду вечером, когда приеду домой.

– Как же, по-твоему, они отнесутся к этому известию?

– Как сказать… Рассердятся, наверно, – говорю. – Должно быть, рассердятся. Ведь я уже в четвертой школе учусь.

И я тряхнул головой. Это у меня привычка такая.

– Эх! – говорю. Это тоже привычка – говорить «Эх!» или «Ух ты!», отчасти потому, что у меня не хватает слов, а отчасти потому, что я иногда веду себя совсем не по возрасту. Мне тогда было шестнадцать, а теперь мне уже семнадцать, но иногда я так держусь, будто мне лет тринадцать, не больше. Ужасно нелепо выходит, особенно потому, что во мне шесть футов и два с половиной дюйма, да и волосы у меня с проседью. Это правда. У меня на одной стороне, справа, миллион седых волос. С самого детства. И все-таки иногда я держусь, будто мне лет двенадцать. Так про меня все говорят, особенно отец. Отчасти это верно, но не совсем. А люди всегда думают, что они тебя видят насквозь. Мне-то наплевать, хотя тоска берет, когда тебя поучают – веди себя как взрослый. Иногда я веду себя так, будто я куда старше своих лет, но этого-то люди не замечают. Вообще ни черта они не замечают.

Старый Спенсер опять начал качать головой. И при этом ковырял в носу. Он старался делать вид, будто потирает нос, но на самом деле он весь палец туда запустил. Наверно, он думал, что это можно, потому что, кроме меня, никого тут не было. Мне-то все равно, хоть и противно видеть, как ковыряют в носу.

Потом он заговорил:

– Я имел честь познакомиться с твоей матушкой и с твоим отцом, когда они приезжали побеседовать с доктором Термером несколько недель назад. Они изумительные люди.

– Да, конечно. Они хорошие.

«Изумительные». Ненавижу это слово! Ужасная пошлятина. Мутит, когда слышишь такие слова.

И вдруг у старого Спенсера стало такое лицо, будто он сейчас скажет что-то очень хорошее, умное. Он выпрямился в кресле, сел поудобнее. Оказалось, ложная тревога. Просто он взял журнал с колен и хотел кинуть его на кровать, где я сидел. И не попал. Кровать была в двух дюймах от него, а он все равно не попал. Пришлось мне встать, поднять журнал и положить на кровать. И вдруг мне захотелось бежать к чертям из этой комнаты. Я чувствовал, сейчас начнется жуткая проповедь. Вообще-то я не возражаю, пусть говорит, но чтобы тебя отчитывали, а кругом воняло лекарствами и старый Спенсер сидел перед тобой в пижаме и халате – это уж слишком. Не хотелось слушать.

Тут и началось.

– Что ты с собой делаешь, мальчик? – сказал старый Спенсер. Он заговорил очень строго, так он раньше не разговаривал. – Сколько предметов ты сдавал в этой четверти?

– Пять, сэр.

– Пять. А сколько завалил?

– Четыре. – Я поерзал на кровати. На такой жесткой кровати я еще никогда в жизни не сидел. Английский я хорошо сдал, потому что я учил Беовульфа и «Лорд Рэндал, мой сын» и всю эту штуку еще в Хуттонской школе. Английским мне приходилось заниматься, только когда задавали сочинения.

Он меня даже не слушал. Он никогда не слушал, что ему говорили.

– Я провалил тебя по истории, потому что ты совершенно ничего не учил.

– Понимаю, сэр. Отлично понимаю. Что вам было делать?

– Совершенно ничего не учил! – повторял он. Меня злит, когда люди повторяют то, с чем ты сразу согласился. А он и в третий раз повторил: – Совершенно ничего не учил! Сомневаюсь, открывал ли ты учебник хоть раз за всю четверть. Открывал? Только говори правду, мальчик!

– Нет, я, конечно, просматривал его раза два, – говорю. Не хотелось его обижать. Он был помешан на своей истории.

– Ах, просматривал? – сказал он очень ядовито. – Твоя, с позволения сказать, экзаменационная работа вон там, на полке. Сверху, на тетрадях. Дай ее сюда, пожалуйста!

Это было ужасное свинство с его стороны, но я взял свою тетрадку и подал ему – больше ничего делать не оставалось. Потом я опять сел на эту бетонную кровать. Вы себе и представить не можете, как я жалел, что зашел к нему проститься!

Он держал мою тетрадь, как навозную лепешку или еще что похуже.

– Мы проходили Египет с четвертого ноября по второе декабря, – сказал он. – Ты сам выбрал эту тему для экзаменационной работы. Не угодно ли тебе послушать, что ты написал?

– Да нет, сэр, не стоит, – говорю.

– «Египтяне были древней расой кавказского происхождения, обитавшей в одной из северных областей Африки. Она, как известно, является самым большим материком в восточном полушарии».

И я должен был сидеть и слушать эту несусветную чушь. Свинство, честное слово.

– «В наше время мы интересуемся египтянами по многим причинам. Современная наука все еще добивается ответа на вопрос – какие тайные составы употребляли египтяне, бальзамируя своих покойников, чтобы их лица не сгнивали в течение многих веков. Эта таинственная загадка все еще бросает вызов современной науке двадцатого века».

Он замолчал и положил мою тетрадку. Я почти что ненавидел его в эту минуту.

– Твой, так сказать, экскурс в науку на этом кончается, – проговорил он тем же ядовитым голосом. Никогда бы не подумал, что в таком древнем старикашке столько яду. – Но ты еще сделал внизу небольшую приписку лично мне, – добавил он.

– Да-да, помню, помню! – сказал я. Я заторопился, чтобы он хоть это не читал вслух. Куда там – разве его остановишь! Из него прямо искры сыпались!

«Дорогой мистер Спенсер! – Он читал ужасно громко. – Вот все, что я знаю про египтян. Меня они почему-то не очень интересуют, хотя Вы читаете про них очень хорошо. Ничего, если Вы меня провалите, – я все равно уже провалился по другим предметам, кроме английского. Уважающий вас Холден Колфилд ».

Тут он положил мою треклятую тетрадку и посмотрел на меня так, будто сделал мне сухую в пинг-понг. Никогда не прощу ему, что он прочитал эту чушь вслух. Если б он написал такое, я бы ни за что не прочел, слово даю. А главное, добавил-то я эту проклятую приписку, чтобы ему не было неловко меня проваливать.

– Ты сердишься, что я тебя провалил, мой мальчик? – спросил он.

– Что вы, сэр, ничуть! – говорю. Хоть бы он перестал называть меня «мой мальчик», черт подери!

Он бросил мою тетрадку на кровать. Но, конечно, опять не попал. Пришлось мне вставать и подымать ее. Я ее положил на «Атлантик мансли». Вот еще, охота была поминутно нагибаться.

– А что бы ты сделал на моем месте? – спросил он. – Только говори правду, мой мальчик.

Да, видно, ему было здорово не по себе оттого, что он меня провалил. Тут, конечно, я принялся наворачивать. Говорил, что я умственно отсталый, вообще кретин, что я сам на его месте поступил бы точно так же и что многие не понимают, до чего трудно быть преподавателем. И все в таком роде. Словом, наворачивал как надо.

Но самое смешное, что думал-то я все время о другом. Сам наворачиваю, а сам думаю про другое. Живу я в Нью-Йорке, и думал я про тот пруд, в Центральном парке, у Южного выхода: замерзает он или нет, а если замерзает, куда деваются утки? Я не мог себе представить, куда деваются утки, когда пруд покрывается льдом и промерзает насквозь. Может быть, подъезжает грузовик и увозит их куда-нибудь в зоопарк? А может, они просто улетают?

Все-таки у меня это хорошо выходит. Я хочу сказать, что я могу наворачивать что попало старику Спенсеру, а сам в это время думаю про уток. Занятно выходит. Но когда разговариваешь с преподавателем, думать вообще не надо. И вдруг он меня перебил. Он всегда перебивает.

– Скажи, а что ты по этому поводу думаешь, мой мальчик? Интересно было бы знать. Весьма интересно.

– Это насчет того, что меня вытурили из Пэнси? – спрашиваю. Хоть бы он запахнул свой дурацкий халат. Смотреть неприятно.

– Если я не ошибаюсь, у тебя были те же затруднения и в Хуттонской школе, и в Элктон-хилле?

Он это сказал не только ядовито, но и как-то противно.

– Никаких затруднений в Элктон-хилле у меня не было, – говорю. – Я не проваливался, ничего такого. Просто ушел – и все.

– Разреши спросить – почему?

– Почему? Да это длинная история, сэр. Все это вообще довольно сложно.

Ужасно не хотелось рассказывать ему – что да как. Все равно он бы ничего не понял. Не по его это части. А ушел я из Элктон-хилла главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Все делалось напоказ – не продохнешь. Например, их директор, мистер Хаас. Такого подлого притворщика я в жизни не встречал. В десять раз хуже старика Термера. По воскресеньям, например, этот чертов Хаас ходил и жал ручки всем родителям, которые приезжали. И до того мил, до того вежлив – просто картинка. Но не со всеми он одинаково здоровался – у некоторых ребят родители были попроще, победнее. Вы бы посмотрели, как он, например, здоровался с родителями моего соседа по комнате. Понимаете, если у кого мать толстая или смешно одета, а отец ходит в костюме с ужасно высокими плечами и башмаки на нем старомодные, черные с белым, тут этот самый Хаас только протягивал им два пальца и притворно улыбался, а потом как начнет разговаривать с другими родителями – полчаса разливается! Не выношу я этого. Злость берет. Так злюсь, что с ума можно спятить. Ненавижу я этот проклятый Элктон-хилл.

Старый Спенсер меня спросил о чем-то, но я не расслышал. Я все думал об этом подлом Хаасе.

– Что вы сказали, сэр? – говорю.

– Но ты хоть о г о р ч е н, что тебе приходится покидать Пэнси?

– Да, конечно, немножко огорчен. Конечно… но все-таки не очень. Наверно, до меня еще не дошло. Мне на это нужно время. Пока я больше думаю, как поеду домой в среду. Видно, я все-таки кретин!

– Неужели ты совершенно не думаешь о своем будущем, мой мальчик?

– Нет, как не думать – думаю, конечно. – Я остановился. – Только не очень часто. Не часто.

– Призадумаешься! – сказал старый Спенсер. – Потом призадумаешься, когда будет поздно!

Мне стало неприятно. Зачем он так говорил – будто я уже умер? Ужасно неприятно.

– Непременно подумаю, – говорю, – я подумаю.

– Как бы мне объяснить тебе, мальчик, вдолбить тебе в голову то, что нужно? Ведь я помочь тебе хочу, понимаешь?

Видно было, что он действительно хотел мне помочь. По-настоящему. Но мы с ним тянули в разные стороны – вот и все.

– Знаю, сэр, – говорю, – и спасибо вам большое. Честное слово, я очень это ценю, правда!

Тут я встал с кровати. Ей-богу, я не мог бы просидеть на ней еще десять минут даже под страхом смертной казни.

– К сожалению, мне пора! Надо забрать вещи из гимнастического зала, у меня там масса вещей, а они мне понадобятся. Ей-богу, мне пора!

Он только посмотрел на меня и опять стал качать головой, и лицо у него стало такое серьезное, грустное. Мне вдруг стало жалко его до чертиков. Но не мог же я торчать у него весь век, да и тянули мы в разные стороны. И вечно он бросал что-нибудь на кровать и промахивался, и этот его жалкий халат, вся грудь видна, а тут еще пахнет гриппозными лекарствами на весь дом.

– Знаете что, сэр, – говорю, – вы из-за меня не огорчайтесь. Не стоит, честное слово. Все наладится. Это у меня переходный возраст, сами знаете. У всех это бывает.

– Не знаю, мой мальчик, не знаю…

Ненавижу, когда так бормочут.

– Бывает, – говорю, – это со всеми бывает! Правда, сэр, не стоит вам из-за меня огорчаться. – Я даже руку ему положил на плечо. – Не стоит! – говорю.

– Не выпьешь ли чашку горячего шоколада на дорогу? Миссис Спенсер с удовольствием…

– Я бы выпил, сэр, честное слово, но надо бежать. Надо скорее попасть в гимнастический зал. Спасибо вам огромное, сэр. Огромное спасибо.

И тут мы стали жать друг другу руки. Все это чушь, конечно, но мне почему-то сделалось ужасно грустно.

– Я вам черкну, сэр. Берегитесь после гриппа, ладно?

– Прощай, мой мальчик.

А когда я уже закрыл дверь и вышел в столовую, он что-то заорал мне вслед, но я не расслышал. Кажется, он орал «Счастливого пути!». А может быть, и нет. Надеюсь, что нет. Никогда я не стал бы орать вслед «Счастливого пути!». Гнусная привычка, если вдуматься.

Год написания:

1951

Время прочтения:

Описание произведения:

Роман «Над пропастью во ржи» написал Джером Сэлинджер в 1951 году. Роман получил большую популярность и был переведен почти на все мировые языки. Стоить отметить, что роман часто подвергался критике и запрету из-за множества нецензурной лексики, которая в нем встречается. Все же можно считать, что данный роман сильно повлиял на мировую культуру второй половины 20 века.

Предлагаем вам ознакомиться с кратким содержанием произведения Над пропастью во ржи.

Вы прочитали краткое содержание романа Над пропастью во ржи. В разделе нашего сайта - краткие содержания , вы можете ознакомиться с изложением других известных произведений.

Джером Сэлинджер родился в еврейской семье. Отец - преуспевающий торговец колбасными изделиями, дав ему блестящее образование, ожидал, что сын продолжит семейный бизнес. Но настоящим увлечением того была литература. Что характеризовало творческую манеру писателя? Наверное, острый взгляд, умение рассмотреть за официально кажущейся благопристойностью вопиющую несправедливость. Рассмотреть, как складываются обстоятельства, при которых молодой человек в цивилизованной стране становится несчастным. Слава Сэлинджера была скорой и головокружительной: в тридцать два года стал знаменит на всю страну, написав роман «Над пропастью во ржи».

Странным был его духовный мир. Ему, остро ощущавшему острый дефицит духовности социума, он представлялся искусственным и надуманным.

Устами своего персонажа автор произносит, что скорее бы он выбрал лошадь, чем автомобиль, ведь с ней хоть поговорить возможно. Книга «Над пропастью во ржи» - это роман-беспокойство, роман-проблема. Сэлинджер рассказывает в нем читателям, что в то время, когда взрослые «заигрались», бесконечно перестраивая свой надуманный, а потому несовершенный мир, дети недоумевают, видя его таким, каким он дан: с ярким солнцем и зеленой травой, рекой, товарищами по двору. Но постепенно их ясный и чистый взгляд меркнет по мере погружения в пустыню жизни. Они оставят свои детские мечты и порывы. Они, конечно же, повзрослеют.

Книга представляет собой рассказ уже не ребенка, но еще не взрослого - семнадцатилетнего Холдена Колфилда, заканчивающего курс лечения от туберкулеза в санатории. Юноша повествует о событиях прошлого года. После конфликта и драки с одноклассником Стрэдлером, гуляющим с девушкой, нравившейся ему, он бросает закрытую школу в Эгерстауне так же, как и предыдущую. Настоящей же причиной является неуспеваемость: Холден не оценен по половине предметов курса обучения. Юноша считает, что все вокруг него - ненастоящее, притворное, «липа». Таков герой книги «Над пропастью во ржи». Содержание романа в дальнейшем отслеживает похождения школьника-беглеца. Он уезжает в родной Нью-Йорк, однако опасается возвращаться домой из-за реакции родителей на то, что он бросил учебу. Он останавливается в отеле.

Конечно же, он считает себя взрослым. Поэтому решает «оттянуться» сначала в отельном ночном клубе, что не удается, затем - отправившись в любимый ночной бар своего старшего брата Д. Б. По дороге задает таксистам один и тот же вопрос, совершенно бестолковый, ответ на который его не интересует. Юноша, с одной стороны, тянется к людям, ему хочется с ними контактировать, а с другой, он отталкивается от них, усматривая фальшь в их словах и делах. Это главная психологическая проблема главного героя романа «Над пропастью во ржи». Отзывы американской литературной подтверждают. В отеле молодой человек соблазняется на предложение лифтера - купить на время проститутку. Но когда та пришла, передумывает. Девушка вместе с лифтером требуют и забирают удвоенную против оговоренной сумму. Затем он оставляет отель и ведет жизнь бродяги. Он приглашает Салли Хейс в театр, потом отправляется с ней на каток. Девушка не разделяет с Холденом Колфилдом его раздражения окружающим, не поддерживает его идею на пару неделек уйти из дому, чтоб покататься с ним на автомашине. В ответ юноша оскорбляет ее, и они расстаются. Холдена мучают противоречия: напившись, он по телефону пытается извиниться перед Салли. Затем решает повидать сестренку Фаби, покупает ей пластинку, но нечаянно разбивает ее. Нелогичные, импульсивные действия главного героя определяют содержание романа «Над пропастью во ржи». Отзывы литературных критиков поэтому - диаметрально противоположны: от восхищения до неприятия. Придя домой в отсутствие родителей, он ощущает со стороны сестры полное понимание, она одалживает ему свои отложенные деньги. Именно в этот момент, при первой встрече с Фаби, Холден Колдфилд рассказывает ей, кем он желает стать в этом мире - ловцом беззащитных и наивных детей, блуждающих вслепую во ржи и рискующих нечаянно свалиться в пропасть.

Он решает пожить у своего прежнего учителя мистера Антолини, однако его подозрительность и импульсивность опять играют с ним злую шутку. Возникает вопрос: кто же, собственно говоря, главный герой? Или же гипотетические дети оказываются в опасной ситуации, т. е. «над пропастью во ржи»? Отзывы самих американцев единодушны - в беде главный герой романа. В его сознании срабатывает чисто американский шаблон - «ехать на Запад и там начинать с чистого листа». Холден сообщает об этом замысле сестренке. Та является с чемоданом и заявляет, что пойдет вместе с братом. Теперь уже очередь Колфилда ее удерживать. На сцене кружения Фабии на карусели под дождем и любования этим зрелищем ее брата сюжет романа завершается. Этого было достаточно, чтоб купить недвижимость и поселиться в провинциальном Корнише (штат Нью-Гэмпшир). Здесь писатель и прожил затворником отмеренные ему Богом следующие шестьдесят лет жизни после написания «Над пропастью во ржи». Отзывы литературоведов на последующие произведения становятся все сдержанней. Почему так получилось? Возможно, замкнулся, поскольку изначально ожидал другой реакции на роман, более практической. Ведь он вскрыл реальные язвы системы образования и воспитания, почему же, признав роман, общество не повернулось лицом к их устранению? К сожалению, его произведения, написанные позже, так и не смогли достигнуть успеха, уготованного «Ловцу во ржи» (американское название романа). Возможно, триумф его настиг потому, что в романе он писал о своей молодости, вплетая пережитые эмоции, воспоминания, впечатления.

Роман «Над пропастью во ржи» Сэлинджера впервые был издан в 1951 году. Название произведения – искаженная фраза из стихотворения Бернса, которую автор меняет на «Если кто ловил кого-то над пропастью во ржи», делая таким образом отсылку к библейским ловцам человеческих душ. Главный герой, Холден, хочет стать тем, кто будет ловить во ржи маленьких детей, чтобы они не сорвались в пропасть, символизирующую фальшь того мира, в котором живет и откуда пытается сбежать сам Колфилд.

Главные герои

Холден Колфилд – молодой человек 17-ти лет, которого выгнали из школы. От его лица ведется повествование в романе.

Фиби – сестра Холдена 10-ти лет, очень понимающая девочка, любит своего брата.

Другие персонажи

Салли Хейс – подруга, девушка Холдена.

Старик Спенсер – учитель истории.

Уорд Стрэдлейтер – сосед Холдена по комнате в общежитии.

Мистер Антолини – молодой мужчина, бывший учитель Холдена.

Глава 1

Главный герой, Холден Колфилд, сейчас лежит в санатории, иногда к нему приезжает старший брат Д. Б. – писатель, который живет в Голливуде. Холден решает рассказать «сумасшедшую историю, которая случилась прошлым рождеством» .

Рассказ начинается с того, как он решил уйти со школы. До этого Холден с командой фехтовальщиков ездил на матч в Нью-Йорк, но забыл в метро все снаряжение для игры. Из-за этого матч не состоялся. За неуспеваемость героя выгнали из школы Пэнси – он завалил 4 предмета из 5, и после рождества ему нужно было уезжать домой.

Глава 2

Холден заходит к старику Спенсеру, учителю истории, и во время разговора признается, что родители еще не знают о том, что его выгнали. Спенсер пытается пристыдить юношу, но Колфилд думает лишь о том, куда деваются утки в парке, когда замерзает пруд.

Спенсер вспомнил, что у Холдена были трудности и в других школах: герой уже до этого успел сменить две. Холден объяснил, что везде в школах была «одна сплошная липа. Все делалось напоказ – не продохнешь».

Глава 3

Соврав Спенсеру, Холден ушел к себе в общежитие. Надев купленную в Нью-Йорке красную охотничью шапку, он читал книгу «В дебрях Африки» . Вскоре вернулся его сосед по комнате Стрэдлейтер.

Глава 4

Стрэдлейтер попросил Колфилда написать за него сочинение по английскому языку, так как он не успевает – идет на свидание с Джин Галлахер. Холден был давно знаком с Джин и разволновался – когда-то они играли в шашки и она ему нравилась.

Глава 5

Холден написал Стрэдлейтеру сочинение о бейсбольной рукавице умершего брата Колфилда – Алли.

Глава 6

Стрэдлейтер вернулся со свидания, и Холден снова начал волноваться, так как знал, что у того «совести нет ни капли» .

Прочитав написанное Холденом сочинение, Стрэдлейтер разозлился – нужно было написать описание дома или комнаты, а не рукавицы. Они поссорились, и во время драки сосед разбил Колфилду нос.

Глава 7

Холден решил уехать из школы сейчас же, быстро собрал вещи и ушел.

Глава 8

Он сразу же сел на поезд. По дороге к нему подсела милая женщина – мать Эрнеста Морроу, «самого последнего гада» в их школе, одноклассника Холдена. Колфилд наврал ей, что ее сын общий любимец.

Глава 9

Приехав в Нью-Йорк, Холден остановился в «Эдмонте» .

Глава 10

Колфилд пытался заказать в ресторане виски, но официант отказал ему как несовершеннолетнему. За соседним столиком сидели «три девицы лет под тридцать» . Холден пригласил их танцевать. Согласилась только блондинка – она «танцевала, как бог» . Колфилд просидел с девицами до самого закрытия ресторана.

Глава 11

Неожиданно Холден вспомнил о Джейн Галлахер, о том, как они познакомились и подружились, как единственный раз он ее поцеловал «да и то не по настоящему» .

Глава 12

Холден взял такси и поехал в ночной кабак к Эрни. По дороге он пытался у таксиста расспрашивать о том, куда деваются утки, но таксист ответил, что не знает, но уверен, что рыбы остаются в пруду.

У Эрни было полным-полно народу. Холден присел за столик, но его заметила бывшая пассия старшего брата – Лилиан Симмонс. Чтобы избавиться от нее, Холден соврал, что ему нужно на свидание, и ушел.

Глава 13

Холден вернулся в отель. Лифтер предложил вызвать ему проститутку, и Холден согласился.

Колфилд думал о том, что видимо «наконец представился случай» потерять невинность – вдруг «когда-нибудь придется жениться?»

К нему пришла проститутка Санни. Холдену хотелось сначала поговорить. Женщину это возмутило – лифтер и так разбудил ее среди ночи. Санни потребовала 10 долларов, но Холден дал ей только пять.

Глава 14

Только Холден лег спать, как к нему пришли лифтер и проститутка, требуя еще 5 долларов. Колфилд не хотел давать деньги, но лифтер прижал юношу к двери. Санни вытащила деньги из бумажника Колфилда. Холден выругался на лифтера, и тот сильно ударил его в живот.

Глава 15

С утра Холден позвонил Салли Хейс, своей давней подруге, пригласил ее на утренний спектакль. Во время завтрака к Колфилду присели две монахини. Одна из них оказалась учительницей английского языка. Холден дал им на благотворительность 10 долларов.

Глава 16

Холден купил сестренке Фиби пластинку «Крошка Шерли Бинз» про маленькую девочку. Когда Колфилд шел по Бродвею, впереди него мальчик 6-ти лет напевал песенку: «Если ты ловил кого-то вечером во ржи…» , чем поднял Холдену настроение.

Глава 17

Холден и Салли пошли на спектакль, который в целом показался Колфилду неплохим. После этого они пошли кататься на коньках. Салли пригласила Холдена к ним в сочельник убирать елку, и он согласился. Колфилд поделился, что ему все осточертело, и предложил девушке куда-то сбежать вместе с ним. Салли отказалась, и Холден сказал ей «катиться» . Они поругались, и девушка ушла.

Глава 18

Холден пошел в кино на фильм о войне. Идя после этого в Викер-бар, он думал, что наверняка бы спятил, если бы служил в армии.

Глава 19

В баре Холден встретился со старым знакомым Карлом. У Карла была девушка китаянка возрастом за 30 лет, что сильно удивило Холдена.

Глава 20

Холден просидел в баре до часу ночи и «напился там как сукин сын» . Выйдя из бара, он позвонил Салли и пообещал, что придет убирать елку. После этого пошел в парк и по дороге разбил пластинку Фиби. Посидев в парке, он решил сходить домой.

Глава 21

Родителей Холдена не оказалось дома. Колфилд разбудил Фиби. Малышка была очень рада брату и даже разбитой пластинке. Фиби догадалась, что его снова выгнали со школы.

Глава 22

Холден объяснил Фиби, что вылетел из Пэнси потому, что «в такой гнусной школе» «еще никогда не учился» . Расстроенная девочка сказала, что ему вообще ничего не нравится, и спросила, кем бы он хотел стать. Холден вспомнил песенку «Если кто-то звал кого-то вечером во ржи» и поделился с сестренкой: «понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. <…> А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. <…> «это единственное, чего мне хочется по-настоящему».

Глава 23

Фиби включила радио, и они с Холденом танцевали. Неожиданно пришли родители, и Колфилд незаметно ушел.

Глава 24

Холден пошел к бывшему учителю мистеру Антолини, рассказал о том, что его выгнали из Пэнси. Учитель сказал, что ему кажется, словно Холден несется «к какой-то страшной пропасти» . «Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. <…> И они перестали искать». Антолини считал, что Холден пожертвует «жизнью за какое-нибудь пустое, ненастоящее дело» . Учитель написал на листке: «Признак незрелости человека – то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зрелости – то, что он хочет смиренно жить ради правого дела» и отдал листок Холдену.

Учитель постелил Колфилду и юноша лег спать. Среди ночи он проснулся от того, что Антолини гладил его по голове. Холден испугался и быстро ушел.

Глава 25

Холден до утра пробыл на вокзале. Он думал о том, что, возможно, Антонили не хотел сделать ему ничего плохо. Холден решил, что ему нужно уехать на Запад, найти там работу, жить в хижине на опушке леса и может даже жениться. Колфилд передал Фиби записку, что уезжает и хочет перед этим с ней увидеться.

Фиби пришла с собранным чемоданом и сказала, что поедет с ним, и больше никогда не будет ходить в школу, начала плакать. Чтобы успокоить сестренку, Холден сказал, что никуда не уедет, и повел ее в зоопарк, а затем к каруселям. Пошел сильный ливень. Колфилд промок, но был очень счастлив, наблюдая, как Фиби кружилась на карусели.

Глава 26

Холден заболел и вот теперь в санатории. Осенью он пойдет в новую школу. Холдену кажется, что ему как-то не хватает всех тех, о ком он рассказал.

Заключение

В романе «Над пропастью во ржи» Сэлинджер затрагивает проблемы равнодушия людей друг к другу, эгоизма, лживости и лицемерия, рассуждает над темой искусства. Произведение оказало огромное влияние на литературу и культуру второй половины ХХ века, было переведено на многие языки, входит в список ста лучших англоязычных романов.

Краткий пересказ «Над пропастью во ржи» будет интересен школьникам, студентам и всем, кто увлекается творчеством Дж. Д. Сэлинджера.