Сочинение

Цель: ознакомить учащихся с жизнью и творчеством а. И. Солженицына, историей создания повести «Один день Ивана Денисовича», её жанровыми и композиционными особенностями, художественно-выразительными средствами, героем произведения; отметить особенности художественного мастерства писателя; углубить представления учащихся о художественном своеобразии прозы а. И. Солженицына; совершенствовать навыки учащихся по анализу художественного произведения, развивая умение выделять главные, существенные моменты в развитии действия, определять их роль для раскрытия темы и идеи произведения, делать самостоятельные выводы; способствовать развитию активной жизненной позиции, умения отстоять собственную точку зрения. оборудование: учебник, портрет а. И. Солженицына, текст повести «Один день Ивана Денисовича».

Прогнозируемые

Результаты: учащиеся рассказывают о жизни и творчестве а. И. Солженицына; знают историю создания повести «Один день Ивана Денисовича»; определяют сюжетно-композиционные особенности повести; имеют представление о художественном своеобразии прозы писателя. тип урока: урок изучения нового материала.

ХОД УРОКА

I. Организационный этап

II. Актуализация опорных знаний

Заслушивание нескольких творческих работ (см. Домашнее задание предыдущего урока)

III. Постановка цели и задач урока.

Мотивация учебной деятельности

Учитель. В 2008 г. в серии «Биография продолжается» (ЖЗл*) вышла книга л. И. Сараскиной об александре Исаевиче Солженицыне. Книга эта уже удостоена литературной премии «Ясная Поляна» имени л. Н. толстого в номинации «XXI век». Имя александра Исаевича Солженицына, долгое время бывшее под запретом, теперь по праву заняло достойное место в истории русской литературы советского периода.

Творчество а. И. Солженицына притягивает читателя правдивостью, болью за происходящее, прозорливостью. Писатель, историк, он всё время предупреждает нас: не потеряйтесь в истории!..

Нам сегодня сложно понять, что произошло в литературе в начале 1950-х гг. Но тогда это стало настоящим откровением: жизнь человеческая многообразна, в ней существует не только производство и общественные интересы. литературе стал интересен простой человек, повседневная жизнь, в которой каждому постоянно приходится решать не только социальные, но и этические, нравственные проблемы.

Так проявлялись самые пронзительные литературные шедевры эпохи. Первая и самая яркая среди них - опубликованная

* ЖЗл - жизнь замечательных людей - серия, выпускавшаяся в 1890-1924 гг. В 1933 г. возобновлена м. Горьким. С выпуска 127-128 и по сей день издаётся издательством «молодая гвардия». в 1962 г. в журнале «Новый мир» повесть а. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», которая сразу же стала событием общественной жизни. В ней автор практически открыл для отечественного читателя лагерную тему.

IV. Работа над темой урока

1. вступительное слово учителя

Литературный дебют александра Исаевича Солженицына состоялся в начале 1960-х гг., когда в «Новом мире» были напечатаны повесть «Один день Ива на александр Солженицын Денисовича», рассказы «Случай на станции Кочетовка» (1963), «матрёнин двор» (1963). Необычность литературной судьбы Солженицына в том, что он дебютировал в солидном возрасте - в 1962 г. ему было 44 года - и сразу заявил о себе как зрелый, самостоятельный мастер. «Ничего подобного давно не читал. Хороший, чистый, большой талант. Ни капли фальши…» - это самое первое впечатление а. т. твардовского, который прочитал рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» ночью, в один присест, не отрываясь. а при личном знакомстве с автором редактор «Нового мира» сказал: «Вы написали отличную вещь. Не знаю, в каких школах вы учились, но пришли совершенно сформировавшимся писателем. Нам не приходится вас ни учить, ни воспитывать». а. т. твардовский предпринял невероятные усилия к тому, чтобы повесть а. И. Солженицына увидела свет.

Вхождение а. И. Солженицына в литературу было воспринято как «литературное чудо», вызвавшее у многих читателей сильный эмоциональный отклик. Примечателен один трогательный эпизод, который подтверждает необычность литературного дебюта а. И. Солженицына. Одиннадцатый номер «Нового мира» с повестью «Один день Ивана Денисовича» пошёл к подписчикам! а в самой редакции шла раздача этого номера избранным счастливчикам. Был тихий субботний день. Как позже рассказывал об этом событии а. т. твардовский, было, как в церкви: каждый тихо подходил, платил деньги и получал долгожданный номер. читатели приветствовали появление в литературе нового замечательного таланта. Давайте и мы прикоснёмся к этой книге, прикоснёмся с трепетом, ведь за страницами повести - судьба не только самого И. а. Солженицына, но и судьбы миллионов людей, прошедших лагеря, переживших репрессии. Прикоснёмся и ответим на вопрос: что нам, живущим в XXI веке, открыла эта повесть, что подсказала, чем смогла помочь? Но сначала - об авторе, александре Исаевиче Солженицыне.

2. Заслушивание «литературных визиток» о жизни

И творчестве а. и. Солженицына

(Учащиеся составляют тезисы.)

Примерные тезисы

1918–1941 гг. Детство и «университеты». Начало творческой деятельности.

1941–1956 гг. Участие в Великой Отечественной войне. арест, тюрьма, ссылка.

1956–1974 гг. реабилитация и освобождение из заключения. Первые успехи на писательском поприще, признание читателей и критики.

1974–1994 гг. Изгнание. литературная и общественная деятельность Солженицына за рубежом. «Фонд помощи политзаключённым и их семьям». Создание и комплектование «Всероссийской мемуарной библиотеки».

1994–2000-е гг. Возвращение на родину. а. И. Солженицын на Ставрополье (1994).

3. Слово учителя

- «Один день Ивана Денисовича» связан с одним из фактов биографии самого автора - Экибастузским особым лагерем, где зимой 1950–1951 гг. на общих работах была создана эта повесть. Главный герой повести Солженицына - Иван Денисович Шухов, узник сталинского лагеря. автор от лица своего героя повествует об одном дне из трёх тысяч шестисот пятидесяти трёх дней срока Ивана Денисовича. Но и этого дня хватит, чтобы понять, какая обстановка царила в лагере, какие существовали порядки и законы, узнать о жизни заключённых, ужаснуться этому. лагерь - это особый мир, существующий отдельно, параллельно нашему, свободному миру. Здесь другие законы, отличающиеся от привычных нам, здесь каждый выживает по-своему. Жизнь в зоне показана не со стороны, а изнутри человеком, который знает о ней не понаслышке, а по своему личному опыту. Именно поэтому повесть поражает своим реализмом.

4. Заслушивание сообщения учащегося «история создания,

Появления повести «один день ивана Денисовича» в печати

И общественный резонанс, вызванный её публикацией»

5. аналитическая беседа

Š Из сообщения мы узнали, что итоговым названием повести стало «Один день Ивана Денисовича». Как вы думаете, почему александр Исаевич изменил название? что автор хотел донести до своего читателя через заголовок?

Š Какой смысловой подтекст заключает в себе это название? Сопоставьте: «Щ-854» и «Один день Ивана Денисовича», в чём вы видите разницу?

Š Какова роль экспозиции?

Š Из экспозиции мы узнаём жизненную философию главного героя. В чём она заключается?

Š Какой эпизод повести является завязкой?

Š Какие моменты в развитии действия можно выделить особо? В чём заключается их роль?

Š Как в этих эпизодах проявляется характер главного героя?

Š Какова художественная функция подробной детализации отдельных моментов в жизни лагерника?

Š Описывая «шмон» перед выходом на работу, автор выстраивает семантическую цепочку. Определите её роль для раскрытия идеи всего произведения.

Š Какой эпизод повести можно обозначить как кульминационный? Почему кладку стены автор делает наивысшей точкой в развитии сюжета?

Š чем заканчивается повесть? что является развязкой?

Š Почему день, изображённый в повести, герой считает счастливым?

Š только ли об одном дне Шухова (и только ли Шухова?) говорит автор?

Š Какие особенности композиции повести «Один день Ивана Денисовича» можно отметить?

Š что можно сказать о пространственной организации повести? Найдите пространственные координаты в произведении?Пространство, в котором живут герои, замкнуто, ограничено со всех сторон колючей проволокой, даже когда колонна «выходит в степь», её сопровождает «конвой, справа и слева от колонны шагах в двадцати, а друг за другом через десять шагов», сверху оно закрыто светом прожекторов и фонарей, которых «так много… было натыкано, что они совсем засветляли звёзды». Небольшие участки открытого пространства оказываются враждебны и опасны, не случайно в глаголах движения - спрятался, захлопался, трусцой побежал, сунул, влез, спешил, нагнал, прошвырнул - нередко звучит мотив укрытия. Этим автор ещё раз показывает, что перед героями стоит проблема: как выжить в ситуации, когда время тебе не принадлежит, а пространство враждебно, и замечает, что такая замкнутость и жёсткая регламентированность всех сфер жизни - свойство не только лагеря, а тоталитарной системы в целом.

6. обобщение учителя

Повесть «Один день Ивана Денисовича» была написана в 1959 г., а в печати появилась только через три года под названием «Щ-854. Один день одного зэка», но из-за проблем с публикацией заглавие пришлось изменить позже на более нейтральное.

Произведение произвело оглушительное впечатление на своих первых читателей и стало ярким событием не только в литературной, но и в общественной жизни. чем же это было вызвано? Прежде всего тем, что а. И. Солженицын строил свой рассказ на материале недавнего исторического прошлого, свидетелем и непосредственным участником которого был он сам. С другой стороны, автор в произведении обратился к новой и необычной для того времени теме - теме судьбы личности в жёстких условиях тоталитаризма.

В жанровых определениях своих произведений автор стремится «умалить» жанр: повесть «Один день Ивана Денисовича» он называет рассказом, роман «раковый корпус» - повестью.

Такая жанровая трактовка объясняется особенностью художественного мира Солженицына. В самом названии «Одного дня…» например, проявляется принцип сжатия художественного времени: в одном дне лагерного зека а. И. Солженицыну удаётся показать чуть ли не всю его жизнь, в которой отразилась одна из граней национальной жизни середины XX в. размышляя о сжатии времени и пространства, автор вспоминал о возникновении этого замысла: «Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир - одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там, всю историю лагерей,- а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё… Попробую-ка я написать один день одного зека. Сел, и как полилось! со страшным напряжением! Потому что в тебе концентрируется сразу много этих дней.

И только чтоб чего-нибудь не пропустить». такое нарочитое сжатие временных рамок необходимо писателю для того, чтобы в одном произведении совместить два столь необходимых ему аспекта жанрового содержания: романический, связанный с изображением частной жизни, и национально-исторический, показывающий судьбу нации в критический и трагический момент её развития. На художественном уровне это проявляется в том, что частные судьбы героев а. И. Солженицына даны в контексте глобальных исторических процессов, калечащих и разрушающих эти частные судьбы, мешающих реализации насущных человеческих устремлений, прежде всего, любви и семьи, то есть того, что и является самым естественным предметом изображения в романном жанре.

Событием было всё: тема, сюжет, система образов, язык. Особенностью композиции является то, что автор не разделяет рассказ на главы и части, поэтому один день героя представляется нам как единый и непрерывный временной поток.

Важную идейно-художественную роль играет в повести язык. Он прост, доступен. Язык автора практически неотличим от языка героя - Ивана Денисовича Шухова - всё в произведении представлено увиденным глазами заключённого. Примечательно заглавие рассказа, явно перекликающееся с толстовским (повесть «Смерть Ивана Ильича») и предупреждающее о том, что перед нами - человек.

V. Рефлексия. Подведение итогов урока

♦ Век жизни а. И. Солженицына, предшествовавший «Одному дню…», не просто длился гораздо «дольше». Он был весьма драматичен, полон нелёгких испытаний. Как вы оцениваете жизненный путь а. И. Солженицына? что есть поучительного в опыте его самосозидания, импровизации судьбы?

♦ Прочитайте высказывания а. И. Солженицына «Из примечаний к рассказу “Один день Ивана Денисовича” о том, как возник замысел произведения. Почувствовали ли вы «документальность» произведения, читая его самостоятельно? В чём она проявляется?

♦ Как замысел «описать весь лагерный мир - одним днём» определил композицию произведения?

♦ можно ли сказать, что «в одном дне одного среднего, ничем не примечательного человека» концентрируется сразу много этих дней, показана «вся история лагерей»?

Другие сочинения по этому произведению

«…В лагере растлеваются только те, кто уже и на воле растлевался или был к этому подготовлен» (По рассказу А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича») А. И. Солженицын: "Один день Ивана Денисовича" Автор и его герой в одном из произведений А. И. Солженицына. («Один день Ивана Денисовича»). Искусство создания характера. (По повести А.И.Солженицына "Один день Ивана Денисовича) Историческая тема в русской литературе (по повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича») Лагерный мир в изображении А. И. Солженицына (по повести «Один день Ивана Денисовича») Нравственная проблематика в повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Образ Шухова в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Проблема нравственного выбора в одном из произведений А. Солженицына Проблематика одного из произведений А. И. Солженицына (по повести «Один день Ивана Денисовича») Проблематика произведений Солженицина Русский национальный характер в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Символ целой эпохи (по повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича») Система образов в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Солженицын - писатель-гуманист Сюжетно-композиционные особенности повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Тема ужаса тоталитарного режима в рассказе А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Художественные особенности повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Человек в тоталитарном государстве (по произведениям русских писателей 20 века) Характерисика образа Гопчика Характерисика образа Шухова Ивана Денисовича Рецензия на рассказ А.И. Солженицына " Один день Ивана Денисовича " Проблема национального характера в одном из произведений современной русской литературы Жанровые особенности повести «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына Образ главного героя Шукова в романе «Один день Ивана Денисовича» «Один день Ивана Денисовича». Характер героя как способ выражения авторской позиции Вспомним один из первоначальных вариантов заглавия повести: "Один день одного зэка". Нетрудно догадаться, что такая формулировка, согласно вложенному в неё авторскому заданию, противоположна идее текста, то есть провозглашает её способом "от обратного". Слова "один день одного зэка" следует читать как "любой день любого заключённо-го"; они утверждают именно типичность событий лагерного дня, случившихся с Иваном Денисовичем, и высокую степень художественного обобщения, присутствующую в его образе.
Основные события повести, действительно, внешне укладываются в рамки одного зимнего дня 1951 года, проведённого Иваном Денисовичем в политическом лагере где-то на северо-востоке материка. Но эта внешняя "особость" так же соотносится с типичностью событийной си-туации, как и масштаб одного дня одного лагерника - с масштабом десятков миллионов человеко-лет, вырванных ГУЛАГом из жизни народа.
Композиционно повесть воспроизводит события этого дня, с подчёркнутой пунктуально-стью повторяя все элементы режима: подъём, завтрак, развод на работу, дорога на объект, ра-бота, обед, вновь работа, пересчёт, дорога в лагерь, ужин, короткое "личное время", вечерняя поверка, отбой... События дня выстроены в повествовании последовательно, не обгоняя друг друга и не отставая одно от другого и от последовательности раз навсегда учреждённого распи-сания. Однако эти события, строго узаконенные на "архипелаге ГУЛАГ", превращаются тем самым в свою противоположность, в анти-события: ведь событие - это что-то новое, отличающееся от предшествующего хода жизни. (Какое угодно нарушение режима кажется душе заключённого облегчением, отступлением от мертвенной правильности закона: "От бурана, если рассудить, пользы никакой… А всё равно любят зэки буран и молят его. Чуть ветер покрепче завернёт - всё на небо запрокидываются: материальчику бы! Материальчику! Снежку, значит"). А если, на-пример, после утренней поверки заключённых ведут на работу, то как событие этот факт не вос-принимается - здесь именно ничего не изменяется, всё идет как заведено. Единицей исчисления лагерного времени оказывается не присущее каждому человеку "сейчас", которое предполагает ежеминутную готовность к новому событию, и не ощущение крупных этапов биографии - таких, как год, пять, десять лет, а возведённый в ранг дурной, циклической бесконечности, беспрестан-но повторяющийся день.
Здесь же следует отметить, что этот день - как единица масштаба проживаемой жизни - навязан человеку гулаговской системой, машиной, вырабатывающей несчастье. День должен быть обезличен, с него, с кровью и мясом, обдирается всё человеческое, и для арестанта он становится символом вопиющей недолжности происходящего, символом бесправности и reductio ad infinitem его личности, всего, что есть в человеке человеческого. Само название, таким образом, - и "Один день одного зэка", и "Один день Ивана Денисовича" - содержит в себе скрытое ука-зание на глубокую трагичность повествования, заключающуюся если не в невозможности, то в категорической недолжности описываемого. Третий же вариант - "Щ-854" - свидетельствует нам об автобиографичности ведущегося рассказа, а также о способности и намерении автора вывес-ти широчайшие обобщения из своей судьбы и лагерного опыта.
ОСОБЕННОСТИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВРЕМЕНИ. Итак, равномерность чередования сюжетных собы-тий призвана манифестировать убийственную для души заключённого механистическую однооб-разность течения лагерного дня, всей лагерной жизни. И, казалось бы, само это композиционное открытие Солженицына уже достаточно говорит читателю о лагере. Но следует отметить, а затем и "расшифровать" ещё одно важное и интересное обстоятельство. Действительно, темп и ритм течения художественного времени в повести подчёркнуто равномерны. Однако есть при всём этом в повести некие отрезки текста, в которых темп течения художественного времени изменяет-ся - убыстряется или же замедляется. Каким может быть "авторское задание" в этом случае? Рассмотрим их.
Таких моментов в повести немного, и это обстоятельство тоже неслучайно, то есть имеет свой смысл. Где, в каких эпизодах время ускоряется? Во-первых, в эпизоде работы Ивана Дени-совича на строительстве ТЭЦ. Иван Денисович с утра плохо себя чувствовал, пришёл на стройку по морозу и кладёт шлакоблоки на пронизывающем ветру. Однако после обеда, подкрепившись немного, он работает с охотой, а тут ещё перед самым снятием с объекта у каменщиков остаётся достаточно много раствора, и его можно бы выбросить: казённый. "Кажется, и бригадир велел - раствору не жалеть, за стенку его - и побёгли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули". Шухов прини-мает решение: пускай бригадир выводит бригаду на пересчёт, а двое останутся пока здесь и доизрасходуют раствор. Не зря именно последующие сцены вызвали бурное одобрение Н. С.Хрущёва; по воспоминаниям В. Я. Лакшина и самого Солженицына, на всевозможных совеща-ниях тот призывал всех учиться у Ивана Денисовича социалистическому отношению к труду. Вре-мя в этом эпизоде течёт явно ускоренно по отношению к основному, как мы помним, равно-мерному темпу: "- Ну, не удай, братцы! - Шухов кличет. Кильдигс злой стал. Не любит авралов. У них в Латвии, говорит, работали все потихоньку, и богатые все были. А жмёт и он, куда денешь-ся!
Снизу Павло прибежал, в носилки впрягшись, и мастерок в руке. И тоже класть. В пять мастерков.
Теперь только стыки успевай заделывать!"; "Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок""
Второй эпизод, в котором время начинает идти быстрее - это эпизод возвращения колон-ны заключённых после работы в лагерь. При пересчёте на ТЭЦ конвой долго держал их на моро-зе, и теперь зэки не хотят идти быстро, назло конвоирам: всё равно вечер уже потерян. Но вдруг передние пятёрки встряхиваются и прибавляют шагу; задние, не понимая ещё, в чём дело, пытаются узнать причину этого нарушения привычного хода дел, этого события. Она проста: из-за снежного холма показывается другая колонна, возвращающаяся из механических мастерских. А поскольку на мехзаводцев у начальства имеется подозрение о проносе в лагерь холодного оружия, то "шмонать" эту колонну будут особенно тщательно и медленно. Её необходимо обо-гнать. И вся колонна, которая только что, в отместку конвою, едва плелась, теперь понимает: об-гоним или не обгоним мы мехзавод, зависит только от нас самих. Колонна бросается вперёд, как один человек, и обгоняет других несчастных. В этом эпизоде автор явно подчёркивает напряжён-ность момента, ускоренность реакции заключённых, обыкновенно весьма вялых, богатство их пе-реживаний, то есть заставляет художественное время течь быстрее.
Замедление же темпа течения времени мы можем наблюдать в сцене отдыха заключённых перед работой. Приведённые на ТЭЦ, они сидят в большом отапливаемом зале. "Вот этот-то наш миг и есть!" Каждое мгновение здесь отделяет зэков от гулаговского мертвенного порядка, по-зволяет им вернуться к "закапсулировавшейся" (как капсулируется осколок в мышечных тканях тела) внутри них душе, человеческой личности. "А миг - наш! Пока начальство разберётся, приткнись, где потеплей, сядь, сиди, ещё наломаешь спину. Хорошо, если около печки, - портянки переобернуть да согреть их малость. Тогда во весь день ноги будут тёплые. А и без печки - всё одно хорошо". У заключённых появляется возможность задуматься, как бы очнуться от многолет-него сна души. Поэтому художественное время здесь весьма замедляется, чуть ли не останав-ливаясь: "И хоть сидела 104-я вряд ли минут двадцать, день рабочий - зимний, укороченный - был у них до шести, уж всем казалось большое счастье, уж будто и до вечера теперь недалеко".
Теперь задумаемся и мы: каково общее правило, определяющее возможность изменений в темпе течения художественного времени, применяемое А.Солженицыным в этой повести? За-медляется время или ускоряется, закон здесь общий. В лагере душа человека находится в "за-капсулированном", полуобморочном состоянии; всеми действиями и реакциями заключённого управляет, как мы уже видели, омертвлённый и бездушный распорядок гулаговского дня, единый и для множества советских уголовных и политических лагерей, и для каждого из бесчисленных заключённых. "Часов у зэка нет, время за зэка начальство знает", - прямо говорится в повес-ти. А это и означает, что заключённый лишён не только возможности точно определять темп течения отрезков времени лагерного дня, но и права как бы то ни было влиять на, дословно, "порядок вещей" в этом микрокосме - как в отношении времени, так и в любом другом отношении. Пока это так, художественное время в повести течёт равномерно, по закону ГУЛАГа.
Но едва лишь у зэка появляется возможность влиять на ход событий, вернуться - хоть в небольшой мере - к психологической роли человека, а не обезличенного номера (как не вспом-нить замятинские "нумера"!), - он возрождается как личность. Теперь он вправе, по крайней ме-ре, отказаться идти быстрее под грозными окриками конвоя, или не торопясь перемотать свои портянки у костра, или бросить свои силы на соревнование в скорости с другой колонной. Возможность свободного выбора - вот что может, во-первых, возродить к жизни человеческую душу, во-вторых, противопоставить её бездушному режиму и, в-третьих, нарушить заведённый в лагере ход времени.
В связи с этим в тексте повести композиционно присутствуют, противопоставленные друг другу, две временные зоны: зона режимного времени (время ГУЛАГа) и зона личного времени (время человека). К первой относятся все эпизоды, описывающие обязательные элементы дня в лагере, - многочисленные пересчёты, разводы на работу, дорогу на объект и обратно, тяжёлую работу и т. д. К личному же времени, времени очнувшейся души, относятся короткие минуты отды-ха, бесед, наконец - сидения за столом с миской каши или баланды. Различаются эти две зоны; внешне - равномерностью или ускоренностью/замедленностью течения художественного времени, по внутреннему же заданию - способом существования персонажа, как безликого номера или как личности.
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО В ПОВЕСТИ. Абсолютное большинство событий в повести проис-ходит непосредственно в политическом лагере и в течение одного дня. Поэтому мы вправе гово-рить о хронотопе этого текста, стянувшего в точку дня и в точку лагеря все представления ав-тора о трагедии ГУЛАГа. Время текста, как мы уже видели, - это время несвободы, текущее рав-нодушно по отношению к личности человека. Каково же художественное пространство повести? Оно так же, как и художественное время, подчинено главной цели, организующей собой всю структуру текста: показать - не "в лоб", не публицистически-прямолинейно, - кошмар, ставший реальностью для миллионов узников системы. Что такое воля для Ивана Денисовича? Он практи-чески забыл её, сосредоточив все силы на ежеминутной борьбе за выживание. Экстремальное со-стояние полного напряжения всех сил стало для него привычным, и в этом - ещё одно проявление оксюморонной недолжности творящихся событий. Воля становится для героев "Одного дня..." пространством мифологическим, загадочным пространством представления, сказки, мечты.
Получая с воли письма об изменившейся жизни, Иван Денисович не может перевести со-общения от жены в категории своего мышления, "законсервировавшегося" с довоенных времён. Жизнь на воле изменилась, в сознании же героя она стала не более реальной, чем сказка, - какие письма могут оттуда приходить? "Писать теперь - что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло - тому отзыва нет. Не напишешь, в какой бригаде работаешь, какой бригадир у те-бя Андрей Прокофьевич Тюрин. Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чём говорить, чем с домашними. Да и они два раза в год напишут - жизни их не поймёшь".
Человек в лагере с течением срока - бесконечно повторяющегося одного и того же жесто-кого гулаговского дня - отстаёт от течения жизни на воле, которая остаётся для него в мифо-логическом пространстве, и забывает реальные образы своей собственной жизни на воле (в слу-чае Ивана Денисовича то время отодвигается ещё и войной - "Из дому Шухов ушёл двадцать третьего июня сорок первого года"). Время воли становится мифологическим временем, о кото-ром сам вспоминающий уже не знает, - правда ли то, что ему теперь кажется. .. "И вспомнить де-ревню Темгенёво и избу родную ещё меньше и меньше было ему поводов... Здешняя жизнь трепа-ла его от подъёма и до отбоя, не оставляя праздных воспоминаний".
Мифологичность системы представлений заключённого о воле, а также их эпическая обобщённость, то есть несводимость к конкретным реалиям его действительности, подчёркивают-ся в повести поэтическим образом ясного месяца, близким к фольклорной традиции. Этот образ появляется всего несколько раз, но несомненно любовное отношение к нему со стороны автора и героя, весьма близких по своей сути. Фольклорность образа месяца проявляется в сцене спора Ивана Денисовича с кавторангом: "У нас так говорили: старый месяц Бог на звёзды крошит"; ме-сяц для Ивана Денисовича - одна из онтологических субстанций, "держащих на себе" миропоря-док в народном понимании, противопоставленном гулаговскому бездушию. Поэтому можно сделать следующий вывод; образ месяца - ясного и чистого, висящего высоко в небе, - поэтически олицетворяет в повести А.Солженицына закон народной жизни, бессильный и неприменимый в грязной и жестокой лагерной жизни. Подобно тому, как недостижим он, идеально чистый и пре-красный, недостижимы в мире несвободы правда, красота и справедливость, утверждаемые этим законом. Месяц резко противопоставлен миру лагеря, "лежащему под луной" и стянувшему всю землю для Ивана Денисовича до рамок колючей проволоки, по всем своим смысловым векторам: далёкое/близкое, духовное/бесчеловечное, любимое/ненавистное, безысходно реаль-ное/идеальное, недостижимо прекрасное.
Итак, и в художественном пространстве, и в художественном времени "Одного дня Ивана Денисовича" мы встречаем резкую дихотомичность структуры: зона гулаговского времени и зона времени души личности; зона режимного пространства и зона воли как "пространства души." На-сильственная их разведённость означает то, что лагерь стремится уничтожить в человеке "душу живу", свести его до уровня забитого и запуганного животного. Против этого и направлен ос-новной пафос повести А. И,Солженицына, выраженный в стройной структуре, полноправными частями которой становятся художественное пространство и время.

(1959) была написана Александром Исаевичем Солженицыным за сорок дней; она стала первым произведением о советских концлагерях. Автор разоблачает политическую систему «родного» государства, показывая судьбу простого русского человека, ни за что лишённого свободы, обвинённого в измене родине: « …в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю… И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали…» . Иван Денисович Шухов пробыл в плену всего «пару дней» , затем убежал, чудом добрался до своих. За патриотизм и героизм родная страна отплатила Шухову сроком. С горечью рассказывает автор, как Шухов помогал следователю придумывать «состав преступления» - несуществующее задание немецкой разведки, которое «выполнял» Иван Денисович в рядах Красной Армии. Показывая жестокость и безнравственность власти, автор подчёркивает доброту и благородство своего героя - простого человека из народа. Шухов сумел сохранить душу, не озлобился, не отгородился обидой от окружающего мира. А мир этот убог и страшен. Все порядки и законы, действующие в лагере, направлены на подавление личности и уничтожение человеческого достоинства. Голодное существование, грубость лагерного начальства, отлаженная система наказания за малейшую провинность, засилье «блатных» лишают заключённого уверенности в том, что он доживёт до освобождения, что, покидая нары на рассвете, он уляжется на них вечером. Казалось бы, в таких условиях Шухов должен опуститься, нравственно погибнуть, но этого не происходит. Иван Денисович крепко держится за выработавшуюся в лагерном быту систему нравственных запретов: НЕ клянчить, НЕ «шакалить», НЕ доносить, НЕ лизать тарелки, НЕ отлынивать от работы («В лагере вот кто подыхает: кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» ). Шухов стойко несёт своё бремя. Именно такие люди, как он, противостоят бесчеловечному режиму, они живут не по волчьим законам, навязываемым им государством, а по совести («Вот что… Николай Семёнович…я вроде это…болен - совестливо, как будто зарясь на чужое, сказал Шухов» ). Главный герой рассказа является носителем русского национального характера. Особенно яркой его чертой является потребность в труде. Несмотря на то, что труд подневольный, Шухов с азартом работает на стройке, хозяйственно заботится о том, чтобы не пропадал понапрасну цемент. У него «золотые» руки: Иван Денисович и каменщик, и сапожник, и плотник, и резчик толя. «Кто два дела руками знает, тот ещё и десять подхватит» , - говорит о нём автор. Всем своим поведением Шухов подтверждает толстовскую мысль, озвученную Пьером Безуховым: душу нельзя взять в плен. Именно поэтому Иван Денисович «уж сам не знал, хотел он воли или нет» : формальное освобождение уже ничего не изменит в системе ценностей героя, обладающего внутренней свободой - свободой духа. Эта идея проявляется в результате соотнесения Шухова с другими лагерными заключёнными: простой крестьянин превосходит своими душевными качествами капитана Буйновского, интеллигента кинорежиссёра Цезаря и других. «Жить не по лжи» , следовать принципу «не верь, не бойся, не проси» - норма поведения Ивана Денисовича и самого автора. (Как известно, прототипами этого героя были солдат-артиллерист из батареи, которой командовал на фронте Солженицын, и сам автор - заключённый № 854). Несмотря на художественную форму, рассказ близок к документальному - так точны в нём реалии лагерного быта. Однако эффект жизненной убедительности и психологической достоверности, производимый рассказом, является результатом не только стремления писателя к максимальной точности, но и мастерства, с которым выстроена композиция произведения. Повествование строится вокруг психологических «узлов» - точек наивысшего напряжения, когда Шухов в течение одного дня неоднократно оказывается между жизнью и смертью. Используя «кинематографический» приём , автор даёт крупным планом мельчайшие детали, от которых зависит жизнь его героя. Предельная детализация не делает повествование монотонным благодаря психологическому напряжению, с которым читатель следит за событиями одного дня, являющегося синекдохой жизни Ивана Денисовича. Следует отметить, что сжатие времени и концентрация пространства - один из основных законов, по которым строится художественная проза А.И. Солженицына. Именно потому, что один день является моделью всей жизни главного героя, хронологические и хронометрические детали имеют в рассказе символическое значение . Понятия «день» и «жизнь» сближаются понятием «срок» и подаются как синонимы; на страницах произведения неоднократно упоминается время, часы с двигающимися стрелками, за которыми следят осуждённые - идёт отсчёт их жизни в заключении, отнятой у них жизни. «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось» , - сухо, подчёркнуто-сдержанно констатирует автор, завершая рассказ. Художественное пространство рассказа многокомпонентно : реальное, физическое - густо населено осуждёнными, надзирателями, охранниками. Это пространство несвободы. Плотность его неравномерна: в нём имеются «мёртвые зоны» (участки, которые нужно как можно быстрее миновать, чтобы не попасться на глаза лагерному начальству) и относительно безопасные ниши (например, барак с его спасительной теснотой). Лагерное пространство - пространство несвободы - выстроено концентрически: барак - зона - степь - стройка. Внутреннее пространство - пространство свободы (оно вмещает в себя родную деревню Шухова, Россию, мир) - живёт в памяти главного героя. Каждый герой несёт в себе своё внутренне пространство - составленное из воспоминаний, представлений о будущем. Следует отметить художественное своеобразие языка этого произведения. Весь рассказ представляет собой несобственно-прямую речь , в которой голос автора и его героя сливаются воедино. Тем самым достигается глубина повествования: рассказывается и о том, что доступно пониманию Шухова, и о том, что находится в компетенции только автора. Язык рассказа несёт в себе элементы сказа : диалектные и просторечные слова, маркирующие речь главного героя, а также «лагерные», т.е. жаргонные слова, передающие атмосферу особого мира - мира несвободы. Солженицын почти не использует метафор, добиваясь максимального эффекта «нагой» речи. В качестве средств выразительности автор использует пословицы

Один день Ивана Денисовича

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.

Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:

– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.

Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.

Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки , с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.

Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть , от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.

И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:

– Эй, фитили! – и запустил в них валенком. – Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился – идти в санчасть.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!

И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.

– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода .

– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.

Так и вышли вдвоём.

Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды.

Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам – кто в уборную, кто в каптёрку, иной – на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.

А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шёл ровно, и мороз как будто совсем его не брал.

Они прошли мимо высокого дощаного заплота вкруг БУРа – каменной внутрилагерной тюрьмы; мимо колючки, охранявшей лагерную пекарню от заключённых; мимо угла штабного барака, где, толстой проволокою подхваченный, висел на столбе обындевевший рельс; мимо другого столба, где в затишке, чтоб не показывал слишком низко, весь обмётанный инеем, висел термометр. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня не натягивало на сорок.

Вошли в штабной барак и сразу же – в надзирательскую. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол.

Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, – дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой, поняли, в чём дело, и стали дёргать на полы из работяг.