Скиталец – известный писатель (настоящее его имя – Степан Гаврилович Петров). Псевдоним избран не случайно и символизирует многообразные испытания, выпавшие на долю этого писателя-самородка.

Родился в 1868 г. в крестьянской семье Самарской губернии. В автобиографическом рассказе «Сквозь строй» Скиталец изобразил суровое детство свое, полное нужды и горя, и отца — гусляра, которому пришлось применять свои музыкальные способности, завлекая односельчан в кабак, где он служил сидельцем. Вместе с отцом приходилось поэту играть и петь в разных ярмарочных притонах, и только урывками удавалось кое-чему учиться и кое-что читать.

В 16 лет он поступил в учительскую семинарию, но был исключен за «неблагонадежность» и попал в певчие. Затем он служил писцом в окружном суде и в земстве; был странствующим хористом в малороссийской труппе Кропивницкого, изредка выступая и солистом. В 1898 г. он поступил в архиерейский хор в Самаре и начал сотрудничать в «Самарской Газете». Обладая способностью писать гладкие стихи в каком угодно количестве, стал поставлять стихотворные фельетоны на злобу дня и в течение 2 лет написал около 20 тысяч стихов. В Самаре же он близко сошелся с , и это определило его дальнейшую судьбу.

Под влиянием Горького Скиталец стал серьезнее относиться к своим литературным работам и написал лучший рассказ свой «Октава» («Жизнь», 1900, № 11), сразу обративший на него внимание. Переехав в Нижний и поселившись с Горьким, он с ним же в 1901 г. попал в тюрьму, был отправлен на родину, с дороги бежал и вскоре опять очутился в тюрьме. В 1903 г. товарищество «Знание» издало 1-й том его «Рассказов и песней». Позднее в сборниках «Знания» появился ряд его стихов и рассказов. Из последних наиболее значительный – «Огарки» (т. X, 1906).

Если в жизни Степану Гавриловичу пришлось претерпеть много невзгод, то в литературной карьере на его долю, напротив того, выпала редкая удача. В начале 1900-х гг. внезапный успех Горького так настроил публику, что она в каждом дебютанте жадно искала новую крупную силу. В 1901 — 1902 гг. привлекал большое внимание московский литературно-артистический кружок молодых друзей Горького, к которому примыкал Шаляпин и из среды которого быстро выдвинулся Леонид Андреев. Скиталец вошел в состав этого кружка и тотчас же был включен в число новых литературных надежд. И один, и вместе с Горьким он попадает на всякого рода открытки, даже в галереи больших фототипий, а сборник его рассказов выдерживает ряд изданий.

Эта крупная известность не соответствует действительным размерам очень симпатичного, но в общем скромного дарования. Каждый рассказ его в отдельности производит впечатление и поэтической настроенностью автора, и колоритными словечками, и теплым тоном; но собранные вместе рассказы поэта поражают своим утомительным однообразием. У него есть только две темы — детальнейшее описывание пения и игры на гуслях да идеализация пьянства певчих и разных полуинтеллигентов-неудачников, которых он в последнем своем рассказе окрестил «огарками». Обе эти темы разрабатываются очень утрированно.

Поэт принимал участие в работе Первого съезда советских писателей (без права решающего голоса).

В имении купца Силы Гордеича Чернова «Волчье логово» в зимний вечер состоялся семейный ужин, за которым было изрядно выпито по весьма серьезному поводу: в этот вечер из Москвы приехал знаменитый художник Валерьян Иваныч Семов свататься за младшую дочь Силы Гордеича Наташу. Дело, по-видимому, шло на лад: художника приняли радушно, хотя еще окончательного разговора не было. За ужином говорили о посторонних предметах, больше слушали рассказы гостя, а старик зорко приглядывался к будущему зятю, наводящими вопросами экзаменуя его.

После ужина, когда члены многочисленной семьи разошлись по комнатам огромного дома в старинном дворянском стиле, с антресолями и зимним садом, Сила Гордеич пригласил Семова в кабинет. Кабинет был небольшой, но уютный, с большим кожаным диваном у стены, украшенной фотографиями беговых лошадей, с мягким ковром, застилавшим всю комнату. На письменном столе горела электрическая лампа под зеленым шелковым абажуром, а рядом был накрыт маленький круглый столик с двумя стаканами кофе и бутылкой коньяку, с ломтиками лимона на тарелке.

Они сидели вдвоем за этим столиком, продолжая начатый за ужином разговор.

Сила Гордеич был маленький, сухонький старичок в опрятной пиджачной паре и крахмальном воротничке, с седой головой, остриженной бобриком, с седыми, коротко подстриженными усами, чисто выбритый, с сухим, энергичным лицом, напоминавшим фельдмаршала Суворова.

Знаменитый художник - высокий молодой человек лет тридцати, в черной бархатной блузе, бледный, о длинными волосами, с маленькой эспаньолкой и веселыми, смеющимися глазами - в положении жениха чувствовал себя не совсем свободно.

Старик налил в обе рюмки коньяку и, чокнувшись, заговорил неожиданным для его фигуры густым басом:

Выпьем-ка, брат, Валерьян Иваныч, да потолкуем! Вы за ужином-то много кой-чего нам рассказали, теперь мой черед, расскажу вам про себя… - Он выпил, крякнул и продолжал: - Род наш старинный, купеческий, отцы и деды наши купцами были. Разорялись мы и на нет сходили, и опять возрождались: потому - у нас в роду коммерческий талант. Не хвалясь, скажу: я, Валерьян Иваныч, большой коммерсант! Да-с! Имейте это в виду! Я завсегда могу деньги нажить - честно и чисто, как и до сих пор наживал. Вы знаете, как я начинал?

Нет, - улыбаясь, отвечал художник, - Расскажи-те-ка! Это, наверно, интересно.

Хе-хе-хе!.. - низким грудным смехом засмеялся старик. - Не только интересно, а пожалуй, для вас, молодых людей, и поучительно.

Он придвинул мягкое кресло поближе к собеседнику и начал:

Вот, послушай-ка. Отец мой помер, разорившись дотла. Перед концом его жизни жили мы на мужицкий лад: сами пахали и сеяли, на базар хлеб возили. Бывало, все пойдут в харчевню, а ты купишь калач, да на возу и поешь, чтобы деньги целее были… После смерти отца стало еще хуже: оставил он мне всего-навсего полторы тысячи… долгов! Только и всего. За долги пришлось последнего лишиться, все распродать; осталась избенка да лошаденка. Забился в деревню, притаился, - ни гу-гу! В город и глаз не кажу: людей стыдно. Думаю - как жить? Ведь надо же делать что-нибудь. Работал крючником на пристани, водоливом был - не понравилось. И надумал я овцами торговать; а у самого денег ни шиша, взяться нечем. Делать нечего, отправился в город и - к дяде. Дядя был у меня купец состоятельный, но, конечно, такой, что зря деньгами не сорил. Рассказал ему, каким делом хочу заняться. Дядя для начала дал мне взаймы триста рублей. С них я и начал. Купил на все эти деньги овец и сам стал пасти их С пастуха, Валерьян Иваныч, я начал! Бывало, пасу это я в поле овец и все думаю: как бы мне деньги нажить? Хе-хе! Осенью сам повез овец в Москву, продал выгодно, очистилась мне тысяча; я на всю тысячу - опять овец, и пошел в гору. Смотрю - годика через два у меня уже с десяток тысчонок завелось. Тут мы с братом моим покойным хлебную торговлю завели на Волге; двое орудовали, вместе и жили, попросту, без затей. Шибко мы тогда погнали дело. Случалось, брали барышу тысяч по сорок и по восемьдесят!

Старик потянулся к бутылке и, наливая в рюмки, сказал нравоучительно:

Вот как мы наживали, Валерьян Иваныч!

Да, у вас, по-видимому, была большая энергия. Но чем вы все-таки объясняете такой быстрый успех? Откуда были такие барыши?

Бог его знает… - Сила Гордеич вздохнул. - Время такое было. Случалось, покупаем хлеб на одной пристани по одной цене, а перевозим прямо на другую пристань, верст за пятнадцать, - и продаем на пятак за пуд дороже; на всю-то партию и выходило тысяч пятьдесят барышу! Волга-то тогда дикая была, телеграфу никакого не знали. Первые-то пароходы на моей памяти пошли. Ну, кто посмышленее да порасторопнее других, те и наживали. И греха в этом никакого не было. Так и вырастали капиталисты. А дворяне и тогда ничего не делали, только имения свои проедали. Я, Валерьян Иваныч, открытый враг дворянского сословия. Они проживали, а мы наживали! Они падали, а мы возвышались. Вот это имение и дом, где мы сейчас с вами сидим, перешли ко мне за долги от кутилы-гусара, который всю жизнь только и делал, что наследственное, не им скопленное, по ветру пускал. Дом мой в городе - тоже бывший дворянский. Деньги прожить, проесть и пропить - это преступление великое: не жалеть и не любить деньги - это значит людей не уважать! Кто рубля не бережет, тот сам гроша не стоит!

Деньги - это что-то такое нежное, - заговорил он вдруг полушепотом, с неожиданной теплотой и лиризмом в голосе. - С ними нужно осторожно: не дотрагиваться до них, всякую пылинку с них сдувать, чтобы росли они, а не таяли; иначе ведь они живо пылью разлетятся. Любить их, беречь и лелеять нужно, нежно с ними обращаться; ведь это же что-то живое, святое, неприкосновенное, как жизнь человеческая… Ненавижу дармоедов, расточителей, разрушителей! - загремел он вдруг разряжающимся голосом. - Уважаю только тех, кто создает, кто накопляет. Идея накопления капитала - это великая идея! Ей посвятил я жизнь мою: самоучка, учился в уездном училище, с пастуха начал. На себя трачу не больше, чем, может быть, самый последний бедняк тратит. Идее служу! Российский капитал воздвигаю, создаю силу, которая в общем своем составе, может быть, впоследствии все судьбы России к лучшему будущему повернет. Ведь вы подумайте, что это за сила! Каждая копейка - работай! Все - кипи! Все - возрастай! Пускай корни, накапливай силу. Капитал - это все! Если одни растратят, другие должны будут опять с самого начала создавать его. Без этого - гибель, без этого - смерть! Все - для создания капитала, в нем - все начала и все концы!..

Густой голос маленького старика раздавался в ушах Валерьяна непреклонно и грозно. Художник слушал, склонясь на локотник кресла, полузакрыв ладонью глаза, и казалось ему, что голос этот принадлежал не хилому, низенькому, седенькому старичку, сидевшему против него, а кому-то другому - исполину.

Художник очнулся и взглянул на старика. Седой, сухой и хилый старичок вздохнул и наполнил рюмку.

Одно меня крушит, - более спокойно, низкой октавой продолжал он, - некому дело передать, преемников нет.

Да ведь у вас уже взрослые дети, и все такие хорошие! - удивленно возразил Валерьян.

Люди-то они хорошие, слов нет, а только что не коммерсанты: интеллигенты все! Эти капитала не наживут. Дай бог хоть бы то, что есть, сохранили… Жена воспитанием их всех перепортила; книжница она у меня, идеалистка старая, все по книгам, все по системе. Нагнала полон дом учителей - шваль всякую; им бы, как служащим людям, место свое указать, чтобы знали они его, а она их - в передний угол! Развалится какой-нибудь выгнанный студентишка и порет дичь со всякими красными словами, а сам - уж видно его насквозь - рассукин сын, блюдолиз!.. Жена моя ничего этого, бывало, не видит - слушает словеса, да мне же в лицо фыркает: «Ты, дескать, что понимаешь? Тебе бы жеребят, а не ребят воспитывать! Твое дело - деньги наживать, а вот это - люди!» Хе-хе! вроде как увлекалась одним эдаким. А он - не будь дурак, да старшую-то дочь со двора и смани. Ну, тогда, само собой, жена моя его возненавидела. Денег за убежавшей дочерью я, конечно, не дал никаких, и мучилась она с прощалыгой десять лет, пока от него назад ко мне не сбежала. Живет теперь здесь. Ни вдова, ни мужняя жена - изломалась вся. Старший сын - больной, к делу неспособен, а младший - вроде как толстовец, не сочувствует мне, перед новыми идеями преклоняется. А того не понимает, что эти идеи придуманы специально против нас, имущего класса, чтобы нас же с наших мест спихнуть. Вот и некому дело передать… На тебя ежели посмотреть, - парень ты славный, чистый, прозрачный какой-то, насквозь тебя сразу и видно. Нет, не деловой, не практический ты человек. Не такого бы мне зятя нужно! Ну, так что поделаешь? Любимая дочка! Последнее и единственное мое утешение. Ведь она у меня - любимая, Валерьян Иваныч, совсем как ребенок, и сердиться-то на нее ни за что нельзя. Не знает ни людей, ни жизни, принцессой какой-то воспитали ее. Что поделаешь? Живите уж! Об одном только прошу - не обижайте ее!

Скиталец Степан Гаврилович - настоящая фамилия Петров (1869 1941), русский писатель. Повесть «Огарки» (1906), автобиографическая трилогия: романы «Дом Черновых» (1935), «Кандалы» (1940), повесть «Этапы» (1908; новая ред., 1937) о талантливых выходцах из народа, о… … Энциклопедический словарь

СКИТАЛЕЦ Степан Гаврилович - СКИТАЛЕЦ (Петров) Степан Гаврилович (1869 1941) русский писатель. Повесть Огарки (1906), автобиографическая трилогия Дом Черновых (1935), Кандалы (1940), Этапы (1908, новая редакция 1937) о талантливых выходцах из народа, о предреволюционной… … Большой Энциклопедический словарь

Скиталец Степан Гаврилович - Скиталец (псевдоним; настоящая фамилия Петров) Степан Гаврилович , русский советский писатель. В конце 19 ‒ начале 20 вв.… … Большая советская энциклопедия

Скиталец, Степан Гаврилович - (Петров). Род. 1869, ум. 1941. Писатель. Произведения: "Огарки" (повесть, 1906), "Дом Черновых" (1935), "Кандалы" (1940), "Этапы" (1908, нов. ред. 1937) и др … Большая биографическая энциклопедия

Скиталец Степан Гаврилович - (наст. фам. Петров; 1869–1941) – рус. писатель. Род. в семье крепостного столяра, гусляра. За политич. деятельность подвергался тюремному заключению. В большой лит ре выступил в 1900 с пов. «Октава». О талантливых выходцах из народа, о… … Энциклопедический словарь псевдонимов

Скиталец Степан Гаврилович - … Википедия

Степан Гаврилович Скиталец - … Википедия

Скиталец (Петров) Степан Гаврилович - (1869 1941) писатель, автор повести Огарки, автобиографической трилогии Дом Черновых, Кандалы, Этапы … Словарь литературных типов

Петров, Степан Гаврилович - Скиталец Имя при рождении: Степан Гаврилович Петров Псевдонимы: Скиталец Дата рождения: 9 ноября (28 октября) 1869 Место рождения: село Обшаровка Самарской губернии, Российская империя … Википедия

Скиталец - известный писатель (настоящее его имя Степан Гаврилович Петров). Псевдоним избран не случайно и символизирует многообразные испытания, выпавшие на долю этого писателя самородка. Родился в 1868 г. в крестьянской семье Самарской губернии. В… … Биографический словарь

Скита́лец (имя при рождении Степа́н Гаври́лович Петро́в ; 9 ноября (28 октября) , село Обшаровка , Самарский уезд , Самарская губерния - 25 июня , Москва) - русский писатель, поэт и прозаик.

Биография

Родился в семье столяра, который был также гусляром . Играл на гуслях и сам Скиталец. Учился в Самарской учительской семинарии, откуда исключён за «неблагонадёжность».

Адреса в Санкт-Петербурге

1905 год - 8-я Рождественская улица, 25.

Библиография

• «Самарские строфы» (цикл стихотворных фельетонов)
• повесть « » (1900)
• повесть « » (1901)
• «Кандалы» (1904)
• « » (1905)
• «В дороге» (1905)
• « » (1906)
• «Огарки» (1906)
• «Этапы» (1907, переработанная версия 1937)
• «Сквозь строй!» (1916)
• «Лаврентий Шибаев» (1921)
• «Дом Черновых» (роман, опубликован в 1935)
• «Кандалы» (роман, 1940, отд. изд. 1956)

Напишите отзыв о статье "Скиталец, Степан Гаврилович"

Примечания

Литература

• Полное собрание сочинений, т. 1 – 8, П., 1916 – 19;
• Повести и рассказы. Воспоминания, М., 1960.
• Королькова Л. К., Творческий путь Скитальца, Томск, 1964.
• Избранное. М.: Художественная литература.

Ссылки

• С. Венгеров : статья в ЭСБЕ

Отрывок, характеризующий Скиталец, Степан Гаврилович

– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l"empereur, l"empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.

В своё время место и значение его творчества в русской литературе определил Союз советских писателей, который в связи с 70-летием со дня рождения направил Степану Гавриловичу Скитальцу следующее приветствие: «В тяжелых условиях царского самодержавия вместе с демократическими писателями «Знания», вместе с Алексеем Максимовичем Горьким, в борьбе с реакционным писательским лагерем вы создавали передовую русскую литературу, связанную с трудовыми низами общества. Гуманистическими демократическими тенденциями, горячим интересом и сочувствием трудящимся и обездоленным проникнуто все ваше творчество» 1 (рис. 1).

Степан Гаврилович Скиталец (Петров) родился 28 октября (по новому стилю 9 ноября) 1869 года в селе Обшаровке Самарской губернии (по другим источникам – в деревне Бестужевке), ныне Приволжский район Самарской области. Отец Скитальца, крестьянин Гаврила Иванов Петров, был сильной, даровитой, мятущейся личностью. В молодости, когда Гаврила был крепостным, помещица отдала его в солдаты, и во время войны на Кавказе будущий отец писателя лишился ноги. Вернувшись домой, он стал столярничать и играть на гуслях, чем и зарабатывал на пропитание себе и своей семье. Когда у Гаврилы родился сын Степан, отец в свободные часы много рассказывал ему о невзгодах своей судьбы и о жизни крепостных, а также научил играть на гуслях. Впоследствии Скиталец писал об этом так: «Я слушал эти рассказы, и сердце мое замирало от жалости и ужаса, и преждевременная печаль обвевала мою душу своими черными крылами. И вся жизнь моего отца представлялась мне таким длинным-длинным «сквозь строй» розог, плетей, палок, дубин, горьких обид, нескончаемых несчастий, несправедливых унижений и попираний в нем человека» 2 (рис. 2).

Большое влияние на будущего писателя оказала бабушка, талантливая сказочница. «Она внушила мне, - писал Скиталец, - на всю жизнь любовь к поэзии, ко всему прекрасному и все те лучшие человеческие чувства, каких потом не могли вытравить ни школа, ни люди, ни жизнь!» 3

Около двух лет отец с сыном вели скитальческую жизнь, бродя с гуслями по ярмаркам, базарам городов и торговых сел Поволжья. Этот период на всю жизнь запечатлелся у Скитальца и нашел впоследствии яркое отражение в его повести «Сквозь строй».

Одно время отец Скитальца устроился на механический завод, но затем переехал в Обшаровку, где занялся столярным делом. В Обшаровке Степана отдали учиться сначала в четырехгодичную начальную школу, потом в двухклассное училище. Мальчик хорошо учился и «бурно, ненасытно читал», чему способствовало открытие при школе общественной библиотеки и знакомство с местными семинаристами. Лето проходило в сельскохозяйственных работах, играх на лоне волжской природы.

Во время пребывания в двухклассном училище под влиянием творчества поэтов Кольцова и Никитина Скиталец «впервые ощутил желание писать стихи, подражая им». Отец, сам не чуждый поэзии, поощрял опыты сына. Под влиянием отца Скиталец выучился петь, играть на гуслях. Их бедная избушка на краю села сделалась своеобразным клубом, где можно было встретить всех передовых людей села, учащуюся молодежь, знакомство с которыми благотворно действовала на будущего писателя.

По окончании двухклассного училища Скитальца на целый год оставили при училище помощником учителя с жалованьем пять рублей в месяц. В августе 1884 года, блестяще выдержав конкурсный экзамен, Скиталец поступил в Самарскую учительскую семинарию. Живя на десятирублевую месячную стипендию, он почти не прибегал к помощи отца, у которого было еще три сына и две дочери. Вскоре Скиталец вошел в нелегальный кружок самообразования. Семинаристы читали Маркса, Чернышевского, Писарева и вели беседы революционного характера.

В семинарии Скиталец много занимался литературой, писал фельетоны, рассказы, стихи. В большинстве это были стихи о крестьянской нужде, забитости и бесправии, о тяжелой доле деревенской женщины.

Большое влияние оказали на Скитальца гастроли известного артиста В.Н. Андреева-Бурлака. «Мы не пропустили ни одного его спектакля, - вспоминал Скиталец, - и, конечно, страстно увлеклись театром» 4 .

Семинаристы издавали рукописный литературный журнал «Семинарист», где Скиталец помещал стихи, фельетоны, рассказы. Передавалась по рукам в рукописи его поэма «Кабала». Среди семинаристов ходило много резких сатирических стихотворений, направленных против директора. Одно из этих стихотворений, написанное Скитальцем, попало в руки начальства, и летом 1886 года поэт был исключен из семинарии как «политически неблагонадежный».

Вспоминая впоследствии семинарские годы, полные тяжелых материальных лишений, Скиталец писал: «Мне и теперь, через 30 лет, все еще снятся иногда во сне семинария, строгий ненавистный директор, нудные учителя и экзамены… За два года моего пребывания в семинарии я… не получил от нее существенных знаний… И если я все-таки не остался круглым невеждой и не отупел окончательно, то обязан этим кратковременности моего пребывания в казенном учебном заведении, а также самому себе, товарищам и самостоятельному чтению» 5 .

После исключения из семинарии Скиталец служил в разных самарских учреждениях (окружной суд, земство). Обладая хорошим голосом, он одно время устроился певчим в архиерейском хоре, где «научился пить и едва не погиб, бесплодно потеряв лучшие годы своей жизни» 6 . Около четырех лет скитался на юге России.

В Самару Скиталец вернулся в 1897 году. Тогдашний облик Скитальца ярко воспроизвёл А.Н. Толстой, встретившийся с ним в летнем театре Струковского сада. «Он был одет необычайно, несмотря на жаркий день, - в широкий резиновый плащ, широкополую черную шляпу - под итальянского разбойника, и в охотничьи сапоги…

У него было решительное, угловатое лицо с жесткими черными усами.

Скука, приятель, - пробасил он. - Мещанская канитель… Хорошо бы сейчас выпить водки… Ты меня никогда не слышал? Хорошо, приходи ко мне, я тебе сыграю на гуслях… Скучно, брат, сидеть по уши в стоячем болоте… Простору нет… Погоди, я скоро уйду… Все брошу к чертям собачьим, одни гусли возьму с собой… Уйду на Днепр к М. Горькому, он меня давно ждет…

Страшно поводя усами, он мне картинно описывал, как ночью где-нибудь сидит М. Горький у костра под небом, усыпанным звездами, и рассказывает бродягам о гордом и вольном человеке» 7 .

Скиталец стал сотрудником «Самарской газеты», и в течение двух лет писал для газеты рассказы, стихотворные фельетоны на злобу дня, стихи. В городе он услышал много рассказов о Горьком. Первая встреча с Алексеем Максимовичем произошла в июне 1899 года в Самаре. Горький заинтересовался личностью Скитальца, почувствовал его талантливость и пригласил к себе. Через год Скиталец приехал к Горькому в Нижний Новгород (рис. 3).

Встреча с Горьким, перешедшая в близкое знакомство и дружбу, имела решающее значение в жизни Скитальца, она окончательно определила его судьбу. «Друг, воспитатель, старший брат и вдохновитель», - говорил Скиталец, правильно раскрывая в этих кратких словах содержание своих отношений с Горьким.

Эту часть биографии Скиталец впоследствии описал в повести «Метеор», где вывел себя в образе Метеора, а Алексея Максимовича под именем писателя Заречного.

Горький стал для Скитальца литературным наставником. Вот что писал Скиталец брату Аркадию в письме от 10 декабря 1900 года: «Я живу на полном его (Горького. – В.Е.) содержании… Если бы ты знал, что я живу теперь совсем в ином мире! Возврат к прежней жизни для меня равняется смерти… Под влиянием Горького я быстро развиваюсь и развертываюсь. Горький возится со мной, как с ребенком, нянчится, учит меня, заставляет до бесконечности переделывать мои работы, сам поправляет их, дает мне темы и т. д. При таких хлопотах даже и бездарного человека можно выучить писательству, а я же не совсем бездарный. Он руководит моим чтением, и я весь ушел в работу…»

Кстати, его брат Аркадий Петров был тоже причастен к литературе. Он писал рассказы. В связи с этим Горький написал Петрову письмо. Оно ярко характеризует заботу Горького о начинающих писателях из народа, его литературное наставничество, равного которому нет ни в одной литературе мира. Вот это письмо:

«Аркадий Гаврилыч!

Вы написали недурную вещицу и, судя по ней, видимо, сможете написать вещи более значительные по содержанию и обработке. Язык у вас почти выработался, красоту природы вы чуете.

Нет ли у вас еще чего написанного? Пришлите брату или мне.

Затем по весне будем хлопотать о том, чтобы перетащить вас сюда, если вы ничего не имеете против этого.

Литература-святое дело, и я рад, что вы с братом взялись за него серьезно.

Всего хорошего! Пишите еще что-нибудь. Пишите проще - красивее будет. Пишите коротко - будет содержательно.

Желаю от души встретиться с вами.

М. Горький».

Сам Горький в письмах к Миролюбову говорит, что Скиталец «живет у меня, работает как вол, не пьет, серьезен. Хороший, честный и талантливый парень. Одинокий, бедняга, верую, что из него выйдет нечто хотя и некрупное, может быть, но хорошее, цельное».

В 1900 году в легальном марксистском журнале «Жизнь» появился рассказ Скитальца «Октава». Это был выход в большую литературу.

Вскоре появились и другие произведения Скитальца, и имя его сделалось известным в широких кругах читателей.

Семнадцатого апреля 1901 года Скиталец вместе с Горьким был арестован по делу о приобретении ими мимеографа и заключен в Нижегородскую тюрьму 8 . Но 27 июня Скитальца выпустили и выслали под надзор полиции в Обшаровку. Впрочем, писатель доехал до Самары, где и остался жить. За «ослушание» его посадили в местную тюрьму, откуда через месяц все же пришлось ехать в Обшаровку. Здесь Скиталец работал над повестью «Сквозь строй» и написал несколько стихотворений («Гусляр» и другие). В конце марта 1902 года он выехал в Крым, в июле был снова в Обшаровке, но вскоре уехал к Горькому.

Начался петербургско-московский период жизни Скитальца. С помощью Горького он издает в 1902 году первую книгу рассказов и песен, сочувственно встреченную демократической критикой. За революционные выступления пришлось сидеть в Таганской тюрьме в Москве. В сборниках «Знание» появляются многие стихи и рассказы Скитальца («Огарки» и другие) (рис. 4, 5).

В Поволжье Скиталец бывал наездами и преимущественно в Симбирске, у родных жены. В период гражданской войны писатель жил то в Симбирске, то в Жигулях, то в Самаре. Он работал над своими «Воспоминаниями», написал несколько рассказов, напечатанных в местных газетах; часто выступал с чтением своих стихотворений под аккомпанемент гуслей.

В 1921 году Скиталец приехал во Владивосток, оттуда перебрался в Харбин и фактически стал эмигрантом. В зарубежье писателю жилось нелегко. Оторванный от родины, от народа, Скиталец переживал глубокий творческий и идейный кризис. В 1928 году он делает попытку восстановить связь с советской литературой. В харбинской газете «Новости жизни» появляется его письмо под заголовком «Разрыв с эмиграцией». В этом письме Скиталец заявляет, что «революция - не случайный эпизод русской истории и созданная ею власть очевидно является вполне закономерным этапом нашего государственного развития…» Поэтому «активная борьба с советским правительством является величайшим вредом для страны» 9 .

Исследователи его творчества считают, что на литературное развитие Скитальца огромное идейное и творческое влияние оказал А.М. Горький, который помог Скитальцу стать писателем.

Своим псевдонимом «Скиталец» писатель также обязан Горькому. «Псевдоним ни в коем случае изменять нельзя,- писал в начале 1901 года Алексей Максимович Миролюбову.-Это очень важно для меня, Петрову - безразлично… Пускай кто хочет смеется, потом я попытаюсь заставить задуматься над такой штукой, как Скиталец, не Петров, а вообще «Скиталец» 10 .

Творчество Скитальца необычайно автобиографично. Скитания писателя по России и за границей мало дали ему художественных впечатлений. Впечатления в основном черпались из одного источника - Среднего Поволжья, так хорошо знакомого автору. Скиталец сумел увидеть в волжском народе сильных и ярких людей, глубоко почувствовать волжскую природу. Волжанин, он любил великую русскую реку, Жигули с их легендами и песнями. Почти во всех произведениях Скитальца действие происходит на Средней Волге. Волга описывается в «Октаве», «Федоре Ивановиче», «Огарках», «Лес разгорался», «Полевом суде», в «Кандалах».

«Волга лениво и мечтательно расстилалась кругом, спокойная и медленная до неподвижности, блестящая под спокойно-приветливыми и нежно-меланхолическими лучами осеннего солнца. Величавые горы, Жигулевские с одного берега и Сокольничьи - с другого, поросшие кудрявым разноцветным лесом, тянулись чудной сказочной панорамой по обеим сторонам реки. Листва желтеющих деревьев поражала и восхищала богатством и разнообразием красок: были деревья с ярко-красными листьями, оранжевыми и бледно-розовыми, березы стояли, словно убранные золотом, а оголенные ветви издали сливались в нежно-голубую дымку. Казалось, что горы усыпаны сорванными разноцветными розами, Волга лежала между этими грудами роз, словно спящая красавица. Из-под кудрявой опушки леса, у самой воды, белой лентой тянулся отвесный каменистый берег. Внизу, под величавой громадой гор, плыли ленивые плоты, бежали коричневые «косуши» с косым белым парусом, мелькала рыбацкая лодка» («Октава»).

Скиталец не может равнодушно говорить о Волге, о её природе, ее песнях, которые у него поются с особенной зазывной удалью и волжское происхождение которых он всегда умеет оттенить яркими певучими словами. Вот в лодке запели «Меж крутых бережков». «Старинный мотив песни, плавный и ритмический, сложенный на волнах, за веслами, мчался и несся, словно быстрая шестивесельная лодка» («Федор Иванович»),

Целые страницы посвящает Скиталец Волге в «Огарках», в «Кандалах».

Место действия в «Полевом суде» - Жигули, Уса, Волга, где «все кругом овеяно поэтической песней, седой легендой… Воинственные, смелые, сильные люди когда-то жили здесь, и жизнь их была вольной, и гибли они в борьбе за волю». Писатель проникновенно рассказывает о том, как трагически закончились попытки мужиков села Селитьбы взять графскую землю: порка, суд, тюрьма.

Как бы продолжением «Полевого суда» является рассказ «Лес разгорался». В этом рассказе описывается эпизод, известный под именем «Старо-Буянской крестьянской республики», когда крестьяне Старо-Буянской волости, удалив местных представителей царизма, взяли власть в свои руки.

В романе-хронике «Кандалы», созданном незадолго до смерти писателя, Скиталец попытался дать историю поволжской деревни от 80-х годов до поражения революции 1905 года. В центре внимания - приволжское село Кандалы, в котором легко узнать Обшаровку, как легко узнать почти во всех героях романа их живых прототипов.

Автор подробно рассказывает о всех важнейших фактах жизни села: малый земельный надел, переход земель помещиков кулакам и эксплуатация ими крестьян, захват казенных земель (степей) самарским купцом-миллионером Шихобаловым и, как следствие - резкое обнищание крестьян села; разорение мелких промышленников под натиском крупного капитала; революционная пропаганда среди крестьян; открытие храма, обошедшегося населению в 100 тысяч рублей; учреждение сельскохозяйственного общества, начало революционного брожения, кровавая расправа черной сотни с местной интеллигенцией, аграрные волнения, история организации «Волжской республики» (Старо-Буянской крестьянской республики).

В живом, интересном повествовании перед читателем проходит весь «внешний и внутренний облик села»: обряды, обычаи, сельскохозяйственные работы, песни, легенды, предания, кулачные бои, первые робкие культурные мероприятия. Много страниц посвящено описанию окружающей волжской природы.

Показывая различные социальные группы села, Скиталец с особенной любовью рисует крестьян вожаков революционного движения, незаурядных людей из народа, их неизменную жажду социальной справедливости.

Показ этого «мятежного духа» средневолжского крестьянина надо считать одной из удач Скитальца. «Революционизирующаяся деревня изображена в этом романе с большой силой и яркостью… своеобразного таланта», - справедливо отмечено в приветствии Союза советских писателей Скитальцу. Роман заканчивается вполне законной оптимистической репликой:

«Где была вода, там она опять будет! Так и жизнь - как ей не препятствуют люди, какие преграды ни строят - она свои пути найдет!»

Много ярких страниц в «Кандалах» посвящено Самаре: учительская семинария, крючники пристаней, революционно-интеллигентский кружок В.В. Филадельфовой, собрания на квартире Кирилла Листратова, в образе которого выведен Марк Тимофеевич Елизаров, муж Анны Ильиничны Ульяновой, гастроли Андреева-Бурлака, выступления Миролюбова (Ильина), быт архиерейских певчих - словом, вся та среда 80-90-х годов, с какой был связан в Самаре Скиталец.

Самара этих лет нашла свое отражение и в других произведениях писателя: «Этапы» (первая часть), «Встреча», «Метеор».

Пребывание Скитальца в самарском архиерейском хоре дало материал для нескольких рассказов о жизни и быте «божьих дудок», как тогда иронически звали певчих. Писатель показал певчего как жертву социальной неустроенности жизни: его спаивают меценаты, купцы, над ним издеваются. Певчий чувствует «чугунную ношу жизни», и настроение его далеко не божеское. Это настроение хорошо выражено в стихотворении «Певчие», где, хороня купца, они говорят:

«Противно нам идти с твоей наемной свитой

Не песням радости и битвы, а тебе -

Мешок, червонцами набитый!»

В лучшем рассказе о певчих «Октава» 11 Захарыч бежит из хора в плотничью артель, где работал раньше и где в труде и близости к природе снова находит нравственное успокоение.

А наплевать мне на ваши заработки! - отвечает Захарыч на приглашение опять идти в хор. - Ты посмотри только отсюда на Волгу, на горы! Здесь душа от всей вашей скверны покой находит, а там она мятется попусту!..

Своеобразный краеведческий интерес представляет нашумевшее в свое время произведение Скитальца «Огарки» (типы русской богемы). Под этим презрительным, но весьма метким названием выведена группа самарских деклассированных интеллигентов эпохи безвременья конца 80-х годов, опустившихся до полной потери человеческого облика 12 . Значение произведения - в жгучем обличении собственнического мира, уродовавшего и коверкавшего талантливых людей.

Местный материал имеется и в известной автобиографической повести Скитальца «Сквозь строй», ярко повествующей о том, как тяжело жилось талантливому человеку в дореволюционной России, как мрачна и гнусна была царская действительность.

Многие из указанных нами произведений Скитальца писались в Самаре и Обшаровке («Сквозь строй», «Огарки» и другие).

Перу С.Г. Скитальца принадлежит немало стихотворений, пользовавшихся большой популярностью у демократической молодежи: «Гусляр», «Кузнец», «Колокольчики, бубенчики звенят», «Я хочу веселья» и др., направленных против представителей «сытой пошлости». Стихи эти, по выражению Горького, были «криком снизу… из глубины…»

Стихотворение Скитальца «Тихо стало кругом», напечатанное в сборнике «Знание», цитировал В.И. Ленин. В статье «Победа кадетов и задачи рабочей партии» (1906 год) В.И. Ленин писал: «Когда наступает затишье после отчаянной борьбы, когда наверху «отдыхает уставший от победы», обожравшийся зверь, а внизу «точат мечи», собирая новые силы, когда начинает снова понемногу бродить и кипеть в народной глубине, когда только еще готовится новый политический кризис и новый великий бой, - тогда партия мещанских иллюзий о народной свободе переживает кульминационный пункт своего развития, упивается своими победами. Обожравшемуся зверю лень подниматься снова, чтобы нападать на либеральных говорунов вплотную (успеется еще! над нами не каплет!). А для борцов рабочего класса и крестьянства не настала еще пора нового подъема. Тут-то и ловить момент, тут-то и собирать голоса всех недовольных (а кто нынче доволен?), тут-то и заливаться соловьем нашим кадетам» 13 .

Произведение «Победа кадетов и задачи рабочей партии» было написано Лениным после разгрома декабрьского вооруженного восстания и выборов в 1-ю Государственную Думу. Считая, что революция потерпела временное поражение и что тактическая задача партии - готовиться к новому этапу революции, Владимир Ильич беспощадно критикует кадетов, которые своими «мещанскими иллюзиями о народной свободе» представляли специфическую опасность текущего момента. Для характеристики создавшейся политической обстановки Ленин пользуется образами и стихами трех четверостиший Скитальца. Приводим эти - 1, 4 и 5-е четверостишия.

«Струны порваны! Песня, умолкни теперь!

Все слова мы до битвы сказали.

Снова ожил дракон, издыхающий зверь,

И мечи вместо струн зазвучали...

Тихо стало кругом; в этой жуткой ночи Нет ни звука из жизни бывалой.

Там - внизу - побежденные точат мечи,

Наверху - победитель усталый.

Одряхлел и иссох обожравшийся зверь.

Там, внизу что-то видит он снова,

Там дрожит и шатается старая дверь,

Богатырь разбивает оковы».

Владимир Ильич был знаком и с беллетристическими произведениями Скитальца. Еще в 1902 году в письме к матери он сообщал, что Горького, Скитальца получил и читал с очень большим интересом 14 .

Литературное наследство Скитальца невелико и тематически довольно ограниченно. Круг его художественных наблюдений не широк. Скиталец в своем творчестве совсем не коснулся рабочего класса, его борьбы с буржуазией, а ведь это основная тема предоктябрьской эпохи. Он не видел радикальных путей переустройства жизни. Дальше критики некоторых сторон тогдашней жизни и громкого призыва к борьбе, к победе он не пошел. Даже в последних крупных произведениях «Дом Черновых», «Кандалы» Скиталец не дает ясной и четкой положительной программы, не показывает тех сил, которые выведут общество на новую, светлую дорогу.

Такая ограниченность творчества вытекала из неустойчивых идейных позиций писателя, стоявшего далеко от революционной борьбы пролетариата.

Критики считают, что лучший период литературной деятельности Скитальца - 1905 год. В это время революционно-демократические мотивы особенно громко звучали в стихах и рассказах писателя, чему в сильнейшей степени способствовало идейное влияние Горького.

После отъезда за границу писателю понадобились более десяти лет прожить в Харбине, чтобы с помощью А.М. Горького он понял Октябрьскую революцию и признал свои ошибки. В 1934 году Скиталец приехал в Советский Союз. В Москве Скиталец встретился с Горьким, который посоветовал писателю побольше поездить по стране для сбора литературного материала.

После возвращения из Харбина в СССР Скиталец в первую очередь поехал в родное самарское Поволжье. Он посетил Куйбышев и ряд сел: Обшаровку, Бестужевку и другие. «Я приехал в родные места, - говорил писатель, - чтобы ознакомиться с новым колхозным строем. Я знал только старую, дореволюционную деревню. В новой колхозной деревне я впервые. То, что я увидел в колхозах, меня поразило, достижения их огромны. В колхозе «Большевик» меня попросили прочесть мой рассказ «Кандалы», где рисуется жизнь села Обшаровки, какой она была 30 лет тому назад. Особый интерес к этому рассказу проявила колхозная молодежь, не знающая дореволюционной деревни» 15 .

Летом 1936 года Скиталец приехал в Куйбышев, заболел и почти месяц лечился в местной клинической больнице.

В 1938 году писатель два раза (зимой и летом) приезжал в Куйбышев собирать материал для романа-хроники, над которым он начал работать.

Весной 1939 года Скиталец снова на родине. Он съездил в Царевщину, где беседовал с колхозниками, расспрашивал стариков о 1905 годе, проходившем здесь особенно бурно.

Волга была в полном разливе, и Скитальцу захотелось еще раз побывать в приволжских местах, «закрепить в памяти красоты и особенности этих мест». Вместе с некоторыми сотрудниками «Волжской коммуны» он совершил поездку по Усе и Волге («кругосветку»). В Куйбышеве он прожил неделю.

Эта поездка Скитальца на малую родину оказалась последней. 25 июня 1941 года Степан Гаврилович скончался в Москве и был похоронен на Введенском кладбище (рис. 6).

Список литературы

1 «Литературная газета», 1939 год, ноябрь.

2 С. Скиталец, Сквозь строй, стр. 11.

3 С. Скиталец, Воспоминания, стр. 5.

4 С. Скиталец, Воспоминания, стр. 105.

5 Там же, стр. 141.

6 С. Скиталец, Воспоминания, стр. 103.

7 Сборник статей и воспоминаний о Горьком. ГИЗ, М., 1928, стр. 130-131.

8 Описание этого ареста дано в повести «Метеор» и в рассказе «За тюремной стеной».

9 «Известия», 1928, № 121.

10 М. Горький, Материалы и исследования, т. III, изд. Акад. наук, 1941, стр. 44.

11 К рассказам о певчих относятся «Спевка», «Ранняя обедня», «Церковный староста».

12 «Революционная Самара 80-90-х годов», Куйбышев, Облгиз, 1940, стр. 27.

13 В. И. Ленин, Соч., изд. 4-е, т. 10, стр. 194.

14 «Красная новь», 1941, т.4, стр. 161.

15 «Волжская коммуна», 1934, № 217.

При подготовке данной публикации были использованы материалы книги: К.А. Селиванов. Русские писатели в Самаре и Самарской губернии. Куйбышевское книжное издательство, 1953 год.