– Был бы гвардии он завтра ж капитан.

– Того не надобно; пусть в армии послужит.

– Изрядно сказано! пускай его потужит…

………………………………………………………

Да кто его отец?

Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, – ворчал он про себя, – кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

– Да вот пошел семнадцатый годок, – отвечала матушка. – Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…

«Добро, – прервал батюшка, – пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

– Не забудь, Андрей Петрович, – сказала матушка, – поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

– Что за вздор! – отвечал батюшка нахмурясь. – К какой стати стану я писать к князю Б.?

– Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши.

– Ну, а там что?

– Да ведь начальник Петрушин – князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

– Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастьем. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами.

Береги честь смолоду.

ГЛАВА I. СЕРЖАНТ ГВАРДИИ.

Был бы гвардии он завтра ж капитан.

Того не надобно; пусть в армии послужит.

Изрядно сказано! пускай его потужит…

Да кто его отец?

Княжнин.

Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе, и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревни, где и женился на девице Авдотьи Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости маиора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу» - ворчал он про себя - «кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги, и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour Йtre outchitel, не очень понимая значения этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; не редко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке, и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, - и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила, и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей, и пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно, и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать, и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей, и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чахарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный Календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный Календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то бывало по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак батюшка читал Придворный Календарь, изредко пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!… Обоих российских орденов кава-лер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван, и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

Да вот пошел семнадцатый годок, - отвечала матушка. - Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Гарасимовна, и когда еще…

«Добро» - прервал батюшка, - «пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим, да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что по мнению моему было верьхом благополучия человеческого.

В основе романа лежат мемуары пятидесятилетнего дворянина Петра Андреевича Гринева, написанные им во времена царствования императора Александра и посвящённые «пугачёвщине», в которой семнадцатилетний офицер Петр Гринев по «странному сцеплению обстоятельств» принял невольное участие.

Петр Андреевич с лёгкой иронией вспоминает своё детство, детство дворянского недоросля. Его отец Андрей Петрович Гринев в молодости «служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17... году. С тех пор жил в своей симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина». В семье Гриневых было девять человек детей, но все братья и сестры Петруши «умерли во младенчестве». «Матушка была ещё мною брюхата, - вспоминает Гринев, - как я уже был записан в Семёновский полк сержантом».

С пятилетнего возраста за Петрушей присматривает стремянной Савельич, «за трезвое поведение» пожалованный ему в дядьки. «Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля». Затем появился учитель - француз Бопре, который не понимал «значения этого слова», так как в своём отечестве был парикмахером, а в Пруссии - солдатом. Юный Гринев и француз Бопре быстро поладили, и, хотя Бопре по контракту обязан был учить Петрушу «по-французски, по-немецки и всем наукам», он предпочёл скоро выучиться у своего ученика «болтать по-русски». Воспитание Гринева завершается изгнанием Бопре, уличённого в беспутстве, пьянстве и небрежении обязанностями учителя.

До шестнадцати лет Гринев живёт «недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками». На семнадцатом году отец решает послать сына на службу, но не в Петербург, а в армию «понюхать пороху» да «потянуть лямку». Он отправляет его в Оренбург, наставляя служить верно «кому присягаешь», и помнить пословицу: «береги платье снову, а честь смолоду». Все «блестящие надежды» молодого Гринева на весёлую жизнь в Петербурге разрушились, впереди ожидала «скука в стороне глухой и отдалённой».

Подъезжая к Оренбургу, Гринев и Савельич попали в буран. Случайный человек, повстречавшийся на дороге, выводит заблудившуюся в метели кибитку к умёту. Пока кибитка «тихо подвигалась» к жилью, Петру Андреевичу приснился страшный сон, в котором пятидесятилетний Гринев усматривает нечто пророческое, связывая его со «странными обстоятельствами» своей дальнейшей жизни. Мужик с чёрной бородою лежит в постели отца Гринева, а матушка, называя его Андреем Петровичем и «посажёным отцом», хочет, чтобы Петруша «поцеловал у него ручку» и попросил благословения. Мужик машет топором, комната наполняется мёртвыми телами; Гринев спотыкается о них, скользит в кровавых лужах, но его «страшный мужик» «ласково кличет», приговаривая: «Не бойсь, подойди под моё благословение».

В благодарность за спасение Гринев отдаёт «вожатому», одетому слишком легко, свой заячий тулуп и подносит стакан вина, за что тот с низким поклоном его благодарит: «Спасибо, ваше благородие! Награди вас Господь за вашу добродетель». Наружность «вожатого» показалась Гриневу «замечательною»: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское».

Белогорская крепость, куда из Оренбурга послан служить Гринев, встречает юношу не грозными бастионами, башнями и валами, а оказывается деревушкой, окружённой деревянным забором. Вместо храброго гарнизона - инвалиды, не знающие, где левая, а где правая сторона, вместо смертоносной артиллерии - старенькая пушка, забитая мусором.

Комендант крепости Иван Кузьмич Миронов - офицер «из солдатских детей», человек необразованный, но честный и добрый. Его жена, Василиса Егоровна, полностью им управляет и на дела службы смотрит как на свои хозяйственные. Вскоре Гринев становится для Мироновых «родным», да и сам он «незаметным образом ‹…› привязался к доброму семейству». В дочери Мироновых Маше Гринев «нашёл благоразумную и чувствительную девушку».

Служба не тяготит Гринева, он увлёкся чтением книг, упражняется в переводах и сочинении стихов. Поначалу он сближается с поручиком Швабриным, единственным в крепости человеком, близким Гриневу по образованию, возрасту и роду занятий. Но вскоре они ссорятся - Швабрин с издёвкой раскритиковал любовную «песенку», написанную Гриневым, а также позволил себе грязные намёки относительно «нрава и обычая» Маши Мироновой, коей эта песенка была посвящена. Позже, в разговоре с Машей, Гринев выяснит причины упорного злоречия, которым Швабрин её преследовал: поручик сватался к ней, но получил отказ. «Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен», - признается Маша Гриневу. Ссора разрешается поединком и ранением Гринева.

Маша ухаживает за раненым Гриневым. Молодые люди признаются друг другу «в сердечной склонности», и Гринев пишет батюшке письмо, «прося родительского благословения». Но Маша - бесприданница. У Мироновых «всего-то душ одна девка Палашка», в то время как у Гриневых - триста душ крестьян. Отец запрещает Гриневу жениться и обещает перевести его из Белогорской крепости «куда-нибудь подальше», чтобы «дурь» прошла.

После этого письма для Гринева жизнь стала несносной, он впадает в мрачную задумчивость, ищет уединения. «Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство». И только «неожиданные происшествия, - пишет Гринев, - имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение».

В начале октября 1773 г. комендант крепости получает секретное сообщение о донском казаке Емельяне Пугачеве, который, выдавая себя за «покойного императора Петра III», «собрал злодейскую шайку, произвёл возмущение в яицких селениях и уже взял и разорил несколько крепостей». Коменданту предложено «принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца».

Вскоре уже все заговорили о Пугачеве. В крепости схвачен башкирец с «возмутительными листами». Но допросить его не удалось - у башкирца был вырван язык. Со дня на день жители Белогорской крепости ожидают нападения Пугачева,

Мятежники появляются неожиданно - Мироновы даже не успели отправить Машу в Оренбург. При первом же приступе крепость взята. Жители встречают пугачевцев хлебом и солью. Пленных, среди которых был и Гринев, ведут на площадь присягать Пугачеву. Первым на виселице гибнет комендант, отказавшийся присягнуть «вору и самозванцу». Под ударом сабли падает мёртвой Василиса Егоровна. Смерть на виселице ждёт и Гринева, но Пугачев милует его. Чуть позже от Савельича Гринев узнает «причину пощады» - атаман разбойников оказался тем бродягой, который получил от него, Гринева, заячий тулуп.

Вечером Гринев приглашён к «великому государю». «Я помиловал тебя за твою добродетель, - говорит Пугачев Гриневу, - ‹…› Обещаешься ли служить мне с усердием?» Но Гринев - «природный дворянин» и «присягал государыне императрице». Он даже не может обещать Пугачеву не служить против него. «Голова моя в твоей власти, - говорит он Пугачеву, - отпустишь меня - спасибо, казнишь - Бог тебе судья».

Искренность Гринева поражает Пугачева, и тот отпускает офицера «на все четыре стороны». Гринев решает ехать в Оренбург за помощью - ведь в крепости в сильной горячке осталась Маша, которую попадья выдала за свою племянницу. Особенно его беспокоит, что комендантом крепости назначен Швабрин, присягнувший Пугачеву на верность.

Но в Оренбурге Гриневу в помощи отказано, а через несколько дней войска мятежников окружают город. Потянулись долгие дни осады. Вскоре случаем в руки Гринева попадает письмо от Маши, из которого он узнает, что Швабрин принуждает её выйти за него замуж, угрожая в противном случае выдать её пугачевцам. Вновь Гринев обращается за помощью к военному коменданту, и вновь получает отказ.

Гринев с Савельичем выезжают в Белогорскую крепость, но у Бердской слободы они схвачены мятежниками. И снова провидение сводит Гринева и Пугачева, давая офицеру случай исполнить своё намерение: узнав от Гринева суть дела, по которому тот едет в Белогорскую крепость, Пугачев сам решает освободить сироту и наказать обидчика.

По дороге в крепость между Пугачевым и Гриневым происходит доверительный разговор. Пугачев отчётливо осознает свою обречённость, ожидая предательства прежде всего со стороны своих товарищей, знает он, что и «милости государыни» ему не ждать. Для Пугачева, как для орла из калмыцкой сказки, которую он с «диким вдохновением» рассказывает Гриневу, «чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью; а там что Бог даст!». Гринев делает из сказки иной нравственный вывод, чем удивляет Пугачева: «Жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».

В Белогорской крепости Гринев с помощью Пугачева освобождает Машу. И хотя взбешённый Швабрин раскрывает перед Пугачевым обман, тот полон великодушия: «Казнить, так казнить, жаловать, так жаловать: таков мой обычай». Гринев и Пугачев расстаются «дружески».

Машу в качестве невесты Гринев отправляет к своим родителям, а сам по «долгу чести» остаётся в армии. Война «с разбойниками и дикарями» «скучна и мелочна». Наблюдения Гринева исполнены горечи: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Окончание военной кампании совпадает с арестом Гринева. Представ перед судом, он спокоен в своей уверенности, что может оправдаться, но его оговаривает Швабрин, выставляя Гринева шпионом, отряжённым от Пугачева в Оренбург. Гринев осуждён, его ждёт позор, ссылка в Сибирь на вечное поселение.

От позора и ссылки Гринева спасает Маша, которая едет к царице «просить милости». Прогуливаясь по саду Царского Села, Маша повстречала даму средних лет. В этой даме все «невольно привлекало сердце и внушало доверенность». Узнав, кто такая Маша, она предложила свою помощь, и Маша искренне поведала даме всю историю. Дама оказалась императрицей, которая помиловала Гринева так же, как Пугачев в своё время помиловал и Машу, и Гринева.

Интерес Пушкина к истории России всегда очень ярко проявлял себя, более всего поэта привлекала тема народных восстаний, которые возглавляли Емельян Пугачев и Стенька Разин. Результатом переработка поэтом народных песен о Степане Разине стали его лирические песни об этом народном герое. Много времени поэт посвящал сбору и обработке информации, касающейся личности Пугачева. Такой интерес был обусловлен тем, что в это же время по России прошла волна крестьянских восстаний. Личность Пугачева была неоднозначной, собирая и анализируя исторические факты о нем, Пушкин пытался разобраться в том, каким все-таки был этот «злодей» и «бунтовщик». Результатом кропотливой и многолетней работы над «Историей Пугачева» стала повесть Пушкина «Капитанская дочка», в которой автор живо изобразил события времен «Пугачевщины». На нашем сайте можно повесть «Капитанская дочка» читать полностью, без сокращений и готовиться к анализу этого произведения.

Кропотливое изучение исторических материалов помогло Пушкину достоверно воссоздать картины кровопролитной войны и страшный в своей беспощадности крестьянский бунт («Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»). Главным героем повести «Капитанская дочка» является Петр Гринев, молодой человек, который направлен на службу в Белогорскую крепость. По пути он встречает Емельяна Пугачева, не зная, что перед ним тот самый разбойник, о котором ходит столько слухов, в благодарность за помощь во время бурана, Гринев дарит ему заячий тулуп. Петр, прибыв в крепость, влюбляется в Машу, дочь коменданта, она отвечает ему взаимностью, но родители Гринева отказываются принять выбор сына. В результате дуэли с Швабриным Петр получает ранение. В это время разгорается пламя бунта. Пугачев со своим войском захватывает крепость, и казнит дворян, отказавшихся присягнуть ему. Сослуживец Петра, Швабрин, переходит на сторону бунтовщиков. Жертвами захватчиков становятся родители Маши. Гринева же от казни спасает сам Пугачев, который узнает в нем того, кто одарил его тулупом. Его отпускают, так как он честно объясняет Пугачеву, что не может нарушить присягу и перейти на его сторону. Он отправляется в Оренбург и воюет на стороне правительства. Позже ему приходится вернуться в крепость, чтобы спасти Машу от притязаний Швабрина, ему это удается при помощи Пугачева. Бывший сослуживец доносит на Гринева правительственным войскам, его арестовывают. Но благодаря Маше, которая отправляется за помилованием к самой императрице, заключение не длилось долго. Молодые люди возвращаются в имение Гриневых и играют свадьбу.

После прочтения романа Александра Пушкина, читатель остается очарован образом злодея Пугачева, который на страницах рассказа выглядит порой справедливым, мудрым и искренним. Это кровавое время в истории России очень подробно описано писателем, ощущается жуткая безысходность от бесполезности этого страшного бунта. Даже самые благородные цели не оправдывают такого разбоя, в результате которого страдало множество невинных людей. «Капитанская дочка», согласно большинству программ по литературе включена в список произведений, которые изучаются в 8 классе. Итогом работы с повестью должно стать выполнение творческой работы по развитию речи. Для поверхностного ознакомления с произведением достаточно прочитать краткое содержание. Но, чтобы оценить книгу по достоинству, необходимо прочитать ее полностью. На нашем сайте можно скачать и прочитать все главы повести. А также есть возможность прочитать текст произведения А.С. Пушкина онлайн, для этого не требуется регистрация и оплата.

В 1836 году в журнале «Современник» впервые была опубликована повесть Пушкина «Капитанская дочка». Повесть, которую мы все проходили в школе и которую немногие перечитывали позднее. Повесть, которая куда сложнее и глубже, чем принято считать. Что же такого есть в «Капитанской дочке», оставшееся за рамками школьной программы? Почему она актуальна и по сей день? Почему ее называют «самым христианским произведением русской литературы»? Об этом размышляет писатель и литературовед Алексей Варламов .

По сказочным законам

В самом начале ХХ века один честолюбивый литератор, приехавший в Петербург из провинции и возмечтавший попасть в петербургское религиозно-философское общество, принес свои сочинения на суд Зинаиды Гиппиус. Декадентская ведьма отозвалась о его опусах невысоко. «Читайте «Капитанскую дочку», - было ее наставление. От этого напутствия Михаил Пришвин - а молодым писателем был он - отмахнулся, ибо счел для себя оскорбительным, но четверть века спустя, многое пережив, записал в дневнике: «Моя родина не Елец, где я родился, не Петербург, где я наладился жить, то и другое для меня теперь археология… моя родина, непревзойденная в простой красоте, в сочетавшейся с ней доброте и мудрости, - моя родина - это повесть Пушкина «Капитанская дочка».

И в самом деле - вот поразительное произведение, которое признали все и никогда не пытались сбросить с корабля современности. Ни в метрополии, ни в эмиграции, ни при каких политических режимах и властных настроениях. В советской школе эту повесть проходили в седьмом классе. Как сейчас помню сочинение на тему «Сравнительная характеристика Швабрина и Гринева». Швабрин - воплощение индивидуализма, клеветы, подлости, зла, Гринев - благородство, доброта, честь. Добро и зло вступают в схватку и в конечном итоге побеждает добро. Казалось бы, все очень просто в этом конфликте, линейно - ан нет. «Капитанская дочка» - произведение очень непростое.

Во-первых, этой повести предшествовала, как известно, «История Пугачевского бунта», по отношению к которой «Капитанская дочка» - формально своего рода художественное приложение, а в сущности, преломление, преображение исторических взглядов автора, в том числе на личность Пугачева, что очень точно заметила Цветаева в эссе «Мой Пушкин». Да и вообще неслучайно Пушкин опубликовал повесть в «Современнике» не под своим именем, но в жанре семейных записок, якобы доставшихся издателю от одного из потомков Гринева, а от себя дал лишь название и эпиграфы к главам. А во-вторых, у «Капитанской дочки» есть другой предшественник и спутник - неоконченный роман «Дубровский», и два этих произведения связывают очень прихотливые взаимоотношения. К кому ближе Владимир Дубровский - к Гриневу или к Швабрину? Нравственно - конечно к первому. А исторически? Дубровский и Швабрин оба - изменники дворянству, пусть и по разным причинам, и оба дурно заканчивают. Быть может, именно в этом парадоксальном сходстве и можно найти объяснение тому, почему Пушкин отказался от дальнейшей работы над «Дубровским» и из не до конца очерченного, несколько смутного, печального образа главного героя возникла пара Гринев и Швабрин, где у каждого внешнее соответствует внутреннему и оба получают по делам своим, как в нравоучительной сказке.

«Капитанская дочка», собственно, и написана по сказочным законам. Герой ведет себя щедро и благородно по отношению к случайным и необязательным, казалось бы, людям - офицеру, который, пользуясь его неопытностью, обыгрывает его в бильярд, платит сто рублей проигрыша, случайного прохожего, который вывел его на дорогу, угощает водкой и дарит ему заячий тулуп, и за это позднее они отплачивают ему великим добром. Так Иван-царевич бескорыстно спасает щуку или горлицу, а они за это помогают ему одолеть Кащея. Дядька же Гринева Савельич (в сказке это был бы «серый волк» или «конек-горбунок») при несомненной теплоте и обаянии этого образа сюжетно выглядит как помеха гриневской сказочной правильности: он против того, чтобы «дитя» платило карточный долг и награждало Пугачева, из-за него Гринева ранят на дуэли, из-за него он попадает в плен к солдатам самозванца, когда едет выручать Машу Миронову. Но в то же время Савельич заступается за барина перед Пугачевым и подает ему реестр разграбленных вещей, благодаря чему Гринев получает в качестве компенсации лошадь, на которой совершает выезды из осажденного Оренбурга.

Под присмотром свыше

Тут нет нарочитости. В прозе Пушкина незримо присутствует сцепление обстоятельств, но оно не искусственно, а естественно и иерархично. Пушкинская сказочность оборачивается высшим реализмом, то есть действительным и действенным Божьим присутствием в мире людей. Провидение (но не автор, как, например, Толстой в «Войне и мире», убирающий со сцены Элен Курагину, когда ему необходимо сделать Пьера свободным) ведет героев Пушкина. Это нисколько не отменяет известную формулу «какую штуку удрала со мной Татьяна, она вышла замуж» - просто судьба Татьяны и есть проявление высшей воли, которую ей дано распознавать. И такой же дар послушания есть у бесприданницы Маши Мироновой, которая мудро не торопится замуж за Петрушу Гринева (вариант попытки брака без родительского благословления полусерьезно-полупародийно представлен в «Метели», и известно, к чему он приводит), а полагается на Провидение, лучше знающее, что надо для ее счастья и когда придет его время.

В пушкинском мире все находится под присмотром свыше, но все же и Маша Миронова, и Лиза Муромская из «Барышни-крестьянки» были счастливее Татьяны Лариной. Почему - Бог весть. Это мучило Розанова, для которого усталый взгляд Татьяны, обращенный к мужу, перечеркивает всю ее жизнь, но единственное, чем могла бы она утешиться - именно она стала женским символом верности, черты, которую почитал Пушкин и в мужчинах, и в женщинах, хоть и вкладывал в них разные смыслы.

Один из самых устойчивых мотивов в «Капитанской дочке» - мотив девичьей невинности, девичьей чести, так что эпиграф к повести «Береги честь смолоду» может быть отнесен не только к Гриневу, но и к Маше Мироновой, и ее история сохранения чести не менее драматична, чем его. Угроза подвергнуться насилию - самое страшное и реальное, что может произойти с капитанской дочкой на протяжении практически всего повествования. Ей угрожает Швабрин, потенциально ей угрожают Пугачев и его люди (не случайно Швабрин пугает Машу судьбой Лизаветы Харловой, жены коменданта Нижнеозерской крепости, которая после того как муж ее был убит, стала наложницей Пугачева), наконец, ей угрожает и Зурин. Вспомним, что, когда солдаты Зурина задерживают Гринева как «государева кума», следует приказ офицера: «отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести». И потом, когда все разъясняется, Зурин просит извинения перед дамой за своих гусар.

А в главе, которую Пушкин исключил из окончательной редакции, знаменателен диалог между Марьей Ивановной и Гриневым, когда оба оказываются в плену у Швабрина:
«- Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает!
- Ни за что, - закричал я с сердцем. - Знаете ли вы, что вас ожидает?
- Бесчестия я не переживу, - отвечала она спокойно».
А когда попытка освободиться заканчивается неудачей, раненый изменник Швабрин издает точно такой же приказ, что и верный присяге Зурин (носящий в этой главе фамилию Гринев):
«- Вешать его… и всех… кроме ее…»
Женщина у Пушкина - главная военная добыча и самое беззащитное на войне существо.
Как сберечь честь мужчине более или менее очевидно. Но девушке?
Этот вопрос, наверное, автора мучил, неслучайно он так настойчиво возвращается к судьбе жены капитана Миронова Василисы Егоровны, которую после взятия крепости пугачевские разбойники «растрепанную и раздетую донага» выводят на крыльцо, а потом ее, опять же нагое, тело валяется у всех на виду под крыльцом, и только на другой день Гринев ищет его глазами и замечает, что оно отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. В сущности, Василиса Егоровна берет на себя то, что предназначалось ее дочери, и отводит от нее бесчестье.

Своего рода комической антитезой представлениям повествователя о драгоценности девичьей чести служат слова командира Гринева генерала Андрея Карловича Р., который, опасаясь того же, что стало нравственной пыткой для Гринева («На дисциплину разбойников никак нельзя положиться. Что будет с бедной девушкой?»), совершенно по-немецки, житейски практично и в духе белкинского «Гробовщика» рассуждает:
«(…) лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, Бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица».
И характерен горячий ответ Гринева:
«Скорее соглашусь умереть, - сказал я в бешенстве, - нежели уступить ее Швабрину!»

Диалог с Гоголем

«Капитанская дочка» писалась почти одновременно с «Тарасом Бульбой» Гоголя, и между этими произведениями также идет очень напряженный, драматический диалог, вряд ли сознательный, но тем более существенный.
В обеих повестях завязка действия связана с проявлением отцовской воли, которая противоречит материнской любви и ее одолевает.
У Пушкина: «Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу».
У Гоголя: «Бедная старушка (…) не смела ничего говорить; но, услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, - и никто бы не смог описать всей безмолвной горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах».

Отцы же в обоих случаях решительны.
«Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнения», - сообщает в своих записках Гринев.
У Гоголя жена Тараса надеется, что «авось либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд», но «он (Бульба. - А. В.) очень хорошо помнил всё, что приказывал вчера».
И у Пушкина, и у Гоголя отцы не ищут для детей легкой доли, посылают туда, где либо опасно, либо по крайней мере не будет светских развлечений и мотовства, и дают им наставления.
«- Теперь благослови, мать, детей своих! - сказал Бульба. - Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то - пусть лучше пропадут, чтоб и духу их не было на свете!».
«Батюшка сказал мне: “Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду”».

Вокруг этих нравственных предписаний и строится конфликт обоих произведений.

Остап и Андрий, Гринев и Швабрин - верность и предательство, честь и измена - вот что составляет лейтмотивы двух повестей.

Швабрин написан так, что его ничто не извиняет и не оправдывает. Он воплощение подлости и ничтожества, и для него обыкновенно сдержанный Пушкин не жалеет черных красок. Это уже не сложный байронический тип, как Онегин, и не милая пародия на разочарованного романтического героя, как Алексей Берестов из «Барышни-крестьянки», который носил черное кольцо с изображением мертвой головы. Человек, способный оклеветать отказавшую ему девушку («Ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег», - говорит он Гриневу) и тем самым нарушить дворянскую честь, легко изменит присяге. Пушкин сознательно идет на упрощение и снижение образа романтического героя и дуэлянта, и последнее клеймо на нем - слова мученицы Василисы Егоровны: «Он за душегубство и из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует».

Именно так - в Господа не верует, вот самая страшная низость человеческого падения, и это оценка дорогого стоит в устах того, кто некогда и сам брал «уроки чистого афеизма», но к концу жизни художественно слился с христианством.

Иное дело - предательство у Гоголя. Оно, если так можно выразиться, романтичнее, соблазнительнее. Андрия погубила любовь, искренняя, глубокая, самоотверженная. О последней минуте его жизни с горечью пишет автор: «Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев - это было имя прекрасной полячки».

Собственно, и умирает Андрий у Гоголя гораздо раньше, нежели Тарас произносит знаменитое «Я тебя породил, я тебя и убью». Погибает он («И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства») в тот момент, когда целует «благовонные уста» прекрасной полячки и ощущает то, «что один только раз в жизни дается чувствовать человеку».
А вот у Пушкина сцена прощания Гринева с Машей Мироновой накануне приступа Пугачева написана словно в пику Гоголю:
«- Прощай, ангел мой, - сказал я, - прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя (курсив мой. - А.В.) моя мысль будет о тебе».
И дальше: «Я с жаром ее поцеловал и поспешно вышел из комнаты».

Любовь к женщине у Пушкина - не помеха дворянской верности и чести, но ее залог и та сфера, где эта честь в наибольшей степени себя проявляет. В Запорожской Сечи, в этой гульбе и «беспрерывном пиршестве», которое имело в себе что-то околдовывающее, есть все, кроме одного. «Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего». У Пушкина прекрасная женщина есть везде, даже в гарнизонном захолустье. И везде есть любовь.

Да и само казачество с его духом мужского товарищества романтизируется и героизируется у Гоголя и совершенно в ином ключе изображено у Пушкина. Сначала казаки вероломно переходят на сторону Пугачева, потом сдают своего предводителя царю. И то, что они неверны, заранее знают обе стороны.

«- Принять надлежащие меры! - сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. - Слышь ты, легко сказать. Злодей-то, видно, силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч. (Урядник усмехнулся.)».
«Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса:
- Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моей головой».
А вот у Гоголя: «Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища».

Зато само слово «товарищи», во славу которого Бульба произносит знаменитую речь, встречается в «Капитанской дочке» в той сцене, когда Пугачев и его сподвижники поют песню «Не шуми, мати, зеленая дубравушка» о товарищах казака - темной ночи, булатном ноже, добром коне и тугом луке.

И Гринева, который только что был свидетелем страшного бесчинства, учиненного казаками в Белогорской крепости, это пение потрясает.
«Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, - все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».

Движение истории

Гоголь пишет о жестокости казаков - «избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу (…) не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они», - и эту жестокость не осуждает, считая ее неизбежной чертой того героического времени, которое породило людей, подобных Тарасу или Остапу.

Единственный раз, когда он наступает на горло этой песне, - в сцене пыток и казни Остапа.
«Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душой, не чуя человечества».

У Пушкина описание изуродованного пытками старого башкирца, участника волнений 1741 года, который не может ничего сказать своим истязателям, потому что во рту у него шевелится короткий обрубок вместо языка, сопровождается, казалось бы, схожей сентенцией Гринева: «Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространения правил человеколюбия».

Но в целом отношение к истории у Пушкина иное, чем у Гоголя - он видел смысл в ее движении, видел в ней цель и знал, что в истории есть Божий Промысел. Отсюда его знаменитое письмо к Чаадаеву, отсюда движение народного голоса в «Борисе Годунове» от бездумного и легкомысленного признания Бориса царем в начале драмы и до ремарки «народ безмолвствует» в ее конце.
У Гоголя же «Тарасу Бульбе» как повести о прошлом противопоставлены «Мертвые души» настоящего, и пошлость нового времени для него страшнее жестокости старины.

Примечательно, что в обеих повестях есть сцена казни героев при большом стечении народа, и в обоих случаях осужденный на казнь находит в чужой толпе знакомое лицо или голос.
«Но, когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: Боже, Боже, все неведомые, все чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:
- Батько! Где ты? Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул».
Пушкин и здесь скупее.

«Он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, была показана народу».

Но и там, и там - один мотив.

У Гоголя родной отец провожает сына и тихо шепчет: «Добре, сынку, добре». У Пушкина Пугачев - посаженный отец Гринева. Таким он явился ему в пророческом сне; как отец он позаботился о его будущем; и в последнюю минуту жизни в огромной толпе народа никого более близкого, чем сохранивший честь дворянский недоросль, разбойнику и самозванцу Емеле не нашлось.
Тарас и Остап. Пугачев и Гринев. Отцы и дети минувших времен.

На анонсе титульный лист первого издания. Источник фото