Мрачный каземат Петропавловской крепости. Ни один звук не проникает извне сквозь толстые, холодные, сырые стены. Лишь гулкие шаги часового, мерно шагающего по коридору, слышны за железной дверью.

В одной из камер у откидного столика при свете тусклой лампы склоненная над рукописью фигура. Быстро покрываются страницы убористыми строчками, листы сменяют друг друга. Заключенный - государственный преступник, известный публицист и литератор, один из идейных вождей русского революционно-демократического движения - Николай Гаврилович Чернышевский.

Публицист, писатель, критик, историк литературы, философ, автор работ по эстетике и политической экономии, Н. Г. Чернышевский вошел в литературу в 1853 г., опубликовав свои первые рецензии в журнале «Отечественные записки». С 1855 г. он начал сотрудничать в журнале «Современник». Его деятельность - это целая эпоха в развитии русской критики и русской общественной мысли.

Труды Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности», «Очерки гоголевского периода русской литературы», «Лессинг и его время» явились богатым вкладом в материалистическую науку об искусстве. Своими острыми сатирическими обзорами писатель способствовал повышению идейности современной ему литературы.

Но главным в деятельности Чернышевского была борьба за свободу народа. Чернышевский горячо верил в грядущую русскую революцию. «У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем...» Вместе с Добролюбовым и Некрасовым он превратил «Современник» в боевую трибуну революционной пропаганды.

Чернышевский, по словам В. И. Ленина, как никто другой, умел влиять в революционном духе на все политические события своей эпохи.

Чернышевский ясно видел, что реформа 1861 г. не принесла освобождения крестьянам, что она представляла собой лишь новую форму закабаления народа. Подлинное освобождение народа, по его убеждению, может принести только революция. «К топору зовите Русь... - писал он Герцену, - помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей».

7 июля 1862 г. Н. Г. Чернышевского арестовали и заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В нем обычно содержали наиболее опасных для правительства людей. Здесь, в одиночной камере, Чернышевский пробыл 688 дней.

Н. Г. Чернышевский.

В крепости Чернышевский написал роман «Что делать?», напечатанный в 1863 г. в «Современнике». В подзаголовке романа стояло: «Из жизни новых людей».

«Новые люди» - это передовая, прогрессивно настроенная интеллигенция из разночинцев.

К «новым людям» он и был обращен в первую очередь. «Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно вы начали возникать между нами, - говорил Чернышевский, - но вас уже не мало и быстро становится все больше». Показать этих людей, с их настоящими мыслями и чувствами, и тем опровергнуть распространяемую о них клевету - такова была часть задачи, поставленной себе Чернышевским. Вместе с этим он стремился самим «новым людям» лучше разъяснить стоящие перед ними революционные задачи, показать, к чему они должны стремиться и какие качества воспитывать в себе, чтобы оказаться достойными этих задач и с ними успешно справиться. Призыв к революции, пропаганда новой морали, всестороннего освобождения женщины, прославление труда, изображение тех или иных черт будущего социалистического строя - всем этим роман «Что делать?» оказал громадное влияние на лучшую часть молодежи 60-х годов, продолжая воздействовать и на последующие поколения.

Действиям «новых людей» подражали многие. Чернышевский хотел видеть передовых людей такими, как Рахметов, Вера Павловна, Лопухов и Кирсанов, которые «грудью, без связи, без знакомых пролагали себе дорогу».

В швейной мастерской Веры Павловны. Иллюстрация П. Пинкисе-вича к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

С восторгом писал в своей книге Чернышевский о будущем социалистическом обществе: «Оно светло, оно прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести».

Герои романа борются за идеал этого светлого будущего. Среди них выделяется фигура «особенного человека» - Рахметова. Выходец из дворян, человек вполне обеспеченный, он отдает свои средства на дело революции. Всей душой преданный народу, Рахметов неуклонно и последовательно готовит себя к революционной борьбе.

Несколько поколений революционеров вдохновлял образ Рахметова, а роман Чернышевского был для них учебником жизни. «С тех пор, как завелись типографские станки в России, и вплоть до нашего времени ни одно печатное произведение не имело в России такого успеха, как «Что делать?», - писал в 1890 г. Г. В. Плеханов.

А спустя почти два года, ранним пасмурным утром 19 мая 1864 г., в Петербурге на Мытнинской площади его выставили у позорного столба с деревянной доской на груди, на которой было написано «государственный преступник». Под барабанный бой палач сломал шпагу над его головой. Но эта гражданская казнь Чернышевского, по словам Герцена, превратилась в позор для ее устроителей. Собравшийся на площади народ приветствовал революционера. На другой день Чернышевского отправили в Сибирь, на каторжные работы.

Первые три года каторги Чернышевский провел в Кадае, а затем на Александровском заводе Нерчинского округа.

В Сибири Чернышевский написал ряд произведений, и в их числе роман «Пролог», где пропагандировал мысль о вооруженном восстании. От этого произведения Чернышевского, как и от других, «веет духом классовой борьбы» (В. И. Ленин).

Когда истек срок каторги, Чернышевского отправили в далекую якутскую тундру - в город Вилюйск. Здесь под неусыпным надзором жандармов писатель прожил 12 лет.

В Астрахани, куда писатель был переведен из Вилюйска, он продолжал свои литературные труды. Много литературных замыслов было у Чернышевского. Но годы каторги и ссылки окончательно подорвали здоровье писателя.

В 1889 г. семья писателя добилась для него разрешения переехать в Саратов, на родину. Здесь Чернышевский прожил только три месяца. 29 октября 1889 г. он скончался.

В Саратове на улице Чернышевского стоит скром ный домик. Здесь родился и жил писатель-революционер. Еще в годы гражданской войны в этом доме был создан музей его имени; декрет об открытии музея 25 сентября 1920 г. подписал Владимир Ильич Ленин.

Н. Г. Чернышевский всю свою жизнь боролся за торжество своих убеждений, за свободу, равенство. Этому благородному девизу он остался верен до конца.

К ТОПОРУ ЗОВИТЕ РУСЬ (о внешнем управлении) Мамардашвили неоднократно говорил о дурной бесконечности русской истории. О невозможности разрешить одни и те же проблемы на протяжении веков. Он приводил пример с конфликтом между западниками и славянофилами, который не изменился за 150 лет. Мы же попробуем взглянуть на другой столь же болезненный и неразрешимый конфликт: между консерваторами, либералами и радикалами в интеллигентском изводе. То есть поговорим не о противостоянии власти (вечно консервативной) и оппозиции (вечно недовольной). А о полюсах в самой оппозиции, полюсах, которые точно так же не изменились за полтора века.

Посмотрим на распределение сил и мнений в конце 50-х - начале 60-х XIX столетия. До 1863 года, когда всякие оппозиции увяли, превратившись в стройную колонну патриотов-великодержавников, радующихся усмирению Польши. Это как мы после Крыма. Море крымнашистов (в том числе из вчерашних оппозиционеров) и тонкий ручеек тех, для кого Крым - не наш. Однако мы опять же о другом. Об отношении к уровню радикальности, как к политическому приему в оппонировании власти. Потому что ситуация сегодня - за немногими исключениями – зеркальная. Почти несущественное меньшинство, которое полагает, что выходом из путинской эпохи может быть только восстание или революция (какая - еще поговорим). Те, кто, возможно, и хотел бы наказать захвативших власть кагэбэшников, изображающих новое дворянство, но боится, что насилие окажется безразмерным и бесконечным. И те, кто, несмотря на всевозможные разочарования, все равно видит путь в реформах. Реформах в России - в виду слабости общества - осуществляемых государством, властью. Посмотрим на другую реформенную пору, когда власть в лице Александра II и его экспертов и советников сначала готовилась и обсуждала, а потом приступила к крестьянской реформе. Как и в нашем случае, наиболее радикальными критиками были эмигранты. Но в количестве невеликом, пересчитать их можно было по пальцам. Среди манифестов революции стоит упомянуть хрестоматийно известное "Письмо из провинции", опубликованное в герценовском "Колоколе" за подписью "Русский человек". В этом письме страстно критиковалась робкая и порой соглашательская позиция Герцена, как редактора "Колокола". Автор письма высказывал ему много претензий, в том числе, прекраснодушную поддержку Герценом Александра II во фразе "Ты победил, Галилеянин". Автор письма убежден, что власть обманет крестьян, никакой свободы не будет. Земли не дадут, дворян не обидят. И поэтому свободное эмигрантское издание, пользовавшееся огромным авторитетом в России, должно ясно видеть неизбежность столкновения общества и власти и именно в русле этого столкновения ориентировать умы читателей. Самой знаменитой фразой письма и были слова про топор: "К топору зовите Русь… помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей". Долгое время автором письма назывался Чернышевский. Но сегодня считается доказанным, что это не он. Чернышевский уже давно, по крайней мере, после личной встречи с Герценом, разочаровался в его розовом либерализме, называя его «Кавелиным в квадрате». Это как сейчас сказать: «Ну, ты и Чубайс». Чернышевский, однако, и сам не был таким уж радикалом, и не считал революцию возможной в ближайшее время. Он, как и Добролюбов, и хотел народного восстания, и страшился его. Полагая свою миссию в подготовке революции, на которую сейчас русский народ по причине дремучести был не готов. Но при этом такие либералы-реформисты, как Герцен, были ему и его сторонникам неприятны. Они высоко оценивали просветительскую миссию "Колокола" (в нашем случае это при очевидном упрощении "Дождь", "Новая газета" и "Эхо Москвы"). Но "Современник" Некрасова, благодаря тем же Чернышевскому и Добролюбову, занимал более жесткую и социально отчетливую позицию. Но "к топору" не звали по понятным причинам. Помимо убеждений в неготовности крестьянской массы к революции по установлению демократии в стране (а она никогда не будет готова), были и вполне понятные цензурные препоны. И соображения безопасности. Чернышевский был арестован за прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон", в которой, несмотря на критику власти языком стилизации под крестьянский говор, отчетливо говорилось о революции как об очень далекой перспективе. Чернышевского это не спасло. Власть не могла в принципе позволить думать и рассуждать о возможности революции. И даже такой вполне рациональный подход, как у Чернышевского, был неприемлем. Не Чернышевский звал Русь к топору. Натан Эйдельман полагал, что автором "Письма" в "Колоколе" был Николай Серно-Соловьевич, накануне публикации побывавший у Герцена. Но Серно-Соловьевич был слишком прямой и бесстрашный, чтобы публиковать что-то под псевдонимом; маркиз Поза называли его современники. Но при этом столь ультрарадикальных взглядов никогда не имел, даже после трех лет проведенных в Петропавловской крепости. Но нас интересует не детективное расследование, а поляризация мнений. Итак, демократически настроенная интеллигенция внутри страны прекрасно (в отличие от того же Герцена) понимала, что власть не решится освобождать крестьян с землей, то есть не будет ущемлять дворян. А значит, напряжение в обществе ослабнет лишь на очень короткий срок, а потом нахлынет с новой силой. Но среди неэмигрантоврадикалов практически не было. Пристальный и неотрывный взгляд в светлые очи народа оптимизма не прибавлял. Радикалы были в эмиграции - Бакунин, Нечаев. Сегодня почти доказанным (и наиболее вероятным) является убеждение, что автором "Письма из провинции" был Огарев. Так это или нет, для нас значения не имеет. В любом случае Огарев тоже эмигрант. И его прекраснодушный радикализм во многом эмигрантским статусом и определялся. Нам же важно, что за полтора века полюса и проблема отношения к нечестной и несправедливой власти практически не изменились. Наибольшая часть тех, кто видит и понимает тупиковый путь путинского режима, все равно верна идее реформ сверху, потому что преступную власть боятся меньше, чем так называемого бунта, бессмысленного и беспощадного. Право бояться у них есть, они в той или иной степени вписаны в общественную структуру путинского общества, и их недовольство происходящим меньше страха перед этим хрестоматийным бунтом. Тем более что память о таком бунте свежа. Понятно, что эта позиция далеко неоднородная. Она сам имеет полюса, от вполне понятного конформизма до почти откровенного (в основном, эмоционального) радикализма на словах, который чаще всего рифмуется с уже произошедшей или предполагаемой эмиграцией. Так как призыв к восстанию интерпретируется путинской судебной системой как противозаконный (призыв к насильственной смене политического строя), радикалы в обществе - маргиналы типа Бориса Стомахина. В любом случае за 150 лет ничего в плане расстановки сил и полюсов мнений не изменилось. Интеллектуалы-эмигранты готовы позвать к топору. И их за это критикуют более умеренные оппозиционеры. Хотя что, как не антифеодальная революция, может концептуально трансформировать российское обществ? В России так и не произошла, не завершилась буржуазная революция. И, как бы многие не опасались - вполне резонно - ее последствий, так называемый европейский путь невозможен без слома феодальной матрицы (отвратительное слово, увы), которая воспроизводит себя в любой риторике - псевдопролетарской, социалистической (советской), псевдодемократической, персоналистской, а тем более авторитарной и тоталитарной. Феодальные отношения воспроизводят себя неизменно. Поэтому ничего и не меняется. Крестьянская реформа Александра II - это очередная российская перестройка. Наиболее метко эта реформа была обозначена как "жульническая проделка", классиками марксизма, конечно. Но нам важны эти параллели - партия жуликов и воровсегодня - жульническая проделка в середине позапрошлого века. Поэтому наиболее вероятно и в нашей перспективе повторение (с вариациями, безусловно) того, что произошло в 60-х XIX века. В 1862 закрыли "Современник" (время у нас более мелкое, поэтому место современника - собирательное "Новое эхо дождя", как бы самое отчетливое и вменяемое, что есть). Власть посчитала себя победителем. Тем более в 1863 начинается их Крымнаш: наша Польша, спор славян между собой. И, как результат, тотальное опьянение общества, столь любезное власти и отвратительное для тех, кто понимает его последствия. С конца 1860-х, несмотря на патриотическое усмирение "Польши", начинаются покушения, а потом и охота на царя-Освободителя. Радикалами становятся не эмигранты, а разочаровавшиеся либералы из местных, и процесс радикализациираспространяется широко и стремительно: у радикалов-бомбистов широкая поддержка в обществе и в бизнесе, который спонсируют революцию. Революция в том или ином виде, в конце концов, происходит, причем именно буржуазная, антифеодальная. Но молодая буржуазная демократия не держится на ногах и скользит, как корова на льду. Несколько месяцев - и неофеодализм под видом радикализма опять берет вверх. И жесткие феодальные конструкции общественных отношений выступают как ребра у голодающего. Все повторяется. С новыми обстоятельствами, новым историческим контекстом, другим цивилизационным и технологическим уровнем, но феодальный фундамент оказывается птицей Феникс, возрождающейся в любых условиях. Он, конечно, в головах, создан социальными и историческими привычками и традициями. Но это именно тот диск дополнительной памяти, который запускается, когда все остальное стерто и превращено в пустыню. Кажется, до основания, а затем - а затем запускается дополнительный диск памяти, и феодализм, как плющ, как спрут, оплетает любую новую общественную конструкцию. И проникает в ее нутро. Мы на очередном вираже. У нас впереди нет ничего, кроме повторения. Психологическое спасение в вариациях. В кружевах, потому что мы - кружевницы. Но способ освобождения от врожденного синдрома феодализма, деления на бар и покорный народ не найден. Возможно, он во внешнем управлении. Лжедмитрий? Хотя и его убили в страстном желании сохранить традицию рабства. Но это было мягкое внешнее управление. Может, поможет жесткое? История будет пробовать, пока не получится. Михаил Берг

Милостивый государь,

на чужой стороне, в далекой Англии вы, по собственным словам вашим, возвысили голос за русский народ, угнетаемый царской властию, вы показали России, что такое свободное слово...

И за то, вы это уже знаете, все, что есть живого и честного в России, с радостию, с восторгом встретило начало вашего предприятия, и все ждали, что вы станете обличителем царского гнета, что вы раскроете перед Россией источник ее вековых бедствий - это несчастное идолопоклонство перед царским ликом, обнаружите всю гнусность верноподданнического раболепия; и что же? Вместо грозных обличений неправды с берегов Темзы несутся к нам гимны Александру II, его супруге... Вы взяли на себя великую роль, и потому каждое ваше слово должно быть глубоко взвешено и рассчитано, каждая строка в вашей газете должна быть делом расчета, а не увлечения. Увлечение в деле политики бывает иногда хуже преступления... Помните ли, когда-то вы сказали, что России при ее пробуждении может предстоять опасность, если либералы и народ не поймут друг друга, разойдутся, и что из этого может выйти страшное бедствие - новое торжество царской власти. Может быть, это пробуждение недалеко, царские шпицрутены, щедро раздаваемые верноподданным за разбитие царских кабаков, разбудят Россию скорее, чем шепот нашей литературы о народных бедствиях, скорее мерных ударов вашего «Колокола»... Но чем ближе пробуждение, тем сильнее грозит опасность, о которой вы говорили... и об отвращении которой вы не думаете. По всему видно, что о России настоящей вы имеете ложное понятие, помещики-либералы, либералы-профессора, литераторы-либералы убаюкивают вас надеждами на прогрессивные стремления нашего правительства. Но не все же в России обманываются призраками... Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что только силою можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается. Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладостными надеждами, и потому теперь становится жаль Николая. Да, я всегда думал, что он скорее довел бы дело до конца, машина давно бы лопнула. Но Николай сам это понимал и при помощи Мандта предупредил неизбежную и грозную катастрофу . Война шла дурно, удар за ударом, поражение за поражением - глухой ропот поднимался из-под земли! Вы писали в первой «Полярной Звезде», что народ в эту войну шел вместе с царем и потому царь будет зависеть от народа. Из этих слов видно только, что вы в вашем прекрасном далеко забыли, что такое русские газеты, и на слово поверили их возгласам о народном одушевлении за отечество. Правда, иногда случалось, что крепостные охотно шли в ополчение, но только потому, что они надеялись за это получить свободу. Но чтоб русский народ в эту войну заодно шел с царем, - нет. Я жил во время войны в глухой провинции, жил и таскался среди народа и смело скажу вам вот что: когда англо-французы высадились в Крым, то народ ждал от них освобождения - крепостные от помещичьей неволи, раскольники ждали от них свободы вероисповедания. Подумайте об этом расположении умов народа в конце царствования Николая, а вместе с тем о раздражении людей образованных, нагло на каждом шагу оскорбляемых николаевским деспотизмом, и мысль, что незабвенный мог бы не так спокойно кончить жизнь, не покажется вам мечтою. Да, как говорит какой-то поэт, «счастие было так близко, так возможно». Тогда люди прогресса из так называемых образованных сословий не разошлись бы с народом; а теперь это возможно и вот почему: с начала царствования Александра II немного распустили ошейник, туго натянутый Николаем, и мы чуть-чуть не подумали, что мы уже свободны, а после издания рескриптов все очутились в чаду - как будто дело было кончено, крестьяне свободны и с землей; все заговорили об умеренности, обширном прогрессе, забывши, что дело крестьян вручено помещикам, которые охулки не положат на руку свою. Поднялся такой чад от либеральных курений Александру II, что ничего нельзя было разглядеть, но, опустившись к земле (что делают крестьяне во время топки в курных избах), можно еще было не отчаиваться. Вслушиваясь в крестьянские толки, можно было с радостию видеть, что народ не увлечет 12 лет рабства под гнетом переходного состояния и что мысль, наделят ли крестьян землею, у народа была на первом плане. А либералы? Профессора, литераторы пустили тотчас же в ход эстляндские, прусские и всякие положения, которые отнимали у крестьян землю. Догадливы наши либералы! Да и теперь большая часть из них еще не разрешила себе вопроса насчет крестьянской земли. А в правительстве в каком положении в настоящее время крестьянский вопрос? В большой части губернских комитетов положили страшные цены на земли, центральный комитет делает черт знает что, сегодня решает отпускать с землею, завтра без земли, даже, кажется, не совсем брошена мысль о переходном состоянии. Среди этих бесполезных толков желания крестьян растут - при появлении рескриптов можно было еще спокойно взять за землю дорогую цену, крестьяне охотно бы заплатили, лишь бы избавиться от переходного состояния, теперь они спохватились уже, что нечего платить за вещь 50 целковых, которая стоит 7. Вместе с этим растут и заблуждения либералов, они все еще надеются мирного и безобидного для крестьян решения вопроса, одним словом, крестьяне и либералы идут в разные стороны. Крестьяне, которых помещики тиранят, теперь с каким-то особенным ожесточением готовы с отчаяния взяться за топоры, а либералы проповедуют в эту пору умеренность, исторический постепенный прогресс и кто их знает что еще. Что из этого выйдет? Выйдет ли из этого, в случае если народ без руководителей возьмется за топор, путаница, в которой царь, как в мутной воде, половит рыбки, или выйдет что-нибудь и хорошее, но вместе с Собакевичами, Ноздревыми погибнет и наше всякое либеральное поколение, не сумевши пристать к народному движению и руководить им? Если выйдет первое, то ужасно, если второе, то, разумеется, жалеть нечего. Что жалеть об этих франтах в желтых перчатках, толкующих о демокраси в Америке и не знающих, что делать дома, - об этих франтах, проникнутых презрением к народу, уверенных, что из русского народа ничего не выйдет, хотя, в сущности, не выйдет из них-то ничего... Но об этих господах толковать нечего, есть другого сорта люди, которые желают действительно народу добра, но не видят перед собою пропасти и с пылкими надеждами, увлеченные в общий водоворот умеренности, ждут всего от правительства и дождутся, когда их Александр засадит в крепость за пылкие надежды, если они будут жаловаться, что последние не исполнились, или народ подведет под один уровень с своими притеснителями. Что же сделано вами для отвращения этой грядущей беды? Вы, смущенные голосами либералов-бар, вы после первых номеров «Колокола» переменили тон. Вы заговорили благосклонно об августейшей фамилии... Зато с особенною яростию напали на Орловых, Паниных, Закревских . В них беда, они мешают Александру II! Бедный Александр II! Мне жаль его, видите, его принуждают так окружать себя - бедное дитя, мне жаль его! Он желает России добра, но злодеи окружающие мешают ему! И вот вы, - вы, автор «С того берега» и «Писем из Италии», поете ту же песню, которая сотни лет губит Россию. Вы не должны ни минуты забывать, что он самодержавный царь, что от его воли зависит прогнать всех этих господ... Как ни чисты ваши побуждения, но я уверен - придет время, вы пожалеете о своем снисхождении к августейшему дому. Посмотрите, Александр II скоро покажет николаевские зубы. Не увлекайтесь толками о нашем прогрессе, мы все еще стоим на одном месте; во время великого крестьянского вопроса нам дали на потеху, для развлечения нашего внимания безымянную гласность; но чуть дело коснется дела, тут и прихлопнут... Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! Эту мысль уже вам, кажется, высказывали, и оно удивительно верно, другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь. Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей, не вам ее поддерживать. С глубоким к вам уважением

Мрачный каземат Петропавловской крепости.

Холодно и сыро в каменном мешке. Ни один звук не проникает сквозь толстые стены, только слышны гулкие шаги часового, мерно шагающего по коридору.

В одной из камер, у откидного столика, при свете тусклой лампы - склоненная над рукописью фигура. Быстро, почти без помарок, покрываются страницы убористыми строчками, листы сменяют друг друга. Заключенный- «государственный преступник» - известный публицист и литератор, редактор самого передового в то время журнала «Современник» и один из идейных вождей русского революционно-демократического движения Николай Гаврилович Чернышевский.

Арестованный 7 июля 1862 г., он был заключен в Алексеевский равелин, в котором обычно содержались наиболее опасные для правительства люди. Здесь, в одиночной камере, Чернышевский пробыл 688 дней.

Публицист, критик, историк литературы, философ, автор работ по эстетике, политической экономии, Николай Гаврилович Чернышевский вошел в литературу в 1855 г., начав сотрудничать в журнале «Современник».

Его деятельность-это эпоха в развитии русской критики и русской общественной мысли. Вместе с Добролюбовым и Некрасовым он сделал «Современник» боевой трибуной, с которой смело развернул революционную пропаганду. Чернышевский горячо верил в грядущую русскую революцию. «У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем…»

Чернышевский был одним из немногих передовых людей, правильно понимавших так называемое освобождение крестьян как новую форму закрепощения народа. В письме к Герцену Чернышевский писал: «К топору зовите Русь… помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей».

Но уверенный в неизбежности революции, уверенный в том, что человечество непременно построит социалистическое общество, Чернышевский представлял себе путь к справедливому строю неправильно. Он не мог понять революционной роли пролетариата потому, что в России той поры было два основных класса - помещики и крестьяне. Он полагал, что, если передовая интеллигенция возглавит всероссийский крестьянский бунт, в России восторжествует новый государственный строй, основанный на справедливости. Но Чернышевский, по словам Ленина, как никто другой в то время умел влиять в революционном духе на все политические события своей эпохи.

В заключении, как и на свободе, он продолжал заниматься литературой. В крепости Чернышевский написал роман «Что делать?», по недосмотру цензуры напечатанный в 1863 г. в «Современнике». В подзаголовке романа стояло: «Из жизни новых людей».

«Новые люди», появившиеся в России в 60-х гг. прошлого века,- это передовая, прогрессивно настроенная интеллигенция из разночинцев. Люди дела, а не отвлеченных мечтаний, они стремятся борьбой против общественных устоев завоевать свое счастье, горячо любят труд, преданы науке. Их моральные идеалы очень высоки. Они строят свои отношения на взаимном доверии и уважении, они честны, благородны, мужественны, не знают колебаний в борьбе, не пасуют перед трудностями. Таких людей Чернышевский знал лично. Таким человеком он был и сам.

Задумав рассказать о них, писатель в основу своего произведения положил подлинное событие из жизни знаменитого впоследствии ученого Ивана Михайловича Сеченова. Его черты легко узнать в характеристике Кирсанова, так же как облик жены Сеченова - первой русской женщины-врача угадывается в образе Веры Павловны.

Вера Павловна по-своему любит и уважает своего мужа Лопухова, но как только последнему становится очевидна ее любовь к Кирсанову, Лопухов, уважая чувства жены, немедленно уходит с ее пути.

Однако большая, настоящая любовь - этого все же недостаточно для полного счастья Веры Павловны. Она не может шить без живой, нужной людям деятельности. Сначала Вера Павловна организует кооперативные швейные мастерские, позже учится медицине и становится врачом.

С восторгом писал в своей книге Чернышевский о будущем социалистическом обществе. «Оно светло, оно прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести».

За идеал светлого будущего борются герои романа. Среди них наиболее выделяется фигура «особенного человека» - Рахметова.

Выходец из дворян, человек вполне обеспеченный, он отдает свои средства на дело революции. Всей душой преданный народу, он неуклонно и последовательно готовит себя к деятельности революционера.

Целые поколения революционеров вдохновлял образ Рахметова, а роман Чернышевского был для них учебником жизни.

«С тех пор, как завелись типографские станки в России, и вплоть до нашего времени ни одно печатное произведение не имело такого успеха, как «Что делать?»,- писал в 1890 г. Г. В. Плеханов.

По словам вождя Коммунистической партии Болгарии Георгия Димитрова, на него как борца оказал огромное влияние роман «Что делать?»

Ранним пасмурным утром 19 мая 1864 г. в Петербурге на Мытнинской площади Чернышевский с вывешенным на груди плакатом «государственный преступник» был выставлен у позорного столба. Над головой великого мыслителя палач сломал шпагу. Но гражданская казнь Чернышевского, по словам Герцена, превратилась в позор ее устроителей.

На следующий день писатель был отправлен в Сибирь для отбывания каторжных работ.

Первые три года ссылки Чернышевский провел в Кадае (на Монгольской границе), а затем на Александровском заводе Нерчпнского округа. В Сибири Чернышевским был написан ряд произведений и в их числе замечательный роман «Пролог». Когда закончился срок каторги, правительство не разрешило Чернышевскому самому выбрать место для поселения и отправило его в г. Вилюйск, находящийся в далекой якутской тундре. Здесь в полном одиночестве, под неусыпным надзором жандармов, писатель прожил 12 лет.

Тюрьма, каторга и ссылка не сломили революционной стойкости Чернышевского. В Астрахань, куда писатель был переведен из Вилюй-ска, приехал все тот же неутомимый труженик, пылкий мыслитель и добрый, отзывчивый человек. Здесь Чернышевский продолжал свои литературные труды и, в частности, перевел с немецкого несколько томов «Всеобщей истории».

Множество литературных замыслов, надежд и планов было у Чернышевского. Однако за 21 год мучений здоровье писателя было вконец разрушено, и резкая перемена климата оборвала его жизнь.

В 1889 г. семья писателя добилась разрешения переехать в Саратов, на родину. Здесь Чернышевский прожил только три месяца. 29 октября 1889 г. он скончался.

В Саратове на улице Чернышевского стоит скромный домик, в котором родился и жил писатель. Еще в годы гражданской войны здесь был создан музей его имени, декрет об открытии которого 25 сентября 1920 г. подписал В. И. Ленин. Залы музея всегда заполнены посетителями. Много людей проходят по комнатам, где когда-то жил и трудился один из замечательных сынов русского народа.

Однажды Н. Г. Чернышевский записал в своем дневнике: «Я нисколько не дорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства». Этому девизу он остался верен до конца.

«Письмо из провинции», адресованное А. И. Герцену за подписью «Русский человек», было опубликовано в 64-м листе «Колокола» 1 марта 1860 г. В литературе до сих пор идут споры об авторе этого письма. Высказывались предположения, что автором его мог быть Н. Г. Чернышевский либо Н. А. Добролюбов. Во всяком случае автором являлся один из их идейных единомышленников. В настоящем издании письмо воспроизводится по указанной публикации.

Милостивый государь!

На чужой стороне в далекой Англии вы, по собственным словам вашим, возвысили голос за русский народ, угнетаемый царскою властию, вы показали России, что такое свободное слово... и за то, вы это уже знаете, все, что есть живого и честного в России, с радостию, с восторгом встретило начало вашего предприятия, и все ждали, что вы станете обличителем царского гнета, что вы раскроете перед Россией источник ее вековых бедствий - это несчастное идолопоклонство перед царским ликом, обнаружите всю гнусность верноподданнического раболепия; и что же? Вместо грозных обличений неправды с берегов Темзы несутся к нам гимны Александру II, его супруге... Вы взяли на себя великую роль, и потому каждое ваше слово должно быть глубоко взвешено и рассчитано, каждая строка, в вашей газете должна быть делом расчета, а не увлечения. Увлечение в деле политики бывает иногда хуже преступления. Помните ли, когда-то вы сказали, что России при ее пробуждении может предстоять опасность, если либералы и народ не поймут друг друга, разойдутся, и что из этого может выйти страшное бедствие - новое торжество царской власти. Может быть, это пробуждение недалеко, царские шпицрутены, щедро раздаваемые верноподданным за разбитие царских кабаков , разбудят Россию скорее, чем шепот нашей литературы о народных бедствиях, скорее мерных ударов вашего Колокола... Но чем ближе пробуждение, тем сильнее грозит опасность, о которой вы говорили... и об отвращении которой вы имеете ложное понятие, помещики-либералы, либералы-профессора, литераторы-либералы убаюкивают вас надеждами на прогрессивные стремления нашего правительства. Но не все же в России обманываются призраками... Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что силой можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается. Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладострастными надеждами, и поэтому теперь становится жаль Николая. Да я всегда думал, что он скорее довел бы дело до конца, машина давно бы лопнула. Но Николай сам это понимал и при помощи Мандта предупредил неизбежную и грозную катастрофу . Война шла дурно, удар за ударом, поражение за поражением - глухой ропот поднимался из-под земли! Вы писали в первой Полярной Звезде , что народ в эту войну шел вместе с царем и потому царь будет зависеть от народа. Из этих слов видно только, что вы в вашем прекрасном далеке забыли, что такое русские газеты, и на слово поверили их возгласам о народном одушевлении за отечество. Правда, иногда случалось, что крепостные охотно шли в ополчение, но только потому, что они надеялись за это получить свободу. Но чтоб русский народ в эту войну заодно шел с царем - нет. Я жил во время глухой войны в глухой провинции, жил и таскался среди народа, и смело скажу вам вот что: когда англо-французы высадились в Крым, то народ ждал от них освобождения; крепостные - от помещичьей неволи, раскольники ждали от них свободы вероисповедания. Подумайте об этом расположении умов народа в конце царствования Николая, а вместе с тем о раздражении людей образованных, нагло на каждом шагу оскорбляемых николаевским деспотизмом, и мысль, что незабвенный мог бы не так спокойно кончить жизнь, не покажется вам мечтою. Да, как говорит какой-то поэт, счастие было так близко, так возможно . Тогда люди прогресса из так называемых образованных сословий не разошлись бы с народом, а теперь это возможно, и вот почему: с начала царствования Александра II немного распустили ошейник, туго натянутый Николаем, и мы чуть-чуть не подумали, что мы уже свободны, а после издания рескриптов все очутились в чаду - как будто дело было кончено, крестьяне свободны и с землей; все заговорили об умеренности, обширном прогрессе, забывши, что дело крестьян вручено помещикам, которые охулки не положат на руку свою. Подняли такой чад от либеральных курений Александру II, что ничего было нельзя разглядеть, но, опустившись к земле (что делают крестьяне во время топки в курных избах), можно еще было не отчаиваться. Вслушиваясь в крестьянские толки, можно было с радостию видеть, что народ не увлечет 12-ть лет рабства под гнетом переходного состояния и что мысль, наделят ли крестьян землею, у народа была на первом плане. А либералы? Профессора, литераторы, пустили тотчас же в ход эстляндские, прусские и всякие положения, которые отнимали у крестьян землю. Догадливы наши либералы! Да и теперь большая часть из них еще не разрешила себе вопроса на счет крестьянской земли. А в правительстве в каком положении в настоящее время крестьянский вопрос? В большой части губернских комитетов положили страшные цены за земли, Центральный комитет делает черт знает что: сегодня решает отпускать с землею, завтра без земли, даже, кажется, не совсем брошена мысль о переходном состоянии. Среди этих бесполезных толков желания крестьян растут, при появлении рескриптов можно было еще спокойно взять за землю дорогую цену, крестьяне охотно бы заплатили, лишь бы избавиться от переходного состояния, теперь они спохватились уже, что нечего платить за вещь 50 целковых, которая стоит 7. Вместе с этим растут и заблуждения либералов: они все еще надеются мирного и безобидного для крестьян решения вопроса, одним словом, крестьяне и либералы идут в разные стороны. Крестьяне, которых помещики тиранят теперь с каким-то особенным ожесточением, готовы с отчаяния взяться за топоры, а либералы проповедуют в эту пору умеренность, исторический постепенный прогресс и кто их знает что еще. Что из этого выйдет? Выйдет ли из этого в случае, если народ без руководителей возьмется за топор - путаница, в которой царь, как в мутной воде, половит рыбки, или выйдет что-нибудь и хорошее, но вместе с Собакевичами, Ноздревыми погибнет и наше всякое либеральное поколение, не сумевши пристать к народному движению и руководить им? Если выйдет первое, то ужасно, если второе, и то, разумеется, жалеть нечего. Что жалеть об этих франтах в желтых перчатках, толкующих о демокраси в Америке и не знающих, что делатьдома, об этих франтах, проникнутых презрением к народу, уверенных, что из русского народа ничего не выйдет, хотя, в сущности, не выйдет из них-то ничего... Но об этих господах толковать нечего, есть другого сорта люди, которые желают народу действительного добра, но не видят перед собою пропасти, и с пылкими надеждами увлеченные в общий водоворот уверенности, ждут всего от правительства и дождутся, когда их Александр засадит в крепость за пылкие надежды, если они будут жаловаться, что последние не исполнились, или народ подведет под один уровень с своими притеснителями. Что же сделано вами для отвращения грядущей беды? Вы, смущенные голосами либералов-бар, вы после первых нумеров Колокола переменили тон. Вы заговорили благосклонно об августейшей фамилии; об августейших путешественниках говорили уже иначе, чем об августейшей путешественнице . Зато с особенною яростию напали на Орловых, Паниных, Закревских. В них беда, они мешают Александру II! Бедный Александр II! Мне жаль его, видите ли, его принуждают так окружать себя - бедное дитя, мне жаль его! Он желает России добра, но злодеи окружающие мешают ему! И вот вы, - автор « С того берега» и « Писем из Италии» , поете ту же песню, которая сотни лет губит Россию. Вы не должны ни минуты забывать, что он самодержавный царь, что от его воли зависит прогнать всех этих господ, как он прогнал Клейнмихеля . Но Клейнмихеля нужно было ему прогнать, по известному правилу Макиавелли , в новое царствование жертвовать народной ненависти любимым министром прежнего царствования, и вот Клейнмихель очутился козлом очищения за царствование Николая. Согласитесь, ведь жертва ничтожна? Но как бы то ни было, либералы восторгались этим фактом, забыв, что Николай так же прогнал Аракчеева ; что же из этого? Неужели на удочку всегда будут поддаваться? Или, может быть, вы серьезно убеждены, что Александр слушается вашего Колокола? Полноте... Сколько раз вы кричали « долой Закревского! долой старого холопа!» , а старый холоп все правил Москвой, пока собственная дочь не уходила его. Да разве Москва за свою глупую любовь к царям стоит лучшего губернатора? Будет с ней и такого... Говорят, что Александр II нарочно держал его губернатором, чтобы показать, что он не слушает Колокола. Это может быть. И это нисколько не противоречит слуху, что вы переписываетесь с императрицей. Что же, она может вас уверить, что муж ее желает России счастия и даже свободы, но что теперь рано. Так обольстил, по рассказу Мицкевича, Николай I Пушкина . Помните ли этот рассказ, когда Николай призвал к себе Пушкина и сказал ему: « Ты меня ненавидишь за то, что я раздавил ту партию, к которой ты принадлежал, но верь мне, я также люблю Россию, я не враг русскому народу, я ему желаю свободы, но ему нужно сперва укрепиться» . И 30 лет укреплял он русский народ. Может быть, это анекдот и выдумка, но он в царском духе, т. е. брать обольщением, обманом там, где неловко употреблять силу. Но как бы то ни было, сближение с двором погубило Пушкина... Как ни чисты ваши побуждения, но я уверен - придет время, вы пожалеете о своем снисхождении к августейшему дому. Посмотрите, Александр II, скоро покажет николаевские зубы. Не увлекайтесь толками о нашем прогрессе, мы все еще стоим на одном месте; во время великого крестьянского вопроса нам дали на потеху, для развлечения нашего внимания, безыменную гласность; но чуть дело коснется дела, тут и прихлопнут. Так и теперь, господин Галилеянин запретил писать о духовенстве и об откупах . Нет, не обманывайтесь надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы. Надежда в деле политики - золотая цепь, которую легко обратит в кандалы подающий ее. В то время, как вы так снисходительны стали к августейшему дому, само православие в лице умнейших своих представителей желало бы отделаться от союза с ним. Да, в духовенстве являются люди, которые прямо говорят, что правительство своею опекою убьет православие, но к счастию, ни Григорий, ни Филарет не понимают этого! Так пусть они вместе гибнут, но вам какое дело до этих догнивающих трупов? Притом Галилеянин продолжает так ревновать о вере, что раскольники толпами бегут в Австрию и Турцию, даже вешают у себя на стенах портреты Франц-Иосифа вместо Александра II. Вот подарок славянофилам! Что если Франц-Иосиф вздумает дать австрийским славянам свободную конституцию, ведь роли между Голштинцами и Габсбургами переменятся? Вот была бы потеха! Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! Эту мысль уже вам, кажется, высказывали, и оно удивительно верно, другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш Колокол благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь! Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей, не вам ее поддерживать.

С глубоким к вам уважением

Русский Человек.

Я просил бы напечатать вас это письмо, и если вы печатаете письма врагов ваших , то отчего бы не напечатать письмо одного из друзей ваших!

...разбитие царских кабаков ... - Имеется в виду массовый разгром питейных заведений летом 1859 г. Волнениями были охвачены 15 губерний Среднего и Нижнего Поволжья, Приуралья и центра России. 780 «зачинщиков» были преданы суду, наказаны шпицрутенами и сосланы в Сибирь. Это движение широко освещалось А. И. Герценом в «Колоколе» и приложении к нему «Под суд!» Под влиянием «питейных бунтов» 1859 г. правительство пошло на отмену в 1861 г. откупной системы на вино.

В то время ходили упорные слухи о том, что Николай I, не желая пережить позорное поражение в Крымской войне, решил покончить с собой, и его лейб-медик Мандт дал ему яд. (Подробный рассказ этой версии см.: Т а р л е Е. В. Крымская война. М., 1951. Т. 2. С. 347 - 349).

Имеется в виду статья А. И. Герцена в 1-й кн. «Полярной звезды» за 1855 г.

...счастие было так близко, так возможно ... - Имеются в виду слова героини романа «Евгений Онегин» Татьяны Лариной.

...после издания рескриптов ... - Речь идет о рескриптах Александра II В. И. Назимову и П. Н. Игнатьеву.

...12-ть лет рабства ... - Автор «Письма из провинции» имеет в виду пункт циркуляра министра внутренних дел от 21 ноября 1857 г., гласящий: «Для переходного состояния следует назначить определенный срок по усмотрению губернских комитетов, но не свыше 12-ти лет».

...Центральный комитет ... - Имеется в виду Главный комитет по крестьянскому делу.

Имеются в виду статьи Герцена «Августейшие путешественники» («Колокол», лист 1 от 1 июля 1857 г.). «Августейшая путешественница» - вдовствующая императрица Александра Федоровна, жена Николая I.

Петр Андреевич Клейнмихель (1793 - 1869) - граф, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1842 - 1855), фаворит Николая I; в 1855 г. уволен за злоупотребления по службе.

Никколо Макиавелли (1469 - 1527)- итальянский политический мыслитель и историк. В своем трактате «Государь» развивал идею о праве монарха упрочивать свою власть, не стесняясь средствами. Термин «макиавеллизм» стал синонимом для определения политики, пренебрегающей всякими нормами морали.

Алексей Андреевич Аракчеев (1769 - 1834) - всесильный временщик при Александре I, ненавидимый всей Россией; уволен Николаем I в начале 1826 г. со службы.

Адам Мицкевич (1798 - 1855) - знаменитый польский поэт, друг А. С. Пушкина. Речь идет о рассказе А. Мицкевича о приеме Николаем I А. С. Пушкина в сентябре 1826 г. в Кремле.

Речь идет о широком трезвенном движении 1858 - 1859 гг., начавшемся с прибалтийских губерний, где инициатором движения было местное духовенство; по распоряжению Александра II с конца 1859 г. было запрещено публиковать в прессе сведения об этом.

Григорий (Георгий Петрович Постников) (1784 - 1860) - митрополит петербургский и московский (1856 - 1860); Филарет (Василий Михайлович Дроздов) (1783 - 1867) - митрополит московский (с 1821 г.).

Франц-Иосиф (1830 - 1916) - австрийский император и король Венгрии (с 1848 г.), последний из династии Габсбургов.

Роли между Голштинцами и Габсбургами... - Намек на голштинскую кровь, начиная с Петра III, русской императорской фамилии.

...печатаете письма врагов ваших ... - См. комм. 1 к ответу А. И. Герцена автору «Письма из провинции».

Текст воспроизведен по изданию: Конец крепостничества в России (документы, письма, мемуары, статьи). - М., 1994. С. 171 - 175.