Владимир Набоков в прямом и переносном смысле пережил три рождения – одно физическое и два творческих. Унаследовав миллионное состояние, прожив детство и юность в роскоши и достатке, во взрослой жизни Набокову довелось познать нищету, пережить три вынужденные эмиграции, добиться литературного признания и мировой известности, что позволило ему реализовать свои давние творческие и научные мечты и стремления. Не все мечты смогли осуществиться при жизни писателя... В мае израильтяне смогут познакомиться с воплощением давней, так и не претворенной при жизни, мечты Набокова – театральной постановкой по его рассказу "Любовь карлика". Моноспектакль "Душекружение", поставленный по этому и другим ранним произведениям писателя и уже удостоенный театральных призов и премий, в Израиле по приглашению театра "Контекст" представит известный российский актер и режиссер Александр Баргман.

Книга первая: рождение Володи Набокова

Рожденный в год столетия Пушкина и в период расцвета серебряного века русской литературы, начавший активно познавать мир, юный Владимир Набоков впитал в себя все лучшее, что накопила к тому моменту русская культура. Он родился 22-го (10-го по старому стилю) апреля 1899 года, в Санкт-Петербурге, в аристократической семье Владимира Дмитриевича Набокова, известного политика и адвоката, и Елены Ивановны, происходившей из рода крупного золотопромышленника. С раннего детства будущий писатель в совершенстве владел русским, английским и французским языками, которые были в обиходе семьи. По его собственным словам, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски. Как иносказательно писал Набоков о своем детстве в романе "Подлинная жизнь Себастьяна Найта", он "рос в обстановке интеллектуальной изысканности, в которой духовное изящество русского домашнего уклада сочеталось с лучшими из сокровищ европейской культуры".

Набоков заметил как-то, что он стал писателем, когда ему было три года: "Я начал сочинять еще совсем ребенком: хорошо помню, что в пять лет в Петербурге я обычно рассказывал себе, лежа в постели или во время игры, самые разные истории - чаще всего героические приключения. Вокруг меня и сквозь меня проходила череда образов".

Книга вторая: рождение поэта

В 1911 году Владимира отдали в одно из самых дорогих учебных заведений России - Тенишевское училище, директором которого служил одаренный поэт Владимир Васильевич Гиппиус. В шестнадцатилетнем возрасте Владимир Набоков под впечатлением первой влюбленности и сам начал писать "по две-три "пьески" в неделю" и в 1916 году за свой счет издал первый поэтический сборник. Владимир Гиппиус, которому он попал в руки, "подробно его разнес" в классе под аккомпанемент общего смеха. "Его значительно более знаменитая, но менее талантливая кузина - поэтесса Зинаида Гиппиус, встретившись на заседании Литературного фонда с моим отцом, сказала ему: "Пожалуйста, передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет", - своего пророчества она потом лет тридцать не могла мне забыть", - писал в своем автобиографическом романе "Другие берега" Владимир Набоков. Впрочем, позже и сам автор назвал свой первый поэтический опыт "банальными любовными стихами".

Это потом стихи и романы Набокова вознесут его на вершину литературного Олимпа и сделают его одним из самых известных и, без сомнения, самых великих литераторов ХХ века.

Книга третья: рождение писателя

Известный всему миру прежде всего как талантливый прозаик и поэт, Владимир Набоков в большую литературу поначалу вошел как драматург. Именно с его первой, написанной и обсуждаемой в 1921 году, опубликованной в 1923-м, но так и не поставленной пьесы "Скитальцы" принято отсчитывать литературную биографию Набокова.

Начиная с 1923 года проживающий в Берлине и уже известный эмигрантский поэт вдруг активно обращается к драматургии и одну за одной пишет пьесы: "Смерть", "Дедушка", "Полюс", "Трагедия господина Морна", "Человек из СССР"... Оттачивая слог и ясность повествования, мастер ищет форму изъяснения для будущих шедевров, каждый раз добиваясь все лучшего результата.

Однажды Набоков чуть было не стал сценаристом. Один его сценарий под названием "Любовь карлика" (по рассказу "Картофельный эльф") прочел голливудский режиссер Люк Майлстоун, поставивший "На Западном фронте без перемен" и получивший за этот фильм "Оскара".

Майлстоун встретился с Набоковым в Берлине в начале 1932 года, чтобы обговорить детали возможного сотрудничества. Набоков предложил режиссеру для постановки объединить "Любовь карлика" со своим только что написанным романом "Камера обскура", но Майлстоун решил, что это произведение слишком уж эротично, а в американском кино царили тогда довольно пуританские нравы. К сожалению, их сотрудничество прервалось. Спустя несколько месяцев разразилась Великая депрессия, и, в отличие от "Камеры обскура", очень вольно трактованной во франко-британском фильме 1968 года "Смех в темноте", "Любовь карлика" Набоков так и не увидел ни на экране, ни на сцене...

Эпилог. "Душекружение"

Мечта Набокова воплотилась только в XXI веке - новелла "Картофельный эльф" нашла свое воплощение на большой сцене. По приглашению израильского театра "Контекст" для участия в международном проекте наиболее значимых постановок в Израиль на большие гастроли прибывает "Такой театр" из Санкт-Петербурга. Художественный руководитель и режиссер театра, лауреат Государственной премии России в области театрального искусства Александр Баргман представит вниманию израильских театралов моноспектакль "Душекружение", поставленный по двум набоковским новеллам "Картофельный Эльф" и "Королек".

Про Набокова либо хорошо, либо ничего писать не надо.

Владимир Набоков всем нам известный и любимый сноб и чародей. Признанный при жизни гений и классик, полностью осознающий свое превосходство, наслаждающийся этим пониманием, почему-то для российского читателя (исключая откровенных маньяков) так и остался второй частью словосочетания ««Лолита» Набокова». Лолита Набокова, очень приятно.

В эпоху возрастающей значимости специализаций, в железный век, мы начинаем забывать про тот тип людей, что пытались объять необъятное (скорее всего, что просто делали то, что им было воистину интересно). Мы привыкли оценивать по нисходящей: слишком много, чтобы быть кем-то, кем-то и кем-то - это годится только для первой строчки энциклопедического словаря, да и ему мы верим не особо охотно.

Писатель, переводчик, публицист, преподаватель, лепидоптеролог, шахматист… и так до бесконечности. Набоков для слабочитающих: миллион афоризмов. В основном, про себя самого. Несмотря на всю широту странно сочетаемых занятий, одного было не отнять - постоянства. Он не был увлекающейся натурой, напротив, его интересовало углубление своих интересов, а не расширение сферы влияния. Однако даже того набора, что он выбрал еще в раннем возрасте было слишком много для одного человека, тут вопрос не в гениальности даже, а в простой арифметике. Быть гением, к тому же в таких объемах, означает то, что какой-то частью жизни ты будешь пренебрегать. Кто-то забрасывает бытовую сторону (почти все), кто-то забывает про семью, кто-то вообще сводит все контакты к минимуму. Все это крадет время, время производительное, рабочее, когда тебе необходимо лишь не отвлекаться от своих внутренних идей. Одной жизни, к сожалению, недостаточно для того, чтобы изучить бабочек так, чтобы писать о них научные работы, для того, чтобы изучить язык так, чтобы уметь его преподавать, для того, чтобы быть писателем вообще нужно все бросить к чертям собачим и жить своими страницами. Уложиться можно только тогда, когда кто-то отдаст свою жизнь и свое время тебе.

Но начиналось все гораздо скромнее. Владимир Набоков родился поэтом.

Опубликованный первый сборник с незамысловатым названием «Стихи» стал последним. Бравое семейство Гиппиус в порыве собственной гениальности решили выбить всю дурь из головы юного Володи. В расцвет модернистских течений его поэзия была уж очень, очень классической, формальной, не оригинальной. И если Владимир Васильевич (кузен той самой поэтессы) был преподавателем в Тенишевском училище и раскритиковал поэтические начинания ученика, которое посещал Набоков, то Зинаида, которая уже вращалась и имела имя в литературных кругах (что для женщины того времени уже само по себе успех) просто заявила, что «писателем ему никогда не стать». С чем и вошла в историю мировой литературы. Ведь что особенно радует в писательской карьере, так это то, что ты всегда сможешь отомстить обидчику, дав его имя какому-нибудь исключительно неприятному персонажу.

Так голосом Гиппиус говорит другая Зинаида, героиня романа «Дар»: «Я думаю, ты будешь таким писателем, какого еще не было, и Россия будет прямо изнывать по тебе, - когда слишком поздно спохватится…» Так сказать, переписали историю.

Гиппиус ошибалась, но, быть может, именно она помогла ему достаточно обозлиться, чтобы захотеть стать гениальным, чтобы перебороть страх и нежность. Набоков поэтичен в каждой строчке своих произведений, настолько же, правда, и зол.

Владимир Набоков родился 22 апреля 1899 года в семье представителя КДП Владимира Дмитриевича Набокова. Впрочем, вся родословная будущего писателя настолько чиста и прекрасна, что смело можно в Пожиратели смерти подаваться: мать была из рода купцов-золотопромышленников, имела прекрасное образование, да и собою была хороша. Кроме Владимира-младшего, в семье было еще четверо детей: две дочери и два сына. Трагического детства, полного лишений и отсутствия родительской любви тут, которое должно быть у каждого гения, тут, увы, не сыскать.

Как, принято в приличных семьях, в ходу у Набоковых были три языка: английский, французский и русский. По-английски Володя заговорил раньше, чем по-русски, но это все мелочи жизни, красно солнышко всея Руси Александр Сергеевич Пушкин тоже лепетал в младенчестве по-французски, что впоследствии не помешало ему стать нашим всем. Это лингвистическое отступление пришлось на руку: революция в скором времени заставила семью покинуть страну. Сначала Крым, потом Константинополь, Париж, Лондон, чтобы наконец-то добраться до Берлина и остановиться, а Володю отправляют учиться в Кембридж, правда, как отмечает сам писатель, приняли его туда больше по политическим мотивам, чем за особые дарования.

Несмотря на открывшиеся европейские просторы, Набоков продолжает писать по-русски. Первый роман «Машенька» (1926), такой постскриптум эмигранта. В 1928 выходит «Король, дама, валет», как раз о жизни в Берлине. Набоков провел в этом городе долгие 15 лет. Годы мучений, отказов, стыда и нервозности. Это непрекращающаяся тоска в столице Русской эмиграции. Здесь он напишет последний поэтический сборник, посвященный отцу, которого в 1922 году в Берлине убивают. Здесь он впервые безумно влюбляется в Светлану Зиверт, семнадцатилетнюю красавицу русской колонии. Он будет посвящать ей стихи, а она, разумеется, не сможет не ответить взаимностью молодому остроумному красавцу, выпускнику Кембриджа. Они обручаются, но в дело вступает немецкий прагматизм: родители девушки дают свое согласие на брак только при условии, что жених устроится на постоянную работу, нанормальную постоянную работу, потому что видеть свою дочь замужем за писателем они считали делом сомнительным. А может быть, они просто почитали его стихотворения.

Так Владимир становится банковским служащим. Его терпения хватает буквально на несколько часов, после чего он выходит из здания банка и больше в него не возвращается. Не стоит пояснять, что помолвка была расторгнута.

После он напишет своей сбежавшей невесте:

У меня в Берлине бывали глупейшие галлюцинации - рвущие душу - я видел тебя на всех углах, и в моем кресле у стола, когда я вечером возвращался домой. Неловко как-то об этом говорить, но ведь ты понимаешь, что не твоя это вина, ты ни при чем, ты не могла иначе поступить… Зато, благодаря тому, что случилось, я нашел какие-то новые слова, стал лучше писать, что ли, и это «писание» - единственное, что мне теперь дорого и важно…

И больше не посвятит ей ни строчки.

Однако жестокий Берлин становится милосерднее к несчастному и трогательному Набокову. Через год здесь он познакомится со своей Верой, любовь к которой будет освещать всю его оставшуюся жизнь.

Вера дает ему ту свободу, которой ему не хватало, они живут в счастливой нищете, поддерживая существование, в основном, ее секретарской работой, его нечастыми переводами и тренером по теннису. Она восхищалась его произведениями и всю себя посвятила и принесла в жертву мужу.

Уже потом, в Америке, Вера будет его постоянным отражением, его тенью, будет сидеть на его лекциях, проверять студенческие работы, говорить за него, отвечать за него, улыбаться за него. Порой она проводила лекции за него, порой даже принимала экзамены. Прекрасно одаренная и образованная женщина, она выбрала для себя быть женой. Выполнять роль секретаря, боевой подруги и железного занавеса между становящимся все более эксцентричным писателем и окружающим миром.

Преданная, как Санчо Панса, Вера Слоним, посвятила свою жизнь и свою судьбу чтобы разбавить одиночество увлекающегося Владимира. Она была дочерью еврейского предпринимателя, точно также эмигрировавшего из России Берлин с семьей. Молодая девушка увлекалась литературой и была знакома с Набоковым задолго до их физической встречи. Свою литературную силу она вложила в произведения супруга. Когда они поженятся, именно ее зарплата станет основным источником семейных доходов.

Вера посвятила свою жизнь тому, чтобы мир стал комфортнее для гения. Как часто бывает, дети выдающихся родителей особыми талантами не блещут. Сын Дмитрий тоже стал лишь фоном на ярком портрете отца. Лучший специалист по творчеству Набокова-старшего, как говорил отец «мой сын Дмитрий - мой переводчик, а моя жена - моя муза». Но на самом деле, они были всего лишь необходимыми элементами его творчества. Они слились личностями, создавая единый портрет одного большого произведения.

Вера Набокова была его отражением, его близнецом, правой рукой, его всем, абсолютным всем. Зачем она приходила на все его лекции в университете? Потому что она была единственным человеком в аудитории, ради которого он что-то рассказывал вообще. И возникает вполне логичный вопрос, кем бы был Набоков без своей семьи?

…А главное я хочу поскорее приехать к тебе, моя любовь… Как я счастлив, что мы разделались наконец с Германией. Никогда, никогда, никогда я туда не вернусь. Будь она проклята – вся эта холодная сволочь. Никогда.

Где бы они не появлялись, Вера представляется и добавляет к своему имени «еврейка». Потому что это имеет значение. Да и русскому Владимиру Владимировичу нечем похвастать в нацистской Германии. Им приходиться бежать из страны. Интересно, если бы не репрессии, сколько бы они еще терпели Берлин.

Они переезжают в Америку, когда нацисты начинают поглощать континент. Прожившие большую часть жизни в манерном Берлине, воспитанные в духе старой аристократии все-таки русские Набоковы пытаются влезть в американскую кожу, получается долго и немного чудаковато. Ровно как и бегать по полям с сачком. Но кто, если не Америка, принимает под свое крыло безумцев, которым не осталось места во всем остальном свете?

Для Америки они были никем. Теми же нищими эмигрантами, которые сотнями, тысячами пересекают океан ежегодно. До того счастливого момента, как Владимир получит уважаемую должность профессора Корнуэльского университета, они снова жили на деньги, вырученные с преподавательской работы Веры.

Хрупкая дочь Набокова Лолита, разбившая сердца всем литературоведам мира, могла не появиться на свет, если бы на том не настояла госпожа Набокова. И не рискнув издать провокационное произведение, так и остался бы Владимир Владимирович непонятным, ностальгирующим по потерянной красоте империи, аутичным писателем. Крепким профессионалом, наиболее проявляющимся в его рассказах.

… я просто хочу тебе сказать, что без тебя мне жизнь как-то не представляется – несмотря на то что думаешь что мне «весело» два дня не видеть тебя. И знаешь, оказывается, что вовсе не Edison выдумал телефон, а какой-то другой американец – тихий человечек – фамилию которого никто не помнит. Так ему и надо.

Первая небрежная публикация «Лолиты» вышла в свет в 1955 году. Издатель, мельком пролистав его, увидел только порнографическое содержание, и решил, что эти 50 оттенков Гумберта Гумберта помогут поднять продажи. Если вы вдруг обманываетесь, и не осознаете, как книги становятся бестселлерами, то отмечу, что книгу спасло внимание со стороны одного известного литературного критика: Грэхам Грин назвал «Лолиту» в газете «The Sunday Times» одной из трёх лучших книг года. На его замечание отреагировал другой колумнист, Джон Гордон, и его порицание и негодование, как всегда, привлекло гораздо больше внимания к произведению.

И бомба взорвалась.

С тех пор «Лолиту» переиздают во всех странах мира, о ней спорят до драки, читают в метро, и смотрят на читающих с ханжеским осуждением. В ней видят множество позывов, но очень, очень редко видят историю любви. Лучшая из открытых им бабочек принесла ему вечную славу.

…Говорю я о турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это - единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой, моя Лолита…

Владимир Набоков - выдающийся писатель. Кроме того, он был поэтом, литературоведом, энтомологом, переводчиком и преподавателем. Владимир Набоков является единственным из отечественных авторов, кто создавал произведения на иностранном языке (английском), как и на своем родном. Биография Набокова подробно изложена в этой статье.

Его стиль очень сочный, разнообразный, неповторимый и яркий. Самые известные произведения Набокова - роман "Лолита", который был экранизирован уже несколько раз, а также "Защита Лужина", "Машенька", "Дар", "Приглашение на казнь". Все эти произведения интересны каждое по-своему.

Круг интересов Набокова

Следует сказать, что круг интересов этого писателя был очень широк. Владимир Набоков внес большой вклад в лепидоптерологию (этим сложным словом именуется раздел энтомологии, изучающий чешуекрылых). Двадцать видов бабочек открыл изложенная, не предполагает подробного знакомства с этим его увлечением, ведь Владимир Владимирович интересует нас, прежде всего, как писатель. Однако нужно сказать, что Владимир Набоков является автором восемнадцати научных статей. В его насчитывается 4324 экземпляра. Он подарил ее Зоологическому музею, принадлежащему Лозаннскому университету.

Кроме того, преподаванием отечественной и мировой литературы отмечена такого писателя, как Владимир Набоков, биография. Ему принадлежат переводы на английский язык "Слова о полку Игореве" и "Евгения Онегина". Также этот писатель увлекался шахматами, в которых был довольно сильным игроком. Он опубликовал несколько любопытных шахматных задач.

Происхождение Набокова

Биография Набокова начинается 10 апреля 1899 г. - именно тогда он появился на свет. Он был выходцем из аристократической семьи. Отцом будущего писателя был Набоков Владимир Дмитриевич, известный политик. В семье пользовались тремя языками: родным русским, а также французским и английским. Таким образом, Владимир Владимирович с юных лет в совершенстве владел этими языками. По его собственным словам, Набоков выучился читать по-английски раньше, чем по-русски.

Детство, обучение в Тенишевском училище

Раннее детство будущего писателя прошло в достатке и комфорте в доме его родителей, расположенном в Петербурге, на Большой Морской. Также семья посещала загородное имение, находившееся под Гатчиной (фото его представлено выше).

Владимир Набоков начал обучение в петербургском Тенишевском училище. В этом учебном заведении незадолго до него получал образование Осип Мандельштам. Энтомология и литература сделались основными увлечениями Владимира Владимировича. На свои средства незадолго до революции он издал сборник собственных стихотворений.

Эмиграция, обучение в Кембридже

После революции 1917 года семья Набоковых переехала в Крым, а несколько позже, в 1919 году, Набоковы решили эмигрировать. Им удалось увезти с собой некоторые драгоценности, и семья жила на эти деньги в Берлине. В это время продолжал свое обучение в Кембридже Владимир Владимирович Набоков. Биография его этих лет отмечена тем, что он продолжил сочинять стихи на русском языке, а также перевел произведение Л. Кэррола "Алиса в стране чудес" на свой родной язык.

Смерть отца Набокова

В марте 1922 в семье Набоковых произошла трагедия. Был убит глава семьи, Владимир Дмитриевич. Это трагическое событие произошло во время лекции "Америка и восстановление России" П. Н. Милюкова, проходившей в Отец писателя попытался помешать радикалу, стрелявшему в Милюкова, однако был убит его напарником.

Женитьба, первые рассказы и первый роман

Владимир Набоков с 1922 г. стал членом русской диаспоры, жившей в Берлине. Он зарабатывал средства на жизнь преподаванием английского языка. В организованных эмигрантами из СССР берлинских издательствах и газетах начали появляться рассказы Набокова. Важное событие в личной жизни писателя произошло в 1925 году - он женился. Избранницей его стала Вера Слоним. Владимир Владимирович познакомился с этой женщиной на костюмированном балу. Одной из важнейших причин его становления как писателя является его счастливая семейная жизнь. Первый роман Набокова под названием "Машенька" появился вскоре после женитьбы его автора.

Произведения на русском

До 1937 года Владимир Набоков написал еще восемь романов на русском. Его авторский стиль все более усложнялся, писатель ставил все более смелые эксперименты с формой. В Советской России не печатались романы Набокова, однако у западной эмиграции они имели успех. В наше время эти произведения считаются шедеврами и классикой русской литературы, особенно такие романы, как "Дар", "Защита Лужина" и "Приглашение на казнь".

Эмиграция в США, романы на английском

В конце 1930 годов политика, которую проводили в Германии нацистские власти, привела к исчезновению русской диаспоры в Берлине. С этих пор жизнь Набокова со своей супругой-еврейкой в этой стране стала невозможной, поэтому он перебрался в Париж. Позднее, когда началась Вторая мировая война, писатель эмигрировал в США. После того как в Европе прекратила свое существование русская диаспора, Владимир Владимирович окончательно лишился русскоязычных читателей. Для Набокова единственным выходом было начать писать на английском. Первый роман, созданный на этом языке, он написал еще в Европе, перед отъездом из США. Он называется "Подлинная жизнь Себастьяна Найта". А с 1937 г. и до конца жизни Владимир Владимирович не написал больше ни одного романа на русском. Он только перевел "Лолиту" на родной язык, а также написал автобиографию на нем ("Другие берега").

В период с 1940 по 1958 год Владимир Набоков, находясь в Америке, зарабатывает себе на жизнь тем, что читает лекции в американских университетах. Эти лекции посвящены отечественной и мировой литературе.

Интересные факты о Набокове-преподавателе

Значительной оригинальностью отличался писатель Набоков. Биография его также отмечена множеством интересных фактов. Но и как преподаватель Набоков не менее интересен. Известно, что он отличался необычной манерой чтения лекций. Владимир Набоков просил студентов сидеть всегда на одних и тех же местах. Он строго запрещал им во время лекции заниматься посторонними делами. Владимир Владимирович не разрешал выходить на экзамене. Это можно было сделать, только предъявив справку от врача. Тщательнейшим образом готовился ко всем своим лекциям Набоков. Биография и творчество того или иного автора изучались им очень подробно. Писатель тщательно продумывал, о чем будет говорить. Тем не менее у студентов было ощущение, что преподаватель много импровизирует. Владимир Владимирович имел свое мнение обо всем, при этом оно могло кардинальным образом отличаться от общепринятого. В частности, это относится к его взгляду на творчество Шолохова, Чехова, Достоевского и др. Набоков всю свою жизнь он питал отвращение ко всему мещанскому, пошлому и банальному.

Первые англоязычные романы, "Лолита"

Первыми англоязычными романами Набокова стал "Подлинная жизнь…", уже упоминавшийся выше, а также "Под знаком незаконнорожденных". Эти произведения, несмотря на все их художественные достоинства, коммерческого успеха не имели.

В эти годы Владимир Владимирович тесно сближается с а также некоторыми другими литературоведами. Он продолжает заниматься энтомологией на профессиональном уровне. Путешествуя по США во время отпусков, трудится над созданием романа "Лолита" его автор, В. Набоков. Биография и творчество этого писателя у многих вызывают интерес именно из-за того, что он является создателем этого произведения. Его тема - история одного взрослого мужчины, который воспылал страстью к 12-летней девочке. Для своего времени эта тема была немыслимой, из-за чего у писателя практически не было надежд даже на то, что роман будет опубликован, не говоря уже о его признании. Тем не менее успех не заставил себя ждать. Сначала "Лолита" была издана в Европе, а через некоторое время - в Америке. Этот роман сразу же принес писателю финансовое благосостояние и мировую славу. Любопытно, что первоначально произведение, что отмечал сам Набоков, появилось в "Олимпии", весьма одиозном издательстве. Это издательство, о чем автор "Лолиты" понял уже после того, как ее текст был опубликован, в основном специализировалось на "полупорнографических" романах и близких к ним произведениях.

Возвращение в Европу, последние произведения

Биография Набокова далее отмечена его возвращением в Европу. Писатель с 1960 года проживает в Здесь появляются его последние романы, среди которых самыми известными являются "Ада" и "Бледное пламя". Биография Набокова оканчивается в 1977 году. Именно тогда умер писатель, дожив до 78 лет. "Лаура и ее оригинал" - последний роман Набокова, который остался незавершенным. Он был издан в ноябре 2009 года на английском языке. В этом же году издательство "Азбука" выпустило русский перевод этого произведения.

Биография Набокова, краткое содержание его романов, а также тексты его произведений - все это и по сей день вызывает интерес многочисленных ценителей его творчества. Владимир Набоков - оригинальный и талантливый автор, признанный во всем мире.

«То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок обольстительной тайны. Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским базарам, - все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто не могло в нем ослабить удивительное ощущение избранности. Таких слов, таких понятий и образов, какие создала Россия, не было в других странах, - и часто он доходил до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое "оскомина" или "пошлость". Ему льстила влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского».

Так «патриотично» размышлял Мартын, герой Владимира Набокова из романа «Подвиг», самого, пожалуй, по-человечески автобиографичного. Воспитанный в России как иностранец (мать Мартына находила русскую сказку «аляповатой, злой и убогой, русскую песню - бессмысленной, русскую загадку - дурацкой и плохо верила в пушкинскую няню, говоря, что поэт ее сам выдумал вместе с ее побасками, спицами и тоской»), в Европе Мартын сделался русским в абсолюте. То же произошло и с Набоковым-литератором - по крайней мере первую славу он приобрел на русской ностальгии, сумев стилистически «облегчить» ее так, чтобы она стала доступна иностранному читателю. «По-русски так еще никто не писал», - воскликнул кто-то из эмигрантских критиков восхищенно, а Георгий Иванов повторил возмущенно.

Набоков, воспитанный в англоманской семье, с детства окруженный европейскими атрибутами (спорт, теннис, автомобили, что было не свойственно русской жизни начала века), ступив на европейскую землю в 1919 году не вояжером, а беженцем, в том же году пишет почти «под Блока»:

Будь со мной прозрачнее и проще:

у меня осталась ты одна.

Дом сожжен и вырублены рощи,

где моя туманилась весна,

где березы грезили и дятел

по стволу постукивал… В бою

безысходном друга я утратил,

а потом и родину мою.

Все набоковские рассказы, повести и романы, созданные до 1940 года, - пока он не уехал из Европы в Соединенные Штаты, не перешел на английский и не стал американским писателем, - объединены символикой русских воспоминаний. Они представляют собой модификации одной темы (метатемы) - писатель, художник, творец, создающий свой мир и держащий дверь открытой в свою «лавку чудес».

Его мир творится на наших глазах: мы можем наблюдать, как одна фраза тянет за собой другую, звук - ассоциацию, слово - видение из прошлого; и неважно, кем в миру «служит» очередной герой - это условность; у него неизменны зоркость писателя, «соглядатайство» писателя, страсть писателя переводить все в слова: «На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились из пропасти берлинского двора звуки переимчивой шарманки, не ведающей, что ее песня жалобила томных пьяниц в русских кабаках. Музыка… Мартыну было жаль, что какой-то страж не пускает ему на язык звуков, живущих в слухе. Все же, когда, повисая на ветвях провансальских черешен, горланили молодые итальянцы-рабочие, Мартын - хрипло и бодро, и феноменально фальшиво - затягивал что-нибудь свое, и это был звук той поры, когда на крымских ночных пикниках баритон Зарянского, потопляемый хором, пел о чарочке, о семиструнной подруге, об иностранном-странном-странном офицере». Так ритмически-поэтически неписатель размышлять не станет.

Нина Берберова, принадлежащая к эмигрантскому поколению Набокова, в своей книге «Курсив мой» дает представление и о личности Владимира Набокова (не очень расходящееся с другими), и о «весе» его книг (радикально расходящееся с другими мнениями. «Все наши традиции в нем обрываются…» - писал Георгий Адамович): «Я постепенно привыкла к его манере… не узнавать знакомых, обращаться, после многих лет знакомства, к Ивану Ивановичу как к Ивану Петровичу, называть Нину Николаевну - Ниной Александровной, книгу стихов "На западе" публично назвать "На заднице", смывать с лица земли презрением когда-то милого ему человека, насмехаться над расположенным к нему человеком печатно (как в рецензии на "Пещеру" Алданова), взять все, что можно, у знаменитого автора и потом сказать, что он никогда не читал его. Я все это знаю теперь, но я говорю не о нем, я говорю о его книгах. Я стою "на пыльном перекрестке" и смотрю "на его царский поезд" с благодарностью и с сознанием, что мое поколение (а значит, и я сама) будет жить в нем, не пропало, не растворилось между Биянкурским кладбищем, Шанхаем, Нью-Йорком, Прагой; мы все, всей нашей тяжестью, удачники (если таковые есть) и неудачники (целая дюжина), висим на нем. Жив Набоков, значит жива и я!» (Курсив Н. Берберовой.)

В Советский Союз книги Набокова начали пробираться поодиночке тайными тропами где-то в семидесятых годах. А уже в начале восьмидесятых контрабандный Набоков издательства «Ardis» (наряду с не менее контрабандным Венедиктом Ерофеевым - «Москва - Петушки» издательства «YMCA-Press») стал настольной книгой каждого уважающего себя студента Литературного института имени А.М. Горького. Многие «заняли» у Набокова любовь к декоративной фразе (когда скромность события неадекватна стилистическому блеску), склонность к пародийности, страсть к каламбурам («всегда с цианистым каламбуром наготове», как набоковский герой «Весны в Фиальте»), коллекционированию язвительных наблюдений, да и сам стиль «рассеянного» поведения: называть Ивана Ивановича Иваном Петровичем.

Это уже была новая генерация писателей, которая дождется перестройки (то есть свободы самовыражения - пожалуй, пока единственного ее приобретения) в репродуктивном творческом возрасте, но дождется и возвращения на родину книг - первоисточников их укромных вдохновений, и эти книги, увы, поколеблют многие авторитеты.

Тексты Набокова действительно обладают прелестью (от «прельщать»), читать их «почти физическое удовольствие», как справедливо заметил Георгий Адамович; человеку «с литературщинкой» они внушают иллюзию, что по Набокову можно научиться тому, как приручить слово и перейти с ним на ты, не платя за это кровью - по русской традиции («Страшное слышится мне в судьбе русских писателей!», - воскликнул Гоголь, а Владислав Ходасевич продолжил тему в статье «Кровавая пища». Желающие могут ознакомиться). Набоков и в самом деле единственный из значительных русских писателей, которому удалось прожить успешную жизнь.

Владимир Владимирович Набоков родился в Санкт-Петербурге 10 (22) апреля 1899 года - в один день с Шекспиром и через 100 лет после Пушкина, как он любил подчеркивать, а свою родословную довольно выразительно описал в автобиографическом романе «Другие берега»: «…мать отца, рожденная баронесса Корф, была из древнего немецкого (вестфальского) рода и находила простую прелесть в том, что в честь предка-крестоносца был будто бы назван остров Корфу. Корфы эти обрусели еще в восемнадцатом веке, и среди них энциклопедии отмечают много видных людей. По отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или свойстве с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами… Среди моих предков много служилых людей, есть усыпанные бриллиантовыми знаками участники славных войн, есть сибирский золотопромышленник и миллионщик (Василий Рукавишников, дед моей матери Елены Ивановны), есть ученый президент медико-хирургической академии (Николай Козлов, другой ее дед); есть герой Фридляндского, Бородинского, Лейпцигского и многих других сражений, генерал от инфантерии Иван Набоков (брат моего прадеда), он же директор Чесменской богадельни и комендант С.-Петербургской крепости - той, в которой сидел супостат Достоевский (Иван Николаевич Набоков был также и председателем следственной комиссии по делу петрашевцев, по которому проходил Федор Достоевский. - Л.К.)… есть министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец, известный общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец)».

Дед писателя был министром юстиции при Александре III, а отец, известный юрист, - один из лидеров (наряду с Павлом Николаевичем Милюковым) Конституционно-демократической (кадетской) партии, член Государственной думы.

Древняя родословная «от крестоносцев» была причиной многих набоковских вдохновений, давала «удивительное ощущение своей избранности», как его Мартыну - русскость, и рождала особый холодновато-насмешливый набоковский стиль. Если Руссо говорил: «Мой Аполлон - это гнев», Набоков мог бы сказать: «Мой Аполлон - это избранность». В своей несколько ревнивой книге «В поисках Набокова» Зинаида Шаховская все же верно подметила: «…как будто Набоков никогда не знал… дыхания земли после половодья, стука молотилки на гумне, искр, летящих под молотом кузнеца, вкуса парного молока или краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью… Все то, что знали Левины и Ростовы, все, что знали как часть самих себя Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Бунин… Отсутствует в набоковской России и русский народ, нет ни мужиков, ни мещан. Даже прислуга - некий аксессуар, а с аксессуаром отношений не завяжешь… Промелькнет в воспоминаниях "синеносый Христофор", о котором мы ничего не узнаем, кроме его синего носа, два лакея безо всякого отличительного признака, просто: "один Иван сменил другого Ивана"».

В самом деле, трудно представить в случае Набокова известную историю с лакеем не менее родовитого Тургенева - Захаром, пописывающим на досуге повестушки и дающим литературные советы своему барину, которыми тот, надо сказать, не всегда пренебрегал. Все это не к вопросу «о нравственности», а к вопросу о стиле.

Набоков-старший в быту был англоманом, Владимира в семье называли на английский манер - Лоди и английскому языку обучили прежде русского. Большая домашняя библиотека, помимо мировой классики содержащая все новинки не только художественной, но и научно-популярной литературы, журналы по энтомологии (пожизненная набоковская страсть к бабочкам), прекрасные домашние учителя (уроки рисования давал известный график и театральный художник Мстислав Добужинский), шахматы, теннис, бокс - сформировали круг интересов и будущих тем. На всю жизнь Набоков останется поглотителем самых разных книг, словарей и будет поражать окружающих универсальностью своих знаний.

В 1911 году Владимира отдали в одно из самых дорогих учебных заведений России - Тенишевское училище, хотя оно и славилось сословным либерализмом. «Прежде всего я смотрел, который из двух автомобилей, "бенц" или "уользлей", подан, чтобы мчать меня в школу, - вспоминал Набоков в «Других берегах». - Первый… был мышиного цвета ландолет. (А.Ф. Керенский просил его впоследствии для бегства из Зимнего дворца, но отец объяснил, что машина и слаба, и стара и едва ли годится для исторических поездок…)».

Директором Тенишевского училища был одаренный поэт Владимир Васильевич Гиппиус. В шестнадцатилетнем возрасте Владимир Набоков, под впечатлением первой влюбленности, и сам начал писать «по две-три "пьески" в неделю» и в 1916 году за свой счет издал первый поэтический сборник. Владимир Гиппиус, которому он попал в руки, «подробно его разнес» в классе под аккомпанемент общего смеха. «Его значительно более знаменитая, но менее талантливая кузина Зинаида (поэтесса Зинаида Гиппиус. - Л.К.), встретившись на заседании Литературного фонда с моим отцом… сказала ему: "Пожалуйста, передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет", - своего пророчества она потом лет тридцать не могла мне забыть» («Другие берега»). Позже и сам автор назвал свой первый поэтический опыт «банальными любовными стихами».

Сразу же после октябрьского переворота, в ноябре 1917 года, Набоков-старший отправил семью в Крым, а сам остался в столице, надеясь, что еще можно предотвратить большевистскую диктатуру. Вскоре он присоединился к семье и вошел в Крымское краевое правительство как министр юстиции.

В Ялте Владимир Набоков встретился с поэтом Максимилианом Волошиным и благодаря ему познакомился с метрическими теориями Андрея Белого, которые оказали на его творчество большое влияние, что не помешало уже «увенчанному» Набокову в американском интервью сказать: «Ни одна вера, ни одна школа не имели на меня влияния».

Несмотря на то что красные бригады уже осваивались в Крыму - «На ялтинском молу, где Дама с собачкой потеряла когда-то лорнет, большевистские матросы привязывали тяжести к ногам арестованных жителей и, поставив спиной к морю, расстреливали их…» - «какая-то странная атмосфера беспечности обволакивала жизнь», как вспоминал Набоков. Многие его ровесники вступали в Добровольческую белую армию. Владимир также собирался совершить свой подвиг (который совершит в романе «Подвиг»: его герой-эмигрант уезжает в Россию и гибнет там), но, по его словам, «промотал мечту»: «…я истратился, когда в 1918 году мечтал, что к зиме, когда покончу с энтомологическими прогулками, поступлю в Деникинскую армию… но зима прошла - а я все еще собирался, а в марте Крым стал крошиться под напором красных и началась эвакуация. На небольшом греческом судне "Надежда" с грузом сушеных фруктов, возвращавшемся в Пирей, мы в начале апреля вышли из севастопольской бухты. Порт уже был захвачен большевиками, шла беспорядочная стрельба, ее звук, последний звук России, стал замирать… и я старался сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом…» («Другие берега»),

Набоковы, через Турцию, Грецию и Францию, добрались до Англии. В том же 1919 году Владимир стал студентом Кембриджского университета, вначале специализируясь по энтомологии, затем сменив ее на словесность. В 1922-м он с отличием его закончил. Во время студенчества определились основные набоковские пристрастия в русской литературе: «Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира. Я зачитывался великолепной описательной прозой великих русских естествоиспытателей и путешественников…» («Другие берега»). На кембриджских книжных развалах, неожиданно натолкнувшись на Толковый словарь Даля, приобрел его и ежедневно читал по нескольку страниц.

После окончания университета Владимир Набоков переехал в Берлин, где его отец основал эмигрантскую газету «Руль». В то время в немецкой столице сосредоточилась литературная и интеллектуальная эмиграция из России, русские заселили целые кварталы (и даже придумали анекдот о немце, который повесился на Курфюрстендамм из-за тоски по родине).

Переводчик статей для газет, составитель шахматных задач и шарад, преподаватель тенниса, французского и английского языков, актер, сочинитель маленьких скетчей и пьес, голкипер в футбольной команде - этим на первых порах в Берлине Владимир зарабатывал на жизнь. По воспоминаниям, он был тогда необычайно стройным молодым человеком, «с неотразимо привлекательным тонким умным лицом» и общительным ироничным нравом.

В том же 1922 году на одном из эмигрантских собраний был убит его отец, заслонивший собой П.Н. Милюкова от выстрела монархиста (по другим версиям - фашиста). Это поколебало религиозное чувство Владимира Набокова, а в дальнейшем он демонстративно подчеркивал свой атеизм, хотя многие страницы его прозы противоречат этому. Так, в «Возвращении Чорба» можно прочитать, что счастье «во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество». Впрочем, это могло быть продиктовано воспитанием. Отец его был масоном, по утверждению Нины Берберовой (ей принадлежит книга о масонах «Люди и ложи»), а по признанию самого Набокова, среди предков его матери были сектанты, что «выражалось в ее здоровом отвращении от ритуала греко-православной церкви».

В 1926 году Набоков женился на Вере Слоним, которую называли вторым «я» писателя. Похоже, это так и было. В 1961 году на вопрос французского журналиста Пьера Бениша, любит ли он Пруста, Набоков ответил: «Я его обожал, потом очень, очень любил, - теперь, знаете…» Тут, прибавляет Бениш, вмешалась госпожа Набокова: «Нет, нет, мы его очень любим». Их сын Дмитрий (1934 года рождения) станет лучшим переводчиком русских книг отца на английский язык.

В Берлине Набоков прожил до 1937 года, затем, опасаясь преследований фашистских властей, переехал в Париж, а в 1940 году эмигрировал в Америку. За европейский период написаны почти все лучшие его книги, подписанные псевдонимом Сирин. В 1923 году вышли два сборника стихотворений - «Горний путь» и «Гроздь» (оба посвящены памяти отца). Как прозаик он начал с рассказов, первый роман «Машенька» был написан в 1926 году. Далее выходят романы «Король, дама, валет» (1928), «Защита Лужина» (1929), «Возвращение Чорба», «Соглядатай» (оба - 1930), «Подвиг» (1932), «Камера обскура» (1933), «Отчаяние» (1936), «Приглашение на казнь» (1938), «Дар» (1937–1938), «Solus Rex» («Одинокий король»; 1940).

Почти все эти произведения пронизаны напряжением русских воспоминаний, два эмоциональных полюса которых можно выразить набоковскими поэтическими строками:

Ты - в сердце, Россия. Ты - цепь и подножие,

ты - в ропоте крови, в смятенье мечты.

И мне ли плутать в этот век бездорожия?

Мне светишь по-прежнему ты.

Отвяжись, я тебя умоляю!

Вечер страшен, гул жизни затих.

Я беспомощен. Я умираю

от слепых наплываний твоих.

Русская эмигрантская критика выделяла как вершины набоковского творчества романы «Защита Лужина» - о гениальном шахматисте и «ужасе шахматных бездн»; «Приглашение на казнь» - «множество интерпретаций… на разных уровнях глубины. Аллегория, сатира, сопоставление воображаемого и реальности, страшная проблема жизни и вечности…» (Зинаида Шаховская), и «Дар» - соединение нескольких романов, среди которых выделяется роман-пасквиль на Николая Чернышевского как генератора бездуховных идей, которые впоследствии привели Россию к утилитарности искусства и тоталитаризму власти.

Надо отметить, что отношение русского литературного зарубежья к Набокову выражалось часто противоположными суждениями. Евгений Замятин сразу же объявил его самым большим приобретением эмигрантской литературы, Зинаида Гиппиус в конце концов признала его «талантом», но таким, которому «нечего сказать», Марк Алданов писал о «беспрерывном потоке самых неожиданных формальных, стилистических, психологических, художественных находок», Владислав Ходасевич называл его «по преимуществу художником формы, писательского приема… Сирин не только не маскирует, не прячет своих приемов… но напротив: Сирин сам их выставляет наружу…».

Иван Бунин признавал в молодом Сирине истинно талантливого писателя, но настолько отличного от него самого, что называл его «чудовищем», правда, не без восхищения, как свидетельствуют мемуаристы. Эмигрантская критика подчеркивала и стилистическую холодность - «нерусскость» Набокова, и «следы», которые оставили в его творчестве Пруст, Кафка, немецкие экспрессионисты, Жироду, Селин, и подозрительную плодовитость его как писателя. По собственному признанию, Набоков писал иногда по 15–20 страниц в день. И, думается, не потому, что «пек» свои романы, как блины, чтобы насытить ими рынок. «Пруст, как и Флобер, как и Набоков, верит, что единственная реальность в мире - это искусство», - справедливо заметила Зинаида Шаховская.

Поселившись в Соединенных Штатах, Владимир Набоков перешел как писатель на английский язык. Несмотря на мучительность этого перехода, в чем он неоднократно признавался, Америку он воспринял как землю обетованную. Много лет спустя, в интервью 1969 года, Набоков объяснится ей в любви: «Америка - единственная страна, где я чувствую себя интеллектуально и эмоционально дома». За двадцать лет жизни там написаны романы «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941), «Другие берега» (1951 - на английском; 1954 - переведен на русский), «Пнин» (1957).

Роман «Лолита» (1955), написанный там же, - о двенадцатилетней американской «нимфетке», ставшей «смертоносным демоном» для сорокалетнего Гумберта - принес ему мировую славу, а также деньги. Представляется, что именно в этом романе окончательно материализовались слова Адамовича о Набокове: «Все наши традиции в нем обрываются». Вообще здесь обширное поле для размышлений. На протяжении всей жизни две фигуры вызывали у Набокова неизменную ярость - «супостат» Достоевский и Фрейд, которого он называл «венским жуликом». И обе эти фигуры неизбежно приходят на ум при чтении «Лолиты». Мережковский писал о Достоевском: «Рассматривая личность Достоевского как человека, должно принять в расчет неодолимую потребность его как художника исследовать самые опасные и преступные бездны человеческого сердца…» У Набокова «бездн» по Достоевскому не получилось, - получилась патология по Фрейду. «Лолита», написанная стилистически блестяще, как и всё у Набокова, тем не менее представляется богатым материалом для психоанализа, изобретателем коего и явился «венский жулик».

В 1960 году Владимир Набоков возвращается в Европу и поселяется в Швейцарии, выбрав курортное местечко Монтрё, еще в студенческие годы поразившее его «совершенно русским запахом здешней еловой глуши».

Выходят его романы «Бледный огонь» (1962), «Ада» (1969) - с такой рекламой на обложке американского издания: «Новый бестселлерный эротический шедевр автора "Лолиты"». Затем появляются романы «Просвечивающие предметы» (1972) и «Взгляни на арлекинов!» (1974). Эти английские книги писателя у нас мало известны.

Перу Набокова принадлежат четырехтомный перевод на английский язык пушкинского «Евгения Онегина» и комментарии к нему, а также книга «Николай Гоголь», изданная в 1944 году в США на английском языке. Оба эти издания необычайно интересны и позволяют посмотреть на наших классиков «нехрестоматийными» глазами. Владимир Набоков, сам блестящий стилист, высказал о Гоголе соответствующее его представлению о литературе мнение: «Его (Гоголя) работа, как и всякое великое литературное достижение, феномен языка, а не идей».

В конце жизни на вопрос корреспондента Би-би-си, вернется ли он когда-нибудь в Россию, Набоков ответил: «Я никогда не вернусь, по той причине, что вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь… Не думаю, чтоб там знали мои произведения…» С этим заблуждением он и ушел из жизни 2 июля 1977 года. Похоронен на швейцарском кладбище Клэренс в Монтрё.

Еще в 90-е годы я пытался полюбить творчество "возвращенного" нашему читателю Владимира Набокова. Так и не смог. И на протяжении этих лет размышлял: почему? почему не трогают мою душу "Дар", "Лолита", "Ада" и прочие творения якобы гения русской словесности?
И вот в №5 "Литературной газеты" замечательный критик и культуролог Валерий Рокотов, видимо, помог найти ключ к разгадке собственных впечатлений. Не могу сказать, что все его доводы стали для меня откровением. Часть высказанных в тексте выводов была для меня понятна и прежде. Но автор материала указал на некоторые завязки творчества Набокова, к которым я так и не подошел. По ряду причин.
В общем, очень достойный текст в "ЛГ".

Ледяной трон

ЛИТЕРАТУРА В ЯЩИКЕ

Сказать много и не сказать ничего - странная особенность фильмов, создаваемых о Набокове. Уже сложилась традиция рассказа о классике - ощупывание пыльных реликвий из музейного сундука, прогулка шелестящей аллеей и хроника, где яростная подлая сила готовится к грабежу и насилию… Вот и фильм «Владимир Набоков. Русские корни» («Культура») идеально вписался в формат. Авторы всех этих фильмов словно договорились. Они не желают произнести то, что уже очевидно. Сделаем это за них.

Набоков сходит со своего трона. Коронованный либеральными обожателями, поставленный высоко над советской литературой, он тихо отплывает от нашего берега вместе со своим особенным синтаксисом. Он снова становится эмигрантом, и его творчество снова выглядит чем-то бесконечно чужим.
Трагедия открывает глаза. Она возвращает имена тех, с кем мы связаны единством судьбы, и заставляет трезво взглянуть на тех, кто прыгал клопами по иностранным диванам. Ты вдруг видишь, что изысканная литература насквозь лицемерна и таит в себе зло и что чистое искусство, усыпляя души, намного превосходит напалм. Возможно, для этого трагедия и была послана - чтобы никогда больше так по-детски не попадаться, вознося стилистические красоты над смыслами.
Период царства Набокова оставил крайне неприятный осадок, какой всегда оставляет обман.
Тебе был вполне симпатичен рассказчик, тонкий, влюблённый в Пушкина и Гоголя эмигрант с аристократическими корнями. Ты полюбил его слог. Ты видел в нём истинного интеллигента, лишённого суеты, наделённого трудолюбием и имеющего абсолютное представление об этических рамках. Казалось, такой человек никогда не уронит себя - не опустится до жалких приёмов. Надышавшись воздухом чистой литературы, он произнесёт нечто важное. Ведь критика режимов и революций предполагает философскую высоту.
Когда сын Набокова опустошил все коробки со своим законным наследством, выяснилось, что великий писатель, исписав бездну бумаги, умудрился не сказать ничего. Мир, созданный в его книгах, оказался исключительно миром блёсток и карикатур. Набоков минус стиль равнялся нулю. Он оказался голым королём, который ещё и охотно влез в грязь, заявив, что чистое искусство имеет на это право. Оказалось, что его чувство свободы основано на банальнейшей, постыдной идее, роднящей его с де Садом. В его закатном творчестве проявилось очевидное презрение к человеку, которому он высокомерно бросал свои сочинения. И это многое объяснило в его былом творчестве, казалось, шагающем от победы к победе.
Сегодня, скользя взглядом по корешкам набоковских книг, ясно осознаёшь: в этом нет ни единой подлинной ноты. Здесь всё - имитация, здесь всюду - расчёт и угадывание.
Его ранний, исполненный стилистической свежести роман «Король, дама, валет» - вещь показательная. Там кроткий провинциал садится в поезд и катит в Берлин. Музыка слов бесподобна. Не думаю, что кому-либо по силам тягаться с Набоковым в надежде затмить его языковое звучание. Однако книга восхищает ровно до того момента, когда писатель начинает интриговать. С этой страницы ты погружаешься в кропотливое описание заговора и несостоявшегося убийства, постепенно с ужасом осознавая цель автора, завлекающего солидного покупателя романом, изящным и интригующим.
Но ключом к Набокову служит, конечно, «Дар». В этой книге он отражается ясно. Здесь предъявляется символ ненависти, оттачивается метод и предвосхищается путь.
«Дар» отличает прежде всего карикатура на Чернышевского. Глава о нём - остров в море цветастой и пустой писанины. Набоков усердно пытается вызвать отвращение к Чернышевскому. Он лезет в его частную жизнь, как вор в распахнутое окно. Он ищет, чем бы тут поживиться. (Эта страсть перемывать косточки и жевать сплетни - отличительная черта русского зарубежья.) Он смакует забытый дневник, находя в нём массу пикантного, и перечисляет все гадости, о классике сказанные. Мы узнаём массу безумно важного: как Чернышевский сидел в сортире, чем он страдал и как нелепо питался. Точно подсчитаны измены жены. Всё пронумеровано и слито в книгу. Ничего не упущено.
Эпатажная глава так гадка, что сострадание к герою в финале звучит бесконечно фальшиво. Опережая критику, Набоков сочиняет ряд бледных рецензий, в которых ругают автора, но при этом отмечают его остроумие и талант.
Набоков не только самоутверждается в этой мазне. Он хочет раздавить русского разночинца, виновника своих бед. Он издевается над нелепой гражданской нотой и надеждами на то, что чернь способна взлететь. Чернь способна лишь грабить. Восставший народ не торопится окрыляться и созидать рай. Он спешит к семейному сейфу под предводительством лакея-предателя. В этом набоковское понимание революции.
Объективность мало тревожит автора «Дара». Его не волнует то, что Чернышевский демонстративно отказался от литературности, от эффектных приёмов. Этим признанием просто открывается «Что делать?». Его не волнует то, что это фигура трагическая и в утопии Чернышевского криком кричит человечность. Его не волнует то, что столь куцее понимание революции опровергают крестьянские отроки, прущие в размотанных портянках на белые пулемёты, и женщины-агитаторы, расстрелянные в Одессе вежливыми французами.
Набоков трагедию Чернышевского пытается снять, утопии высмеять, а до понимания революции ему вообще дела нет никакого. Ему нужно долбануть, «трахнуть хорошенько» - так чтобы имя его прозвучало, да ещё всей гадине разночинской аукнулось.
Чернышевский для Набокова - это суровый жрец опасной мечты, звонарь, вызванивающий революцию. Он назначен виновным за то, что произошло: за то, что нет больше дома в солнечной Выре, нет прозрачного леса и душки-помещика, живущего по соседству. Почему-то именно Чернышевский, а не Мор, Кампанелла, Руссо, Сен-Симон или Фурье, во всём этом повинен. Именно Чернышевский с его скромной утопией должен отдуваться за всех.
Философ вообще много чем провинился. Он ведь ещё и отъявленный враг чистого искусства, того самого, которому всецело предан Набоков.
Чернышевский в «Даре» - это жалкий, вздорный старик, чьи взгляды убоги. Читателю ничего толком не объясняется. Просто рисуется карикатура, производится изящный плевок.
При таком подходе получается не повесть, не книга в книге. Выходит акт инвентаризации, список уродств, упорно раздуваемых и совершенно неочевидных. И автором этого чудно выписанного и стыдного сочинения ну никак не может оказаться главный герой «Дара», этот робкий романтик. Это варганил зрелый хищник, изголодавшийся по признанию. Точное понимание целей - вот что выдаёт данный сосредоточенно-беспощадный стиль и грязные технологии успеха, которые в итоге вознесут Набокова на вершину мировой славы.

Он будет шагать к своей цели - шагать через стыд, через ясное осознание того, что, испачкавшись, теряешь моральное право на осуждение режимов и революций. Описав в звонких рифмах акт мастурбации, пропев песню о педофиле, увлёкшись «эротиадой», ты заявляешь о себе как о торговце, продающем эстетический эпатаж, и можешь отстаивать лишь одно право - право уподобиться зверю. Ты можешь кричать лишь о том, что всякий режим, не позволяющий тебе обрасти шерстью, ужасен.
Направляясь во двор с рукописью «Лолиты», приговорённой к сожжению, и поворачивая назад, Набоков будет что-то в себе доламывать. Он будет дотаптывать в себе русского интеллигента, глушить его голос, его раздражающее ворчание. Он будет чувствовать на себе тяжёлый взгляд классиков и отстреливаться иронией и издёвкой. Он будет вполне понимать, что содержание в литературе неотменяемо, и будет неустанно заполнять пустоту своих книг облаком блёсток, невыносимой детализацией, и это разовьётся в полноценный невроз.
Есть ингредиент, за вычетом которого нет литературы. И этот ингредиент - глубина. И сколько бы автор ни вливал в свою книгу изысканности, всё равно создаваемый текст остаётся чем-то не вполне достойным человеческого ума.
Отмахиваясь от этого обстоятельства, Набоков примет позу и начнёт нести агрессивную чушь, и чем больше слов он произнесёт, тем очевиднее будет шаткость его позиции.
Его лекции по литературе поверхностны и лукавы. Видно, как он вбивает в юные головы чисто эстетские установки. Видно, как он постоянно оправдывает и утверждает себя.
Его удары по Достоевскому показательны. Набоков нападает на него с тем остервенением, с каким дефицит мысли нападает на бездну сознания. Он ополчается на то, что от него скрыто. На то, во что он не желает вникать. Скучно всё это, господа, да и утянет ещё, чего доброго, в такие дебри, из которых не выберешься, - где нагрузят сознание, оживят чувство долга, изменят мировоззрение и отнимут покой. Зачем это нам, пламенным энтомологам? Бежать от этого, отстреливаясь залпами бронебойной иронии!
«Всё это изложено достаточно путано и туманно, и нам ни к чему погружаться в этот туман», - так «разоблачается» Достоевский. И как-то неловко становится за разоблачителя, уходящего от серьёзного обсуждения, соря´щего мелочью и упрекающего автора былого столетия за его стиль.
Иногда Набоков даёт понять, что философски подкован, бросаясь словечками типа «гегелевская триада» или упоминая вскользь Фейербаха. Но отчётливо видно, что эта область знаний для него - ненужный, противный своей заумью, своим вечным поиском мир. Он отмахивается от него, прячась за удобную формулу: «Искусство должно не заставлять думать, а заставлять трепетать». И этой мантрой отвращает читательскую паству от мыслящей литературы (по нему - «дребедени»), призывая: не думайте, наслаждайтесь, впадайте в трепет от слов! Он нападает на мысль, которая всегда очаровывала и питала искусство, на ту самую мысль, которой изливается жизнь.

Нападки Набокова на Достоевского - это критика органиста флейтистом. Мощь акустики, масштаб замыслов, очевидный метафизический драйв - вся эта нависшая громада пугает, бесит своей серьёзностью, своим взыванием к сложности, вере и состраданию. Всё это заглушает твой трепетный перелив, вселяя чувство ничтожности. Поэтому Набоков не спорит с сумрачным классиком, а пытается отменить его, «развенчать». Неслучайно рвал его книги перед студентами. Для него философия Достоевского - лишь бред разгорячённого и явно нездорового разума. Его доводы смехотворны. Он лупит по слабым местам Достоевского, которые всем видны и которые ему живой читатель прощает, при этом почти не упоминая о сильных. Просто нет никакого такого явления в литературе, никакого феномена. Нет бездны человеческого сознания, нет великой драмы души. Есть сплав безмерной сентиментальности и детектива, почерпнутых из западной литературы. И всё. И это утверждает интеллектуал. Тянет ответить: иди-ка ты лучше, барин, лови своих бабочек.
Набоков всегда чурался типичности, но оказался типичен. Его взгляд на искусство - это позиция типичного аристократа, которую никакие мировые катаклизмы не способны поколебать. Это надменное ледяное спокойствие, иногда взрываемое воспоминанием о том, что шелестящий рай безвозвратно утерян, изгажен денщиками и коридорными.
В редкие минуты Набоков выходит из равновесия - когда вспоминает о большевиках. Он, конечно, слишком умён, чтобы негодовать от имени класса изгнанных феодалов. Поэтому бьёт другим. Он тонко бросает: вы материальны, вы строите мещанское общество. Это справедливый упрёк, и Набоков в итоге оказался провидцем. Но ведь так было не сразу. Перед тем как расплескаться по карте мещанским болотом, этот ненавистный, осмеянный им режим воссоздал Россию в невиданном доселе величии, сохранил народ и выиграл войну с фашизмом - то есть сделал всё, чтобы Набокова было кому читать.
Хорошо бы об этом помнить всем, даже тем, кто, послал всё к далёкой матери и обрёл своё счастье в искусстве петь.
Сегодня ясно осознаёшь, что именно отсутствие содержания и сделало Набокова Набоковым. Он целиком растворился в изяществе, всю творческую энергию направив на извлечение звуков. Звуком, нотой он в итоге и стал. Если бы содержание было, это был бы другой писатель, возможно, явивший миру что-то абсолютно неслыханное. Но вышло иначе. Вместо подлинной драмы и глубины явлен был симулякр - светлая ностальгия по ушедшей России, запечатлённой детским сознанием, эта чрезвычайно удобная ниша мировоззрения, позволяющая рисовать себя кем-то и не вдаваться в дискуссии. А под занавес к привычному негодованию по поводу русских революционеров прибавился свод торжественных PR-принципов, салютующих новой родине и звучащих, как текст присяги.
Сегодня, читая Набокова, ловишь себя на мысли, что даром теряешь время. Тебя быстро усыпляет журчание его текста, текущего неторопливым потоком и начисто лишённого смысла. Ты вполне понимаешь, что стояло за его коронацией. Набоковым, его высотами стиля и звонкими оплеухами классикам долбали не только по советскому хилиазму. Он оказался идеальной машиной оглупления, крайне важной для нового, постмодернистского общества. Неслучайно постмодернисты смотрят на него, как на бога.
Набоков мечтал увидеть Россию, где издан «Дар». Он не дожил до этого счастья, но нам вполне повезло. Мы увидели страну, где погасли звёзды и просветлённая, обладающая безупречным вкусом элита обнажила клыки. В этой стране восславили всех, кто тащил в культуру Танатос и от кого культура защищалась с помощью советских властей, действующих то мудро, то тупо.
Эта страна отвела своё культурное поле под мусорный полигон. Она увлеклась магазинами, отринула смыслы и исполнилась высокомерной, презрительной, неслыханной пустоты. В пропаганду этой пустоты включилась вся продвинутая тусовка. Целая орава творцов с антисоветской ржачкой, с полными ртами танатальных стихов, с эпатажем и гимнами эстетизму впряглась в процесс и потащила страну, созданную огнём истории, в холод и лёд, в энтропию и гибель.
Они уже почти победили, почти сковали всё льдом, когда что-то произошло. Негромкая, беспафосная мелодия вдруг воскресила память о тех, кто воевал и любил, и живые слова сквозь толщу цинизма и карнавального гама пробились к сердцам из потрёпанных книг. И зашатались хрустальные троны, и повеяло кострами весны.

Валерий РОКОТОВ