И весь невидимый нам свет. Энтони дорр

Войне; прелесть его в том, что на самом деле он о мире. Все дело в точно выбранном жанре: это приключенческий роман и ода тому научно-популярному жюль-верновскому миру приключений, который на протяжении двадцатого века был для всей Европы синонимом счастливого детства.

Природа любого приключенческого роман подразумевает как противовес подвигам и опасностям существование прочного и нормального быта: камелька, возле которого отважные путешественники в эпилоге вспоминают свои похождения; надежных стен детской, покрытых обоями в цветочек, в которых малолетний читатель грезит о пиратах и сражениях. Этот непреложный закон жанра позволяет Дорру гуманизировать войну обратно, обойтись без шоковой терапии, которой чревато любое изображение Второй мировой (особенно глазами немецкого солдата), при этом не впадая, насколько это возможно, в шоколадные слюни.

События разворачиваются параллельно в разных местах и в разные годы. Слепая французская девочка на ощупь изучает моллюсков в Национальном музее естествознания, где работает ее отец, и читает романы, набранные брайлевским шрифтом - «Вокруг света за восемьдесят дней», «Двадцать тысяч лье под водой». Ее дядя, который на Первой мировой надышался иприта и тронулся умом, каждую ночь крутит по радио со своего чердака научно-популярную передачу, записанную еще в мирное время. Немецкий сирота-радиолюбитель в шахтерском городе ловит эту передачу, благодаря своему пытливому уму и приобретенным знаниям попадает в нацистскую школу для избранных и становится ценным специалистом вермахта - выслеживает по радиосигналу в снегах русских партизан (которым его товарищ - но не он - затем стреляет в затылок).

Высокопоставленный немецкий офицер, реквизирующий в оккупированной Франции ценности для фюрера, одержимо охотится за одним-единственным знаменитым бриллиантом: офицер болен лимфомой, а камень, согласно легенде, охраняет жизнь своего владельца. В общем, «Индиана Джонс и последний Крестовый поход»: нацисты против отважных ученых, первые тщетно стремятся к личному бессмертию, вторые убеждены, что драгоценности место в музее. В этом «невидимом свете» даже страшный поезд с похожими на призраков русскими пленными вызывает успокоительную ассоциацию с Летучим голландцем: «Мимо проносится лицо, бледное и восковое, прижатое скулой к полу платформы. Вернер ошалело моргает. Это не мешки. И не спящие. У каждой платформы впереди - стена из мертвецов» - вне контекста это неочевидно, но там так и хочется добавить: «Огни святого Эльма светятся, / Усеяв борт его и снасти».

Главная пиратская декорация - бретонская крепость Сен-Мало - непрерывно горит: этот последний немецкий плацдарм почти сносят наступающие союзники в августе 1944 года. Фактически штурм длится меньше недели, но автор растягивает его на всю книгу, демонстрируя нам в режиме реального времени, каких усилий стоит сравнять с землей город, который оборонялся еще от римлян. Каждая новая, любовно отмеченная выбоина от снаряда в мостовой только утверждает прочность его многовекового мира в обоих смыслах слова, каждый новый сполох каким-то образом отчетливей высвечивает тот момент, когда, как писал по тому же поводу Ян Сатуновский:

«На дворе
привязывалась гаубица.
Но город - еще не горел.

Он был еще
к этому времени
весь
в окнах,
весь
в крышах домов,
весь
в полном умиротворении,
что длительным счастьем дано».

Любая прибрежная гостиница, упомянутая в тексте, без перерыва принимала семь поколений постояльцев, и когда последняя осада превращает здание в руины, эти семь поколений встают над ней в каменной пыли, как счастливый мираж.

В русском контексте эта утрата кажется едва ли не более горькой, поскольку резонирует с нашими собственными старыми ранами. В России в силу разных особенностей новейшей истории умиротворение закончилось на полвека раньше. На этом фоне становится как-то особенно видно, что по части материальной культуры, несущей на себе преемственное тепло человеческих рук, нам ко времени Второй мировой уже приблизительно нечего было терять, кроме своих цепей.

Между тем для того, чтобы как-то гуманистически осмыслить катастрофу и, скажем, не превращать День Победы в непристойный карнавал ряженых ветеранов и декоративных георгиевских ленточек, а помнить его как день траура, материальная культура и непрерывная ткань жизни очень важны. Нужна какая-то точка опоры, представление о норме, чтобы осознать катастрофу как аномалию и хоть как-то отремонтировать жизнь после,- эта точка опоры обычно находится где-то в быту, в семье, дома, среди обоев в цветочек. В простодушном мире приключений непременный сундук мертвеца, Святой Грааль или проклятый бриллиант олицетворяют собой ту же преемственность в исторических масштабах: к ним нужно прикоснуться, чтобы в конце концов сесть дома все у того же камелька.

«Ощупать что-нибудь по-настоящему - кору платана в саду, жука-оленя на булавке в отделе энтомологии, гладкую, словно лакированную, внутреннюю сторону морского гребешка <…> - значит полюбить»: повышенная тактильность мира у Дорра имеет практическое объяснение, поскольку главная героиня - слепая, но автор, образно выражаясь, так же бережно ощупывает своих героев, когда поднимает неизбежные вопросы вроде коллективной ответственности и личного выбора человека в античеловеческих условиях.

Детству Европы - ее ощущению незыблемого, прочного мира - положили по большому счету конец две великие войны двадцатого века, а события двадцать первого, кажется, не оставили от него камня на камне. В конце книги принцип реальности заставляет автора все-таки обмануть жанровые ожидания. Близорукий мальчик, которому одноклассники в нацистской школе пробили голову за проявление жалости к врагу, «не умер, но и не поправляется», и этот диагноз в какой-то мере относится к каждому пережившему войну: чтобы обойтись без спойлеров, скажем, что автор обошелся со своими героями самым милосердным образом, который смог себе позволить. Его герои - ученые и не верят в личное бессмертие, тем не менее, их «тот свет» (который нельзя увидеть, но можно объехать за 80 дней) оказывается довольно убедительным. На какое-то время совершенно веришь спятившему дядюшке, который советует оставаться дома во время обстрела: «Этот погреб простоял пятьсот лет, простоит и несколько ночей». В общем, именно этого мы и ждем от хорошего приключенческого романа.

Издательство «Азбука-Аттикус», Москва, 2015, перевод Е.Доброхотовой-Майковой

Очень интересный сюжет. Действительно, затягивает. Он довольно необычный, в том плане, что действие разворачивается параллельно, по главам. Чередуются главы про войну и главы про один – единственный день 1945 года. Так мы знакомимся с героями романа. Есть немецкий мальчик Вернер и французская девочка Мари – Лора. Вернер – воспитанник детского дома. Это очень одаренный ребенок, он может починить радиоприемник, придумать и собрать сигнализацию на дверь, звонок и прочие хитроумные штуки. Такие люди нужны фюреру!
Девочка Мари – Лора – слепая. Она ослепла в шесть лет, ее сны по прежнему красочны, она все так же чрко представляет окружающий мир. Но только теперь к нему приходится приспосабливаться. Хорошо, что у девочки есть заботливый папа, он мастерит для дочери макеты улиц, где есть деревянные макеты домов, скамеек, деревьев, каждый канализационный люк есть в этом мини-городке! Так девочка учится заново постигать мир. И так бы все и было здорово, если бы не война. Прощай, Париж, папин музей и мирная жизнь.
Такие два мира присутствуют в главах о войне. И параллельно – история, когда эти два мира сталкиваются. При странных, немного даже невероятных обстоятельствах. Это интересно и до самого конца неожиданно. Вообще, роман наполнен огромным количеством различных мелочей, судеб, историй…Да, сюжет очень интересный и книга легко читается, еще и главы очень короткие, так что страница летит за страницей совершенно незаметно.
Все вроде бы прекрасно – красивая книжка, интересный сюжет… Но почему сложилось это ощущение неоднозначности? А вот почему. Автор – американец. Явно не видевший войну своими глазами. И вот такой вот человек пытается донести до читателей истину – какова была война. Вот по его истории выходит, что американцы – молодцы (кто б сомневался). Они (цитирую) отдают приказания ровными спокойными голосами, они красивы и похожи на киноактеров. Они спасители Европы, они герои войны! А что же русские? А вот и про нас, пожалуйста – свиньи, звери, чудовища, насильники (так же цитирую автора). Откровенно высмеивается система партизанских отрядов – это, оказывается, были какие-то грязные оборванные одиночки, а не четко отлаженная система. Рации были допотопные, над которыми весело хохотали немецкие солдаты. А когда русские уже шли по Германии, от них за километр несло кровью и вонью. Матери топили своих немецких дочек, чтобы они не достались русским завоевателям! Как вам такое? Нравится? Меня просто трясло при чтении вот этого …даже не знаю как назвать культурно. И вообще, при прочтении – а описываются все годы войны – практически нет русских! Словноне с Россией Германия воевала, а с Америкой! На территории Франции. И французы бесконечно благодарны своим освободителям. А русские?Да так, сбоку где-то…в России у себя. Вот такое ощущение складывается после прочтения. И чертовски обидно становится, что вот такой текст прочитают в Америке (с мыслями – ай да мы, ай да молодцы!...) и в Европе (да-да, так и было! Русские чудовищно жестоки!). И поверят.Нда.

Когда начинается война, многие забывают о морали и справедливости, остается только желание выжить. Но есть те, чьи сердца все еще стремятся к свету, несмотря на то, что впереди лишь тьма. Книгу Энтони Дорра «Весь невидимый нам свет» большая часть читателей восприняла с восторгом, хотя были и те, кому пришлись не по вкусу слишком жестокие сцены. Однако война не может быть иной. Если гибнут люди, это никогда не может быть подано радужно и мягко. Эта история заставляет задуматься о том, как сильно война меняет жизнь человека, как может она повлиять на жизнь подростка, у которого, казалось бы, все впереди. И кто знает, как бы все сложилось, если бы однажды не наступила война.

Героями романа являются молодой немецкий парень Вернер и французская девочка Мари-Лор. Вернер всегда увлекался техникой и мог бы стать хорошим специалистом и применить свои знания во благо. Но случилась война, и свое увлечение он использовал совсем иначе. Мари-Лор жила счастливо, несмотря на то, что не могла видеть. С ней рядом был любящий отец, книги и музей. Но получилось так, что им пришлось бежать из Парижа.

Писатель попеременно рассказывает о разных событиях из жизни героев, он пишет о прошлом и будущем, заставляя читателя сопоставлять факты, анализировать описанное. Судьбы Мари-Лор и Вернера окажутся связанными, но они на разных сторонах. Один – со стороны оккупантов, другой – со стороны оккупируемых. Придет ли какое-то понимание или война и жестокость всегда возьмут верх? Чем закончится эта история?

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Весь невидимый нам свет" Энтони Дорр бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Энтони Дорр

Весь невидимый нам свет

ALL THE LIGHT WE CANNOT SEE Copyright

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Венди Вейль 1940-2012

В августе 1944 года древняя крепость Сен-Мало, ярчайшая драгоценность Изумрудного берега Бретани, была почти полностью уничтожена огнем… Из 865 зданий остались лишь 182, да и те были в той или иной степени повреждены.

Филип Бек

Листовки

Под вечер они сыплются с неба, как снег. Летят над крепостными стенами, кувыркаются над крышами, кружат в узких улочках. Ветер метет их по мостовой, белые на фоне серых камней. «Срочное обращение к жителям! – говорится в них. – Немедленно выходите на открытую местность!»

Идет прилив. В небе висит ущербная луна, маленькая и желтая. На крышах приморских гостиниц к востоку от города американские артиллеристы вставляют в дула минометов зажигательные снаряды.

Бомбардировщики

Они летят через Ла-Манш в полночь. Их двенадцать, и они названы в честь песен: «Звездная пыль», «Дождливая погода», «В настроении» и «Крошка с пистолетом». Внизу поблескивает море, испещренное бесчисленными шевронами барашков. Скоро штурманы уже видят на горизонте низкие, озаренные луной очертания островов.

Хрипит внутренняя связь. Осторожно, почти лениво, бомбардировщики сбрасывают высоту. От пунктов ПВО на побережье тянутся вверх ниточки алого света. Внизу видны остовы кораблей; у одного взрывом полностью снесло нос, другой еще догорает, слабо мерцая в темноте. На том острове, что дальше всех от берега, между камнями мечутся перепуганные овцы.

В каждом самолете бомбардир смотрит в люк прицела и считает до двадцати. Четыре, пять, шесть, семь. Крепость на гранитном мысу все ближе. В глазах бомбардиров она похожа на больной зуб – черный и опасный. Последний нарыв, который предстоит вскрыть.

В узком и высоком доме номер четыре по улице Воборель на последнем, шестом этаже шестнадцатилетняя незрячая Мари-Лора Леблан стоит на коленях перед низким столом. Всю поверхность стола занимает макет – миниатюрное подобие города, в котором она стоит на коленях, сотни домов, магазинов, гостиниц. Вот собор с ажурным шпилем, вот шато Сен-Мало, ряды приморских пансионов, утыканных печными труба ми. От Пляж-дю-Моль тянутся тоненькие деревянные пролеты пирса, рыбный рынок накрыт решетчатым сводом, крохотные скверики уставлены скамейками; самые маленькие из них не больше яблочного семечка.

Мари-Лора проводит кончиками пальцев по сантиметровому парапету укреплений, очерчивая неправильную звезду крепостных стен – периметр макета. Находит проемы, из которых на море смотрят четыре церемониальные пушки. «Голландский бастион, – шепчет она, спускаясь пальцами по крошечной лесенке. – Рю-де-Кордьер. Рю-Жак-Картье».

В углу комнаты стоят два оцинкованных ведра, по края наполненные водой. Наливай их при любой возможности, учил ее дедушка. И ванну на третьем этаже тоже. Никогда не знаешь, надолго ли дали воду.

Она возвращается к шпилю собора, оттуда на юг, к Динанским воротам. Весь вечер Мари-Лора ходит пальцами по макету. Она ждет двоюродного дедушку Этьена, хозяина дома. Этьен ушел вчера ночью, пока она спала, и не вернулся. А теперь снова ночь, часовая стрелка описала еще круг, весь квартал тих, и Мари-Лора не может уснуть.

Она слышит бомбардировщики за три мили. Нарастающий звук, как помехи в радиоприемнике. Или гул в морской раковине.

Мари-Лора открывает окно спальни, и рев моторов становится громче. В остальном ночь пугающе тиха: ни машин, ни голосов, ни шагов по мостовой. Ни воя воздушной тревоги. Даже чаек не слышно. Только за квартал отсюда, шестью этажами ниже, бьет о городскую стену прилив.

И еще один звук, совсем близко.

Какое-то шуршанье. Мари-Лора шире открывает левую створку окна и проводит рукой по правой. К переплету прилип бумажный листок.

Мари-Лора подносит его к носу. Пахнет свежей типографской краской и, может быть, керосином. Бумага жесткая – она недолго пробыла в сыром воздухе.

Девушка стоит у окна без туфель, в одних чулках. Позади нее спальня: на комоде разложены раковины, вдоль плинтуса – окатанные морские камешки. Трость в углу; большая брайлевская книга, раскрытая и перевернутая корешком вверх, ждет на кровати. Гул самолетов нарастает.

В пяти кварталах к северу белобрысый восемнадцатилетний солдат немецкой армии Вернер Пфенниг просыпается от тихого дробного гула. Даже скорее жужжания – как будто где-то далеко бьются о стекло мухи.

Где он? Приторный, чуть химический запах оружейной смазки, аромат свежей стружки от новеньких снарядных ящиков, нафталиновый душок старого покрывала – он в гостинице. L’hôtel des Abeilles – «Пчелиный дом».

Еще ночь. До утра далеко.

В стороне моря свистит и грохает – работает зенитная артиллерия.

Капрал ПВО бежит по коридору к лестнице. «В подвал!» – кричит он. Вернер включает фонарь, убирает одеяло в вещмешок и выскакивает в коридор.

Не так давно «Пчелиный дом» был приветливым и уютным: яркие синие ставни на фасаде, устрицы на льду в ресторане, за барной стойкой официанты-бретонцы в галстуках-бабочках протирают бокалы. Двадцать один номер (все с видом на море), в вестибюле – камин размером с грузовик. Здесь пили аперитивы приехавшие на выходные парижане, а до них – редкие эмиссары республики, министры, заместители министров, аббаты и адмиралы, а еще столетиями раньше – обветренные корсары: убийцы, грабители, морские разбойники.

А еще раньше, до того как здесь открыли гостиницу, пять веков назад, в доме жил богатый капер, который бросил морской разбой и занялся изучением пчел в окрестностях Сен-Мало; он записывал наблюдения в книжечку и ел мед прямо из сот. Над парадной дверью до сих пор сохранился дубовый барельеф со шмелями; замшелый фонтан во дворе сделан в форме улья. Вернеру больше всего нравятся пять потускнелых фресок на потолке самого большого номера верхнего этажа. На голубом фоне раскинули прозрачные крылышки пчелы размером с ребенка – ленивые трутни и пчелы-работницы, – а над шестиугольной ванной свернулась трехметровая царица с фасетчатыми глазами и золотистым пушком на брюшке.

За последние четыре недели гостиница преобразилась в крепость. Отряд австрийских зенитчиков заколотил все окна, перевернул все кровати. Вход укрепили, лестницы заставили снарядными ящиками. На четвертом этаже, где из зимнего сада с французскими балконами открывается вид на крепостную стену, поселилась дряхлая зенитная пушка по имени «Восемь-восемь», стреляющая девятикилограммовыми снарядами на пятнадцать километров.

Энтони Дорр

Весь невидимый нам свет

ALL THE LIGHT WE CANNOT SEE Copyright

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Венди Вейль 1940-2012

Филип Бек

Листовки

Под вечер они сыплются с неба, как снег. Летят над крепостными стенами, кувыркаются над крышами, кружат в узких улочках. Ветер метет их по мостовой, белые на фоне серых камней. «Срочное обращение к жителям! - говорится в них. - Немедленно выходите на открытую местность!»

Бомбардировщики

В каждом самолете бомбардир смотрит в люк прицела и считает до двадцати. Четыре, пять, шесть, семь. Крепость на гранитном мысу все ближе. В глазах бомбардиров она похожа на больной зуб - черный и опасный. Последний нарыв, который предстоит вскрыть.

В узком и высоком доме номер четыре по улице Воборель на последнем, шестом этаже шестнадцатилетняя незрячая Мари-Лора Леблан стоит на коленях перед низким столом. Всю поверхность стола занимает макет - миниатюрное подобие города, в котором она стоит на коленях, сотни домов, магазинов, гостиниц. Вот собор с ажурным шпилем, вот шато Сен-Мало, ряды приморских пансионов, утыканных печными трубами. От Пляж-дю-Моль тянутся тоненькие деревянные пролеты пирса, рыбный рынок накрыт решетчатым сводом, крохотные скверики уставлены скамейками; самые маленькие из них не больше яблочного семечка.

Мари-Лора проводит кончиками пальцев по сантиметровому парапету укреплений, очерчивая неправильную звезду крепостных стен - периметр макета. Находит проемы, из которых на море смотрят четыре церемониальные пушки. «Голландский бастион, - шепчет она, спускаясь пальцами по крошечной лесенке. - Рю-де-Кордьер. Рю-Жак-Картье».

И еще один звук, совсем близко.

Мари-Лора подносит его к носу. Пахнет свежей типографской краской и, может быть, керосином. Бумага жесткая - она недолго пробыла в сыром воздухе.

Девушка стоит у окна без туфель, в одних чулках. Позади нее спальня: на комоде разложены раковины, вдоль плинтуса - окатанные морские камешки. Трость в углу; большая брайлевская книга, раскрытая и перевернутая корешком вверх, ждет на кровати. Гул самолетов нарастает.

В пяти кварталах к северу белобрысый восемнадцатилетний солдат немецкой армии Вернер Пфенниг просыпается от тихого дробного гула. Даже скорее жужжания - как будто где-то далеко бьются о стекло мухи.

Где он? Приторный, чуть химический запах оружейной смазки, аромат свежей стружки от новеньких снарядных ящиков, нафталиновый душок старого покрывала - он в гостинице. L’hôtel des Abeilles - «Пчелиный дом».

Еще ночь. До утра далеко.

В стороне моря свистит и грохает - работает зенитная артиллерия.

Капрал ПВО бежит по коридору к лестнице. «В подвал!» - кричит он. Вернер включает фонарь, убирает одеяло в вещмешок и выскакивает в коридор.

Не так давно «Пчелиный дом» был приветливым и уютным: яркие синие ставни на фасаде, устрицы на льду в ресторане, за барной стойкой официанты-бретонцы в галстуках-бабочках протирают бокалы. Двадцать один номер (все с видом на море), в вестибюле - камин размером с грузовик. Здесь пили аперитивы приехавшие на выходные парижане, а до них - редкие эмиссары республики, министры, заместители министров, аббаты и адмиралы, а еще столетиями раньше - обветренные корсары: убийцы, грабители, морские разбойники.

А еще раньше, до того как здесь открыли гостиницу, пять веков назад, в доме жил богатый капер, который бросил морской разбой и занялся изучением пчел в окрестностях Сен-Мало; он записывал наблюдения в книжечку и ел мед прямо из сот. Над парадной дверью до сих пор сохранился дубовый барельеф со шмелями; замшелый фонтан во дворе сделан в форме улья. Вернеру больше всего нравятся пять потускнелых фресок на потолке самого большого номера верхнего этажа. На голубом фоне раскинули прозрачные крылышки пчелы размером с ребенка - ленивые трутни и пчелы-работницы, - а над шестиугольной ванной свернулась трехметровая царица с фасетчатыми глазами и золотистым пушком на брюшке.

«Ее величество», называют австрийцы свою пушку. Последнюю неделю они ухаживали за нею, как пчелы - за царицей: заправили ее маслом, смазали механизм, покрасили ствол, разложили перед ней мешки с песком, словно приношения.

Царственная «ахт-ахт», смертоносная монархиня, должна защитить их всех.

Вернер на лестнице, между цоколем и первым этажом, когда «Восемь-восемь» делает два выстрела подряд. Он еще не слышал ее с такого близкого расстояния; звук такой, будто пол-отеля снесло взрывом. Вернер оступается, зажимает уши. Стены дрожат. Вибрация прокатывает сперва сверху вниз, затем - снизу вверх.

Слышно, как двумя этажами выше австрийцы перезаряжают пушку. Свист обоих снарядов постепенно затихает - они уже километрах в трех над океаном. Один солдат поет. Или не один. Может, они все поют. Восемь бойцов люфтваффе, из которых через час никого не останется в живых, поют любовную песню своей царице.

Вернер бежит через вестибюль, светя под ноги фонарем. Зенитка грохает в третий раз, где-то близко со звоном разбивается окно, сажа сыплется в каминной трубе, стены гудят, как колокол. У Вернера такое чувство, что от этого звука у него вылетят зубы.

Он открывает дверь в подвал и замирает на миг. Перед глазами плывет.

Это оно? - спрашивает он. - Они правда наступают?

Однако ответить некому.

В домах вдоль улиц просыпаются последние неэвакуированные жители, постанывают, вздыхают. Старые девы, проститутки, мужчины старше шестидесяти лет. Копуши, коллаборационисты, скептики, пьяницы. Монахини самых разных орденов. Бедняки. Упрямцы. Слепые.

Некоторые спешат в бомбоубежища. Другие говорят себе, что это учебная тревога. Кто-то мешкает, чтобы забрать одеяло, молитвенник или колоду карт.