Удивителен и прекрасен мир «светлых видений» Гоме-ра. Самое притягательное для современного читателя в Гомере — это ненавязчивое, простодушное совмещение правды и вымысла, истории и мифа, который для совре-менников Гомера был не просто веселящей душу выдум-кой, а составлял особую разновидность реальности, есте-ственный путь к познанию мира и человека.

Заговорить по-русски поэта, жившего в далекой Гре-ции почти три тысячи лет назад, заставил Василий Андре-евич Жуковский. Переводу «Одиссеи» он посвятил семь лет своей жизни.

Современная наука считает временем создания гоме-ровских поэм VIII век до н.э., а местом их появления — Ионию, наиболее развитую тогда малоазийскую часть Гре-ции. «Илиада» — «старшая» поэма, «Одиссея» — «млад-шая». Их разделяет не такой уж большой промежуток времени: древние считали, что «Илиада» написана моло-дым, а «Одиссея» — стареющим поэтом. В первой поэме внимание сосредоточено на воинских подвигах героев дав-них времен, во второй — на мирном, но полном преврат-ностей судьбы настоящем и надеждах на лучшее будущее.

Главный герой «Илиады» — могучий витязь «быстро-ногий» Ахилл, из-за личной обиды которого чуть было не сорвался благополучный для греков исход всего тяжелого похода под Трою («гнев Ахилла»).

«Хитроумный» Одиссей — герой иного склада, натура более сложная и богатая. Он доблестный воин, не раз доказавший свою отвагу и находчивость в пору военных действий, стойкий в испытаниях, готовый пожертвовать собой ради других, решительный и мудрый. Эти черты характера, уже проявившиеся в «Илиаде», в полную меру раскрываются в «Одиссее», обретая новые грани и качества.

«Одиссея» по своему объему уступает «старшей» поэме, и действие здесь разворачивается в более короткий срок, но она более насыщена событиями, техника рассказа искуснее и прихотливее, сюжет и композиция замыслова-тее. Действие то останавливается, то резво бежит вперед, то возвращается вспять; об одних событиях лишь бегло упоминается, другие подробно излагаются иногда от третьего лица, а чаще, в многочисленных и долгих речах героев, — от первого. Место действия свободно перемещается в пространстве — с морских просторов на материк, с острова на остров, от Калипсо к феакам, от них к циклопам, от Одиссея к Пенелопе и Телемаху, от небожителей к людям. Тормозят действие отступления и повторы, авторское пристрастие к деталям и развернутым сравнениям. Возникает то, что называется эпическим раздольем.

Любовь и тоска по родине всецело владеют героем поэмы. Против него ополчаются боги — Посейдон и Эол, Гелиос и даже Зевс, сказочные чудовища и жестокие бури грозят гибелью, но ничто не может истребить его тягу к родному очагу, любовь к отцу, жене и сыну, которых он не видел двадцать лет. Посулы Калипсо даровать ему бессмертие и вечную юность ставили перед ним необходимость нравственного выбора. Одиссей не колеблясь выбирает полный опасности путь домой.

Рядом с идеей патриотизма звучит тема мирной жизни, враждебной кровопролитным сражениям, ненависти и ве-роломству. Не смертельные поединки и военные побоища, не скитание по чужим землям составляют счастье на земле, а мирные труды в кругу любящей семьи. Идея святости брака и семьи постоянно владела Гомером. В «Илиаде» она воплощена в образах Гектора и Андромахи, в «Одиссее» — Одиссея, Пенелопы и Телемаха. Их всех объединяют лю-бовь, верность и долг. Пенелопа, отбиваясь от домогательств навязчивых женихов, три года подряд днем ткет, а ночью распускает сотканное, обещая дать им согласие на брак после того, как будет готов саван для престарелого Лаэрта, отца Одиссея. Телемах, «рассудительный сын Одиссеев», мечтает поскорее отправиться на многотрудные поиски отца, в спасении которого никогда не сомневался. Верные слуги итакийского царя заслуживают похвалу и награду, а неверных настигает жестокая кара.

Полон аллегории знаменитый эпизод пребывания Одиссея у киклопов. Заброшенный враждебными силами на остров одноглазого великана-людоеда, Одиссей подвергается здесь едва ли не самому тяжкому испытанию. Сталкиваются человеческий разум и в буквальном смысле чудовищная и слепая разрушительная стихия. Здесь все гигантски преувеличено. Камень, которым киклоп загораживает вход в пещеру, «и двадцать два воза четырехколес-ных с места б не сдвинули», дубинка у него с корабельную мачту. Его людоедство вызывает ужас. Одиссей представ-ляется великану жалким и хилым человечком. Тем не менее он побеждает Полифема. В противоборство вступают не просто Ум и Тупая Сила, а человечность, цивилизован-ность и товарищество, с одной стороны, и «пещерная» дикость и нелюдимость — с другой.

Антиподами киклопов являются в «Одиссее» феаки. Киклопы не знают искусства кораблестроения и мореплавания, «веслолюбивые» феаки, напротив, профессиональ-ные моряки. Причем их волшебные корабли не нуждаются в кормчих, они послушны мысленным приказам корабель-щиков.

В отличие от грозных киклопов, феаки благожелательны и гостеприимны. «Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем», — заверяет мудрый царь Алкиной. Если у киклопов не существуют народные собрания и советы, то у феаков царь подолгу совещается со старейшинами, а когда нужно принять решение о помощи Одиссею, соби-рает весь народ. Киклопы бездельники, только насыщаю-щие свое чрево, феаки же заняты полезными делами — строят корабли, и даже юная царевна Навсикая вместе с рабынями стирает белье, а царица Арета — искусная тка-чиха. Феаки любят труд, искусство, веселую и мирную жизнь.

Оба этих эпизода, несмотря на их завершенность и кажущуюся самостоятельность, умело включены в сюжет, композиционно согласованы, отмечены непрерывностью поэтического воссоздания и прекрасно выполняют свою роль: погружаясь в мир сказки, слушатель получал удоволь-ствие и от художественного вымысла, и от реалистической точности деталей; одновременно он впитывал истины, которые исподволь внушал ему поэт:

Горе тому, кто себе на земле позволяет неправду!

Поэт ведет свой рассказ как бы со стороны — объек-тивно, спокойно и невозмутимо, словно отстраняясь от всего. Присутствие автора явно не ощущается, его устами, как полагает Гомер, говорит вдохновенье, внушаемое Зев-сом и музами. Но за описаниями, репликами и речами, сравнениями, метафорами и эпитетами, из которых сотка-ны образы, характеры и судьбы людей, стоит живая лич-ность Гомера, сочувствующего своему герою и с радостью приходящего к нему на помощь в трудную минуту вместе с его покровительницей — мудрой Афиной.

Эпические поэмы Гомера учат добру, мужеству и че-ловечности в их первозданной чистоте и простоте, они щедро передают из поколения в поколение нравственные представления народа о справедливости, красоте и мудрос-ти. «Одиссея» прославляет мир и труд, разум и стойкость. Широко распахнув окно в далекое прошлое, она продол-жает волновать души, «от сердца к сердцу весть переда-вать», поучать и воспитывать, услаждать и увлекать сегод-ня, как три тысячи лет тому назад.

Она напоминает о самом главном: человек должен любить родину и жизнь, помогать товарищам, честно вы-полнять свой долг, хранить любовь и верность друзьям и близким, отстаивать справедливость, честь и достоинство, всегда стремиться к совершенству и высоким целям.

Имя: Одиссей (Odysseus)

Страна: Греция

Создатель: древнегреческая мифология

Деятельность: царь Итаки

Семейное положение: женат

Одиссей: история персонажа

Герой мифологии древних греков, царь острова Итака, участник Троянской войны, отважный воин и умелый оратор. В «Илиаде» присутствует как ключевой персонаж. В поэме «Одиссея» - главный герой. Особенность Одиссея - изворотливый характер, умение хитростью выходить из опасных ситуаций, спасая себя и товарищей. Поэтому «хитроумный» стало одним из постоянных эпитетов героя.

История создания

Образ Одиссея стал отражением эпохи освоения греками морских просторов. Ситуации, когда воины отправлялись в плавание на своих кораблях и их связь с родными на долгое время оказывалась оборвана, нашли в истории о странствиях Одиссея свое мифологическое воплощение. О приключениях героя и о его пути домой, к жене Пенелопе, писали Гомер («Илиада», «Одиссея»), («Гекуба», «Киклоп»), («Аякс», «Филоктет») и прочие авторы.

Различные эпизоды из жизни героя запечатлены в виде рисунков на греческих вазах. По ним же можно восстановить предполагаемый облик героя. Одиссей - зрелый бородатый мужчина, часто изображается в овальной шапочке, которую носили греческие моряки.

Биография

Одиссей рожден от брака аргонавта Лаэрта, царя Итаки, и внучки бога Гермеса - Антиклеи. Дед героя Автолик носил гордое прозвание «самого вороватого из людей», был ловким мошенником и лично от Гермеса, своего отца, получил разрешение клясться именем этого бога и нарушать клятвы. Сам Одиссей женат на Пенелопе, которая родила герою сына Телемаха.

Одиссей встретил свою будущую жену Пенелопу в Спарте, куда прибыл, чтобы в числе прочих женихов свататься к Елене Прекрасной. Желающих жениться было множество, отец же Елены опасался делать выбор в пользу кого-то одного, чтобы не навлечь гнев остальных. Хитроумный Одиссей подал свежую идею - предоставить право голоса девушке, чтобы та выбирала жениха сама, а женихов связать клятвой, что в случае надобности все они помогут будущему мужу Елены.

Елена выбрала Менелая, сына микенского царя. Одиссей же положил глаз на Пенелопу. Отец Пенелопы дал слово, что выдаст дочь за того, кто одержит победу в соревнованиях в беге. Когда победителем стал Одиссей, отец попытался отговорить Пенелопу от этого замужества и остаться дома. Одиссей повторил свою уловку и дал невесте выбирать самой - остаться с отцом или отправиться с ним, а та, несмотря на уговоры родителя, выбрала героя. Сыграв свадьбу, Одиссей с молодой женой вернулся на Итаку.

Когда Парис похитил Елену, бывшие женихи засобирались на Троянскую войну. Оракул предсказал Одиссею, что если тот отправится под Трою, то вернется домой спустя 20 лет, нищим и без спутников. Герой попытался «откосить» от этого мероприятия. Одиссей попытался прикинуться сумасшедшим, но был разоблачен.

Мужчина принялся засевать поле солью, запрягши в плуг быка и коня, но, когда под плуг подбросили его новорожденного сына, вынужден был остановиться. Так стало ясно, что Одиссей вполне отдает себе отчет в своих действиях, и герою пришлось отправляться на войну. По версии Гомера героя уговаривал отправиться под Трою царь Агамемнон, который ради этого прибыл на Итаку.

Под Трою Одиссей приходит с 12 кораблями. Когда корабли пристают к берегу, никто не хочет сходить. Очередное предсказание обещает, что первый, кто ступит на землю Трои, непременно погибнет. Первым оказаться никому не хочется, поэтому Одиссей спрыгивает с корабля, и люди идут за ним. Хитроумный герой совершает обманный маневр и бросает себе под ноги щит, так что получается, что первым на троянскую землю ступил все-таки не он, а тот, кто спрыгнул следом.

За время войны Одиссей успевает свести личные счеты, выставив предателем человека, который бросил под плуг его сына, тем самым вынудив героя идти на войну. Для победы необходим ряд условий, и Одиссей одно за другим выполняет их. Добывает лук , который остался у Филоктета, брошенного еще в начале войны на острове и озлобленного на остальных. На пару с Диомедом крадет из Трои изваяние богини Афины. Наконец, Одиссей подает идею со знаменитым Троянских конем, благодаря которому вместе с прочими воинами попадает за стены города.

После победы под Троей корабли поворачивают назад и начинаются скитания Одиссея по морю. Герой переживает множество злоключений, в ходе которых теряет корабли и команду, и возвращается на Итаку спустя 10 лет после отплытия от берегов Трои. На Итаке тем временем женихи осаждают Пенелопу, утверждая, что Одиссей давно погиб и надо бы вторично выйти замуж, выбрав кого-то из них. Герой, обращенный Афиной в старика, приходит в собственный дворец, где его не узнает никто, кроме старой няньки и пса.

Пенелопа предлагает женихам состязание за свою руку - натянуть лук Одиссея и пустить стрелу сквозь 12 колец. Женихи подвергают оскорблениям Одиссея в облике старика, но справиться с луком никто из них не может. Тогда сам Одиссей пускает стрелу, таким образом открыв себя, а затем вместе со своим подросшим сыном Телемахом устраивает кровавое побоище и убивает женихов.

На этом странствия героя, однако, не заканчиваются. Родичи убитых им женихов требуют суда. Одиссей по решению третейского судьи оказывается на 10 лет изгнан с Итаки, где царем остается сын героя Телемах. Кроме этого, на героя гневается бог , которого герой оскорбил, ослепив сына бога Полифема, циклопа-великана.

Чтобы умилостивить бога, Одиссей должен с веслом на плечах идти пешком через горы, чтобы найти землю, где люди никогда не слышали о море. Одиссей находит землю, где его весло принимают за лопату, и останавливается там. Посейдон прощает героя, после того как тот приносит жертвы, а сам Одиссей женится на местной царице.

Дальнейшая судьба героя в разных источниках описывается по-разному. Одиссей либо умер в чужих землях (в разных версиях - в Этолии, Этрурии, Аркадии и т.д.), не вернувшись домой, либо вернулся после истечения срока изгнания на Итаку, где по ошибке был убит собственным сыном, рожденным от колдуньи Цирцеи. Есть даже версия, по которой Одиссей был превращен в коня да так и умер в этом облике от старости.

Легенды

Наиболее знаменитые приключения героя случились на пути из Трои домой и описаны в поэме Гомера «Одиссея». Возвращаясь, корабли Одиссея причаливают то к одному, то к другому острову, населенному мифологическими существами, и каждый раз герой теряет часть людей. На острове лотофагов растут лотосы, дарующие забвение тем, кто их съест. На острове циклопов живет одноглазый великан-людоед Полифем, сын Посейдона. Герои пытаются найти приют на ночь в пещере Полифема, и тот съедает некоторых из людей Одиссея.

Герой и оставшиеся в живых спутники ослепляют Полифема, выколов заостренным колом единственный глаз гиганта, а затем спасаются при помощи овец. Слепой великан исследует овец на ощупь, прежде чем выпустить тех из пещеры, но не находит героев, вцепившихся в шерсть животных снизу, и так те выбираются из пещеры. Однако Одиссей называет великану свое настоящее имя и тот обращается с воплем о помощи к своему отцу Посейдону. С той поры Посейдон гневается на Одиссея, что не делает путь героя домой по морю проще.

Сбежав от Полифема, герои попадают на остров бога ветров Эола. Тот преподносит Одиссею мех, внутри которого скрыты ветры. Герой не должен развязывать этот мех, пока не увидит берегов родной Итаки. Одиссей с командой почти добирается до дома, но его люди, думая, что внутри меха скрыто сокровище, развязывают тот, пока герой спит, выпускают ветры на волю, и корабль относит далеко в море.

На острове колдуньи Цирцеи спутники Одиссея превращаются в животных, отведав угощения, а сам герой зачинает с колдуньей сына, который, по одной из версий, станет причиной его смерти. С Цирцеей герой проводит год, а затем отправляется дальше и минует остров сирен, которые очаровывают и губят моряков пением, а после проплывает между громадным водоворотом Харибдой и шестиглавым чудищем Сциллой, которое сжирает еще шестерых членов команды.

Постепенно Одиссей теряет всех спутников и на острове у нимфы Калипсо оказывается в одиночестве. Нимфа влюбляется в Одиссея, и герой проводит с нею 7 лет, потому что на острове нет ни одного корабля, чтобы уплыть. В конце концов нимфе является Гермес и велит отпустить героя. Одиссей наконец-то может построить плот и уплыть.

• Имя героя стало нарицательным. Слово «одиссея» означает долгое путешествие со многими препятствиями и приключениями и часто встречается в контекстах, далеких от древнегреческих реалий. Например, в названии фильма «Космическая одиссея 2001 года», снятом в 1968 году по мотивам рассказа Артура Кларка, или в названии приключенческого романа «Одиссея ».
• В литературе Нового времени часто можно встретить образ Одиссея - переработанный или взятый «как есть». В книге «Эрик» появляется персонаж по имени Виндриссей - иронически переосмысленная вариация на тему Одиссея. В 2000 году вышел двухтомный роман Генри Лайона Олди «Одиссей, сын Лаэрта», где повествование ведется от лица героя.

• Образ Одиссея проник и в кинематограф. В 2013 году вышел франко-итальянский сериал «Одиссей», где речь идет не о странствиях героя, но о семье, которая ждет его возвращения, об интригах и заговорах женихов, которые хотят захватить трон, и о событиях, которые происходят после того, как царь возвращается на остров. В 2008 году вышел приключенческий фильм Терри Ингрэма «Одиссей: Путешествие в подземный мир», где героя сыграл актер .
• Одиссей - один из персонажей компьютерной игры в жанре стратегии «Age of Mythology», выпущенной в 2002 году.

«ОДИССЕЯ» - греческая эпическая поэма, вместе с «Илиадой» приписывавшаяся Гомеру. Будучи законченной позже «Илиады», «О.» примыкает к более раннему эпосу, не составляя однако непосредственного продолжения «Илиады». Тема «Одиссеи» - странствия хитроумного Одиссея, царя Итаки, возвращавшегося из троянского похода; в отдельных упоминаниях проходят эпизоды саги, время которых приурочивалось к периоду между действием «Илиады» и действием «Одиссеи».

КОМПОЗИЦИЯ «О». построена на весьма архаическом материале. Сюжет о муже, возвращающемся после долгих странствий неузнанным на родину и попадающем на свадьбу жены, принадлежит к числу широко распространенных фольклорных сюжетов, равно как и сюжет «сына, отправляющегося на поиски отца». Почти все эпизоды странствий Одиссея имеют многочисленные сказочные параллели. Самая форма рассказа в первом лице, примененная для повествований о странствиях Одиссея, является традиционной в этом жанре и известна из египетской лит-ры начала 2-го тысячелетия.

Техника повествования в «О.» в общем близка к «Илиаде», но младший эпос отличается бо́льшим искусством в объединении разнообразного материала. Отдельные эпизоды имеют менее изолированный характер и складываются в целостные группы. По композиции «Одиссея» сложнее «Илиады».

Сюжет «Илиады» подан в линейной последовательности, в «Одиссее» эта последовательность сдвинута: повествование начинается со средины действия, а о предшествующих событиях слушатель узнает лишь позже, из рассказа самого Одиссея о его странствиях, т. е. одним из художественных средств является ретроспекция.

«Песенная» теория, объяснявшая возникновение больших поэм механическим «сшиванием» отдельных «песен», редко применялась поэтому к «О.»; гораздо большим распространением пользуется у исследователей гипотеза Кирхгофа, что «О.» является переработкой нескольких «малых эпосов» («Телемахия», «странствия», «возвращение Одиссея» и т. п.).

Недостатком этого построения является то, что оно разрывает на части сюжет «возвращения мужа», целостность которого засвидетельствована параллельными рассказами в фольклоре других народов, имеющими более примитивную форму, нежели «О.»; теоретически весьма правдоподобная гипотеза одной или нескольких «праодиссей», т. е. поэм, к-рые содержали в себе сюжет полностью и легли в основу канонической «О.», наталкивается на большие трудности при попытках восстановить ход действия какой-либо «праодиссеи».

Поэма открывается, после обычного обращения к Музе, краткой характеристикой ситуации: все участники троянского похода, избегшие гибели, благополучно вернулись уже домой, один Одиссей томится в разлуке с домашними, насильно удерживаемый нимфой Калипсо. Дальнейшие подробности вложены в уста богов, обсуждающих вопрос об Одиссее на своем совете: Одиссей находится на далеком острове Огигии, и прельстительница Калипсо желает его оставить при себе, надеясь, что он забудет о родной Итаке,

Но, напрасно желая Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий, Смерти единой он молит.

Боги не подают ему помощи из-за того, что на него разгневан Посейдон, сын которого, киклоп Полифем, был в свое время ослеплен Одиссеем. Покровительствующая Одиссею Афина предлагает послать к Калипсо вестника богов Гермеса с приказом отпустить Одиссея, а сама отправляется на Итаку, к сыну Одиссея Телемаху. На Итаке в это время женихи, сватающиеся к Пенелопе, ежедневно пируют в доме Одиссея и расточают его богатства. Афина побуждает Телемаха отправиться к вернувшимся из-под Трои Нестору и Менелаю разузнать об отце и подготовиться к отмщению женихам (кн. 1).

Вторая книга дает картину народного собрания итакийцев. Телемах приносит жалобу на женихов, но народ бессилен против знатной молодежи, которая требует, чтобы Пенелопа остановила на ком-либо свой выбор. Попутно встает образ «разумной» Пенелопы, при помощи хитростей затягивающей согласие на брак. С помощью Афины Телемах снаряжает корабль и тайно уезжает из Итаки в Пилос к Нестору (кн. 2). Нестор сообщает Телемаху о возвращении ахейцев из-под Трои и о гибели Агамемнона, Спасшись, благодаря чудесному вмешательству богини Левкофеи, от бури, поднятой Посейдоном, Одиссей выплывает на берег о. Схерии, где живет счастливый народ - феаки, мореплаватели, обладающие сказочными кораблями, быстрыми, «как легкие крылья иль мысли», не нуждающимися в руле и понимающими мысли своих корабельщиков. Встреча Одиссея на берегу с Навсикаей, дочерью феакийского царя Алминоя, пришедшей к морю стирать белье и играть в мяч с прислужницами, составляет содержание богатой идиллическими моментами 6-й книги. Алкиной, со своей женой Аретой, принимает странника в роскошном дворце (кн. 7) и устраивает в его честь игры и пир, где слепой певец Демодок поет о подвигах Одиссея и вызывает этим слезы на глазах гостя (кн. 8). Картина счастливой жизни феаков очень любопытна. Есть основания думать, что по исконному смыслу мифа феаки - корабельщики смерти, перевозчики в царство мертвых, но этот мифологический смысл в «Одиссее» уже забыт, и корабельщики смерти заменены сказочным «веслолюбивым» народом мореплавателей, ведущих мирный и пышный образ жизни, в котором, наряду с чертами быта торговых городов Ионии VIII - VII вв., можно усмотреть и воспоминания об эпохе могущества Крита.

Наконец, Одиссей открывает феакам свое имя и рассказывает о своих злосчастных приключениях по дороге из Трои. Рассказ Одиссея занимает 9 - 12-ю книги поэмы и содержит целый ряд фольклорных сюжетов, нередко встречающихся и в сказках Нового времени. Форма рассказа в первом лице также является традиционной для повествований о сказочных приключениях мореплавателей и известна нам из египетских памятников II тысячелетия до н. э. (так наз. «рассказ потерпевшего кораблекрушение»).

Первое приключение еще вполне реалистично: Одиссей со своими спутниками грабит город киконов (во Фракии), но затем буря в течение многих дней носит его корабли по волнам, и он попадает в отдаленные, чудесные страны. Сначала это - страна мирных лотофагов, «пожирателей лотоса», чудесного сладкого цветка; вкусив его, человек забывает о родине и навсегда остается собирателем лотоса.

Потом Одиссей попадает в землю киклопов (циклопов), одноглазых чудовищ, где великан-людоед Полифем пожирает в своей пещере нескольких спутников Одиссея. Одиссей спасается тем, что опаивает и ослепляет Полифема, а затем выходит из пещеры, вместе с прочими товарищами, повиснув под брюхом длинношерстых овец. Мести со стороны других киклопов Одиссей избегает, предусмотрительно назвав себя «Никто»: киклопы спрашивают Полифема, кто его обидел, но, получив ответ - «никто», отказываются от вмешательства; однако ослепление Полифема становится источником многочисленных злоключений Одиссея, так как отныне его преследует гнев Посидона, отца Полифема (кн. 9).

Для фольклора мореплавателей характерно сказание о живущем на плавучем острове боге ветров Эоле. Эол дружелюбно вручил Одиссею мех с завязанными в нем неблагоприятными ветрами, но уже недалеко от родных берегов спутники Одиссея развязали мех, и буря снова отбросила их в море. Затем они опять оказываются в стране великанов-людоедов, лестригонов, где «сближаются пути дня и ночи» (до греков доходили, очевидно, отдаленные слухи о коротких ночах северного лета); лестригоны уничтожили все корабли Одиссея, кроме одного, который затем пристал к острову волшебницы Кирки (Цирцеи).

Кирка, как типичная фольклорная ведьма, живет в темном лесу, в доме, из которого над лесом подымается дым; она превращает спутников Одиссея в свиней, но Одиссей с помощью чудесного растения, указанного ему Гермесом, преодолевает чары и в течение года наслаждается любовью Кирки (кн. 10). Затем, по указанию Кирки, он направляется в царство мертвых, для того чтобы вопросить душу знаменитого фиванского прорицателя Тиресия.

В контексте «Одиссеи» необходимость посещения царства мертвых совершенно не мотивирована, но этот элемент сказания содержит, невидимому, в обнаженной форме основной мифологический смысл всего сюжета о «странствиях» мужа и его возвращении (смерть и воскресение; ср. стр. 19). на Итаке и путешествие Телемаха, а с 5-й книги внимание концентрируется почти исключительно вокруг Одиссея: мотив неузнаваемости возвращающегося мужа использован, как мы видели, в той же функции, что и отсутствие героя в «Илиаде», а между тем слушатель не теряет Одиссея из виду, - и это также свидетельствует о совершенствовании искусства эпического повествования.

© Вступительная статья. Маркиш С. Наследники, 2018

© Примечания, словарь. Ошеров С. Наследники, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Путь к Гомеру

Во втором акте шекспировского «Гамлета» появляется бродячая труппа, и один из актеров, по просьбе принца, читает монолог, в котором троянский герой Эней рассказывает о взятии Трои и о жестокостях победителей. Когда рассказ доходит до страданий старой царицы Гекубы – у нее на глазах осатаневший от злобы Пирр, сын Ахиллеса, убил ее супруга Приама и надругался над его телом, – актер бледнеет и заливается слезами. И Гамлет произносит знаменитые, вошедшие в пословицу слова:

Что современному человеку Гекуба, что ему Ахиллес, Приам, Гектор и прочие герои Гомера; что ему их муки, радости, любовь и ненависть, приключения и битвы, отгремевшие и отгоревшие больше тридцати столетий назад? Что уводит его в древность, почему Троянская война и возвращение на родину многострадального и хитроумного Одиссея трогают нас если и не до слез, как шекспировского актера, то все же достаточно живо и сильно?

Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни, во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», – начало нашего пути к Гомеру, точнее – одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отражены подлинные события? И насколько верно (или насколько вольно) они отражены и к какому времени относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и ищем ответа в статьях и книгах о Гомере; а к нашим услугам – не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, целая литература, которая продолжает расти и сейчас. Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемою истиной – древние греки (во всяком случае, громадное их большинство) видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, естествоиспытателя, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда всё в «Илиаде» и «Одиссее» считали вымыслом, красивою сказкой, или грубоватою басней, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус». Потом пришла пора, когда Гомеровы «басни» одна за другою стали подкрепляться находками археологов: в 1870 г. немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей; в 1900 г. англичанин Артур Эванс начал уникальные по богатству находок раскопки на Крите – «стоградном» острове, неоднократно упоминаемом Гомером; в 1939 г. американец Блиджен и грек Курониотис разыскали и древний Пилос – столицу Нестора, «сладкогласного витии пилосского», неутомимого подателя мудрых советов в обеих поэмах…

Список «гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сего дня не закрыт – и едва ли закроется в близком будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Пилосе и в некоторых других местах южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведомыми письменами. Чтобы их прочитать, потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 г. тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек, погибший в автомобильной катастрофе три с половиной года спустя, не был ни историком Античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее, как писал о Вентрисе замечательный советский ученый С. Лурье, «ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об Античности со времен эпохи Возрождения». Его имя должно стоять рядом с именами Шлимана и Шампольона, разгадавшего тайну египетских иероглифов. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи», документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.

В начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове появились племена греков-ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшою крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по-видимому, два властителя. Властители-цари со своими приближенными жили в крепости, за могучими, циклопической кладки стенами, а у подножья стены возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н. э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго-восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью и общество, четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием греков и критян. Ученые называют ее критомикенской.

Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо-западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, – не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 г. до н. э. – в пересчете на нашу хронологию, – и работы археологов, копавших Гиссар-лыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.

Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, – такие же дикие, какими тысячу лет назад были их предшественники, ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, зарастали травою уцелевшие от разрушения царские дворцы, забывались искусства, ремесла, письменность. Забывалось и прошлое; цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания – в мифы, как говорили греки. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемою истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги (циклы) мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.

Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием (или, по крайней мере, одним из таких событий) оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетною основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность (а стало быть, и неизбежная противоречивость) изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.

Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со-творцами, со-авторами были певцы (по-гречески «аэды»). Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и бог весть кем и когда сочиненных, они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы-повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов было необходимым условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.

Большинство современных ученых считает, что Гомер жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и место их заняли декламаторы-рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей Античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII–XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».

Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм ничем не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VII века до н. э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни; немало, вероятно, и сокращений-купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искажениями. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко-культурной точки зрения.

«Илиада» повествует об одном эпизоде последнего, десятого, года Троянской войны – гневе Ахиллеса, самого могучего и храброго среди греческих героев, оскорбленного верховным предводителем ахейцев, микенским царем Агамемноном. Ахиллес отказывается участвовать в сражениях, троянцы начинают брать верх, гонят ахейцев до самого лагеря и едва не поджигают их корабли. Тогда Ахиллес разрешает вступить в битву своему любимому другу Патроклу. Патрокл погибает, и Ахиллес, отрекшись наконец от гнева, мстит за смерть друга, сразив Гектора, главного героя и защитника троянцев, сына их царя Приама. Все главное в сюжете поэмы – от мифов, от Троянского цикла. С тем же циклом связана и «Одиссея», рассказывающая о возвращении на родину после падения Трои другого греческого героя – царя острова Итаки Одиссея. Но здесь главное – не миф: оба основных сюжетных компонента «Одиссеи» – возвращение супруга к супруге после долгого отсутствия и удивительные приключения в дальних, заморских краях – восходят к сказке и народной новелле. Различие между обеими поэмами этим не ограничивается, оно заметно и в композиции, и в деталях повествования, и в деталях мироощущения. Уже сами древние не были уверены, принадлежат ли обе поэмы одному автору, немало сторонников такого взгляда и в новые времена. И все же более вероятным – хотя, строго говоря, точно таким же доказуемым – представляется обратное мнение: сходного между «Илиадой» и «Одиссеей» все же больше, чем отличного.

Несходство и прямые противоречия обнаруживаются не только между поэмами, но и внутри каждой из них. Они объясняются в первую очередь упомянутою выше многослойностью греческого эпоса: ведь в мире, который рисует Гомер, совмещены и соседствуют черты и приметы нескольких эпох – микенской, предгомеровской (дорийской), гомеровской в собственном смысле слова. И вот рядом с дорийским обрядом сожжения трупов – микенское захоронение в земле, рядом с микенским бронзовым оружием – дорийское железо, неведомое ахейцам, рядом с микенскими самодержцами – безвластные дорийские цари, цари лишь по имени, а по сути родовые старейшины… В прошлом веке эти противоречия привели науку к тому, что под сомнение было поставлено само существование Гомера. Высказывалась мысль, что гомеровские поэмы возникли спонтанно, то есть сами собой, что это результат коллективного творчества – вроде народной песни. Критики менее решительные признавали, что Гомер все-таки существовал, но отводили ему сравнительно скромную роль редактора, или, точнее, компилятора, который умело свел воедино небольшие по размеру поэмы, принадлежавшие разным авторам, или, может быть, народные. Третьи, напротив, признавали за Гомером авторские права на большую часть текста, но художественную цельность и совершенство «Илиады» и «Одиссеи» относили на счет какого-то редактора более поздней эпохи.

Ученые неутомимо вскрывали все новые противоречия (нередко они бывали плодом ученого воображения или ученой придирчивости) и готовы были платить любую цену, лишь бы от них избавиться. Цена, однако же, оказалась слишком высока: выдумкою, фикцией обернулся не только Гомер, но и достоинства «мнимых» его творений, разодранных на клочки беспощадными перьями аналитиков (так называют ниспровергателей «единого Гомера»). Это было явной нелепостью, и и течение последних пятидесяти лет верх взяла противоположная точка зрения – унитарная. Для унитариев неоспоримо художественное единство гомеровского наследия, ощущаемое непосредственно любым непредвзятым читателем. Их цель – подкрепить это ощущение с помощью особого «анализа изнутри», анализа тех правил и законов, которые, сколько можно судить, ставил себе сам поэт, тех приемов, из которых складывается поэзия Гомера, того мироощущения, которое лежит в ее основе. Итак, взглянем на Гомера глазами непредвзятого читателя.

Прежде всего нас озадачит и привлечет сходство, близость древнего к современному. Гомер сразу же захватывает и сразу из предмета изучения становится частью нашего «я», как становится всякий любимый поэт, мертвый или живой – безразлично, потому что основным для нас будет эмоциональный отзыв, эстетическое переживание.

Читая Гомера, убеждаешься, что многое в его взгляде на мир – не только вечная и непреходящая истина, но и прямой вызов всем последующим векам. Важнейшее, что отличает этот взгляд, – его широта, желание понять разные точки зрения, терпимость, как сказали бы сегодня. Автор героического эпоса греков не питает ненависти к троянцам, бесспорным виновникам несправедливой войны (ведь это их царевич Парис нанес обиду людям и оскорбил божеский закон, похитив Елену, супругу своего гостеприимца, спартанского царя Менелая); скажем более – он уважает их, он им сочувствует, потому что и у них нет иного выбора, как сражаться, защищая свой город, жен, детей и собственную жизнь, и потому, что они сражаются мужественно, хотя ахейцы и сильнее и многочисленнее. Они обречены; правда, сами они еще не знают этого, но Гомер-то знает исход войны и, великодушный победитель, сострадает будущим побежденным. И если, по словам самого поэта, «святая Троя» ненавистна богам «за вину Приамида Париса», то Гомер выше и благороднее богов-олимпийцев.

Широта взгляда вдохновляется добротою, человечностью. Едва ли случайно, что европейскую литературу открывает призыв к доброте и осуждение жестокости. Справедливость, которую обязаны блюсти люди и охранять боги, – во взаимной любви, кротости, приветливости, благодушии; беззаконие – в свирепстве, в бессердечии. Даже Ахиллесу, образцовому своему герою, не прощает Гомер «львиного свирепства», и поныне это не прописное проклятие прописному пороку, а живой опыт, за которым люди на протяжении своей истории платили так много и всякий раз сызнова. Человечность Гомера столь велика, что одерживает верх даже над неотъемлемыми признаками жанра: обычно героический эпос – это песнь войне как испытанию, обнаруживающему лучшие силы души, и Гомер в самом деле прославляет войну, но он уже и проклинает ее бедствия, ее безобразие, бесстыдное надругательство над человеческим достоинством. Первое, видимо, идет от примитивной морали варваров-дорийцев, второе – от новой морали законности и мира. Ей предстояло подчинить себе вселенную, и по сию пору нельзя еще сказать, чтобы эта задача была решена. Вот где Гомер встречается с Шекспиром, а мы – с тем и другим, вот что нам Гекуба! Мы отлично понимаем ужас старого Приама, заранее оплакивающего свою уродливую и бесславную гибель:

О, юноше славно,
Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, –
Все у него и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!
Если ж седую браду и седую главу человека,
Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, –
Участи более горестной нет человекам несчастным!

И нисколько не меньше, не хуже понятен нам яростный шекспировский протест против судьбы, позволившей этому совершиться:

Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,
О боги, отымите колесо, Разбейте обод, выломайте спицы
И ось его скатите с облаков
В кромешный ад!

Унижение человека несправедливостью, насилием – это позор и мука для каждого из людей; свой наглый вызов злодейство бросает всему миропорядку, и, стало быть, каждому из нас, и, стало быть, каждый в ответе за злодейство. Гомер это предчувствовал, Шекспир ясно понимал.

Но терпимость нигде ни разу не оборачивается терпимостью к злу, робостью перед ним, попыткою его оправдать. Твердость этической позиции, серьезная и строгая однозначность в отношении к жизни, столь характерная для Гомера (и для античной традиции в целом), обладает в наших глазах особою притягательною силой. «Незыблемость скалы ценностей», от Гомера до наших дней – неискоренимость добра и честности перед лицом злобы и предательства, вечность тяги к прекрасному вопреки соблазнам безобразного, «вечность» максим и заповедей, которые иным простакам кажутся родившимися только вчера или даже сегодня, – несет в себе радость и ободрение. И не нужно подозревать, будто такая однозначность оценок – следствие примитивного, первобытного самодовольства, которому непонятно, что такое сомнение; нет, под нею скрыта органическая уверенность в себе здорового интеллекта, здорового чувства, уверенность в своем праве (и в своей обязанности!) решать и судить.

Для здорового чувства и здорового интеллекта жизнь – великий дар и самое драгоценное достояние, несмотря на все ее бедствия, муки и тяжкие превратности, несмотря на то, что Зевс изрекает с высоты небес:

…Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!

Но бессмертному не понять смертных, и поэт не только благороднее, но и мудрее своих богов. Он приемлет действительность спокойно и здраво, он улавливает в ней ритм чередующихся радостей и горестей и видит в таком чередовании непреложный закон бытия, и решительно говорит бытию «да», а небытию – «нет».

Решительно, но небезоговорочно, потому что и в лицо смерти смотрит с таким же бесстрашием и спокойствием, как в лицо жизни. Неизбежность смерти не может и не должна отравить радость земного существования, а ее угроза – толкнуть на бесчестие. Одно из лучших и самых знаменитых мест в «Илиаде» – слова троянского героя Сарпедона, обращенные к другу перед битвою:

Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани,
Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,
Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,
Я и тебя бы не влек на опасности славного боя.
Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти
Нас окружают, и смертному их не минуть, не избегнуть.
Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!

Мироощущение Гомера – это высшее спокойствие и просветленность духа, который изведал и неистовый восторг, и неистовое отчаяние и поднялся выше обоих – над наивностью оптимизма и озлобленностью пессимизма.

Слова Сарпедона, призывающие друга в бой, читателя призывают задуматься, насколько свободен человек у Гомера – обладает ли он свободою выбора, свободою воли или скован «вышними силами» по рукам и ногам. Вопрос на редкость сложный, и ответы разноречивы, ибо разноречивы представления о богах и Судьбе, совместившиеся в греческом эпосе. Довольно часто люди действительно жалуются, что они не более чем игрушки в руках богов, и во всех своих бедах и ошибках винят злокозненных небожителей, но если это так, почему боги негодуют на неправду, чинимую людьми? Тогда это их, божеская, неправда, и гомеровская мораль лишается основания. Как ни толкуй эти жалобы (а их можно объяснять и психологически, например, попыткою оправдаться, переложить собственную вину на чужие плечи), сгладить противоречие очень трудно. Да это и ни к чему. Тем более что мы встретим достаточно мест, где человек принимает решение сознательно, здраво взвешивая все «за» и «против», без всякой помощи (или коварной подсказки) свыше, и потому обязан нести ответственность за свой поступок. Подобные человеку во всем, боги Гомера и тут выступают в чисто человеческих ролях: они подают советы – совершенно так же, как мудрый старец Нестор, они участвуют в схватках – совершенно как смертные герои, иногда даже с меньшею удачей, чем смертные, не брезгуют вмешательством и в мелочи земной жизни. Они способны помочь человеку или навредить ему, но решить его участь они не могут – ни один из них, даже Зевс.

Участь человека предопределена Судьбою, высшей в мире силою, которой подчиняются и сами боги. Они слуги Судьбы, исполнители ее решений; приблизить или отдалить назначенное Судьбою – вот все, на что они способны. Главное их преимущество перед людьми – знание, мудрость, предвидение будущего (так же как главная причина людской неправедности, греха – это невежество, духовная слепота, глупость), и они охотно пользуются этим преимуществом, чтобы заранее известить смертного, что «предначертано ему роком». А это очень важно, поскольку в рамках предначертанного, в рамках необходимости почти всегда остается место свободе. Судьба предлагает дилемму: поступишь так-то – уцелеешь, поступишь по-иному – умрешь (что и значит «судьбе вопреки низойти в обитель Аида»). Выбор есть акт свободной воли, но, коль скоро он сделан, в его последствиях ничего нельзя изменить. Гермес внушал Эгисту, чтобы тот не покушался на жизнь Агамемнона, когда царь возвратится из похода на Трою, и не вступал в брак с его супругой. Эгист остался глух к наставлению бога и, как предупреждал его Гермес, понес наказание от руки сына убитого.

Читая Гомера, убеждаешься, что бывают случаи, когда банальные, захватанные штампы, давно потерявшие смысл и выразительность, вдруг оживают. Он в самом деле «гений поэзии» и в самом деле «художник слова». Он рисует и лепит словом, созданное им зримо и осязаемо. Он обладает неповторимою даже среди собратьев по гениальности остротою глаза, и потому мир его видения – самые обыденные предметы в этом мире – резче, отчетливее, содержательнее, нежели то, что открывается любому иному взору. Это качество хотелось бы, вслед за Марксом, назвать детскостью, потому что лишь в ранние годы, лишь ребенку доступна такая зоркость. Но детскость Гомера – это еще и яркое солнце, которым пронизаны поэмы, и восхищение жизнью, во всяком ее обличии (отсюда общая приподнятость тона, эпическая величавость), и неиссякаемое любопытство к деталям (отсюда бесчисленные, но никогда не утомляющие подробности). Детскость проявляется наконец и в том, как относится художник к своему материалу.

Писатель нового времени, как правило, борется с материалом, он организует слово и стоящую за ним действительность – это именно процесс организации, претворение хаоса в космос, беспорядка в порядок. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем заметнее борьба, тем меньше старается художник скрыть ее от чужих глаз, а нередко и демонстративно выставляет сопротивление материала на всеобщий обзор. Античный писатель не знал этого сопротивления, у Гомера субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не-я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. То же ощущение, пожалуй, запечатлено в современной Гомеру пластике и вазописи, обычно именуемых архаическими. Глядя на «куросов» (изваяния юношей в полный рост), на их сдержанную, скованную мощь и блаженную улыбку, разглядывая вазы и глиняные статуэтки, каждая из которых вправе называться шедевром, думаешь о том, с какою свободой и беззаботностью, с каким мудрым забвением повседневных тягот и тревог, с каким детским доверием к будущему и уверенностью в нем воспринимал мир древний художник. Потому-то и улыбаются губы, потому так широко открыты глаза – с любопытством ко всему на свете, с достоинством и спокойствием, которые чудесным образом сочетаются с экспрессией, смелою выразительностью движений в вереницах людей и животных.

То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:

В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную
Он облачен; золотою прекрасной с двойными крючками
Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял…
…в изумленье та бляха
Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной
Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,
Тонкой и светлой, как яркое солнце: все женщины, видя
Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.

Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,
Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами
Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.

Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.

Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – не просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.

Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков остраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.

Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, –
Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

На сегодняшнем занятии мы познакомимся с поэмой Гомера «Одиссея», основным сюжетом которой являются странствия Одиссея, царя острова Итака, возвращавшегося домой после взятия греками Трои. «Сладостней нет ничего нам отчизны и родичей наших», - не уставал повторять Одиссей. Однако боги преследовали его, долгих десять лет скитался он по морям, пока не увидел берега своей Итаки.

Рассказал Одиссей, как, заблудившись на морских путях, пристал он к острову одноглазых великанов-циклопов. У самого моря греки увидели большую пещеру и вошли в неё. Вскоре появился вместе со стадом хозяин пещеры циклоп Полифем - сын самого владыки морей бога Посейдона (рис. 2).

Загнав стадо овец и коз в пещеру, Полифем завалил вход в неё обломком скалы. Неласково встретил он гостей.

Ужас объял греков. Тогда Одиссей развязал кожаный мех с вином и «отважно полную чашу протянул Полифему». Понравился напиток великану. Предложил он Одиссею назвать своё имя, обещая сделать ему подарок. Хитроумный Одиссей сказал:

«Я называюсь Никто; мне такое название дали

Мать и отец, и товарищи так все меня величают».

С злобной насмешкою мне отвечал людоед зверонравный:

«Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний

Съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок».

Тут повалился он навзничь совсем опьянелый.

Нашли греки в пещере огромный кол, раскалили его на костре и выбили людоеду его единственный глаз. Дико завыл Полифем…

Громкие вопли услышав, отвсюду сбежались циклопы:

«Кто же тебя, Полифем, здесь обманом иль силою губит?!»

Им отвечал он из тёмной пещеры отчаянно диким

Рёвом: «Никто!..» В сердцах закричали циклопы:

«Если никто, для чего же один так ревёшь ты?..»

Разошлись циклопы по своим пещерам. А утром связал Одиссей баранов по трое. Под каждым средним был привязан один из греков. Полифем отодвинул от входа огромный камень и, ощупывая баранов сверху, выпустил всё стадо. А вместе с ним и греков… Добравшись до корабля, вспенили они вёслами тёмные воды. Вот тут и закричал Одиссей циклопу: «Знай, людоед, что тебя ослепил Одиссей, властитель Итаки!» Услышав имя своего врага, взмолился Полифем Посейдону: «О, владыка морей! Отец мой! Пусть Одиссей никогда не увидит отчизны. Если же волей судьбы он достигнет Итаки, пусть возвратится один, на чужом корабле и несчастье найдёт в своём доме!» Стал с тех пор Посейдон преследовать Одиссея.

Рис. 2. Одиссей и Полифем ()

Однажды Одиссей проплывал мимо острова сирен. Это были злые чародейки, полуптицы-полуженщины. Своим сладкозвучным пением сирены заманивали мореходов и пожирали их. Весь остров белел костями погибших. Очень хотел Одиссей волшебное пение послушать и живым остаться. Он заклеил уши товарищей воском и попросил, чтобы его крепко привязали к мачте. Чудесно пели сирены. Забыл Одиссей обо всём: о своей каменистой Итаке, о жене Пенелопе и сыне Телемаке. Он попытался разорвать верёвки. Но с удвоенной силой нажали на вёсла его верные спутники. И лишь когда остров сирен скрылся из виду, они отвязали Одиссея от мачты (рис. 3).

Рис. 3. Встреча с сиренами ()

Вскоре Одиссей и его спутники вновь пережили смертельную опасность. «В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом», - рассказывал Одиссей царю Алкиною. Из скалистой пещеры по одну сторону пролива выползало ужасное чудовище - Сцилла. Это была громадная змея с шестью собачьими головами, каждая из которых имела острейшие в три ряда зубы. По другую сторону узкого пролива мореходов подстерегало не менее страшное чудовище - Харибда. Трижды в день она разверзала огромную пасть, поглощая чёрные воды, а затем извергала их обратно. Проходя между Сциллой и Харибдой, Одиссей и его спутники «в трепете очи свои на грозящую гибель вперяли».

Выслушав горестный рассказ Одиссея, царь Алкиной повелел снарядить корабль, чтобы доставить его на Итаку.

Сбылось проклятие циклопа: на чужом корабле, один, спустя десять лет после гибели Трои, возвратился Одиссей на родину. В доме его незваными гостями пировали знатные юноши Итаки. Они считали Одиссея погибшим, нагло распоряжались его добром, сватались к жене Пенелопе (рис. 4), глумились над сыном Телемаком, надеясь лишить его отцовского наследства.

Пенелопа не переставала верить, что Одиссей жив, и ждала его. Она придумала хитрость: обещала выбрать нового мужа, как только соткёт покров погребальный отцу Одиссея (был он стар и готовился к смерти). Днём она без устали ткала, а ночами распускала нитки. Обман продолжался три года, на четвёртый одна из служанок открыла женихам тайну хозяйки.

Рис. 4. Пенелопа ()

Не желая быть узнанным, переоделся Одиссей в заплатанную одежду и под видом нищего вошёл в свой дом. Буйные женихи пили и ели, принуждая Пенелопу выбрать себе нового мужа. Наконец, она объявила, что станет женой того, кто победит в стрельбе из лука, принадлежащего Одиссею. Сама же надеялась, что никто не сумеет даже согнуть могучий лук. Так и случилось. Попросил Одиссей разрешить ему натянуть лук. Решили женихи, что нищий бродяга лишился рассудка.

Взявши могучий свой лук, Одиссей, в испытаниях твёрдый,

Вмиг натянул тетиву, и сквозь кольца стрела пролетела…

Одиссей жестоко расправился с женихами: «В доме своем истребил он тут всех женихов многобуйных…». Родичи убитых устремились к дворцу Одиссея, призывая к мести. С великим трудом добился Одиссей примирения со знатью Итаки.

Список литературы

1. А.А. Вигасин, Г.И. Годер, И.С. Свенцицкая. История Древнего мира. 5 класс - М.: Просвещение, 2006.
2. Немировский А.И. Книга для чтения по истории древнего мира. - М.: Просвещение, 1991.

1. Lib.ru ()
2. Godsbay.ru ()

Домашнее задание

1. Почему в Одиссей в течение десяти лет после окончания Троянской войны не мог вернуться на родину?
2. Что означает крылатое выражение «между Сциллой и Харибдой»? В каких случаях мы можем употребить этот афоризм?
3. Опишите характер Одиссея. Какие поступки героя вам нравятся? Какие поступки вы осуждаете?