Статья Вениамина Смехова Новой газете. Воспоминания об Андрее, его ролях, его друзьях, любви.
УМЕР, КАК МОЛЬЕР
Андрей Миронов ушел из жизни через девять дней после Анатолия Папанова. В образе бессмертного Фигаро
1987 год, 17 августа, гастроли театра «Современник» - Хабаровск. Здесь 16 часов, в Москве 8 утра. Звоню Табакову из автомата. Прими, Олег, телефонограмму:
Дурачине по причине
очень давнего восторга,
мне не спится на границе
очень Дальнего Востока.
Дорогой мой Табаков,
будь здоров со всех боков!
Вместо веселого ответа - ужасное сообщение. Чем живет сегодня Москва: умер Андрей Миронов. В Риге, на гастролях, через девять дней после смерти Анатолия Папанова. Настоящее черное горе. Оно амортизируется дальностью расстояний, долго кажется бредом...
В «Известиях» было сказано, что Миронов умер на сцене - как Мольер. Страшно - на руках ближайшего друга - Шуры Ширвиндта. А Гриша Горин сопровождал движение машины в Москву, и население и милиция салютовали по всей тысяче километров пути.
Уже в предсмертном состоянии, в «скорой помощи», он произнес последний монолог Фигаро и умер, не оставшись у зрителя в долгу. Он ведь упал на сцене и не договорил монолога... Как Мольер.
Эстрадный артист Александр Менакер в день, когда родился его сын Андрей, произнес: «Пусть он будет подарком для всех женщин страны!» — и перенес дату появления на свет ребенка с седьмого на восьмое марта. Крестным Андрея Миронова стал легендарный Леонид Утесов, а карьера звезды ему, казалось, была уготована с детства.
Об удивительном обаянии Миронова слагали легенды. Женщины были без ума от одного только взгляда на его киногероев в фильмах: «Три плюс два», «Бриллиантовая рука», «Невероятные приключения итальянцев в России», «Достояние Республики», «Небесные ласточки», «12 стульев», «Обыкновенное чудо». Каждая роль — сумасшедший успех и слава. Говорят, Миронов мечтал сыграть у Андрея Тарковского и Никиты Михалкова, но предложения так и не получил. Впрочем, ему хватало и работы в родном Театре сатиры. Он и ушел из жизни как настоящий артист. Не доиграв роль, прямо на сцене. Это случилось 14 августа в Риге, где гастролировал театр. Миронов играл в спектакле «Женитьба Фигаро». В третьем акте ему стало плохо, и спектакль прервали. Два дня врачи сражались за жизнь знаменитого артиста, но в сознание Андрей Александрович так и не пришел…
Миронова любили многие женщины, но своей судьбой он называл Ларису Голубкину. Она прожила с Андреем Александровичем 13 счастливых лет и память о знаменитом муже хранит до сих пор.
- Лариса Ивановна, существует расхожая фраза о том, что время лечит. Вы излечились от любви к Миронову?
— (Долгий вздох.) Знаете, что я отвечу? Написано огромное количество воспоминаний об Андрее его жен, вдов и просто женщин. Но неужели вы думаете, что кто-то из нас может сказать истинную правду?! Ведь не скажут. И самое противное, что сочиняют о нем истории, фантазируют, придумывают то, чего и близко не было.
- И вы тоже?
— Сложно ответить. В каком-то смысле и я, наверное, в их числе. Понимаете, все наши отношения с Андрюшей преподносятся как сказка. Мол, были такой принц и принцесса. Потом он ушел из жизни, она хотела прыгнуть с пятнадцатого этажа — не удалось. И она тоскует по нему все 24 года. Но это же все неестественно и цинично. Конечно, страшно, что люди уходят из жизни… Помню, через месяц после того, как Андрюша умер, мне пришлось ехать с театром на гастроли. Отказаться не было никакой возможности, и как бы мне ни хотелось, я отправилась в дорогу. Театр тогда гастролировал в Сочи, где в совминовском санатории отдыхали мои друзья. Так получилось, что все свободное время я проводила у них. Ходила к самой известной в то время массажистке в Сочи.
- Она, конечно, сразу узнала знаменитую пациентку…
— Представьте себе, нет. Но мне это было на руку — не узнала, и слава Богу. Я приходила к ней каждый день, ложилась на кушетку и отмечала, что массажистка все время находилась в приподнятом настроении. Она радовалась, веселилась, излучала просто какую-то эйфорию. В конце концов я не выдержала и спросила, почему она так довольна. И тут она мне с улыбкой сообщает: «Да я недавно мужа похоронила!» И так счастлива при этом была. Оказывается, муж на протяжении нескольких лет рассказывал, что похоронит ее, и даже показывал где. Но судьба распорядилась иначе, и теперь радости женщины не было предела. Помню, это заставило тогда задуматься, как странно устраивается жизнь…
- Но вас-то, надеюсь, Миронов не пугал?
— У нас были совершенно иные отношения. Наша с Андрюшей жизнь протекала так же весело, как меня массировала та женщина из Сочи. Мы прожили вместе 13 лет. Вот уже 24 года, как я без Миронова. Почти в два раза больше, чем с ним прожила. За это время даже СССР превратился в… не знаю, во что. В общем, жизнь продолжается.
- Тем не менее замуж вы вновь так и не вышли.
— Меня всегда раздражала эта идиотская фраза: «Надо устраивать свою личную жизнь». Со времени смерти Андрюши я слышала ее от своих знакомых постоянно и просто возненавидела! Может, если бы я была вот той массажисткой и меня пугали на протяжении всей совместной жизни, я бы начала ее устраивать. Но мне этого не хотелось. Не скажу, что все 24 года тоскую о Миронове, это было бы неправдой. Но нового мужа я не искала. Просто время, которое прожила без него, дало мне возможность сейчас рассуждать об Андрее без показухи. Получается, только я знаю и хорошо помню, каким он был.
«BMW» для супруга «выбила» я»
- И каким же?
— Он не был доктором наук, профессором, академиком. Андрей был актером, а значит, не имел никаких особых привилегий. Я не могла себе позволить не работать, как это сделала бы, скажем, жена академика Королева. Кстати, моя мама не работала, но наша семья была вполне обеспечена. Мы же с Андреем трудились на равных. Правда, совершенно не для того, чтобы, как это говорят, «себя обустроить». Вещи бытовые нас не волновали. Может, потому что я долго жила с родителями, ни в чем особо не нуждаясь. Мой папа девять лет работал в Германии, как раз в то время, когда мне хотелось модно одеваться. Сказать, что родители меня избаловали до умопомрачения, нельзя, но и что такое дефицит, я не знала. И у Андрюши особых запросов не было. Он всегда жил неплохо, потому что его родители были весьма состоятельные люди. Но опять лишь в силу того, что неустанно работали на эстраде. И Мария Владимировна, и Александр Семенович имели очень неплохой вкус и знали меру, но из «ноздрей золото не перло». И Андрей был довольно сдержан в одежде.
- Тем не менее у него, одного из немногих в Москве, была иномарка.
— Это я ему «выбила» «BMW». Но это случилось уже в 1985 году, за два года до смерти Андрюши. Помню, он тогда лежал в больнице после тяжелой операции по удалению лимфоузлов. Я пришла его навестить, и вдруг он говорит: «Даже никто не может мне «Мерседес» подарить». Тогда я пошла к министру торговли СССР и стала его убеждать, что надо позволить Миронову купить «Мерседес». Надо ведь понимать, в годы СССР иметь дорогую иномарку было чуть ли не преступлением, если ты не имеешь соизволения «свыше». В магазине, как сейчас, тогда ничего не продавалось. С покупкой «Мерседеса» была у нас целая история, я долго ходила по разным инстанциям. В конце концов оказалось, что эту машину уже забрал какой-то военный адвокат, зато нам разрешили купить «BMW». Я была счастлива! Представьте, Андрея выписывают из больницы, а на улице его ждет новенькое авто. Помню, он радовался, как дитя! Приехал на ней в наш двор, созвал друзей, посадил всех в машину, давай возить. Андрей по-особому относился к машинам, холил, лелеял их. До этого он ездил на «Волге», были и «Жигули». Причем все машины покупал за собственные деньги, без помощи родителей.
- Миронов, наверное, как звезда советского театра и кино зарабатывал приличные деньги.
— Ну что вы! У меня и то была больше ставка, чем у Андрея, поскольку было еще и музыкальное образование. Я имела лишь филармоническую ставку, а он — актера драмы. Тогда, конечно, можно было и «халтурить» — ездить по концертам, но за это могли и посадить. Мы с Андреем этим не занимались. Помню, как-то ему предложили проехать с таким «туром», но он отказался. Сказал, что не хочет рисковать своей репутацией. Вся загадка Миронова в том, что он был обаятелен от природы и органичен невероятно. Самое интересное, не прикидывался и на полном серьезе любил свою профессию.
- Что же так долго он обаять вас не мог? Сколько лет «обхаживал»?
— Лет десять, наверное. Но почему же, обаял Андрюша меня сразу. Еще с той нашей первой встречи, когда я пришла на день рождения к своей подруге Наталье Фатеевой. Мне тогда было всего 22 года. Девчонка!
- И никаких романов до Миронова?
— Что вы! Мама чуть ли не за ручку водила меня до 25 лет. Папа был кадровый офицер, человек строгих правил. Он не хотел, чтобы я становилась актрисой. Поддержала меня мама, и отцу пришлось смириться. О романах с актерами и речи не было. Когда я встретила Андрюшу, не обратить внимание на него было просто невозможно. Но никакого постельного романа у нас долго не было. Да и не скажу, что мы влюбились друг в друга буквально с первых минут. Хотя, когда я училась на последнем курсе училища, Андрей первый раз сделал мне предложение. Приехал с корзиной цветов и тут же выпалил: «Выходи за меня замуж!» А я: «Не хочу!» Он просто обомлел: «Все хотят, а ты не хочешь!» Никто меня не понял, но я чувствовала, что не люблю Миронова. Да и он особого трепета ко мне тогда не испытывал.
«В канун дня рождения Андрюши мне всегда кажется, что он где-то рядом»
- Вы не жалели потом о «потерянных» годах?
— Нет. Значит, так должно было случиться. Мы разбежались, потом сошлись, вновь разошлись. Это были долгие отношения. Андрею надо было «побегать» на стороне, я это понимала. И хорошо, иначе он начал бы тягаться по теткам в семейной жизни. А так сидел при жене. Не потому, что постарел, просто кое-что понял в этой жизни. И я к тому времени, как мы стали жить вместе, уже была научена…
- Известно, что вас как родную приняла даже строгая нравом мать Миронова Мария Владимировна.
— Не понятно почему, но все наши родные, видевшие меня и Андрея вместе, сразу говорили, что мы созданы друг для друга. Наверное, так это и было, раз, пройдя через многие житейские испытания, мы все же остались вместе. Как-то Андрей мне сказал, что я очень похожа на его мать. В его устах это было высшей похвалой.
- Говорят, именно от мамы Миронов унаследовал буквально патологическую любовь к чистоте.
— Когда мы с Андреем начали жить вместе, сразу стало понятно, кто в доме главный. Ему для этого совершенно не пришлось как-то самоутверждаться. Андрей даже голос никогда не повысил на меня, разве что по пустякам. Да мы и не ругались с Мироновым. Такая ровная, семейная жизнь. Что касается чистоты, то в этом Андрюша был категоричен. Стол должен был быть сервирован по всем правилам всегда, не только по праздникам. Он ненавидел беспорядок, в доме должно быть идеально чисто. Андрей так привык, так было в доме его родителей. Он страшно не любил всякие перестановки. Если что-то появлялось из вещей без его ведома, начинал злиться.
- Известна история о том, как он пришел к вам в дом со своим креслом и лампой.
— Привез вещи на грузовике — зеленое кожаное кресло, старинную лампу и… импортный унитаз. Это был настоящий дефицит. Помню, следом за ним пришел Александр Менакер и сказал, что мы не уживемся, поскольку его сын тяжелый человек. Но я возразила: «Я его не звала, Андрей сам пришел. Поживем — разберемся… » С этого и началась наша семья…
- Случилось так, что у вас даже дни рождения с разницей лишь в один день.
— Да, у Андрюши 8 марта, а у меня — 9-го. Обычно мы их совмещали. О праздновании Международного женского дня, конечно, речь не шла. Обычно собирались у нас дома компанией 8 марта. Специально делали декорации, разыгрывали сценки, хохотали… После смерти Андрюши я практически ничего в доме не меняла. Так мне спокойнее. А в канун его дня рождения вообще кажется, что он где-то рядом. Со мной…
Татьяна Николаевна Егорова
Андрей Миронов и Я
Любовная драма жизни в 4-х частях
в главных ролях:
Андрей Миронов и Татьяна Егорова
Мнения, оценки и факты, изложенные в этой книге, целиком принадлежат автору и издательство не несет за них ответственности.
Мария Миронова:
– Таня, что это я у вас на карандаше? Почему вы все за мной записываете?
– Перлы, перлы записываю, чтобы не забыть, а то все улетучивается!
– А зачем вам это?
– Произведение буду писать.
– О жизни.
– А что вы там напишете?
– Правду!
– Тогда уж пишите обо всех!
Часть I. Перо Жар-птицы
РЕПЕТИЦИЯ ЛЮБВИ
«Егорова, Егорова… Татьяна Егорова… приготовьтесь – ваш выход… Татьяна Егорова… ваш выход… на сцену с Андреем Мироновым. Не опоздайте», – произнесла Судьба голосом помощника режиссера Елизаветы Абрамовны Забелиной по трансляции. Я не вздрогнула. Динамик висел наверху в углу гримерной. Посмотрела на него и загадочно улыбнулась. В последний раз оценив себя в зеркале, резко встала, вышла из гримерной и смело пошла по коридору в сторону сцены.
Это произошло на гастролях в Риге 5 июля 1966 года в спектакле «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Андрей Миронов играл Холдена Колфилда, а меня, неделю назад покинувшую стены Щукинского театрального училища, за два часа до начала действия – в театре случилось ЧП – ввел своей талантливой рукой режиссер Шатрин. В роль Салли Хейс.
Коридор, по которому я шла, был длинный и темный. Текст я знаю назубок, выгляжу прелестно, глаза блестят, и мне очень идет «американское» пальто с капюшоном, отороченным пышным белым песцом. И белые перчатки, и ноги, и каблуки…
Подошла тихо к кулисе и встала как вкопанная. На освещенной сцене – Холден-Андрей… совсем рядом.
– Алло, Салли Хейс, пожалуйста… Это ты, Салли? Как живешь? Ты не могла бы сейчас повидаться со мной? – умолял меня со сцены Холден Колфилд и Андрей Миронов. Именно меня, а не Салли Хейс. Салли была уже ни при чём.
За два часа до спектакля, на репетиции, мы впервые познакомились. Репетировали нашу сцену. Обстановка деловая – мой срочный ввод, обязательное знание текста, траектория роли, атмосфера, состояние, действие. Артисты, играющие в этом спектакле, репетировали год, а я должна была все усвоить за два часа. Режиссер Шатрин был неожиданно ласков и в мягкой и игривой манере ввинтил в меня суть моей роли. Как положено по сцене в спектакле, мы сидим на скамейке с Андреем – он уже в десятый раз проговаривает свой текст, я – свой.
– До начала спектакля – час. Думаю, все пройдет хорошо, – сказал Шатрин, давая понять, что репетиция окончена. Посмотрел на нас. Мы сидим и не двигаемся, прижавшись друг к другу.
– До вечера! – опять откуда-то донесся его голос. А мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся.
– Ну, пока… – сказал режиссер, уходя. Вдруг повернулся – мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся! Смотрим на него в четыре глаза. Он на нас в два и внезапно весь озарился улыбкой. По его лицу мы прочли все, что не осознали еще сами. Смутившись, встали, деловито поблагодарили друг друга, простились до вечера, до свидания на сцене. И разошлись.
Я все еще стою в кулисе. Внезапно на подмостках погас свет. Начались перестановки для следующей картины.
Через минуту мой первый выход на профессиональную сцену. Машинально плотнее натягиваю белые перчатки. В сознании – шлейф вдохновения после репетиции, нетерпение – скорей, скорей к нему, с которым знакома всего два часа, и как ёж под череп – мысль: почему мое первое свидание с ним, которое так перевернет всю нашу жизнь, должно состояться именно на сцене? На сцене театра оперы и балета в Риге? Почему?
– Иди! – громким шепотом опять сказала Судьба голосом Елизаветы Абрамовны Забелиной. И толкнула меня в спину.
Я как будто выпала из темного небытия в свет и наткнулась на одержимого американского мальчика в красной кепке с большим козырьком, с глазами цвета синьки. Холден бросился мне навстречу: «Салли, как хорошо, что ты пришла! Ты великолепна, Салли… Если б ты знала, как я ждал тебя!»
Он был так возбужден, что последнюю фразу повторил три раза, давая мне понять, что ждал не Салли Хейс, не актрису, исполняющую роль Салли, а меня, существо, которое ему вдруг стало близким и необходимым.
– Салли, Салли, я влюблен в тебя как ненормальный! – упорно повторял он, несколько раз до боли сжав мои руки. Это было уже совсем не по пьесе. Тут я должна была встать – он меня не отпускал.
– Салли, Салли, ты единственное, из-за чего я торчу здесь!
– Скажи, наконец, что ты хочешь?
– Вот какая у меня мысль… У меня есть немного денег. Будем жить где-нибудь у ручья… я сам буду рубить дрова. А потом когда-нибудь мы с тобой поженимся. И будет все как надо. Ты поедешь со мной? Ты поедешь?
«Куда угодно, закрыв глаза, за тридевять земель», – молнией пронеслось в моем сознании, а Салли Хейс ответила:
– Да как же можно, мы с тобой в сущности еще дети!
Это по пьесе, а в жизни мы были в самом расцвете. Ему было 25, а мне 22 года.
– Ты поедешь со мной? – умоляюще спросил Холден и уткнулся головой в мою грудь.
Через 21 год на этой же сцене за кулисами он будет умирать на моих руках, бормоча в бессознании: «Голова… голова…» И в последний раз закинув голову, голову, в которой беспощадно рвался сосуд, увидит мое лицо и два глаза, в которых мольба о любви, о спасении его, меня, нас всех. Увидит, запечатлеет и возьмет меня с собой. А здесь, на земле, останется совсем другая «Танечка». Она покинет театр, построит дом, станет жить у ручья и рубить дрова. Все как он просил.
Ах, Сэлинджер, Сэлинджер, как вы врезались в нашу жизнь!
Наше свидание в Централ-парке кончалось конфликтом.
– И вообще, катись ты знаешь куда… – чуть не плакал Холден.
– Ни один мальчик за всю мою жизнь так со мной не обращался. Оставь меня! – отчеканила я.
Конец сцены, мне надо уходить, а я стою как в сказочном саду с жар-птицей, осиянная волшебным ее светом. Очнулась от аплодисментов, как от пощечины. И так не хотелось покидать сцену и… Холдена. За кулисами артисты, реквизиторы, рабочие сцены поздравляли с первой ролью, с удачей, со «сногсшибательным» вводом в спектакль. Приближается финал. Холден на сцене кричит, как будто рыдает: «Я буду ждать тебя в парке у пруда, где плавают утки!» И еще больнее:
Если кто-то звал кого-то Сквозь густую рожь, И кого-то обнял кто- то, Что с него возьмешь, И какая нам забота, Если у межи Целовался с кем-то кто-то Вечером во ржи.
«Господи, это же мои любимые стихи, Бернс, – думаю я. – „Дженни вымокла до нитки…“
Конец спектакля. Аплодисменты. Занавес. Улыбаясь, обращаюсь ко всем артистам: если кто хочет,
Артисту было всего 46 лет, когда он ушел навсегда в образе бессмертного оптимиста Фигаро. И сам остался бессмертен. Неподражаем. Обожаем. Навечно любим. «Подарок женщинам» — так близкие шутливо называли Андрея Александровича, поскольку он родился точнехонько в Международный женский день. В этом марте Андрею Миронову могло бы исполниться 75 лет… В преддверии этой даты корреспондент «ТН» пообщалась с Александром Анатольевичем Ширвиндтом и Михаилом Михайловичем Державиным, составлявшими в свое время вместе с Мироновым бесподобное трио, точно охарактеризованное Валентином Гафтом: «Любимцы публики, кумиры, / Без выходных играют дней. / Три Мастера одной «Сатиры». / Одной и той же — так точней». Результатом беседы с двумя Мастерами стали, как и хотелось, спонтанные, хаотичные воспоминания-зарисовки, передающие флер их отношений в той навсегда исчезнувшей жизни.
Ширвиндт:
Это сейчас Миронов стал легендарным, великим, а тогда мы просто дружили. Он — Дрюсик, я — Маска. Такие прозвища… Я знал Андрюшку с детства, с его шестилетнего возраста, наши родители близко общались. Долгое время он был для меня мелюзгой, шелупонью.
Неудивительно: когда я, будучи уже человеком выпивающим, оканчивал школу, он учился в четвертом классе. Когда студентом-четверокурсником я выступал в шоу в Театре эстрады, Андрюшины родители — Александр Семенович Менакер и Мария Владимировна Миронова, — сидя в зрительном зале, говорили своему сыну-восьмикласснику: «Видишь, Шура уже артистом работает». А когда Андрей поступил в наше Театральное училище имени Щукина при Театре имени Вахтангова, я уже начал там преподавать и в качестве педагога делал ему дипломный водевиль «Спичка меж двух огней».
Державин: Да, в юности разрыв в возрасте казался очень внушительным. Я познакомился с Андрюшей, когда он, став студентом нашего училища, образовался у нас в компании. Казалось бы, младше меня на пять лет, но и я, и все мы относились к нему как к младшему брату. По устоявшейся традиции он помогал нам, старшекурсникам: таскал декорации к спектаклям, занавес открывал, в массовках участвовал… А вот ведь как вышло: годы спустя именно Андрей переманил нас в Театр сатиры, где мы служим до сих пор.
Слева — Лариса Голубкина, справа — Наталия Белоусова. На руках у Александра Анатольевича — Маша Голубкина (на даче у Ширвиндтов в Новом Иерусалиме, 1970-е)
Ширвиндт: После выхода на экраны картины «Бриллиантовая рука» мой сын купил открытку из серии «Актеры советского кино» с портретом Миронова, а потом попросил у него автограф. Тот не смог отказать отпрыску своего товарища и коллеги и написал на обороте: «Миша, твой папа тоже хороший артист. С уважением, Андрей Миронов». Таким образом Мишка завоевал безусловный авторитет среди соучеников. А я сделал правильный вывод по поводу своего места в профессии.
Если серьезно, отношение к труду у Андрея было совершенно гипертрофированное — просто запойный трудоголик. Жил по принципу, который сам и сформулировал: надо стараться все делать хорошо — плохо оно само получится. И если уж он брался за что-то… Например, невероятных усилий мне стоило затащить Миронова на радио. Но когда он все-таки соглашался, строго предупреждал: «Имей в виду — на четверть часа, не больше!» И потом на протяжении двух часов (!) записывал моноложек в юмористической программе — десятки разных вариантов предлагал. Эх,
как жаль, что это не сохранилось! Но покидал он студию все равно абсолютно недовольный результатом, так же гневно вскрикивая: «Вот к чему приводит дружба — к полуфабрикату!»
Державин: Правда, Андрюша крайне серьезно подходил к творчеству, хотя играл веселые, комичные роли. Говорил: «Отношение к актерской работе как к приятному времяпрепровождению может быть только по недоразумению». Каждый эпизод в кино, каждую сцену в театре, каждый номер на эстраде он репетировал тысячи раз, доводя до филигранности, до совершенства.
Долгие годы Андрей страдал от жестокого заболевания — фурункулеза. На теле образовывались жуткие фурункулы, которые мучили его болями, гноились, лопались. Приходилось то и дело менять рубашки, за один концерт он переодевался несколько раз… Водолазки с воротом, закрывающим шею, в которых все привыкли его видеть, — лишь маскировка заболевания. Андрей не мог допустить, чтобы зрители узнали о его проблеме. Допустим, на спектакле «Ревизор» всегда были овации, особенно в том месте, где Хлестаков падает со стола на руки Бобчинского и Добчинского (мы с Шурой). Каждый раз мы договаривались, с какой стороны ловить Андрея — как ему будет менее болезненно. Перед спектаклем он просил: «Сегодня давайте на правый бок упаду». Много раз мы предлагали отменить эту мизансцену, но он категорически отказывался: «Ни в коем случае, это же так эффектно!» Уникальный человек — мужественный, терпеливый, никогда не жаловался…
В спектакле «Ревизор». На заднем плане: Александр Ширвиндт и Михаил Державин в ролях Добчинского и Бобчинского
При этом он был очень остроумный. Помню премьеру «Вишневого сада», где я играл Епиходова. Она состоялась на Малой сцене Театра сатиры, а там нет кулис. Пьеса, как известно, заканчивается словами Фирса: «А человека-то забыли…» В нашем спектакле он, по замыслу Валентина Плучека, после этих слов умирает. Играл его Георгий Менглет. Дальше — поклоны. Первым кланяется Андрей Миронов, исполнявший роль Лопахина, за ним — мы. Не видя, умер уже Фирс или еще нет, Андрюша, выдержав небольшую паузу, стремительно выходит на поклон и… так же стремительно возвращается — со словами: «Рано вышел, Фирс еще агонизирует…»
В том же «Вишневом саде» в одной из сцен Лопахин говорит Епиходову: «Что у тебя сапоги так скрипят?» Но как сделать, чтобы они действительно заскрипели? Я купил детские резиновые игрушки, заложил их в брюки и нажимал, чтобы они пищали. Когда отыграли сцену, Андрюша обратился ко мне с пафосом: «Патологический неуспех!» Зрители не восприняли моей тонкой придумки и никак на нее не отреагировали.
На сцене Андрей был очень смешлив, и я не мог отказать себе в удовольствии «колоть» его. Ради этого то грим видоизменял (по секрету от него приклеивал себе усы или лысину, нос, уши оттопыривал, с костюмом какую-то хохму придумывал — разлетающиеся пуговицы, например), то реквизит забавный отыскивал. Миронов постоянно ждал от меня очередного розыгрыша, на сцене давился от хохота, а потом со смехом пенял мне: «Сволочь! Что ж ты творишь, паршивец?!»
Державин: на сцене Андрей был очень смешлив, и я не мог отказать себе в удовольствии «колоть» его. В спектакле «Трехгрошовая опера» (1980)
Ширвиндт:
Без импровизации на сцене существовать невозможно. Играя спектакль несколько лет подряд, сам себе становишься фонограммой. «Безумный день, или Женитьбу Фигаро» мы с Мироновым сыграли 450 раз! Чтобы хоть как-то оживить происходящее, вызвать непосредственные реакции, устраивали друг другу неожиданные провокации. Помню, Андрей произносит свой монолог — текст пулеметной
очередью от зубов отскакивает, — а я вдруг вставляю: «Это что за хамство?!» От неожиданности он вздрагивает, в глазах замирает вопрос: «Ты что?!», немыслимым усилием воли перебарывает желание рассмеяться, и… мы начинаем играть органично.
Вообще, вели мы себя, безусловно, не как солидные люди, отцы семейств. Вваливались к кому-нибудь домой гурьбой среди ночи, расходились под утро. Вместе нам всегда было очень хорошо и весело. Дурачились, пели, пили, часто не в меру. Изрядно выпив, включали наш гимн — музыку Нино Роты из фильма Феллини «8 1/2», брались за руки и вели по кругу хоровод — сначала в одну сторону, потом, по сигналу, в другую.
Ширвиндт: мы вели себя не как солидные люди. Вваливались к кому-нибудь домой, расходились под утро. С Ларисой Голубкиной в гостях у Веры Васильевой (начало 1970-х)
Однажды ночью у Андрюши возникло свежее предложение — дернуть в Шереметьево нашей большой компанией и устроить там пикник. Дернули. Даже сына моего маленького, Мишку, взяли — помогать разжигать костры. Практически на взлетной полосе пирушку организовали. Когда над головами пролетали самолеты, Марк Захаров, всегдашний участник всех наших затей, вскакивал и гнал их криком: «Кыш отсюда!» А Миронов носился по полю и руками делал знаки, приглашая приземлиться у наших костров. Жены нас за все эти выходки ненавидели…
Собирались после спектаклей часто, и заводилой, как правило, был Андрей. В антракте я звонил домой с предупреждением. Варианта было два: «Будь в напряжении!» (что означало: мы отправляемся к кому-то) или «Сервируй!» (то есть гости идут к нам).
Любили «пугануть» — неожиданнно нанести визит ничего не подозревающему человеку. Когда Андрюшка женился на Ларисе Голубкиной, по завершении свадебного пиршества молодожены поехали на дачу жениха в Красную Пахру. А наша компания — я с женой Татой, Марк Захаров и Гриша Горин с супругами — решила разнообразить их брачную ночь. Нагрянули с воплями, стали стучать в окна. Андрей, кстати, страшно обрадовался. И мы тут же устроили пикник.
Ширвиндт: мы часто собирались после спектаклей, и заводилой, как правило, был Андрей. Снимок сделан Наталией Белоусовой, женой Александра Анатольевича (начало 1980-х)
В другой раз решили «пугануть» Дрюсика в Ленинграде, где он снимался. Денег на дорогу не было, взяли у Татьяны Ивановны Пельтцер — у нее всегда водились. Более того, она вместе с нами поехала в Шереметьево. Компания собралась внушительная: Марк Захаров с женой Ниной, мы с Татой и Пельтцер. Прилетев в пункт назначения, мы направились в гостиницу, где жил Андрей. Но за время нашего перелета ему позвонила мама, Мария Владимировна, и лаконичным сообщением «Жди!» предупредила о нашей безумной затее. Видимо, ей кто-то донес. Когда мы
подъехали к «Астории», при входе нас встречал Андрей — в красной ливрее, с салфеткой на согнутой руке. На полном серьезе бесстрастно сказал: «Ваш столик — номер два». Дальше был ужин, потом ночная прогулка по Ленинграду с танцами и хоровым исполнением нашего «гимна», затем, по предложению Марка, — попытка взять Зимний дворец, к которому мы добирались в кузове грузовика, развозившего почту. Почему мы его в результате не взяли, уже не помню. Под утро пили кофе на Московском вокзале — из громадного бака с краниками и прикованной цепью кружкой. Андрюша нас провожал, и какой-то человек, проходя мимо, пропел: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…» Выглядели мы жалко…
Ширвиндт: вместе нам всегда было очень хорошо и весело. Дурачились, пели, пили… С Марком Захаровым на съемках фильма «Умеете ли вы жить?» (Харьков, 1970)
Во всех наших сумасшедших молодежных сборищах — где бы мы ни встречались — всегда присутствовала актерская составляющая, они сопровождались розыгрышами, капустниками. Особенно дни рождения Андрея. Однажды все пришли к нему с поздравлениями, а на столах — пусто, только бутылка водки и рюмки. Мы, конечно, выпили — в уверенности, что все яства припрятаны. Заглянули на балкон — пусто, в холодильник — тоже ничего. Все уголки в квартире облазили — нет никакой еды! «Андрей, — говорим, — ну хватит, что за ерунда!» А он в ответ: «Ну, выпили же, отметили день рождения, вот и спасибо!» Выходим, матерясь, на улицу, и в этот момент из автобуса, стоящего перед
подъездом, грянул марш «Прощание славянки». Андрей приглашает нас в автобус, где расположился духовой оркестр, и мы все едем в загородный ресторан на Москве-реке, где рассаживаемся за шикарным банкетным столом…
Державин: А как же весело мы снимались в фильме «Трое в лодке, не считая собаки»! Основные съемки — на реке Неман. Нас троих загружали в лодку и, чтобы не гонять туда-сюда, на весь день отправляли на середину речки. Между нами и съемочной группой, которая оставалась на берегу, курсировали дежурные водолазы. Мы обустраивались с комфортом: протаскивали с собой закусочку, выпивку и в перерывах потчевали себя. С берега иногда через мегафон доносился голос: «Что вы там делаете?!» Мы кричали в ответ: «Репетируем». Разумеется, выпивки не хватало, и мы посылали одного из водолазов, в котором были точно уверены: не настучит, не ляпнет сдуру, что, мол, ребята там пьют. Деньги, чтобы ненароком не промокли, мы, свернув в трубочку, прятали в… презервативы.
Державин: на съемках фильма «Трое в лодке, не считая собаки» мы обустраивались с комфортом: протаскивали с собой в лодку закусочку, выпивку и в перерывах потчевали себя (1979).
Ширвиндт: А зарубежные гастроли! Однажды театр был в Италии. По обыкновению, все мы практически без денег. Знакомые, из местных, повели нас с Андрюшкой на вещевой рынок. Приятель, когда-то учившийся во ВГИКе, подкинул нам деньжат. Мы попали в гигантское сооружение, напоминающее катакомбы, где в полумраке разглядывали товар — неисчислимое количество дешевого тряпья, бывшего в употреблении. Словом, комиссионка, по-нынешнему секонд-хенд. Я купил себе замшевую куртку. Был счастлив: осуществилась давняя, затаенная мечта… Когда дома с гордостью ее надел, на спине обнаружилась дырка от пули. Потом нам рассказали, что горы тех товаров собирали после разборок итальянских мафиозных группировок. И пришлось мне ходить много лет с простреленной спиной.
Поскольку к модным вещам я всегда относился философски-отвлеченно и собственного стиля в одежде не выработал, по сути, я всю жизнь ходил в обносках. На театральном языке это называется «костюмы из подбора» — сшитые для других исполнителей. В основном я был одет благодаря Андрюше Миронову — он не только отдавал мне свои вещи, вышедшие из моды, но и таскал меня к своему портному.
Однажды в Москву приехал , и переводчицей у него была Регина — тогдашняя жена Михаила Михайловича Козакова. Миронов хотел познакомиться со знаменитым артистом, и мы уговорили Регину затащить его к Андрюше. Собрались при свечах. Все принарядились по случаю торжественно — костюмы, галстуки… Почетный гость пришел в потертых джинсах, растянутой футболке и шлепанцах. Мы, ошарашенные, спрашиваем: «Как же так — мировая знаменитость, а одет как оборванец?» И он сказал: «Ребята, я желаю и вам достичь такого же уровня. Когда в Нью-Йорке я выхожу на улицу в таком виде, все считают, что раз Де Ниро так одевается, значит, это последний писк моды».
Державин: Андрея вполне можно было причислить к законодателям моды, он одевался элегантно, со вкусом.
Ширвиндт: Андрей жил по принципу: надо стараться все делать хорошо — плохо само получится. На гастролях в Одессе.
Ширвиндт:
Да, только на это нужны были деньги, а их всегда катастрофически не хватало. И Дрюсик частенько говорил со смехом: «Обидеть художника может каждый, а материально помочь — никто!» Периодически мы давали бесплатные, так называемые шефские концерты. Но хотелось же хоть что-то зарабатывать. Для этого существовали творческие вечера, а проще говоря, «халтуры», «левые» концерты. Договаривались примерно так. Звонят, допустим, из фармацевтического управления и просят выступить у них Восьмого марта. А мы в прошлом году на «женский день» уже были у них с «шефским». Прикрыв телефонную трубку, я шепотом пересказываю Миронову суть предложения. Андрюша машет руками: «Ни в коем случае!» Я вежливо формулирую отказ: «Видите ли, мы у вас уже выступали, так что не имеет смысла». — «Ну и что,
наши сотрудницы просят только вас». — «Извините, но поймите и нас, мы же, как артисты, должны новую программу подготовить…» — «Ну, пожалуйста, хоть что-нибудь, мы так надеялись…» Андрей кричит: «Не вздумай соглашаться! Прекрати разговор!» Я протягиваю трубку ему: «Скажи сам». Андрюша бодро вступает: «Уважаемые, отнеситесь с пониманием: мы замечательно выступили у вас в прошлом году, но теперь это уже невозможно. Не можем же мы выйти к зрителям просто с улыбкой…» Дальше зависает небольшая пауза, после чего Андрей хватает ручку и бросает в трубку: «Ясно, диктуйте адрес!» Мне поясняет: «Понимаешь, они с сожалением сообщили, что у них отложено на нас 500 рублей. Едем!..»
Державин: На самом деле Андрюша был человеком очень деликатным и ранимым. Проявления звездности — гонор, осознание собственной значимости — в нем отсутствовали напрочь. Просто он очень любил жизнь и жил на полную катушку. Когда его не стало, я точно понял: он спешил жить. Однажды Андрей сказал: «Надо особенно ценить мгновения счастья и радости — они делают людей добрыми». Он ценил. Потому и был добрым.
Ширвиндт: Я никогда не соглашусь со сталинским утверждением, что незаменимых людей нет. Это ложь. Есть те, кто не-за-ме-ним. Неповторим. Необходим. Не потому, что исчезли таланты. Молодежь талантливая есть. Но это ничего не меняет. Просто некоторые утраты компенсировать невозможно. Допустим, в «Женитьбе Фигаро» после Миронова никого не представишь…
Редакция выражает благодарность сотрудникам Театра сатиры Лиане Бединадзе и Марине Александровне Калининой за помощь в подготовке материала
«Если она вам понравится, покажите большой палец. Если не понравится, сидите себе спокойно», - напутствовал Миронов моего мужа, когда они садились в машину. Увидев хорошенькую Катю Градову, муж сразу показал большой палец Андрею», - рассказывает актриса Вера Васильева , много лет дружившая с Андреем Мироновым.
Актриса Вера Васильева служит в Театре сатиры уже 65 лет. Она помнит, как в 1962 году туда пришел выпускник театрального училища Андрей Миронов - жаждущий ролей, молодой, постоянно влюбляющийся…
Фото: Валерий ПлотниковНа глазах у Веры Кузьминичны Миронов взрослел, обретал славу, женился и разочаровывался. Актриса делится воспоминаниями об актере.
«Появление Андрея у нас в театре стало большим событием - правда, совсем не в том смысле, как теперь можно было бы подумать. Все говорили: «К нам пришел способный сын Мироновой и Менакера». Именно сын! В своем первом спектакле Андрей играл симпатично, не более того. Если бы тогда сказали, что этот актер станет легендой, никто б не поверил!
Андрюша очень быстро сблизился с моим мужем (актером Владимиром Ушаковым. - Прим. ред.) - их разместили в одной гримерке. Им друг с другом повезло, потому что оба были очень аккуратными.
А иному соседу Миронов мог и демонстративно выставить в коридор его грязные туфли, намекая, что их надо почистить… Его обычная вежливость куда-то исчезала, когда Андрей сталкивался с проявлениями беспорядка или безграмотности. Ему трудно было работать, например, с Нонной Мордюковой - он вечно поправлял ее речь, не мог снести неправильных ударений. И, думаю, имел на это право. Эрудиция Андрея потрясала. Кажется, он разбирался в джазовой музыке всего мира. Одним из первых узнавал о литературных новинках. Умел и любил элегантно одеваться. Слушал иностранное радио и в совершенстве знал английский. И еще его отличало то, что он был очень хорошо воспитан. В нашем таком «советском» окружении он выглядел единственным «западным» человеком. Этого всего не было ни у Володи, ни у меня.
Фото: Музей-квартира Андрея МироноваУ нас ведь родители очень простые люди. И Андрюша казался нам каким-то чудом. Мы смотрели на него с восхищением, хотя и были существенно старше его.
АНДРЕЙ МОГ ВЛЮБИТЬСЯ НА ОДИН ДЕНЬ
Помню, как я впервые увидела Андрея - он показался мне таким барчуком: ухоженный, очень чистенький, полноватый, совсем юный - его внешность тогда еще до конца не оформилась. Но обаятельный. И сразу видно - благополучный. Он был совсем другим, чем мы, чье детство пришлось на 20-е годы. Миронов имел смелость многого желать и был очень уверен в себе. Он ведь сразу стал получать роли и просто, вероятно, не задумывался о том, что их может и не быть. Например, Анатолий Папанов, ставший впоследствии партнером Миронова в кино, много лет ждал ролей.