Дво-ря-нин; сын штабс-ка-пи-та-на в от-став-ке. Окон-чил Санкт-Пе-тербургский университет (1861 год).

Де-бю-ти-ро-вал в 1859 году в жур-на-ле «для взрос-лых де-виц» «Рас-свет» ста-ть-я-ми «"Об-ло-мов". Ро-ман И.А. Гон-чаро-ва», «"Дво-рян-ское гнез-до". Ро-ман И.С. Тур-ге-не-ва», «"Три смер-ти". Рас-сказ графа Л.Н. Тол-сто-го», в ко-то-рых ак-цен-ти-ро-вал вос-пи-тательное зна-че-ние литературы.

На фор-ми-ро-ва-ние взгля-дов Писарева оп-ре-де-ляю-щее влия-ние ока-за-ли гу-ма-ни-стические идеи К.В. фон Гум-больд-та, ес-тественно-на-учный ма-те-риа-лизм Л. Бюх-не-ра, Я. Мо-ле-шот-та, К. Фог-та, тео-рия Ч. Дар-ви-на, по-зи-ти-визм О. Кон-та. Дви-жу-щей си-лой об-ще-ст-ва счи-тал раз-ви-тие ум-ст-вен-ных спо-соб-но-стей, ес-те-ственные нау-ки и про-мыш-лен-ность. В 1860 году по-зна-ко-мил-ся с Г.Е. Бла-го-свет-ло-вым, на-чал пе-ча-тать-ся в журнале «Рус-ское сло-во». Ма-ни-фе-стом ле-во-го ра-ди-ка-лиз-ма, бес-ком-про-мисс-ной то-таль-ной кри-ти-ки су-ще-ст-вую-щих ус-та-нов-ле-ний яви-лась ра-бо-та «Схо-ла-сти-ка XIX века» (1861 год), сде-лав-шая Писарева ро-до-на-чаль-ни-ком отечественного ни-ги-лиз-ма. Оди-на-ко-во скеп-ти-че-ски от-но-сил-ся к сла-вя-но-фи-лам и за-пад-ни-кам, вы-сту-пая про-тив тех и дру-гих (ста-тьи «Рус-ский Дон-Ки-хот», «Бед-ная рус-ская мысль», обе 1862 года). В литературно-кри-тических стать-ях «Пи-сем-ский, Тур-ге-нев и Гон-чаров. Жен-ские ти-пы» (1861 год), «Ба-за-ров» (1862 год) в ду-хе «ре-аль-ной кри-ти-ки» Н.А. Доб-ро-лю-бо-ва трак-то-вал литературные ха-рак-те-ры как со-ци-аль-ные и пси-хо-ло-гические ти-пы, при-хо-дя к обоб-ще-ни-ям, вы-хо-див-шим да-ле-ко за рам-ки ана-ли-за литературные про-из-ве-де-ния.

В ию-ле 1862 года аре-сто-ван за про-кла-мацию «О бро-шю-ре Ше-до-Фер-ро-ти» (опубликована в 1906 году), со-дер-жав-шую при-зы-вы к свер-же-нию ди-на-стии Ро-ма-но-вых, и при-го-во-рён к оди-ноч-но-му за-клю-че-нию в Пе-тро-пав-лов-ской кре-по-сти, где ему вско-ре бы-ло раз-ре-ше-но про-дол-жить литературные за-ня-тия (ос-во-бо-ж-дён в но-ябре 1866 года по ам-ни-стии).

В тюрь-ме на-пи-са-на бо́ль-шая часть со-чи-не-ний Писарева, в том числе по-ле-ми-че-ски на-прав-лен-ные про-тив журнала «Со-вре-мен-ник»; их от-ли-чительная чер-та - уг-луб-ле-ние эс-те-тического ни-ги-лиз-ма. В статье «Цве-ты не-вин-но-го юмо-ра» (1864 год) кри-ти-ко-вал М.Е. Сал-ты-ко-ва-Щед-ри-на за уме-рен-ность и ос-то-рож-ность, за «чис-то эс-те-тиче-скую точ-ку зре-ния» в наи-бо-лее ост-рых во-про-сах. В статье «Мо-ти-вы рус-ской дра-мы» (1864 год) об-ви-нил в эс-тет-ст-ве Доб-ро-лю-бо-ва, на-звав-ше-го ге-рои-ню пье-сы А.Н. Ост-ров-ско-го «Гро-за» Ка-те-ри-ну Ка-ба-но-ву «лу-чом све-та в тём-ном цар-ст-ве», и про-ти-во-пос-та-вил ей под-лин-но дея-тель-ные на-ту-ры: Ба-за-ро-ва (ро-ман «От-цы и де-ти» И.С. Тур-ге-не-ва) и ге-ро-ев ро-ма-на «Что де-лать?» Н.Г. Чер-ны-шев-ско-го - Ло-пу-хо-ва и Ве-ру Пав-лов-ну.

Основные по-ло-же-ния сво-ей эс-те-ти-ки - «тео-рии реа-лиз-ма», ба-зи-рую-щей-ся на прин-ци-пах ан-ти-эс-те-тиз-ма и ути-ли-та-риз-ма, Писарев пред-ста-вил в про-грамм-ной статье «Реа-ли-сты» (цен-зур-ное название - «Не-ре-шён-ный во-прос», 1864 год). Нис-про-вер-же-ние эс-те-тических ав-то-ри-те-тов Писарев про-дол-жил в стать-ях «Пуш-кин и Бе-лин-ский» (1865 год), где раз-вен-чал А.С. Пуш-ки-на и от-нёс его твор-че-ст-во к «чис-то-му ис-кус-ст-ву», и «Раз-ру-ше-ние эс-те-ти-ки» (на-пи-са-на в свя-зи с вы-хо-дом в 1865 году второго издания книги «Эс-те-ти-че-ские от-ноше-ния ис-кус-ст-ва к дей-ст-ви-тель-но-сти» Чер-ны-шев-ско-го), где про-ти-во-пос-та-вил жизнь ис-кус-ст-ву как ори-ги-нал - ко-пии, ко-то-рая не мо-жет быть вы-ше ори-ги-на-ла, и от-ри-цал са-му воз-мож-ность эс-те-ти-ки как са-мо-сто-ятельной нау-ки, по-сколь-ку она «рас-тво-ря-ет-ся в фи-зио-ло-гии и ги-гие-не». В статье «Мыс-ля-щий про-ле-та-ри-ат» (впер-вые под названием «Но-вый тип», 1865 год) вы-со-ко оце-нил ро-ман «Что де-лать?», ин-тер-пре-ти-ро-вав его как при-мер раз-ру-ше-ния ста-рой эс-те-ти-ки во имя но-вой, за-ра-жаю-щей чи-та-те-ля стрем-ле-ни-ем к пре-об-ра-зова-нию жиз-ни. Сре-ди ста-тей позд-не-го пе-рио-да: «Борь-ба за жизнь» (1867 год) - раз-бор ро-ма-на «Пре-сту-п-ле-ние и на-ка-за-ние» Ф.М. Дос-то-ев-ско-го; «Ста-рое бар-ст-во» (1868 год) - от-клик на ро-ман «Вой-на и мир» Л.Н. Тол-сто-го.

Стиль Писарева от-ли-ча-ют рез-кая по-ле-мич-ность то-на, иро-ния, склон-ность к па-ра-док-су, жи-вость и ост-ро-умие.

Ав-тор на-уч-но-по-пу-ляр-ных ста-тей [«Фи-зио-ло-ги-че-ские эс-ки-зы Мо-ле-шо-та», «Про-цесс жиз-ни», обе 1861 года; «Фи-зио-ло-ги-че-ские кар-ти-ны (по Бюх-не-ру)», 1862 год]; ста-тей по пе-да-го-ги-ке; пе-ре-во-дов (11-я песнь «Мес-сиа-ды» Ф.Г. Клоп-што-ка, «Ат-та Тролль» Г. Гей-не).

Тра-ги-че-ски по-гиб (уто-нул в Риж-ском заливе).

Сочинения:

Со-чи-не-ния. СПб., 1866-1869. Ч. 1-10;

Ли-те-ра-тур-ная кри-ти-ка. Л., 1981. Т. 1-3;

Избр. пе-да-го-ги-че-ские соч. М., 1984;

Избр. ста-тьи. М., 1989;

Полн. собр. соч. и пи-сем: В 12 т. М., 2000-2012-. Т. 1-11-.

ПИСАРЕВ Дмитрий Иванович родился в дворянской семье среднего до­статка - лите­ратурный критик и публицист.

Отец был отставным штабс-капитаном.

Мать, образованная и куль­турная женщина, целиком посвятила се­бя воспитанию сына, который с ранних лет поражал удивительной одаренностью.

В четыре года Дмитрий Иванович читал по-русски и по-французски, вскоре усвоил и немецкий язык.

Семилетним ребенком увлекся со­чинением романов. С детства отличался недюжинной начитанностью. О пытли­вости ума и духовных запросах, о слож­ности психологических переживаний под­ростка свидетельствуют дневники, кото­рые он вел.

Одиннадцати лет Писарев был отдан в одну из лучших столичных гимназий.

С 1856-1861 учится на историко-филологический факультете Петербургского университета. Университет дал ему глубокую подготовку в избранной им области знаний (Писарев одно время мечтал о научной карьере), однако, судя по напи­санной в 1863 статье «Наша университет­ская наука», он вскоре разочаровывается в своих учителях. Отрыв академической науки от потребностей реальной жизни, приверженность профессоров окостенелым догмам, уход в дебри абстрактной пре­мудрости - все это не могло удовлетво­рить Писарева, как и лучшую часть русского студенчества, испытавшего воздействие де­мократического движения в стране.

С 1859-1868 - занимался Дмитрий Иванович литературной деятельностью. Почти половину этого времени критик провел в заточении - одиночной камере «русской Бастилии», в Петропавловской крепости. Процесс его идейного формиро­вания отличался интенсивностью, был не­легким и сложным. Благонамеренный юно­ша, воспитанный в духе уважения к авто­ритетам, Писарев опубликовал в 1860 в студенческом сборнике работу о немецком фило­софе-идеалисте В. Гумбольдте. Выпускник университета, избравший темой диссерта­ции мистическое учение Аполлония Тианского, идеолога рабовладельческого об­щества в Римской империи эпохи ее раз­ложения, Писарев вскоре пережил серьезный духовный кризис. Об истоках этого кризиса, приведшего молодого критика к ре­шительному отказу от привитых ему сре­дой и воспитанием представлений о смысле и перспективах общественного бытия, мож­но отчасти уже судить по характеру и направлению первых его печатных лите­ратурно-критических выступлений.

С начала 1859, находясь еще на университетской скамье, Дмитрий Иванович стал регулярно сотрудничать с журналом «Рассвет», направление которого он сам впоследствии определил как «слад­кое, но приличное». Это было типичное для того времени, одно из многочисленных недолговечных педагогических изданий - «журнал наук, искусств и литературы для взрослых девиц». Однако в своих рецензиях и статьях, кратких обзорах и библио­графических аннотациях на страницах этого издания, рассчитанных на опреде­ленного читателя и ограниченных конкрет­ной целевой установкой, Писарев сумел выска­заться по ряду важных вопросов, эстетических, историко-литературных, педагоги­ческих. Отличное знание современной ли­тературы и умение подчинить анализ ху­дожественных произведений задачам идей­но-эстетического воспитания молодежи критик обнаруживает в статьях, посвящен­ных «Обломову», «Дворянскому гнезду», рассказу Л. Толстого «Три смерти».

О по­следовательном демократизме, материали­стических убеждениях юного Писарева говорить еще рано, однако разбор этих произведе­ний свидетельствовал о симпатиях кри­тика к литературе реалистической, про­никнутой народностью, утверждающей прогрессивные идеалы. Дмитрий Иванович дает тонкие характеристики художественной манеры Гончарова , Тургенева , Толстого, убедительно вскрывает своеобразие таланта каждого из трех больших мастеров. Он чут­ко улавливает связь типических образов с объективной русской действительностью. И хотя его позиции еще недостает поли­тической определенности, а самое пони­мание действительности подчас отличает­ся расплывчатостью, можно отметить, что он испытывал несомненное воздействие идей Белинского - это сказалось, прежде всего, в пристальном внимании к тради­циям гоголевского направления.

Работа в «Рассвете» сыграла положительную роль в выборе Писаревым своего жизненного пути, в определении интересов. «Один год жур­нальной работы, - писал он по этому поводу, - принес больше пользы моему умственному развитию, чем два года уси­ленных занятий в университете и в биб­лиотеке». Напряженные поиски руководя­щей идеи, тоска по целостному миросозер­цанию, острое неприятие рутинного мыш­ления, оправдывающего мерзости окружаю­щего мира, сознание необходимости само­определения в предгрозовой атмосфере начала 60-х гг. по одну из сторон не­зримых баррикад - все это, вместе взятое, обусловило напряженность духовного кризиса.

Весной 1861 наступает самый яркий и плодотворный этап в деятельности Писарева Д.И. Он становится ведущим сотрудником журнала «Русское слово». Благодаря Писареву это изда­ние выходит на передний край борьбы против сил реакции. При наличии оттен­ков во взглядах, отличавших «Русское слово» от «Современника» и подчас служивших поводом для полемики внутри революционно-демократического лагеря, главным образом по вопросам тактики, журнал, которому Писарев отдал пять лет жизни, занял в истории русской общественной мысли место на левом фланге. Не случайно крамольное «Русское слово» подвергалось цензурным гонениям.

В июне 1862 «Русское слово» вместе с «Современником» было приоста­новлено.

А в 1866, после покушения Д. Ка­ракозова на царя, вовсе закрыто по распо­ряжению правительства. Общественно - политическая репутация журнала, его направление и позиция, прежде всего, свя­заны «Русское слово» с именем Писарева, ставшего «властителем дум» молодых шестидесятников.

В июне 1862 Дмитрий Иванович был арестован и в те­чение почти четырех с половиной лет содержался в Петропавловской крепости. Непосредственной причиной ареста яви­лась его статья-прокламация против бро­шюры заграничного агента царского пра­вительства барона Фиркса. Продажный писака, действовавший под псевдонимом Шедо-Ферроти, пытался опорочить Герцена . Брошюра Шедо-Ферроти, инспирирован­ная реакционными кругами, содержала мерзкие инсинуации по отношению изда­теля «Колокола». Писарев не только защищал от мракобесов имя революционера. Его статья-прокламация содержала прямой призыв к немедленному низвержению самодержавия.

В эпоху революционного подъема 60-х гг. Писарев предсказывал: «Дина­стия Романовых и петербургская бюрокра­тия должны погибнуть... То, что мертво и гнило, должно само собою свалиться в могилу; нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы». В крепости он содер­жался как опасный политический преступ­ник.

Только в июне 1863 ему было разре­шено заниматься литературным трудом.

Находясь в заточении, критик написал 24 статьи, которые в 1864-65 появлялись почти в каждой очередной книжке «Рус­ского слова». В этих статьях с наиболь­шей полнотой ему удалось вы­разить свое идейно-политическое кредо, обосновать свое эстетическое учение. Вы­ступления Писарева- критика и публициста - отличались боевым, наступательным ду­хом, острой полемичностью.

Большую роль в формировании воззре­ний Писарева на русскую действительность и перспективы общественного развития, на понимание роли искусства и литературы в жизни народа оказал Н. Г. Чернышев­ский. Правда, Дмитрий Иванович не все усвоил и не все принял в программе Чернышевского, оспаривал он и отдельные положения, вы­двинутые в трудах Белинского, Герцена, Добролюбова. Однако в решении основных вопросов философии и социологии, равно как и в своей эстетической теории, критик «Русского слова» выступал в ка­честве их ученика и соратника.

Поворот Писарева в сторону демократизма, «к последовательному реализму и к стро­жайшей утилитарности», как он сам писал об этом в статье «Промахи незрелой мыс­ли», утверждение критика на материали­стических позициях и в этой связи возросший интерес к успехам естествознания произошли уже в первый период его со­трудничества в «Русском слове» (весна 1861 - лето 1862). Так, одна из первых крупных работ Писарева в «Русском слове», статья «Идеализм Платона» , отнюдь не носила отвлеченного академического ха­рактера. Ею критик активно вмешивался в умственную жизнь своей эпохи, наносил удар по догматическому мышлению, рутинным представлениям, «болезненным галлюцинациям» доктринеров-идеалистов, вскрывал реакционный смысл проповеди аскетизма, оправдывавшей подавление личности.

В полемической статье «Схола­стика XIX века» (1861) он встает на за­щиту Чернышевского, его материалисти­ческих философских воззрений, подвергав­шихся нападкам со стороны откровенных реакционеров и их либеральных союзни­ков. «Ни одна философия в мире не при­вьется к русскому уму так прочно и так легко, как современный, здоровый и свежий материализм», - утверждает Писарев. В отличие от мертвящих, отуманивающих умы идеалистических теорий, боящихся соприкосновения с реальной действитель­ностью, материалистический взгляд основывается на фактах и доказательствах. Материализм для него - боевое оружие, острием своим направленное против уста­ревших форм жизни, против апологетов прогнившего старого порядка. Верная в своих исходных положениях (утвержде­ние идеи развития, закономерности борь­бы нового со старым, признание первич­ности объективной реальности), философ­ская проповедь Писарева, как и весь домарксовый материализм, отличалась и явно слабыми, ошибочными сторонами. Дмитрий Иванович испы­тал определенное воздействие вульгарных материалистов (Фохт, Бюхнер, Молешотт), допускал упрощенные формулировки, ме­ханически толковал иные явления при­роды и общества, недооценивал фактор объективности познания. Но рассматри­ваемые в широкой исторической перспек­тиве, выступления Писарева сыграли весьма положительную роль в низвержении лож­ных авторитетов, всякого рода «призра­ков», идейной «рухляди», в расчистке плацдарма для развития в России есте­ственнонаучных знаний и трезвого взгля­да на живые потребности общественного бытия. Блестящий расцвет точных наук, наук о природе в России, давшей человечеству таких гигантов, как Сеченов, Бут­леров, Мечников, Пирогов, Тимирязев, Менделеев, берет свое начало в 60-х гг. и, по признанию самих естествоиспыта­телей, непосредственно связан с матери­алистической традицией, которая идет от Чернышевского, Герцена и Писарева. Ста­тьи последнего содействовали проникновению глубокого интереса к естествозна­нию в широкие круги общества.

Как литературный критик Дмитрий Иванович Писарев видел не­пременное условие развития литературы в укреплении ее связей с жизнью народа, с его коренными интересами. Статьи

«Стоя­чая вода» ,

«Писемский, Тургенев и Гонча­ров» ,

«Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова» (1861) логикой анализа художественных образов направлены против господствовавших в России социальных отношений, против уродств «темного царства». В них подвергаются резкому осуждению люди, не спо­собные к действию, герои фразы, прекрас­нодушные мечтатели. В названных стать­ях содержится недвусмысленный призыв к делу, к изменению условий жизни. Од­нако, в отличие от Чернышевского и Доб­ролюбова, Писарев недооценивал значение рево­люционной ситуации, не признавал доста­точно реальными перспективы крестьян­ской революции в России. Поэтому его положительная программа выдвигала в ка­честве первоочередной задачу просвещения, воспитания нового поколения демократической интеллигенции, которое во всеоружии знания призвано нести в народ разумные идеи преобразования общества, сознание несправедливости и нетерпимо­сти существующего миропорядка.

Незрелость Дмитрия Ивановича как революционного де­мократа обнаруживается в эти годы и в его конкретных оценках идейно-образ­ного содержания ряда значительных ли­тературных произведений. Добролюбов («Когда же придет настоящий день?»), говоря о романе Тургенева «Накануне», предсказывал скорое рождение в России русских Инсаровых. Писарев же, наоборот, не соглашался признать реально суще­ствующими условия для изображения по­ложительного героя-деятеля. По его мне­нию, Тургенев «соорудил ходульную фигуру». Инсаров «не представляет в себе ни­чего целостно-человеческого и решитель­но ничего симпатичного». «Кто в России сходил с дороги чистого отрицания, тот падал», - пишет критик по поводу по­пытки Тургенева создать положительный образ. При этом Дмитрий Иванович ссылается на печаль­ный опыт Гоголя, который «тоже затоско­вал по положительным деятелям, да и свернул на «Переписку с друзьями». Не менее симптоматичными были расхожде­ния Писарева с Добролюбовым в понимании природы и общественно-политического зна­чения образов «лишних людей» в русской литературе. Вместе с тем надо отметить, что эволюция Писарева, укрепление его револю­ционно-демократических воззрений в ус­ловиях обострявшейся классовой борьбы проходили исключительно интенсивно. Не­задолго до ареста он переходит в прямую атаку против реакционно-охранительной журналистики: в статье «Московские мыс­лители» он разоблачает программу катковского «Русского вестника», в статье «Русский Дон-Кихот» он зло высмеивает учение славянофилов, которое реакция пыталась гальванизировать в противовес революционно-демократической идеоло­гии.

В 1862 появляется статья «Базаров» - одно из самых значительных литератур­но-критических выступлений Писарева, своего рода гимн человеку дела.

Критик призывает передовую русскую молодежь до конца отрешиться от благодушия и иллюзий по поводу реформист­ских акций правительства. Ссылаясь на героя «Отцов и детей», Писарев говорит о не­обходимости целеустремленно готовиться взять в свои собственные руки дело реши­тельного преобразования мира. «Из Ба­заровых, при известных обстоятельствах, вырабатываются великие исторические де­ятели; такие люди долго остаются моло­дыми, сильными и годными на всякую работу; они не вдаются в односторонность, не привязываются к теории, не прира­стают к специальным занятиям; они всег­да готовы променять одну сферу деятель­ности на другую, более широкую и более занимательную; они всегда готовы выйти из ученого кабинета и лаборатории...».

В конце 1864, в статье «Реалисты» Писарев развернет и углу­бит многие положения, содержащиеся в статье о Базарове. В условиях спада революционной волны и общего кри­зиса идей утопического социализма, ос­мысляя причины неудачи народно-освободительного движения, он выдвигает но­вую тактическую линию. Не видя еще революционного класса, способного прак­тически, одним ударом решить задачу, он предлагает настойчивой, кропотливой про­пагандой демократических идей, «химическим путем», неуклонно готовить обще­ственное сознание к коренным переменам. В первую очередь Дмитрий Иванович рассчитывает на демократическую, разночинную молодежь. «Мыслящему пролетариату», близкому к на­роду, предстоит, овладев действительными знаниями, найти реальные пути для син­теза знания и труда. Писаревская теория реализма дала повод для обвинения кри­тика в отказе от революционно-демократи­ческих идеалов. О его переходе с позиций радикальных на позиции реформизма пи­сали и некоторые современные исследо­ватели. На деле же у Дмитрия Ивановича речь шла о поис­ках новой тактики для достижения тех же конечных целей, поисках, продикто­ванных искренним демократизмом, непод­дельной заботой о благе народа. Неве­рие в реальность «механического пути», то есть революционного переворота, объяс­няется конкретными русскими условиями середины 60-х гг. Писарев и ранее ставил под сомнение готовность крестьянских масс к немедленному революционному дейст­вию. Однако в принципе он никогда не от­казывался от мысли о решающей в конеч­ном итоге роли масс в историческом процессе. Это подтверждается многими его работами, написанными до и после «Реалистов». В частности, определяющему значению трудящихся масс в истории, созидательному труду как основе челове­ческой цивилизации посвящены «Очерки из истории труда» (1863). Ими фактически и начинался новый этап в деятельности критика «Русского слова» после годич­ного вынужденного перерыва.

В 1863-65, кроме

«Нашей университет­ской науки» ,

«Очерков истории труда» ,

«Реалистов» и других сочинений, ставивших вопрос о необходимости коренного преобразования общественной жизни, содер­жащих глубокий анализ явлений современного естествознания (в том числе изло­жение учения Дарвина о происхождении видов - статья «Прогресс в мире живот­ных и растений» ), Писарев создал серию собственно литературно-критических работ. Большое внимание он уделяет теоретическим проблемам искусствознания. В пя­той книге «Русского слова» за 1865 по­явилась статья «Разрушение эстетики» - наиболее полное изложение взглядов Писарев на значение искусства в жизни общества. Эстетическая его теория столь же сложна и противоречива, как его теория реализма в целом. Полемически заостренная против реакционной проповеди «искусства для искусства», она дает материалистический ответ на основной вопрос об отношении искусства к действительности.

Важней­шими критериями оценки произведений искусства для Дмитрия Ивановича является глубина и пол­нота отражения жизни общества, служение интересам народа, пропаганда просвети­тельских идей, борьба с косностью и за­стоем. Однако, утверждая общественную полезность подлинно реалистического ис­кусства и примат действительности над художественным творчеством, Писарев вместе с тем допускал вульгаризацию диалектико-материалистических представлений о природе эстетического освоения действи­тельности. С позиций «последовательного, строжайшего утилитаризма» он склонен был рассматривать искусство лишь как одну из форм популяризации полезных истин. Игнорируя сложную специфику ис­кусства, объективные его закономерности, Писарев как теоретик готов был признать художественную деятельность недопустимой тратой общественной энергии. Однако нельзя упрощать позиции Писарева, «разрушителя эстетики». Одностороннее толкование осно­вополагающих положений Чернышевского, изложенных последним в «Эстетиче­ских отношениях искусства к действи­тельности», неизбежно приводило Писарева к отрицанию эстетики как науки, а также объективно самостоятельного значения прекрасного. Но в конкретных суждениях критика, при всей их противоречивости и подчас непоследовательности, преодо­левалась односторонняя крайность теоре­тических установок. В особенности это относится к оценкам художественных про­изведений. С большим мастерством Дмитрий Иванович определял объективное общественное зна­чение отдельных произведений и творчества писателей в целом. Он постоянно подчеркивал ответственность литературы перед своей эпохой. Противник поверхно­стной тенденциозности, он требовал от художника глубокого знания потребнос­тей жизни и органического восприятия, усвоения передовых идей времени. Луч­шие его литературно-критические статьи надолго останутся образцами умелого со­четания анализа идей и образов произве­дения, художественной специфики с широкой публицистической постановкой фи­лософских, социальных и политических проблем. В работах «Реалисты» ,

«Роман кисейной девушки» ,

«Подрастающая гу­манность» ,

в статье «Мыслящий пролета­риат» и других, на материале «Что делать?» Чернышевского, повестей Помяловского и Слепцова, всей демократической литературы 60-х гг. Писарев ставил вопрос о поло­жительном герое, о новом человеке, бор­це за лучшее будущее народа. В выступ­лениях, посвященных творчеству Тур­генева, Толстого, Достоевского, он не только определяет направление таланта каждого из великих писателей-реалистов, но и поднимается до широких обобщений относительно перспектив историко-лите­ратурного развития.

В ожесточенной борьбе против реакцион­ной и либеральной критики, в полемической запальчивости Писарев подчас становился на позиции антиисторизма. Так, например, случилось в статьях, объединенных под общим названием «Пушкин и Белинский» (1865). Здесь с наибольшей очевидностью проявились слабые стороны методологии Писарева-критика.

В споре о пушкинском и гого­левском направлениях в русской литера­туре он не удержался на высоте, достигну­той революционно-демократической кри­тикой. Белинский , Чернышевский , Доб­ролюбов не противопоставляли Гоголя Пушкину и не отдавали Пушкина эстет­ской критике как представителя якобы «чистой поэзии». Писарев же, опираясь на па­радоксальную систему доказательств, отка­зывался от конкретно-исторического рас­смотрения наследия великого поэта. Озабо­ченный тем, что реакционеры именем Пуш­кина, его авторитетом пытались прикрыть антинародную сущность своей эстетиче­ской теории, Писарев Д.И. сводил значение осново­положника новой русской литературы, русского критического реализма, к чисто формальным, стилистическим достижени­ям.

Ошибочные взгляды критик «Русского слова» высказывал и в дискуссии с «Современником». В статье «Цветы невинного юмора» (1864), посвященной произведе­ниям Щедрина, недооценивалось общест­венное значение и художественное совер­шенство творений великого сатирика.

В статье «Мотивы русской драмы» он вы­сказывает несогласие с основными выводами добролюбовской статьи о «Грозе» Ост­ровского и выдвигает малоубедительную концепцию главного характера драмы.

Но место Писарева в истории русской обществен­ной мысли, публицистики и литературной критики определяется не его ошибками, противоречиями и слабостями. В основ­ном и главном он оставался верным и пре­данным революционно-демократическим идеалам. Его воззрения на задачи лите­ратуры, взятые в их логическом развитии, восходят к Белинскому. Следует пом­нить, что деятельность критика оборвалась в самый расцвет его творческого роста.

После выхода Писарева Дмитрия Ивановича из крепости над ним был установлен негласный надзор. За­крытие «Современника» и «Русского сло­ва», усилившиеся репрессии - все это сказалось на его литературной активности. Однако то, что им написано в последние годы, свидетельствовало о новых серьезных поисках. Критик думал над значением революционных поворотов в истории че­ловечества, над ролью народных масс.

В 1867 он написал известную работу «Генрих Гейне» . К тому же времени относится статья «Борьба за жизнь» , напеча­танная в журнале «Дело».

В статье дан содер­жательный разбор романа Достоевского «Преступление и наказание». Разрыв с бывшим редактором «Русского слова» Благосветловым, который с 1867 возглавил «Дело», поставил Писарева в трудное положение. Он фактически лишился трибуны. Руку помощи ему протянули Некрасов и Сал­тыков-Щедрин .

С 1868 Дмитрий Иванович стано­вится постоянным сотрудником «Отече­ственных записок». Здесь были опубли­кованы последние работы Писарева, в частности статья «Старое барство» , начало широко задуманного анализа «Войны и мира».

Трагическая смерть Дмитрия Ивановича Писарева болью отозвалась в сердце демократической России.

Герцен писал в «Колоколе»: «Блестящая и пода­вавшая большие надежды звезда исче­зает, унося с собой едва развившиеся таланты, покидая едва начатое литературное поприще. - Писарев, язвительный критик, порой склонный к преувеличениям, всегда исполненный остроумия, благо­родства и энергии, утонул во время купа­ния. Несмотря на свою молодость, он много страдал...» (Собр. соч., т. XX, кн. 1, с. 377).

Старейший участник революционного движения Вера Засулич ста­вила Писарева в один ряд с Добролюбовым: «Нам дороги образы этих двух юношей, едва мелькнувших на пороге истории. Рано сошли со сцены и их великие предшественники, но они все-таки успели встать перед нами во весь рост; эти оба еще росли; их нельзя даже представить себе остановившимися на том понимании, какого они достигли перед смертью. В них все еще было im Werden» (Сб. ста­тей, т. II, П., 1907, с. 301).

Писарев Д. И. вошел в ис­торию русской общественной мысли и ли­тературы не только как неутомимый борец, сражавшийся против разноликих врагов общественного прогресса, но и как вдох­новенный строитель, как один из тех, кто закладывал фундамент нового мира. Его наследие сохраняет свое непреходящее значение, входит неотъемлемой состав­ной частью в нашу социалистическую, подлинно народную культуру.

Умер - , курорт Дуббульне (ныне Дубулты) под Ригой.

Судьба литературного наследия Д. И. Писарева примечательна. Писарев не теоретизировал, не создавал универсальных концепций; почти все, что написано им, - либо полемика, либо популяризация. Оба эти жанра - с коротким сроком жизни: через десяток лет забывается суть спора, а порой и имена споривших; популяризируемые идеи становятся либо самоочевидно истинными, либо столь же самоочевидно ложными; и в том и в другом случае пространный разговор о них перестает интересовать читателя.

А между тем трудно было после смерти Писарева найти критика более читаемого, более любимого (и ненавидимого!). Ленин и Плеханов, Тимирязев и Павлов единогласно отмечают значительность роли Писарева в собственном духовном развитии. И - что совсем уж удивительно - даже сегодня, читая его рассуждения о давно позабытых книгах и давно отзвучавших спорах, - и негодуешь, и соглашаешься, и восхищаешься - вместе с ним; живешь прочитанным. Почему же оно живо?

Может быть, причина - в исторической важности сделанного Писаревым? Да, его роль в истории русской мысли неоспорима. Но сколько есть книг, историческую значимость которых мы все признаем.

Может быть, в верности оценок? Но сегодня (как, впрочем, и много лет назад) читатель не согласится с доброй половиной суждений критика.

Может быть, дело в созвучности умонастроений? Конечно, у каждой эпохи свой светофильтр; и в прошлом мы яснее и живее всего видим то, что перекликается с нынешним. Но любой из отрезков прошедшего столетия настолько своеобразен и неповторим, что и это объяснение не кажется достаточным.

Так в чем же дело? Пожалуй, в том ярчайшем свойстве личности Писарева, которое его биограф Е. Соловьев назвал «талантом правды». Совсем недавно, уже в наши дни, было сказано: «Неумение найти и сказать правду… никаким умением говорить неправду не покрыть». Так вот, каждая из страниц Писарева вызвана к жизни и одухотворена как раз этим «умением говорить правду». Говорить же правду, в подлинном, высшем смысле этого слова - значит говорить о главном.

Во времена Писарева таким главным было освобождение. И социальное - от цепких и живых еще остатков крепостничесва, и нравственное - от духовной безгласности николаевской эпохи, от солдатского единообразия «общепринятых» мнений и оценок.

«Литература во всех своих видоизменениях должна бить в одну точку: она должна всеми силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться», - так скажет Писарев в одной из первых своих статей.

В этих словах - программа всей дальнейшей литературной работы критика . И в них же - история его собственного духовного развития. Писареву не пришлось, как иным его соратникам-разночинцам, сызмальства испытать на себе тяготы нужды и рабской зависимости. Было иное - ласковое рабство комфорта и «благовоспитанности».

Безоблачное детство в зажиточной помещичьей семье, чинное - не без приторности - домашнее воспитание, добросовестная зубрежка в гимназии и добросовестные занятия академически скучной филологией и историей в университете - все, казалось, предвещало и дальнейшую принадлежность к «разряду овец» (так впоследствии назовет подобный социальный тип сам Писарев). Биографов критика до сих пор смущает незначительность внешних обстоятельств, за год превративших благонравного исследователя филологических древностей в ярого нигилиста и «потрясателя основ». Дело, видимо, не во внешних обстоятельствах, а в том, что искусству говорить правду всегда сопутствует способность эту правду слышать. И Писарев - вопреки всему, что внушали ему с детства, - услышал ее в статьях Чернышевского, Добролюбова, Герцена.

Духовное освобождение (не менее верным будет слово «рождение») Писарева было быстрым, но нелегким. Это, пожалуй, общая черта первого поколения революционеров-шестидесятников. Тому была причина. Преемственность идей - от Белинского, Герцена - сохранилась, но не было личной преемственности, учительства и ученичества, которые столь необходимы человеку в пору его становления. Формула «отцы и дети» была не звонким словцом, а точным определением реальности; по пальцам можно было пересчитать людей старшего поколения, поддержавших «мальчишек» и «нигилистов».

Для Дмитрия Ивановича Писарева обстоятельства сложились вдвойне неблагоприятно: в самом начале литературной деятельности он был арестован за нелегальную статью в защиту Герцена, и почти все самое сильное, что вышло из-под его пера, написано в стенах Петропавловки.

Здесь самое время сказать еще об одном свойстве личности Писарева. Не в меньшей мере, чем «талантом правды», он обладал и талантом мужества. Во всем, что написано им за четыре с лишним года заключения, не найти, пожалуй, ни одной унылой, жалостливой, страдальческой строки. Это тоже свойство поколения; в тех же стенах и в те же годы создано ведь и «Что делать?». Но это не просто «социальный оптимизм», а сквозная черта душевного строя «новых людей».

Письма Писарева к матери из Петропавловки удивительны. Словно бы старший и младший поменялись местами - столько в строках двадцатитрех-двадцатипятилетнего молодого человека жизненной твердости и спокойного пренебрежения всем внешним. Он то шутит, что, слава богу, ему не грозит эпидемия гриппа, распространившегося по Петербургу, то замечает, что при дороговизне жизни в столице стоит доже поблагодарить власти, взявшие на себя заботу о нем… Или вот еще, о себе: «Теперь к моему характеру присоединилась одна черта, которой прежде не существовало. Я начал любить людей вообще… Теперь мне представляется часто, что мою статью читает где-нибудь в глуши очень молодой человек, который еще меньше моего жил на свете и очень мало знает… И мною овладевает желание сделать ему как можно больше пользы, наговорить ему как можно больше хороших вещей, надавать ему всяких основательных знаний…»

Черносотенцы и либералы называли Писарева и других шестидесятников «нигилистами» и «отрицателями». Писарев не отрекался от этого прозвища. Но он отлично понимал, что одного лишь отрицания всего, что мертвит общество и человеческую личность, недостаточно. Необходимо утверждение новой морали, нового типа человека. Очертания этого типа Писарев видел в Базарове, в «новых людях» Чернышевского. Но какие силы способны создать этот человеческий тип, способны противостоять мертвящему давлению действительности? «Любовь, знание, труд» - так определяет Писарев эти силы, и современникам, привыкшим к условностям языка подцензурной печати, легко было понять, какая любовь, какое знание, какой труд подразумеваются здесь.

Естественно, что размышления о сущности «нового человека» направляли внимание критика в сферу воспитания. Его педагогические статьи и сегодня поражают своим остроумием и беспощадной зоркостью ко всяческим проявлениям «воспитательного доктринерства». И восхищают глубоким уважением к личности ребенка, к его праву быть самим собой.

Основную и первейшую задачу образования Писарев видел в том, чтобы дать простор собственным силам ребенка, его познавательной активности. С первого взгляда может показаться, будто Писарев считал, что образование полностью должно заменить собой воспитание. Но такое представление будет ошибочным. Критик выступал лишь против воспитания, цели которого чужды потребностям ребенка, а средства - враждебны ему, против воспитания, основанного на страхе и слепом авторитете.

За Писаревым утвердилась слава отрицателя искусства, разрушителя эстетики. Для этого легко найти основания - об искусстве критиком написаны десятки горьких и беспощадных страниц. Но не будем относить их лишь по ведомству «исторической ограниченности». Источник их гораздо основательнее. Писарев задавал суровый, но неизбежный вопрос: имеет ли общество право на искусство, пока не разрешен вопрос о «голодных и раздетых», пока существует несправедливость? И что такое, собственно, искусство, если ему нет дела да несправедливости?

Ответ Писарева может не нравиться нам. Но это не отменяет вопроса. Припомним, кстати, что столь же резко ставил его позднее и почти так же отвечал на него ни в чем почти не схожий с Писаревым Толстой.

«Я пишу весело», - сказал как-то о себе литературный критик . Вот этот веселый, свободный, молодой дух, дух правды и исследования, и есть источник непреходящего обаяния страниц Писарева.

Жизнь бывает иногда жестоко последовательна. Словно бы желая представить в личности Писарева законченный и не затуманенный позднейшими переменами облик человека в пору его самостоятельного становления, она обрывает его путь в самом начале. Едва выйдя из Петропавловки, едва приступив к новым замыслам и работам, Писарев неожиданно и нелепо погибает. Он утонул неполных двадцати восьми лет во время купания на курорте Дуббельн под Ригой. Это случилось 4 июля 1868 года, более ста лет назад.

В. Рыбаков, из статьи журнала „Семья и школа»

Дмитрий Иванович Писарев (1840-1868) - русский публицист и литературный критик. С начала 1860-х гг. ведущий сотрудник журнала «Русское слово». В 1862-66 заключен в Петропавловскую крепость за антиправительственный памфлет.

В начале 1860-х гг. Дмитрий Писарев выдвинул идею достижения социализма через индустриальное развитие страны («теория реализма»). Пропагандировал развитие естествознания, которое считал средством просвещения и производительной силой. Высоко оценивал роман Николая Чернышевского «Что делать?», творчество Ивана Тургенева, Льва Толстого, Федора Достоевского. С нигилистической позиции отрицал значение творчества Александра Пушкина для современности.

Главные труды Дмитрия Писарева: «Очерки из истории труда», «Базаров», «Реалисты», «Разрушение эстетики», «Генрих Гейне».

Кто дорожит жизнью мысли, тот знает очень хорошо, что настоящее образование есть только самообразование и что оно начинается только с той минуты, когда человек, распростившись навсегда со всеми школами, делается полным хозяином своего времени и своих занятий.

Писарев Дмитрий Иванович

Дмитрий Иванович Писарев - даровитый критик, родился 2 октября 1840 г. в родовом селе Знаменском, на границе Орловской и Тульской губерний. До 11 лет Дима рос в семье, единственным любимым сыном; воспитывался под влиянием матери - бывшей институтки; к 4-летнему возрасту уже читал и бегло говорил по-французски. Мальчику пресечены были всякие сношения с крепостным народом; его готовили к блестящей светской карьере.

Во время учения в гимназии (в Санкт-Петербурге) Дима Писарев жил в доме дяди и воспитывался на его счет, окруженный той же барской обстановкой, как и в деревне. Он отличался образцовым прилежанием, беспрекословной покорностью старшим, по его собственному выражению, «принадлежал к разряду овец» и в 16 лет окончил курс с медалью, но с крайне посредственными знаниям и весьма невысоким умственным развитием.

В автобиографической статье «Наша университетская наука» Дмитрий Писарев рассказывает, что при окончании гимназии любимым его занятием было раскрашивание картинок в иллюстрированных изданиях, а любимым чтением - романы Купера и, особенно, Дюма. «История Англии» Маколея оказалась для него непреодолимой, критические журнальные статьи производили впечатление «кодекса гиероглифических надписей»; русские писатели были известны юноше только по именам.

На историко-филологический факультет Д. И. Писарев поступил не по сознательному выбору, а с единственной целью избежать ненавистной ему математики и юридической сухости. В университете Писарев томится под гнетом схоластики, именуемой чистой наукой, вынужден переводить немецкую книгу, содержание которой ему недоступно и неинтересно («Языкознание Вильгельма Гумбольдта и философия Гегеля»), изнывать над переводом Страбона или, по рекомендации профессора, удовлетворять свое влечение к истории изучением первоисточников и чтением энциклопедического словаря. Впоследствии Писарев находил, что даже чтение «Петербургских» или «Московских Ведомостей», отнюдь не блиставших литературными достоинствами, принесло бы его умственному развитию гораздо больше пользы, чем первые два года университетской науки.

Литературное образование также мало двигалось вперед: Дмитрий Писарев успел только познакомиться с Шекспиром, Шиллером, Гете, имена которых беспрестанно пестрели у него на глазах во всякой истории литературы. На третьем курсе Писарев принимается за литературную деятельность, в журнале для девиц - «Рассвет». На его обязанности лежит вести библиографический отдел; в первый же год сотрудничества он дает отчет об «Обломове» и «Дворянском гнезде». «Библиография моя, - говорит Писарев, - насильно вытащила меня из закупоренной кельи на свежий воздух».

Университет оставляется с этих пор совершенно в стороне, Дмитрий Писарев решает не покидать литературного поприща. Библиографическая работа в девичьем журнале не могла, однако, отличаться особенной свободой. Писарев узнавал много фактов, запоминал чужие идеи, но лично оставался по прежнему в «разряде овец». В статье: «Промахи незрелой мысли» «довольно крутой переворот» в умственном своем развитии Н. Писарев относит к 1860 г., в статье: «Наша университетская наука» эпохой «умственного кризиса» называет лето 1859 г. Последнее определение следует признать более точным. Этим летом разыгралась романтическая драма, глубоко потрясшая Дмитрия Писарева, - несчастливая любовь к двоюродной сестре. Ни сам предмет увлечения, ни родственники не сочувствовали этой страсти, и Писареву пришлось пережить жестокую борьбу с неудовлетворенным чувством.

Великая книга природы открыта перед всеми, и в этой великой книге до сих пор… прочтены только первые страницы.

Писарев Дмитрий Иванович

Страдание сделало для идейного движения Писарева гораздо больше, чем его книжные опыты. В одном из писем к матери Дмитрий ставит свою сердечную неудачу в непосредственную связь со своими новыми настроениями. «Я решил, - пишет он, - сосредоточить в себе самом все источники моего счастья, начал строить себе целую теорию эгоизма, любовался на эту теорию и считал ее неразрушимой. Эта теория доставила мне такое самодовольствие, самонадеянность и смелость, которые при первой же встрече очень неприятно поразили всех моих товарищей».

«В порыве самонадеянности» он взялся за вопрос из науки, совершенно ему чуждой. Это показывает, какую большую роль в миросозерцании Дмитрия Писарева играли аффекты. В его жизни нет истории нравственного мира, постепенно, шаг за шагом, вырабатывающего свое содержание, а есть ряд взрывов, немедленно отражающихся на идейном процессе писателя. Вчерашняя «овца» сегодня чувствует себя «Прометеем». Идиллическая покорность старшим внезапно сменяется неограниченным скептицизмом, доходившим до отрицания солнца и луны. Вся действительность производила на юношу впечатление мистификации, а его «я» возросло до грандиозных размеров. В припадке мании величия Писарев принялся за изучение Гомера, с целью доказать одну из своих «титанических идей» о судьбе древних. Мания окончилась настоящим умственным недугом; Писарева поместили в психиатрическую больницу. Здесь он два раза покушался на самоубийство и затем, спустя 4 месяца, бежал.

Писарева увезли в деревню, здоровье его восстановилось, но некоторые «странности и чудачества» (выражения г. Скабичевского) остались до конца жизни; осталась и привычка к самым решительным толкованиям. Позднейший излюбленный предмет Писарева - естествознание - всякий раз грозил ему промахами и неосновательными увлечениями, когда популяризатор брал на себя смелость сказать свое слово в каком-нибудь научном споре, достаточно вспомнить статью «Подвиги европейских авторитетов», уничтожавшую презрительной иронией Пастера во имя будто бы научной истины о произвольном зарождении.

Весной 1861 г. Дмитрий Писарев кончил курс в университете, получил серебряную медаль за рассуждение «Аполлоний Тианский». Еще раньше в «Русском Слове» (под редакцией Благосветлова) был напечатан Писаревым перевод поэмы Гейне: «Атта Троль», а вскоре началось усиленное сотрудничество Писарева в этом журнале, хотя еще в апреле 1861 г. он искал сотрудничества в «Страннике», органе более чем консервативном. Когда Писарева впоследствии укоряли за этот шаг, он оправдывался тем, что до близкого знакомства с Благосветловым «не имел понятия о серьезных обязанностях честного литератора».

Сотрудничество в «Русском Слове» было для Дмитрия Писарева разрывом с ближайшими университетскими товарищами, считавшими публицистику изменой науке. «Беззаботно и весело пошел Писарев по скользкому пути журналиста» и обнаружил изумительную деятельность, поставляя в год до 50 печатных листов.

Что не развилось в молодости, то останется неразвитым на всю жизнь.

Писарев Дмитрий Иванович

Весной 1862 г. Дмитрий Писарев подвергся преследованию за статью, напечатанную в подпольном журнале, был посажен в крепость и оставался в заключении более 4 лет. Но писательство его не прекращалось, а наоборот, развивалось еще энергичнее, так как оно являлось единственным делом и развлечением заключенного. Писарев не жаловался на свое положение и находил в нем даже ту хорошую сторону, что оно располагает к сосредоточенности и серьезной деятельности.

В первые два года работы в «Русском Слове» Писарева является, по нравственному миросозерцанию, эпикурейцем, не лишенным точек соприкосновения с эстетикой. Он «уважает» Майкова, как «умного и развитого человека, как проповедника гармонического наслаждения жизнью». Эта проповедь именуется «трезвым миросозерцанием» (ст. «Писемский, Тургенев и Гончаров»). Пушкин, столь ненавистный Писареву впоследствии, теперь для него автор романа, стоящего «на ряду с драгоценнейшими историческими памятниками» и, вместе с Ульрихом фон-Гуттеном, Вольтером, Гете, Шиллером, образец публициста. Характернейшая статья этого периода - «Базаров». Писарев так увлекся романом Тургенева, что сознается в «каком-то непонятном наслаждении, которого не объяснить ни занимательностью рассказываемых событий, ни поразительной верностью основной идеи»; оно вызвано, следовательно, только эстетическими чувствами - «кошмаром» позднейшей критики Писарева. Он превосходно понимает сильные и слабые стороны базаровского типа, подробно указывая, где Базаров прав и где он «завирается». Писарев понимает и источник «завирательства»: крайний протест против «фразы гегелистов» и «витания в заоблачных высях».

Крайность понятна, но «смешна», и «реалистам» надлежит вдумчивее относиться к самим себе и не провираться в пылу диалектических сражений. «Отрицать совершенно произвольно, - говорит Писарев, - ту или другую, естественную и действительно существующую в человеке потребность или способность - значит удаляться от чистого эмпиризма... Выкраивать людей на одну мерку с собой значит впадать в узкий умственный деспотизм».

Где нет сарказмов, там нет и настоящей любви к человечеству.

Писарев Дмитрий Иванович

Этими словами Писарева впоследствии пользовались его противники, когда он принялся «разрушать эстетику». Теперь Писарев еще не безусловный поклонник Базарова, каким он скоро станет, он признает его «человеком крайне необразованным», стоит за «безвредные (т. е. эстетические) наслаждения» и не согласен с Базаровым, будто человек осужден жить исключительно «в мастерской», «работнику надо отдохнуть», «человеку необходимо освежиться приятными впечатлениями». В заключение Дмитрий Писарев восхищается автором романа как художником, «человеком бессознательно и невольно искренним» - следовательно, признает бессознательное творчество, также один из «кошмаров» его в будущем.

Помимо явно эстетических тенденций, Дмитрий Писарев в этот период проявляет и культурное миросозерцание, совершенно отличное от позднейшего. Обсуждая взаимные отношения личности и среды, Писарев решающей силой считает среду, общество: отдельные личности «не заслуживают порицания», как продукты окружающих условий. Отсюда - великий интерес художественных типов, в которых воплощены люди мелкие, бессильные и пошлые: они - иллюстрация общественной атмосферы. Собственно «писаревских идей» за это время высказывается им еще немного. Писарев восстает против умозрительной философии, стоит за удовлетворение нужд толпы «простых смертных», т. е. за демократизацию и полезность знания. Все это - доказательство истины, удачно сформулированной самим критиком: «у нас всегда случается, что юноша, окончивший курс учения, становится тотчас непримиримым врагом той системы преподавания, которую он испытал на себе самом».

Писарев подвергает жестокой критике классическую систему и доходит до проповеди естествознания как основы гимназической программы (впоследствии Дмитрий Писарев круто изменит свое мнение и потребует удаления естественных наук из гимназического курса).

Пьянство вредно, в этом спору нет, но народное суеверие, исключающее всякую возможность разумного и здорового миросозерцания, составляет не меньшее зло.

Писарев Дмитрий Иванович

Перемена атмосферы ясно чувствуется со статьи: «Цветы невинного юмора». Здесь резко поставлен вопрос о всеобъемлющей культурной роли естествознания; идея Бокля царит безраздельно и неограниченно; естествознание - «самая животрепещущая потребность нашего общества», популяризация естественных наук - высшее назначение «мыслящих людей». В следующей статье: «Мотивы русской драмы» та же идея выражена очень образно: молодежь должна проникнуться «глубочайшим уважением и пламенной любовью к распластанной лягушке... Тут-то именно, в самой лягушке, и заключается спасение и обновление русского народа».

Новое миросозерцание раскрывается во всей полноте в статье «Реалисты». Это миросозерцание - не что иное, как всестороннее развитие идей и психологии Базарова. Автор неоднократно ссылается на тургеневского героя, отождествляет его с понятием «реалист», противопоставляет «эстетикам» и даже Белинскому. Определение «строгого и последовательного реализма» как «экономии умственных сил» подтверждается раньше опровергнутым изречением Базарова на счет природы - мастерской. Отсюда идея полезности, идея того что нужно. А нужны прежде всего пища и одежды; все остальное, следовательно, «потребность вздорная». Все вздорные потребности можно объединить одним понятием: эстетика. «Куда ни кинь - везде на эстетику натыкаешься»; «эстетика, безотчетность, рутина, привычка - это все совершенно равносильные понятия». Отсюда необозримый ряд темных сил, какие надлежит уничтожить реалисту: пигмеи, занимающиеся скульптурой, живописью, музыкой, ученые фразеры вроде «сирен» - Маклея и Грановского, пародии на поэтов вроде Пушкина. «Стыдно и предосудительно уходить мыслью в мертвое прошедшее», поэтому пускай «проходят мимо» Вальтер Скотт с историческим романом, Гриммы, русские ученые с их исследованиями народного творчества и миросозерцания, даже вообще «древний период русской литературы».

Д. Писарев оговаривается, что «реалисты» понимают пользу не в том узком смысле, как думают их «антагонисты». Писарев допускает и поэтов, только с тем условием, чтобы они «ясно и ярко раскрыли пред нами те стороны человеческой жизни, которые нам необходимо знать для того, чтобы основательно размышлять и действовать». Но эта оговорка нисколько не спасает искусства и поэзии.

Писарев беспрестанно ставит дилемму: или «накормить голодных людей», или «наслаждаться чудесами искусства» - или популяризаторы естествознания, или «эксплуататоры человеческой наивности». Общество, которое имеет в своей среде голодных и бедных и вместе с тем развивает искусства, Писарев, по примеру Чернышевского, сравнивает с голодным дикарем, украшающим себя драгоценностями. Для настоящего времени, по крайней мере, творчество - «вздорная потребность».

Человеческая природа до такой степени богата, сильна и эластична, что она может сохранять свою свежесть и свою красоту посреди самого гнетущего безобразия окружающей обстановки.

Писарев Дмитрий Иванович

При разборе произведений единственного из искусств, допускаемого Писаревым - поэзии, он требует, чтобы критик относился к ним исключительно как к фактическому материалу, читал их, как мы «пробегаем отдел иностранных известий в газете», и не обращал никакого внимания на особенности таланта, языка автора, его манеры повествования: это дело «эстетика», а не «мыслящего человека» («Кукольная трагедия с букетом гражданской скорби», «Разрушение эстетики»). Очевидно, это требование низводит поэзию до степени репортерства и отнимает у нее всякое самостоятельное право на существование: «достоинство телеграфа заключается в том, чтобы он передавал известия быстро и верно, а никак не в том, чтобы телеграфная проволока изображала собой разные извилины и арабески».

Совершенно последовательно Дмитрий Писарев доходил до отождествления архитекторов с кухарками, выливающими клюквенный кисель в замысловатые формы, живописцев со старухами, которые белятся и румянятся. История искусства также объясняется просто: все дело в капиталистах-меценатах и в дешевом труде продажных или трусливых архитекторов и декораторов («Разрушение эстетики»). Столь решительные идеи должны были выражаться и в соответствующей форме. Стиль Дмитрия Писарева всегда отличался замечательным блеском изложения, но в героический период разрушения эстетики он приобрел, сверх того, драматизм, как будто критик, уничтожая драму и комедию, решил сам занять место беллетриста. По его мнению, «деятели науки и жизни» не пишут стихов и драм, потому что размер их ума и сила их любви к идее не позволяют им заниматься всей этой «эстетикой».

Недаром однако, сам автор когда-то усиливался сочинить роман - теперь он беспрестанно устраивает сцены со своими противниками, с публикой, с героями разбираемых произведений («Друг мой разлюбезный Аркашенька», «О, Анна Сергеевна!», «О, филейные части человечества»). На каждой странице чувствуется упоение автора своей задачей и несокрушимая вера в неотразимую силу своей проповеди. Дмитрий Писарев хочет «образумить» публику насчет Пушкина, «перерешить» вопросы, решенные Белинским, «с точки зрения последовательного реализма».

Надо учиться в школе, но еще гораздо больше надо учиться по выходе из школы, и это второе учение по своим последствиям, по своему влиянию на человека и на общество неизмеримо важнее первого.

Писарев Дмитрий Иванович

Статьи о Пушкине - крайнее выражение писаревской критики. Они любопытны еще потому, что Писарев обнаружил здесь замечательную оригинальность, порвал со всеми авторитетами, даже с самым уважаемым из них - с Чернышевским. Автор «Эстетических отношений искусства к действительности» снабдил Писарева всеми идеями, направленными против эстетики: сам Писарев объявил, что Чернышевский еще до него уничтожил эстетику. Чернышевский, в глазах Писарева - и блестящий мыслитель, и автор классического романа, создатель идеального типа - Рахметова. Но Чернышевский, при всем своем реализме, признает Пушкина и высоко ценил статьи Белинского о нем. Писарев не говорит в печати об этом преступлении Чернышевского, но в письме к матери называет себя «самым последовательным из русских писателей» и полагается больше на авторитет Базарова, чем Чернышевского.

Дмитрий Писарев остается верен Базарову даже в характере войны: Базаров приписывал Пушкину мысли и чувства, им не выраженные - то же делает и Писарев. Все обвинения построены на отождествлении личности автора с его героем. Пушкин виноват во всем, за что можно упрекнуть Евгения Онегина: он отвечает за пошлость и умственную косность высшего русского сословия первой четверти XIX века; он виноват, что его скучающий герой - не боец и не работник. Писарев не делает решительно никакого снисхождения Пушкину даже в таких случаях, когда для других он усердно отыскивает оправдания и объяснения. Культ чистой поэзии, свойственный Гейне, Писарев оправдывает неблагоприятными внешними обстоятельствами: даже отнюдь не «реальное» отношение Гейне к женщине он не подвергает критике, а на Пушкина обрушивается за гораздо меньшую вину.

Вообще на Пушкина критик изощрял свои силы, сражаясь за честь реализма и своей последовательности. Но именно это сражение и доказало несостоятельность нового направления Писарева. Поэта оказалось возможным развенчать только путем явного недоразумения - путем смешения лично-нравственного вопроса с авторски-художественным. Самая горячая филиппика против Пушкина написана по поводу дуэли Онегина с Ленским. Слова поэта: «И вот общественное мненье! Пружина чести - наш кумир! И вот на чем вертится мир!» - Писарев понял так, как будто Пушкин в эту минуту идеализирует своего героя и признает законность предрассудка, ведущего к дуэли: «Пушкин оправдывает и поддерживает своим авторитетом робость, беспечность и неповоротливость индивидуальной мысли...».

Другая черта Писарева в этом периоде его деятельности - крайний культ личности, идущий совершенно в разрез с прежними идеями Писарева о всемогуществе среды. Культ этот не представлял ничего оригинального и поэтому Дмитрий Писарев не мог извлечь из него таких поражающих выводов, какие сделаны из идеи последовательного реализма. В некоторых отношениях, однако, индивидуалистическое воззрение должно было оказать существенную пользу критику. Это отразилось преимущественно на педагогических его рассуждениях. «Святыня человеческой личности» побуждает Писарева требовать от воспитателей уважения к личности ребенка, к его естественным стремлениям, к его сознанию. Воспитание личной самостоятельности, личного достоинства и энергии - основной принцип Писарева.

Каждое человеческое свойство имеет на всех языках по крайней мере по два названия, из которых одно порицательное, а другое хвалительное, - скупость и бережливость, трусость и осторожность, жестокость и твердость, глупость и невинность, вранье и поэзия, дряблость и нежность, взбалмошность и страстность, и так далее до бесконечности.

Писарев Дмитрий Иванович

Практические приложения этого принципа основаны на крайнем увлечении идеями Конта. Писарев предлагает образцовую программу для гимназии и университета, руководствуясь контовской классификацией наук; математика должна лечь в основу гимназического преподавания. Одновременно проектируется изучение ремесел, по многим утилитарным причинам: знание ремесла сократит случаи ренегатства; умственные работники, лишившись работы, могут снискивать себе пропитание физическим трудом и не вступать в предосудительные сделки; наконец, физический труд более всего ведет «к искреннему сближению с народом», признающим, будто бы, только физических работников.

Дмитрий Писарев повторяет здесь сент-симонистскую идею о «реабилитации физического труда», о «связи между лабораторией ученого специалиста и мастерской простого ремесленника»; но сенсимонистам не приходило в голову физическому труду жертвовать умственным образованием.

В университетах Дмитрий Писарев предлагает уничтожить деление на факультеты. Раньше отвергнув историю, как науку, он теперь, по указаниям Конта, связывает ее с математическими и естественными науками, начиная общеобязательную программу с дифференциального и интегрального исчисления и кончая историей, преподаваемой только на последнем курсе. Фантастичность и неосуществимость этих проектов ясна с первого взгляда. Писарев совершенно прав, говоря, что его педагогические статьи «держатся на чисто отрицательной точке зрения и посвящены систематическому разоблачению педагогического шарлатанства и доморощенной бездарности»; организаторской, созидательной мысли он и здесь не обнаружил.

Прикосновения критики боится только то, что гнило Живая идея, как свежий цветок от дождя, крепнет и разрастается, выдерживая пробу скептицизма.

Писарев Дмитрий Иванович

Для Дмитрия Писарева не существовало разницы между логическими посылками и явлениями действительности; математика и диалектика служили для него непогрешимым отражением общественной и личной жизни и единственным источником для практических умозаключений. Простота, схематичность мысли непреодолимо очаровывали Писарева; ради этих увлекательных качеств он мог отбросить все сомнения, всякий скептицизм. Сложные явления в жизни и в психологии одинаково ускользали от его проницательности. Отсюда его противоречивая оценка Белинского.

В статье: «Схоластика XIX века» за идеями Белинского признается только историческое значение. В начале героического или базаровского периода Белинский сопоставляется с Базаровым и терпит поражение за свое сочувствие Рафаэлям, не стоящим медного гроша, но в статье «Сердитое бессилие» принципы Белинского называются «превосходными» и для современной публики. Немного спустя критика Белинского опять противопоставляется реалистической: та на коленях пред святым искусством, а эта на коленях перед святой наукой («Прогулка по садам российской словесности»). В статье «Пушкин и Белинский» признается «кровное родство реальной критики с Белинским»; «в продолжение 20 лет лучшие люди русской литературы развивают его мысли и впереди еще не видно конца этой работы». Очевидно, критику бросалась в глаза то та, то другая сторона таланта и деятельности Белинского - эстетическая или публицистическая; охватить личность писателя во всей ее полноте ему не удалось.

По выходе из крепости, в конце 1866 г., Дмитрий Иванович Писарев обнаружил явное истощение сил. Статьи за 1867 и 1868 годы бледны и безличны: Писарев большей частью ограничивается более или менее красноречивым изложением содержания разбираемых произведений («Борьба за жизнь» - о романе Достоевского «Преступление и наказание»; статья о романах Андре Лео); он восхищается историческими романами Эркмана-Шатриана, признавая их удачной попыткой популяризировать историю и приносить пользу народному самосознанию.

Последние статьи Писарева печатались в «Отечественных Записках». С начала 1867 г. отношения его с Благосветловым прекратились; сотрудником «Дела», заменившего «Русское Слово», Писарев не был, хотя здесь напечатана раньше отданная им историческая статья.

Смерть застигла Дмитрия Писарева в полном расцвете лет, но едва ли в расцвете сил (он утонул в море, в Дуббельне, 4 июля 1868 г.). Писарев мгновенно и ярко загорелся и также быстро погас. Это был взрыв юношеской протестующей энергии, героический размах органической разрушительной силы, испытавшей несказанное наслаждение в самом процессе разрушения. Несомненно, и такая энергия могла принести пользу обществу, большинство которого только что просыпалось к самостоятельной духовной жизни. В это время был ценен всякий убежденный призыв к личности во имя человеческого достоинства. Писарев именно эти призывы считал своим писательским назначением. Для него - до конца аристократа, отрешенного от черной массы - не существовал самый жгучий вопрос современности: народный. И все-таки он был, хотя и на ограниченной сцене, тем человеком, о каком мечтал Николай Гоголь - человеком, умевшим искренно сказать слово «вперед!».

С тех пор как солнце светит и мир стоит - ни толстый нос, ни большой рот, ни жидкие или рыжие волосы никому не помешали пользоваться всеми наслаждениями взаимной любви.

Писарев Дмитрий Иванович

Дмитрий Писарев был одним из самых отважных представителей стихийного движения шестидесятых годов. Он останется любопытным предметом для изучения, как цельный психологический образ известной полосы в истории русского общественного развития. Его личные воззрения - так называемые писаревские идеи - уже давно являются только симптомом известного культурного направления, переходным и только с той же исторической точки зрения поучительным. Неприкосновенный капитал, завещанный Писаревым - идеи о прогрессе, о воспитании, о личности - не принадлежал ему даже в его время, а личные его увлечения отошли в область архивного материала. Изд. соч. Писарева, Ф. Павленкова (в 12 томах), вышло при жизни автора, за исключением последних двух томов; второе изд. в 6 томах, с портретом Писарева и статьей Евг. Соловьева - в 1894 г. Биография Писарева, с отрывками из неизданной его переписки, написана Евг. Соловьевым для «Биографич. библ.» Ф. Павленкова. - Ср. также А.М. Скабичевского, в его «Сочинениях».

Пьянство вредно, в этом спору нет, но народное суеверие, исключающее всякую возможность разумного и здорового миросозерцания, составляет не меньшее зло.

Страница 7 из 24

Дмитрий Иванович Писарев

Дмитрий Иванович Писарев (1840-1868) по праву считается «третьим», после Чернышевского и Добролюбова, великим русским критиком-шестидесятником. То, что он в «Русском слове» (1861-1866) время от времени полемизировал с «Современником», нисколько не меняет основного представления о нем как теоретике и защитнике реалистического направления в русской литературе. Писарев глубоко ценил произведения Н. Чернышевского, И. Тургенева, Л. Толстого, Ф. Достоевского, Н. Помяловского, Н. Некрасова, А. Писемского, И. Гончарова, В. Слепцова, боролся за материалистическую эстетику, против реакции и «чистого искусства».

Почти во всех столкновениях с «Современником» был не прав Писарев. Много лишнего задора и парадоксов в полемику вносили со стороны «Русского слова» В.А. Зайцев, а со стороны «Современника» - М.А. Антонович. Нельзя забывать, что Добролюбов и Чернышевский, когда вполне развернулась критическая деятельность Писарева, уже не стояли у руководства «Современника» (Добролюбов умер в ноябре 1861 года, а Чернышевский в июне 1862 года был арестован).

Писарев также был арестован в июле 1862 года и пробыл в заключении до 1866 года, продолжая сотрудничать в «Русском слове» и присылая из Петропавловской крепости свои статьи, среди которых были и такие выдающиеся, как «Базаров», «Реалисты» и др. В 1866 году, после выстрела Каракозова, когда началась реакция, были закрыты «Современник» и «Русское слово».

Выйдя на свободу, Писарев не захотел сближаться с Г.Е. Благосветловым, издававшим теперь журнал «Дело». Традиции «Современника», возродившиеся в «Отечественных записках», казались Писареву более близкими, и последние полгода своей жизни он сотрудничал в этом журнале. За это время Писарев написал немного статей: «Французский крестьянин в 1789 году», «Старое барство», «Романы Андре Лео», «Образование и толпа» и «Очерки из истории европейских народов». Но эти статьи и завязывавшиеся личные отношения с Некрасовым и Щедриным свидетельствовали, что намечался новый период деятельности Писарева. Критик переживал кризис некоторых своих старых убеждений, преодолевал нигилистическое отношение к «эстетике», необоснованные упования на решающее значение в истории критически мыслящих личностей. Писарев стал с большим вниманием относиться к вопросу о роли народных масс в истории, к великим общественным переворотам.

У Писарева было острое ощущение великой трагедии: народ темен, безграмотен, а кипучая деятельность, в которой он, Писарев, сам участвовал, затрагивала только верхний слой, слабо проникала в глубины народа. «Наш народ, - писал он, окидывая весь объем предстоящей просветительской работы, - конечно, не знает того, что о нем пишут и рассуждают, и, вероятно, еще лет тридцать не узнает об этом» («Схоластика XIX века»). Сближение с народом он считал «великой задачей времени».

Весьма определенны были его требования устранить самодержавный строй, петербургскую бюрократию, династию Романовых. Он написал смелую статью-прокламацию о брошюре царского агента барона Фиркса, выступавшего под псевдонимом Шедо Ферроти против Герцена-эмигранта с целью его дискредитации. Прокламация не увидела света, так как подпольная типография, куда она была сдана, подверглась разгрому, и Писарев был посажен в Петропавловскую крепость.

Увлекающий и увлекающийся Писарев много раз указывал на связь своих идей с идеями Белинского, Чернышевского, Добролюбова, и эти связи действительно были. Но в то же время он считал, что не обязательно поклоняться «учителям». Каждый деятель хорош в свое время. Если бы свести Добролюбова с Белинским, говорил он, они разошлись бы по многим пунктам. Если бы он сам, Писарев, поговорил с Добролюбовым, то «мы не сошлись бы с ним почти ни на одном пункте» («Реалисты»). Писарев слишком торопился доказывать эту мысль. Скорее можно предположить обратное: при встрече великие критики сошлись бы во мнениях по большинству вопросов. Во всяком случае вся их историческая деятельность выглядит как деятельность людей, солидарных в главных идеях.

Поколения 60-70-х годов запомнили Писарева как исключительно остроумного, немного склонного к парадоксам, но горячего и убежденного пропагандиста материализма. В статьях «Схоластика XIX века», «Идеализм Платона», «Наша университетская наука», «Физиологические эскизы Молешотта» он доказывал необходимость единства духовной и физической жизни людей, преодоления разрыва между умственным и физическим трудом, развития гармонического человека. Он ратовал за просвещение самых широких масс народа, выступал против всякого рода предрассудков. Никогда еще проблема эмансипации в России не имела такого умного, блестящего защитника, как Писарев. О влиянии статей Писарева, самого их задорного тона, щедро рассыпанных в них афоризмов, сравнений свидетельствовали в своих письмах и мемуарах многие писатели, журналисты, ученые.

Писарев в запальчивости назвал «литературным подлогом» выпады против него
С.С. Дудышкина в «Отечественных записках», который с насмешкой указывал, что Писарев в статье «Физиологические эскизы Молешотта» слишком прямолинейно проводил связь между пищеварением людей и их национальным самосознанием. Писарев с презрением отвел некоторые приписываемые ему натяжки.

Задачей реалистической критики Писарев считал отбор из массы произведений того, что «может содействовать нашему умственному развитию». Действительно, это одна из задач критики. Вопрос только в том, что понимать под «умственным развитием». Это как раз одна из «абстракций» у самого Писарева, ее-то и следовало бы уточнить. И еще была одна абстракция: что такое «наше» умственное развитие? Писарев всегда суммарно говорит о «народе», о «поколении», о «времени», о «наших» задачах. Современники могли, конечно, вкладывать в эти понятия конкретный смысл, но теоретически они были слишком зыбки, отвлеченны.

Главный тезис Писарева относительно эстетики заключался в следующем: эстетика как наука о прекрасном при дальнейшем развитии знаний должна исчезнуть, раствориться в физиологии. Писарев считал, что кредит поэтов сильно падает, никто теперь не верит в «бессознательность» их творчества, жизнь требует, чтобы «от сладких звуков и молитв» поэты перешли в «мир корысти и битв». Поэзия в «смысле стиходелания» клонится к упадку после Пушкина. Уже Белинский нанес удар по поэзии, прославив беллетристику «натуральной школы». Теперь, считает Писарев, остается только «добить» и беллетристику. Ее надо заменить ясно написанными, дельными научными статьями. Это было бы великим шагом вперед, так как «серьезное исследование, написанное ясно и увлекательно» об «интересном вопросе», «гораздо лучше и полнее, чем рассказ, придуманный на эту тему и обставленный ненужными подробностями и неизбежными уклонениями от главного сюжета». Оставалось неясным: почему же художественное произведение должно быть с «ненужными» подробностями, почему же с «уклонениями» от главного? Писарев советовал всякому неудачливому писателю или критику вместо художественного творчества, вместо «эстетики» заняться распространением естественнонаучных знаний. Подобный совет он давал даже Щедрину. При этом допускалась некоторая уступка неисправимой «натуре» известных писателей: «пусть» Некрасов пишет стихи, если уж не может иначе; «пусть» Тургенев изображает Базарова, если бессилен его объяснить; а Чернышевский «пусть» пишет роман, если не хочет писать трактаты по физиологии общества. Вреда ведь не будет: этим людям есть что сказать, и искусство «для некоторых читателей и особенно читательниц все еще сохраняет кое-какие бледные лучи своего ложного ореола» («Цветы невинного юмора»). Как Добролюбов ручался, что у Белинского дело пошло бы еще лучше, брось он критику и эстетику и займись распространением естествознания, так и Писарев выражал уверенность, что Добролюбов, будь он жив, «первый бы понял и оценил необходимость перехода от литературы к науке» и сам занялся бы «популяризованием европейских идей естествознания и антропологии».

Писарев рассматривал писателей в качестве «полезных» посредников между мыслителями, добывающими истины, и полуобразованной толпой. За это он ценил
Ч. Диккенса, У. Теккерея, А. Троллопа, Ж. Санд, В. Гюго и некоторых русских писателей. Они - «популяризаторы разумных идей по части психологии и физиологии общества» («Цветы невинного юмора»).

Роль литературы Писарев представлял себе как чисто иллюстративную, популяризаторскую: сама она истин не открывает. Мы помним, что упрощение этого вопроса встречается у Чернышевского и Добролюбова. Писарев шел еще дальше: «Если бы Шекспир, - заявлял Писарев, - не написал «Отелло» и «Макбета», то, конечно, трагедии «Отелло» и «Макбет» не существовали бы, но те чувства и страсти человеческой природы, которые разоблачают нам эти трагедии, несомненно, были бы известны людям как из жизни, так и из других литературных произведений, и притом были бы известны так же хорошо, как они известны нам теперь. Шекспир придал этим чувствам и страстям только индивидуальную форму». То есть Шекспир мог бы и не родиться...

Перейдем к другим, более частным проблемам критики, решавшимся Писаревым.

Писарев был недоволен узкими пределами современного романа. Он жаловался, что литература изображала только жизнь дворянства. Из десятилетия в десятилетие герои берутся из одного сословия: Печорин, Бельтов, Лаврецкий. Главное внимание в романах сосредоточено на переживаниях личности, а не на структуре общества, психологический анализ заслонил анализ социологический. На первом плане всегда любовь, действие происходит обыкновенно внутри семьи и почти никогда не приводится в связь с каким-нибудь общественным вопросом. Эти мысли Писарева были очень плодотворными, их также развивал и Салтыков-Щедрин. Писарев справедливо расценивал жанр современного романа как «гражданский эпос», который вобрал в себя достижения драмы и лирики. Теперь уже были невозможны ни спокойный старинный эпос, ни лирический роман в стихах.

К сожалению, глубже в объяснении этих вопросов Писарев не пошел. Он сузил представление о содержании романа. По его понятиям, «незаменимым» роман может быть только в решении «чисто психологических вопросов»; «напротив того, - утверждал Писарев, - в решении чисто социальных вопросов роман должен уступить первое место серьезному исследованию». Никакой пользы Писарев не видел от исторических романов: В. Скотт и Ф. Купер - «усыпители человечества», они уводят «в мертвое прошедшее...».

Писарев, как никто, умел высмеивать наивные идеалистические представления о «тайнах творчества». Вслед за Добролюбовым Писарев использовал анненковские материалы к биографии Пушкина, чтобы доказать, как упорно великий поэт шлифовал язык, перекраивал свои планы и сцены. Писаревское требование сознательного творчества, высокой идейности было подлинным продолжением заветов Белинского. Но тут же Писарев ввязался в спор с Белинским, который высмеивал тех, кто предполагал, что для создания поэтического произведения надо только «придумать какую-нибудь мысль, да и втискать ее в придуманную же форму». Писарев совершенно всерьез присоединился именно к таким представлениям о творчестве. Он был склонен доводить свою мысль до полного шаржа: «Поэтом можно сделаться, точно так же как можно сделаться адвокатом, профессором, публицистом, сапожником или часовщиком». И все это Писарев говорил для доказательства очень простой мысли: вдохновение нужно не только в поэзии, но и во всяком деле...

Писарев теоретически недооценивал обобщающую силу художественного образа, выделял в нем только одну сторону-конкретность, единичность. Он упускал из виду органическую связь конкретного и общего в образе. Раскрытие связей между явлениями Писарев считал привилегией только критика, самому писателю это делать совсем не обязательно. Когда-то Чернышевский упрекал Гоголя, что тот, великолепно изображая зло крепостничества, не улавливал связей между всеми этими явлениями. Но Чернышевский считал это только частным случаем, свойственным именно таланту Гоголя. Другие писатели, - при этом назывался Щедрин, - улавливают эту связь. Писарев возводил в закон якобы всегда имеющую место ограниченность художника. Всю силу ориентировки и диктат «узаконения» Писарев присваивал только критике. Он нарочито декларировал полную свою свободу как критика: «Вместо того чтобы говорить о Писемском, я буду говорить о тех сторонах жизни, которые представляют нам некоторые его произведения» («Стоячая вода»). Тогда возникает вопрос: причем тут вообще Писемский, возьмем просто «стороны жизни…»

Всегда, когда идейные позиции автора расходились или не вполне соответствовали позициям Писарева, выступал на первый план тот пункт «реальной критики», согласно которому авторская позиция может игнорироваться. Мы это снова видим в статье «Борьба за жизнь» (1867), в которой разбирается произведение Достоевского «Преступление и наказание»: «Меня очень мало интересует вопрос о том, к какой партии и к какому оттенку принадлежит Достоевский, ...если сырые факты, составляющие основную ткань романа, совершенно правдоподобны, …то я отношусь к роману так, как я отнесся бы к достоверному изложению действительно случившихся событий...».

И снова возникает вопрос: может ли критик всегда абстрагироваться от взглядов писателя? Разве не спорит Писарев с тем, как интерпретирует Достоевский образ нигилиста Раскольникова? Ведь Раскольников - всецело создание Достоевского. Писарев, конечно, не мог не знать и не принимать в соображение хотя бы позиции издававшихся писателем журналов «Время» и «Эпоха», когда они полемизировали с «Современником», а сам Достоевский полемизировал с Добролюбовым и Чернышевским.

Мы преднамеренно выбрали статью Писарева о «Преступлении и наказании» , чтобы сопоставить ее со статьей Добролюбова об «Униженных и оскорбленных». Как сходны и несходны эти два блестящих образца «реальной критики»! Заявляя, так же как и Писарев, что он абстрагируется от личных мнений писателя, Добролюбов все же считал важным, по крайней мере, те мнения Достоевского, которые вытекают из самих созданных им образов. Писарев же все упрощал: произведение - только голый протокол фактов. Реальная критика у Писарева сделала еще один шаг в сторону упрощения.

Но в статье «Базаров» (1862) Писарев, явно противореча самому себе, увлекся точкой зрения Тургенева как автора «Отцов и детей». Критика привлекало то, что Тургенев чрезвычайно верно изобразил современное поколение. Уже одно это располагало к всемерному уважению точки зрения автора романа. Очень привлекали к себе оттенки образа Базарова. И чтобы освободить образ от некоторых авторских кривотолков, надо было разобраться во взглядах Тургенева. Писарев заметил, что в «Отцах и детях» освещаются не только выводимые явления, но и отношение автора к этим самым явлениям. Тем более надо было вникнуть в это «отношение». «Отцы и дети» оказывались не таким «сырым материалом», когда можно было не говорить о произведении и не интересоваться самим автором. Но в итоге Писарев «очищал» Базарова от тургеневских «отношений» и создавал своего, нового Базарова. Этим он удвоил силу воздействия образа, в основном домыслив Базарова по логике жизни, почти не насилуя логику самого произведения.

Приглядимся пристальнее к «реалистическому» методу Писарева, чтобы лучше понять его критические приговоры.

Писарев первый широко ввел в публицистику и критику термин «реализм» . До этого времени термин «реализм» употреблялся Герценом в философском значении, в качестве синонима понятия «материализм» (1846). Затем, как мы знаем, Анненков употребил его в литературоведческом значении, но в несколько ограниченном смысле (1849).

У Писарева этот термин употреблялся лишь отчасти применительно к художественной литературе; главным же образом он применялся для характеристики некоего типа мышления вообще, в особенности проявляющегося в более широкой нравственно-практической области. Писарев излагал теорию «реализма» как кодекс определенного поведения, а молодое поколение шестидесятых годов воспринимало теорию «реализма» Писарева как свою практическую программу действий.

Теорию «реализма» Писарев излагает в статьях: «Базаров» (1862), «Реалисты» (1864), «Мыслящий пролетариат» (1865). Ему очень хотелось выдать теорию «реализма» в качестве недавно зародившегося, оригинального, глубоко русского направления мысли, такого же, как русский социализм, русское народничество. Западные пути были уже изведаны, и они принесли разочарование. И вот выступал особенный русский «реализм мышления» как норма времени.

Реалист - это человек, который верит только своему практическому опыту, опирается на очевидные факты, делает из них прямые выводы и у которого слово не расходится с делом. Реалист отбрасывает от себя все мечтательное, гадательное, априорное как проявление слабости, ограниченности и даже лицемерия. Реалист не сворачивает с однажды выбранной дороги, действует по убеждению, поэтому готов на самопожертвование. Главная его цель - распространение в народе и в обществе полезных, здравых, научных знаний и идей и в особенности современного естествознания, которое уже в себе таит реалистические, опытные методы, очевидность, доказательность, оздоровляющие этические начала. Реалист, полный запаса свежей энергии, умственных сил, отрицательно относится к «эстетике», которая символизирует все идеалистическое, бесполезное, отвлеченное в мышлении и поведении людей, преимущественно старших поколений, уже сыгравших свою роль.

Несмотря на частые возвраты Писарева к изложению сущности своего «реализма» и подчеркнутую конкретность формулировок «по пунктам», полной ясности он так и не добился. Писаревский «реализм» - это комплекс «качеств» и «долженствований» составленный из отдельных положений модного тогда естественнонаучного материализма, просветительства, общественного альтруизма и, конечно, настоящего невымученного реализма русской художественной литературы. Эта часть и была самой ценной в писаревской теории «реализма».

Обстоятельно излагая, какими качествами должны обладать «реалисты», Писарев должен был признаться, что он сам их черпает главным образом из литературы. Именно русские романисты сумели отразить приметы времени и нарисовать правдивые типы современного поколения.
«Я хотел говорить о русском реализме, - замечает Писарев, - и свел разговор на отрицательное направление в русской литературе... Ведь в самом деле, только в одной литературе и проявлялось до сих пор хоть что-нибудь самостоятельное и деятельное... А где же наши исследователи, где наши практические работники?..» («Реалисты»).

Сама по себе теория «реализма» не представляла большой методологической новизны, она была «перепевом» теории Белинского, Чернышевского, Добролюбова, хотя и весьма оригинальным.

Этот общественно-практический реализм сливался у Писарева в существенных моментах с реализмом художественной литературы и образовывал ту призму писаревской «реальной критики», через которую он рассматривал произведения современной ему русской литературы.

Полюсы этой литературы Писарев символически обозначал двумя именами - Некрасова и Фета.

Хотя Некрасов был издателем «Современника», с которым полемизировало «Русское слово», Писарев независимо от этого хорошо сознавал значение направления его творчества. Он весьма определенно заявлял о своих симпатиях к поэту: «Некрасова, как поэта, я уважаю за его горячее сочувствие к страданиям простого человека, за честное слово, которое он всегда готов замолвить за бедняка и угнетенного».

На другом полюсе было «чистое искусство». Писарев, конечно, заострял свою неприязнь к некоторым представителям этой группы поэтов. Он уверял, что Фет, Полонский, Щербина, Греков и многие другие «микроскопические поэтики» скоро забудутся, так как они ничего не сделали для общества, не обогатили его сознание: «Вы вольны делать, как угодно, но и я, как читатель и критик волен обсуживать вашу деятельность, как мне угодно».

Пушкин, Лермонтов и Гоголь были для Писарева пройденной ступенью. Он мог ими гордиться, но особо ими не интересовался.

Историко-литературная концепция, столь широкая у Белинского, затем суженная у Чернышевского и, в особенности, у Добролюбова, у Писарева уже не захватывала даже «гоголевского» периода. Его уже не волновали проблемы предшествовавшего поколения писателей. Только люди с эстетическим чувством, говорил Писарев, - и в его устах это вовсе не похвала - зачитываются и знают наизусть сочинения Пушкина, Лермонтова и Гоголя. «Что же касается большинства, то оно или вовсе не читает их, или прочитывает их один раз, для соблюдения обряда, и потом откладывает в сторону и почти забывает» («Схоластика XIX века»).

Совершенно нарушал Писарев необходимый исторический подход в статье «Пушкин и Белинский» (1865) . Он ставил только один вопрос: следует ли нам читать Пушкина сейчас?
И отвечал отрицательно. Пушкина следует сдать в архив вместе с Ломоносовым, Державиным, Карамзиным и Жуковским. Пушкин для Писарева - только «великий стилист», «легкомысленный версификатор». Никакой «энциклопедией русской жизни» и «актом сознания» для общества роман «Евгений Онегин» не был. В самом герое, Онегине, ничего передового и симпатичного нет, Татьяна - идеальничающая посредственность.

Судьба героев прошлого определяется Писаревым так: с Онегиным мы не связаны решительно ничем; Бельтов, Чацкий, Рудин лучше Онегина, без них не могло бы быть и нас, это наши учителя, но их время прошло навсегда с той минуты, как появились Базаровы, Лопуховы и Рахметовы («Пушкин и Белинский»).

К старшему поколению писателей, которое уже клонится сойти со сцены, Писарев относил Писемского, Тургенева и Гончарова. О последних двух писателях критик имел возможность довольно объективно высказаться в самый ранний период своей деятельности в журнале «Рассвет» (1859). Тогда, еще «уважая» эстетику, Писарев с одобрением отозвался об «Обломове» и «Дворянском гнезде». Теперь, в «Русском слове», он опубликовал статьи сразу о трех писателях в сопоставительном плане: «Писемский, Тургенев и Гончаров» (1861) и «Женские типы в романах Писемского, Тургенева и Гончарова» (1861), и судил о писателях суровее.

Выше всех он поставил Писемского, который казался художником, ничего не выдумывающим, изображающим дюжинных людей безжалостно, совершенно трезво. Писемскому критик посвятил еще одну статью - «Стоячая вода» (1861). Писарева подкупал «безыскусственный» реализм автора, он не замечал некоторой бескрылости, чрезмерного натурализма произведений Писемского. Лишь когда этот писатель поддался реакционным влияниям и написал о «русских лгунах» антинигилистический роман «Взбаламученное море», Писарев понял, как он заблуждался насчет «черноземной силы» писателя («Прогулка по садам российской словесности», 1865).

Гончаров, наоборот, сразу был незаслуженно принижен Писаревым. Он осуждал Гончарова за бесстрастие, чрезмерную любовь к детальным описаниям в «Обломове», «тепловатое» отношение к гражданским идеям. Гончаров «по плечу всякому читателю», он поочередно становится на точку зрения каждого из действующих лиц. «Тип Обломова не создан Гончаровым»; это повторение Бельтова, Рудина и Бешметева (из повести Писемского «Тюфяк»). Но поскольку Гончаров заострил образ Обломова, то весь роман «Обломов» - «клевета на русскую жизнь». Писарев отказывал образу Обломова в типичности, а роману в народности.

Между Писемским и Гончаровым был поставлен Тургенев. Писарев ценил Тургенева за отрицательный и трезвый взгляд на явления жизни. Все недостатки его, как человека «сороковых годов», выкупались в глазах Писарева тем, что Тургенев наиболее ярко воплотил передового героя времени. Роман «Рудин» он ценил за правдивость воплощения отрицательных черт прошлого поколения, как драгоценный «акт самосознания» русского общества. Попытку же Тургенева изобразить в Инсарове идеальный тип он считал неудачной, сделанной в обход традиций отрицательного направления. По мнению критика, всякий, кто сходил с этого пути в русской литературе, терпел поражение. Писарев вообще пока даже не задумывался о возможности положительного героя. Он знал, что всех этих героев - от Онегина до Рудина - надо только критиковать. Добролюбов, как мы знаем, в это же самое время воздавал должное попытке Тургенева в «Накануне» идти дальше в поисках героя времени.

Но стоило Тургеневу нарисовать реального русского разночинца-нигилиста Базарова, как Писарев ухватился за этот образ.

Он досконально обследовал новую галерею разночинных героев времени (Базаров, Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна, Рахметов), людей активных, увлек ими читателей и указал на их значение далеко за пределами литературы. Все преувеличения и ошибки в решении теоретических вопросов, в оценке Пушкина, Гончарова, Островского, Щедрина как бы выкупались теперь гениальным истолкованием новых героев времени. Тут Писарев был целиком «у себя дома». Вся его концепция «реализма» теперь приняла удивительно стройный вид.

Главному герою романа «отцы и дети» Писарев посвятил специальную статью, назвав ее броско «Базаров» (1862) . Писарев находит, что весь роман проникнут самой трогательной искренностью. Базаров – центр всего романа.

Писарев любуется Базаровым, старается даже улучшить его, слегка подправить, когда тот «завирается»: отрицает поэзию Пушкина, музыку (между прочим, в дальнейшем сам критик заразился «базаровщиной» в этих вопросах). Он хорошо почувствовал смену поколений. Сам Тургенев, создавая Базарова, «хотел разбить его в прах», а вместо того «отдал ему полную дань справедливого уважения». Базаров - глубокая цельная натура, поэтому у него нет рефлексии. Он хорошо дорисовывается в двух эпизодах: в увлечении Одинцовой и в агонии смерти. Писарев, конечно, понимал, что Тургенев только издали знал этот тип людей, он не мог показать их в реальной деятельности, среди единомышленников. Но, «не имея возможности показать нам как живет и действует Базаров, Тургенев показал нам, как он умирает». Статья содержит апофеоз Базарова: «Из Базаровых при известных обстоятельствах, вырабатываются великие исторические деятели; такие люди долго остаются молодыми, сильными и годными на всякую работу...». Писарев проходит мимо заявлений самого Базарова, что его дело - только разрушение, а созидание - это дело других. Базарову не хватает «принципов», цельности, общей цивилизованности.

Через два года в статье «Реалисты» Писарев еще выше поднял значение Базарова как символа поколения и того особого мировоззрения, которое обозначалось в самом заглавии статьи. Он повторял почти все сказанное о Базарове в предыдущей статье, с той только разницей, что теперь уже не считал нужным обращать внимание на то, что Базаров зря и сплеча отрицает искусство, что Базаров свысока относится к народу, что Тургенев не благоволит к своему герою и наделяет его отрицательными чертами. Наметилась у Писарева некоторая идеализация Базарова. Предыдущая статья лучше, объективнее, чем та часть статьи «Реалисты», в которой говорится о Базарове. Но сама эта идеализация отражала порыв Писарева идти в поисках героя дальше, вне рамок тургеневского образа. И вскоре Писарев нашел свой идеал в героях «Что делать?» Чернышевского, особенно в образе Рахметова.

Статья о романе «Что делать?» называется «Мыслящий пролетариат» (1865). Первоначальное ее название - «Новый тип» - прямо подчеркивало, в какой преемственной связи с прежней галереей героев времени мыслил Писарев «новых людей» и «особенного человека» из романа Чернышевского. Это были те самые «реалисты», о которых мечтал Писарев. До этого он «приподымал» Базарова до своего идеала. Приходилось иметь дело с противоречивым Тургеневым. Чернышевский был вполне «свой», пропаганда новых людей сливалась в некоторую линию, линию «Современника» и «Русского слова». Идеологические позиции романиста и критика на этот раз были предельно родственными.

Образу Базарова Писарев обрадовался как неожиданной находке, как подарку со стороны. Образы Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны, Рахметова для него - как давно ожидаемое, закономерное явление, представители того «направления» в русской «умственной жизни», которое резко выделилось в последнее время. В нем заключается наша действительная сила, на него «со всех сторон сыпятся самые ожесточенные и самые смешные нападения». Писарев, конечно, имел в виду «реалистов», которых обвиняют их противники в «глумлении над искусством», «неуважении к публике», «безнравственном цинизме» и «в зародышах всяких преступлений». В романе
«Что делать?» новое направление заявило себя «решительно и прямо».

Никто из критиков так не работал над типологией образов, как Писарев. И его мысль всегда билась на быстрине эпохи, он разрешал легко и ясно самые головоломные вопросы, связанные с определением сущности того или иного из героев новейшей русской литературы.

В итоге генеалогия героев времени вырисовывалась следующим образом: по прямой линии выстраивались Чацкий, Печорин, Бельтов, Рудин, Базаров, затем Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна и Рахметов. Онегин выпадал из галереи как натура слишком прозаическая и почти вовсе не альтруистическая. Штольц - это подделка, «деревянная кукла». Ольга слишком схематична и умозрительна. Катерина сбивчива, религиозна, слишком занижена.
Инсаров - надуманный герой. Раскольников - это уже совсем другое, попытка автора дискредитировать героя времени.