Елена Цезаревна Чуковская (домашнее имя — Люша) — дочь Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе — родилась 6 августа 1931 года в Ленинграде.
После развода с Цезарем Вольпе Лидия Чуковская вышла замуж за ученого-физика М.П. Бронштейна.
В 1937 году М.П. Бронштейн был арестован. В любой момент могли арестовать Лидию Чуковскую, детский дом для детей арестованных грозил Е.Ц. Чуковской. Лидия Корнеевна была вынуждена скрываться от преследования людей из «Большого Дома» и уехала из Ленинграда. В это время Е.Ц. Чуковская жила в семье своего деда — К.И. Чуковского.
Во время войны вместе с Лидией Корнеевной Чуковской и двоюродным братом — Евгением Борисовичем Чуковским — была эвакуирована в Ташкент.
В 1948 году поступила на химический факультет МГУ.
В студенческие годы начала помогать Корнею Ивановичу Чуковскому в его работе над альманахом «Чукоккала». Вот что писал об их совместной работе в своем дневнике Корней Чуковский: «… с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так четко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие».
После окончания Университета в 1954 году и до 1987 года работала в НИИ элементоорганических соединений.
С 1962 года — кандидат химических наук.
С начала 1960х годов и вплоть до высылки из СССР помогала А.И. Солженицыну в его работе (подробнее см. «Бодался теленок с дубом», раздел «Невидимки»).
После смерти К. И. Чуковского в 1969 году она вместе с матерью унаследовала права на его архив и произведения. В своем последнем письме к Лидии Корнеевне Корней Чуковский пишет: «… нужно ли говорить, что все права собственности на мой архив, на мои книги «Живой как жизнь», «Чехов», «Высокое искусство», «Мой Уитмен», «Современники», «От двух до пяти», «Репин», «Мастерство Некрасова», «Чукоккала», «Люди и книги», «Некрасов» (1930), «Книга об Александре Блоке» я предоставляю тебе и Люше…».
Многие годы Елена Цезаревна Чуковская боролась за опубликование рукописного альманаха Корнея Чуковского — «Чукоккалы», — его первое издание (со значительными купюрами) вышло только в 1979 году. В 1999 году «Чукоккала» переиздана в полном объеме. История борьбы за альманах описана Еленой Цезаревной в очерке «Мемуар о Чукоккале».
В значительной мере благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К.И. Чуковского в Переделкино. Она и секретарь К. И. Чуковского — Клара Израилевна Лозовская — были первыми экскурсоводами в этом музее.
Лидия Корнеевна в письме к Д. Самойлову так описывала свою дочь: Вы не знаете, что такое Люша.
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет!
И это еще не характеристика.
В 1996 году после смерти Лидии Чуковской продолжила вместе с ее многолетней помощницей Ж.О. Хавкиной работу над изучением ее архива и опубликованием произведений.
Печатается с 1974 года, наиболее известные публикации «Вернуть Солженицыну гражданство СССР», Книжное обозрение, 5 августа 1988 года и воспоминания о Б.Л.Пастернаке: «Нобелевская премия», Вопросы Литературы, 1990, №2, сборник статей о Солженицыне «Слово пробивает себе дорогу» (совместно с В.Глоцером), 1998 г.
В 2011 году была удостоена премии Александра Солженицына «за подвижнический труд по сохранению и изданию богатейшего наследия семьи Чуковких; за отважную помощь отечественной литературе в тяжелые и опасные моменты ее истории». До последнего времени Е. Ц. Чуковская занималась публикацией книг Л. К. и К. И. Чуковских. Она автор многочисленных комментариев и статей, посвященных их творчеству. Ее стараниями впервые увидели свет «Прочерк» и «Дом Поэта» Л.К. Чуковской, «Дневник» К.И. Чуковского, переписка отца и дочери.
На этот текст меня подвигнул вопрос одного моего знакомца, автора прекрасных литературоведческих эссе на темы русской классики. Увидя траурное объявление о ее смерти, он спросил: "А кто есть Елена Цезаревна Чуковская?" И тогда я подумала, ну, если уж он не знает этого имени..., и засела писать заметки (?), которые можно рассматривать как развернутый ответ на его вoпрос.
Минувшим маем, после страшной и непоправимой беды приключившейся со мной, я решила поехать в свой родной город. Отдышаться, походить по местам, где рос мой сын, подумать о том, что делать дальше со своей жизнью. Остановилась в неслучайно выбранной гостинице на улице Рубинштейна. "Вы хотите номер окнами во двор или на улицу?" - спросили меня. "На улицу", - не раздумывая ответила я, зная, что буду жить напротив "утюга" - знаменитого питерского дома у пяти углов, где провели два счастливейших года свой жизни Лидия Корнеевна Чуковская, Митя Бронштейн и маленькая Люша. Мне хотелось по утрам видеть окна квартиры, где Люша усаживалась прямо на исписанные ее гениальным отчимом листы, а он не сердился и, аккуратно передвигая ее босые ножки, продолжал свой труд по космологии в ошеломительной для непосвященных области "расширения вселенной". Этот умилительный эпизод описан Лидией Корнеевной в "Прочерке" - предсмертной, без сомнения самой великой и самой дорогой для меня из всех ее книг. А издан и откомментирован "Прочерк" той самой "маленькой Люшей", Еленой Цезаревной Чуковской, известие о смерти которой пришло в эти дни из Москвы. Кто-то равнодушно пожмет плечами: 83 - возраст вполне солидный, а знаменитая фамилия никому не гарантирует бессмертия.
Того же, кто, зная о ней, отличал и любил ее, известие это сразит ощущением страшной и невосполнимой потери. С ее смертью осиротел дом-музей Чуковского в Переделкино. Еще в далеких 70-х она начала водить по нему первых посетителей, и потом до конца жизни поддерживала его из своих личных сбережений. Осиротевший переделкинскикий дом - это толькая малая часть осиротевшей без нее русской культуры. Она была последней, кто по непреложному наследному праву, через мать и деда, связывал нас живой непрерывающейся традицией с Ахматовой и Пастернаком, с Россией Серебрянного Века. И вот эта ниточка оборвалась, и восстановить ее некому. Не осталось людей, равных ей по безупречности манер и нравственного чувства, по генетически усвоенному благородству слов и поступков.
Вообще, Чуковские сыграли такую непомерно громадную роль в моей жизни, что благодаря им даже в начале 80-х, в самые душные годы брежневской безвременщины не оставляла надежда, что "силу подлости и злобы, одолеет дух добра". Одолеет просто оттого, что сегодня, сейчас в Москве в своей квартире на улице Горького сидит за письменным столом старая, больная и почти слепая женщина, имя которой запрещено к упоминанию в печати, и пишет свои "открытые письма" в защиту талантливых и гонимых, и их тут же, из-под пера, разносит самиздатом по обеим столицам. Наивно верилось, если эта женщина когда-то не убоялась сановному Шолохову бросить: «Литература Уголовному суду не подсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не лагеря и тюрьмы... Ваша позорная речь не будет забыта историей...", - то и на сегодняшних подлецов всех мастей найдется управа.
В 1996-ом после ухода Лидии Корнеевны установилась все-таки какая-никая "гласность", и надобность в публицистике такого рода почти отпала. Да и в любом случае, Елена Цезаревна, в которой не было непримиримой категоричности ее матери, не могла бы заменить ее на этом посту. Дочь занялась другим не менее важным делом. Ведь с того времени весь огромный корпус архива Чуковских лег на ее плечи. Ей предстояло привести в порядок, откомментировать и издать некупированные цензурой или никогда не публиковавшиеся рукописи деда и матери. Проделать эту громадную культурную работу могла только она. Тут требовалась не только привычка к кропотливейшему гуманитарному труду, но и знание изнутри тех деталей, сюжетов и первоисточников, которые были известны ей одной. На годы погруженная в необъятный архив своей семьи, с юности знакомая со всеми предыдущими изданиями Чуковских, она сделалась первым в мире специалистом по чуковиане. Не имея филологического образования, стала первоклассным филологом, вернувшим в культурный обиход России первозданные, не изувеченные Главлитом книги Чуковских.
Кроме "Прочерка" мы обязаны ей колоссальным трудом по изданию полного трех-томника "Дневников Чуковского" (как по мне - так это лучшее, что написал ее дед), изданием в полном объеме уникальной "Чуккокалы", бесценным томом дневников и воспоминаний Лидии Корнеевны и многими другими сокровищами.
Для домашних она была Люша. Для нас - Елена Цезаревна Чуковская. Внучка Корнея Чуковского и дочь Лидии Корнеевны. Меньше известны имена других ее близких: отца - литературоведа Цезаря Вольпе и отчима - великого астрофизика Матвея Бронштейна, близко дружившего и сотрудничавшего с легендарным Ландау. Окружение свое она не выбирала - ей просто повезло родиться в таком удивительном семействе, которое смело можно отнести к рангу советской художественной и духовной аристократии. Но и сама она всею своей подвижнической жизнью доказала, что по праву принадлежит к славному этому клану.
Лидия Корнеевна, тогда еще просто Лида, с 13 лет нянчилась со своей младшей сестрой Мурочкой, которую их отец Корней Иванович Чуковский не скрываясь любил больше всех других людей на свете. Впоследствии Лидия Корнеевна писала, что именно ее младшая сестра внушила ей непреодолимое желание стать матерью: "с тринадцати лет я мечтала о ребенке, втемяшила себе в голову: мечтаемый младенец у меня будет непременно, и непременно – девочка, моя собственная Мурочка".
Домашний врач Лидии Корнеевны, знающий о целом букете ее хронических недомоганий, не советовал ей рожать в таких выражениях: «я бы вас для продолжения рода человеческого ни в коем случае не выбрал». Тем не менее, назло всем прогнозам в 1931-ом году вымечтанная девочка появилась на свет. В том же году любимица всей семьи Мурочка после невообразимо долгих мучений, проходивших на глазах у обезумевшего от горя Корнея Ивановича, умерла в туберкулезном санатории в Алупке. С первых же дней жизни у Люши было предназначение заполнить пустоту оставшуюся после смерти Мурочки, стать радостью и утешением всей семьи. Впрочем, отчаяния и слез было тогда больше, чем радости. Как и все люди ее поколения Люша с раннего детства была втянута в трагический водоворот жизни: репрессии, арест отчима, бегство матери из Ленинграда, война, эвакуация.
Люшиных родных преступная власть на долгие годы погрузила в пучину нескончаемых мытарств и унижений: ссылка, публичная травля, безжалостная цензура, запрет на публикации, вынужденное писание в стол. Но одного из них - молодого гения, в котором все окружающие видели "украшение рода человеческого", эта власть без сожаления уничтожила. Отчим Люши, Матвей Бронштейн, после средневековых пыток в застенках НКВД был расстрелян, и, как тысячи других невинных, брошен в одну из безымянных могил под Ленинградом.
Для Лидии Корнеевны это стало катастрофой вселенского масштаба. Небо упало для нее на землю. Вселенная ее разрушилась. Живой Митя неотвязно преследовал ее во сне и наяву, и после смерти оставаясь центром и смыслом ее существования. Все ее книги - это плач по нему и проклятие его палачам. Сознание невосполнимости потери, сосредоточенность на тайне его ужасной смерти, навязчивое, жгучее, годами не оставляющее ее желание приоткрыть трагическую завесу этой тайны, стало главной темой ее лучших книг. "Прочерк" - это ведь в первую очередь книга о любви, и только потом - о ежовщине. Неизбывной тоской по Мите продиктованы и пронзительные строки лучших ее стихов.
В один прекрасный день я все долги отдам,
Все письма напишу, на все звонки отвечу,
Все дыры зачиню и все работы сдам -
И медленно пойду к тебе навстречу.
Люше было семь лет, когда убили Митю, но и она хранила детскую память о нем всю свою жизнь. Ее мать писала: "Погибли миллионы людей, погибли все на один лад, но каждый был ведь не мухой, а человеком - человеком своей особой судьбы, своей особой гибели. "Реабилитирован посмертно". "Последствия культа личности Сталина". А что сделалось с личностью, - не с тою, окруженною культом, а той - каждой, - от которой осталась одна лишь справка о посмертной реабилитации? Куда она девалась и где похоронена - личность? Что сталось с человеком, что он пережил, начиная от минуты, когда его вывели из дому, - и кончая минутой, когда он возвратился к родным в виде справки?"
Они узнали об этом 19 июля 1990 года, когда матери и дочери дозволили ознакомиться с "Делом Матвея Бронштейна" из архивов НКВД-КГБ. "Подъехали наконец. Красивая вывеска "Приемная КГБ. Работает круглосуточно". .. Помещение с низкими креслами. Сели - народу немного. И сразу нам навстречу пришел он (чин КГБ, выдавший им на руки "Дело"). Мы его узнали в один миг. Когда здоровались, я протянула ему руку (машинально), Люша - нет. И вот передо мною - Митино дело. Картонная, исчирканная по переплету папка средней набитости. Как описать то, что мы обе прочли?... Убийство с заранее обдуманным намерением".
В этом отрывке из послесловия к "Прочерку" есть одна поразительная деталь. Лидия Корнеевна, хотя и машинально, но протянула руку ГБ-шному чину. Кроткая Люша - нет. Эта деталь нам еще пригодится.
Люша росла чудным ребенком. Она нередко гостила у Деда в Переделкино, и имя ее часто мелькает в его Дневниках и переписке. Он восхищается ее ласковым и живым нравом, позволявшим ей одинаково хорошо ладить с самыми разными людьми. С юности, закончив с золотой медалью школу и поступив на химический факультет МГУ, она в свободные часы помогает Деду в его литературных делах, в переписке, в ведении архива. Чуковский пишет в Дневнике: "…с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так чётко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие". Дед, составляя завещание, хорошо понимал в чьи верные руки он передает бесценное свое наследие.
Через 20 лет это поймет и Александр Исаевич Солженицын, впервые упомянувший имя Люши в своих автобиографических очерках литературной жизни "Бодался теленок с дубом": "Так самоотверженна, действенна и незаменима была Люша, что в начале 1968, всё более подумывая, что меня может не стать внезапно, а как же сделать, чтоб работа моя (речь идет об "Архипелаге") продолжала и после меня докручиваться и написанное донеслось бы до будущего, - я стал примеряться, не сделать ли Люшу своим литературным наследником.... Жажде работы у Люши и отдаче её - не было границ. За три года знакомства вот уже пять моих толстых книг перепечатала она. (По-советскому немаловажно: сколько же стоп хорошей однородной бумаги надо было набрать, такая не всегда продавалась. И сколько копирки). И вместе с моей работой, предприятиями, делила мои манёвры и предосторожности".
"Начальник штаба моего" - так он величает ее в "Теленке".
Чуковские предоставляли приют и убежище опальному писателю то в Переделкино, то в своей московской квартире. Кроме этого, Люша становится главным координатором и связной Солженицина в Москве середины - конца 60-х. Это было опасно не только для ее карьеры ученого-химика, но и для ее жизни. Загадочным образом "хулиганам, " зверски избившим Люшу в подъезде ее собственного непреступно-престижного дома на ул. Горького, никто не помешал, хотя там круглосуточно дежурили консьержи. Такси, в котором она ехала, вдруг врезалось во внезапно вылетевший на встречную полосу грузовик, которым управлял сотрудник МВД. Ей это года лечения. Так вездесущие "органы", с которыми вступил в неравный бой Солженицын, давали знать его главной помощнице, что она находится под их постоянной опекой. Но она, невзирая на обманчиво кроткую внешность, оказалась не из пугливых и от Солженицына не отступилась. Когда мы и наши родители в безопасном тепле своих кухонь возмущались по вечерам газетными наветами на "Литературного Власовца - Солженицына", Люша после дня напряженной работы в своем академическом НИИ кружила по вечерней Москве, встречаясь с диссидентами, хранившими у себя запрещенные солженицынские рукописи. Бывшие же узники ГУЛАГА, зная, что "ИХ Писатель" продолжает собирать свидетельства очевидцев, передавали ему через Люшу бесценные свои дневники и записки. Должно быть, именно об этих временах писала Лидия Корнеевна в своей переписке с Давидом Самойловым: "Вы не знаете, что такое Люша. "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!" И это еще не характеристика".
В главе о Люше Солженицын передает один их разговор, который почти не оставляет сомнения, что она, кроме естественного для любого русского интеллигента сочувствия делу борьбы с тотальным злом, относилась к Солженицыну чуть по иному, чем просто к соратнику по общему делу. Ахматова боготворила его. Перед его харизмой не могли устоять лучшие люди обоих поколений, и Люшиного и поколения ее матери. Так что, ничего странного или оскорбительного для ее памяти в этом предположении быть не может. Во всяком случае, когда Солженицын однажды спросил у Люши: "разве не для Дела она всё делает? не для той Большой цели", она ответила: "Нет. Просто - для меня, чтобы мне помочь; этой мотивировки Люше было годами довольно, чтоб не иметь надобности разглядывать мою дальнюю цель".
Ее ответ ошеломил Солженицына.
Меня же ошеломил ответ Елены Цезаревны ведущим одного популярного телевизионного шоу. На вопрос о том, в чем заключалась ее помощь опальному Солженицыну в 60-х годах, она ответила одной короткой фразой: "Я была его литературной помощницей". Будучи "в теме", ведущие были явно разочарованы. Ничего о риске, которому она себя ежедневно подвергала, никакого ретроспективного любования собой, своим невероятным мужеством, никаких взволнованных повествований об избиениях в подъезде и подстроенных автомобильных авариях. Единственное, что они услышали, это шутливую историю о том, как она поздравила Солженицына с Нобелем, без лишних раздумий отправив ему поздравительную телеграмму с Центрального Телеграфа. Эта Люшина дерзость не прошла незамеченной. Из "органов" позвонили на ее домашний телефон с вежливым предложением подъехать по одному известному всей Москве адресочку. "Я не скорая помощь и по звонку не выезжаю", - не менее вежливо ответила Люша.
Вот мы и подошли к главному.
У Елены Цезаревны были беззашитные, кроткие глаза, немного застенчивая, как бы извиняющаяся улыбка, и деликатная, уступчивая манера речи. Феноменальная ее скромность и полное отсутствие рисовки были столь же беспредельны, как и неколебимая верность тем вечным нравственным принципам, которые она впитала с молоком матери. Мужеству ее в отстаивании этих принципов могли позавидовать не самые пугливые из ее современников мужчины. Добру она служила по иному, чем ее бескомпромиссная мать, но с ничуть не меньшей отдачей. Мне всегда казалось, что латинское присловье "Fortiter in re, suaviter in modo" -Тверд в деле, мягок в обращении - это про нее. Ведь именно в этом небывалом сочетании непритязательной тихости и несгибаемой внутренней силы и была уникальная красота ее личности, пленявшая любого, кто прикоснулся к ее жизни.
Во время той поездки в Россию мне была ниспослана встреча с ней, хотя и случайная, заранее не запланированная. Впрочем..., кто знает, может вовсе и не случайная.
После Питера мне захотелось увидеться с московскими моими друзьями. Через день они спросили, куда меня повезти. Я ответила: в Переделкино. В доме-музее Чуковского я легко отыскала Наташу, которая когда-то впервые провела меня по этому дому со своей замечательно-нестандартной экскурсией. Мы болтали с ней на разные около-чуковские темы. Вдруг резко зазвонил ее мобильник. Коротко ответив кому-то, Наташа сказала: "Какое счастливое и невероятное для Вас совпадение и везение. Через 20 минут здесь будет Елена Цезаревна". Мы все вышли во двор встретить ее. Наташа предупредила нас, что она хворала, только что из больницы и еще слаба, и едет, чтобы проведать на переделкинском погосте своих; мать и деда.
Она стояла, элегантно и стильно одетая, с вечной своей косыночкой на шее, с милейшей улыбкой в кротких усталых глазах и слушала не перебивая мой возбужденный бред. Зачем-то меня понесло в воспоминания о ее детстве. Там в "Прочерке" есть рассказ о том, как доктор, спасший Люшу от почти неминуемой смерти, спросил ее при выписке из больницы, рада ли она, что идет наконец домой. "Мне все равно", - потупившись ответила шестилетняя Люша. Девочка перенесла в больнице немыслимые физические страдания, поэтому ее ответ донельзя удивил Лидию Корнеевну. - "Мама!" - ответила рассудительная Люша, когда они ехали домой. - "Как ты не понимаешь? Не могла же я сказать им , что рада уехать отсюда. От них ? Это невежливо".
Мне хотелось сказать этой женщине, что я полюбила ее еще тогда, когда впервые прочитав этот рассказ ее матери, поняла, что деликатность души есть свойство врожденное, не прививаемое извне. О брезгливо непротянутой наследнику палачей руке и о многом другом хотелось мне ей сказать. Но, почувствовав, что ей тяжело стоять, что она устала, я поспешила закончить разговор и откланяться. По дороге приятель мой осторожно заметил, что со стороны я вела себя несколько развязно, махала руками, говорила громче, чем следует, но он понимает, что это, наверное, от волнения. А я, ничуть не расстроившись по этому поводу, подумала, что ради тех минут, когда я "махала руками и говорила громче, чем следует" с Еленой Цезаревной Чуковской стоило прилететь из Сан-Франциско.
Она будет лежать на Переделкинском кладбище, рядом с матерью и дедом. Если вы придете их навестить, то отыщите без труда. Надо держать курс на три сосны, которые растут на могиле Пастернака. А Чуковские лежат в одном шаге оттуда - пропустить невозможно.
Леонид Петрович Романков и Самуил Аронович Лурье о Елене Цезаревне Чуковской, и я как журналист, который, видимо, последним брал интервью у ЕЦ - для "Новой газеты".
И ещё - замечательные слова о Елене Цезаревне отца Иоанна Привалова , человека, достойного отдельной длинной истории. Вкратце скажу лишь, что в конце января 2013 батюшку сняли с должности настоятеля в Сретенском храме села Заостровье Архангельской области - с точки зрения РПЦ, батюшка впал в сектантство (стал "кочетковцем"): совершал богослужения не по Церковному уставу (на русском языке), служил вечерню вечером, а утреню утром, и т. д. Есть мнение, что дело не только в несоответствии Уставу, а в том, что батюшке удалось создать "площадку" для общения церкви и общества на Севере - недаром в его защиту выступили Наталья Солженицына, Сергей Юрский, Ольга Седакова, Александр Архангельский. После всего случившегося с ним батюшка пять раз оказывался в больнице, перенёс две операции. Я человек не церковный, про Устав ничего говорить не могу и не имею права, но, судя по тому, что он пишет, человек ума и культуры необыкновенных.
3 января не стало Елены Цезаревны Чуковской, внучки великого писателя и литературоведа Корнея Чуковского, дочери писательницы Лидии Чуковской, замечательного человека, отдавшего всю свою жизнь служению русской литературе.
Ее домашнее имя было Люша, и так же ее звали друзья и близкие. Дочь Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе, она родилась 6 августа 1931 года в Ленинграде.
После развода с Цезарем Вольпе Лидия Чуковская вышла замуж за ученого-физика М.П. Бронштейна. В 1937 году он был арестован. В любой момент могли арестовать Лидию Чуковскую, детский дом для детей арестованных грозил ее дочери Елене. Лидия Корнеевна была вынуждена скрываться от преследования и уехала из Ленинграда. В это время Елена Чуковская жила в семье своего великого деда - Корнея Ивановича Чуковского.
Во время войны вместе с Лидией Корнеевной Чуковской и двоюродным братом - Евгением Борисовичем Чуковским - была эвакуирована в Ташкент. В 1948 году поступила на химический факультет МГУ.
В студенческие годы начала помогать Корнею Ивановичу Чуковскому в его работе над альманахом "Чукоккала". Вот что писал об их совместной работе с внучкой в своем дневнике Корней Чуковский: "... с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так четко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие".
После окончания Университета в 1954 году и до 1987 года работала в НИИ элементоорганических соединений. С 1962 года - кандидат химических наук. С начала 1960-х годов и вплоть до высылки из СССР самоотверженно, с риском для собственной жизни помогала А.И. Солженицыну в его подпольной работе.
После смерти К.И. Чуковского в 1969 году она вместе с матерью унаследовала права на его архив и произведения. В своем последнем письме к Лидии Корнеевне Корней Чуковский пишет: "... нужно ли говорить, что все права собственности на мой архив, на мои книги "Живой как жизнь", "Чехов", "Высокое искусство", "Мой Уитмен", "Современники", "От двух до пяти", "Репин", "Мастерство Некрасова", "Чукоккала", "Люди и книги", "Некрасов" (1930), "Книга об Александре Блоке" я предоставляю тебе и Люше...".
Многие годы Елена Цезаревна боролась за публикацию рукописного альманаха Корнея Чуковского - "Чукоккалы", - его первое издание (со значительными купюрами) вышло только в 1979 году. В 1999 году "Чукоккала" переиздана в полном объеме. Непосвященному человеку невозможно объяснить, что такое "Чукоккала". Мировых аналогов этому альманаху нет. Больше того - придумать его в той полной версии, в какой он существует, было бы невозможно. Корней Чуковский и не придумал этот альманах. Он был создан самой эпохой, началом ХХ века, когда круг гениев был настолько тесен, что они могли постоянно оказываться рядом с тетрадкой, пухнувшей день ото дня, с которой Чуковский, вскоре сообразивший, что он на самом деле затеял, уже старался не расставаться. Личность Корнея Ивановича, человека необыкновенно умного, талантливого и, что в данном случае очень важно, подвижного и общительного, плюс особенности эпохи - вот, что создало этот неповторимый альманах.
В значительной мере благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К.И. Чуковского в Переделкино. Она и секретарь К.И. Чуковского Клара Израилевна Лозовская были первыми экскурсоводами в этом музее.
Лидия Корнеевна в письме к Давиду Самойлову так описывала свою дочь: "Вы не знаете, что такое Люша. Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет! И это еще не характеристика".
В 1996 году после смерти Лидии Чуковской Елена Цезаревна продолжила вместе с ее многолетней помощницей Ж.О. Хавкиной работу над изучением ее архива и опубликованием произведений.
Печаталась с 1974 года, наиболее известные публикации "Вернуть Солженицыну гражданство СССР" ("Книжное обозрение", 5 августа 1988 года) и воспоминания о Б.Л. Пастернаке: "Нобелевская премия" ("Вопросы литературы", 1990, №2), сборник статей о Солженицыне "Слово пробивает себе дорогу" (совместно с Владимиром Глоцером, 1998 г.). Она была автором многочисленных комментариев и статей, посвященных творчеству деда и матери. Ее стараниями впервые увидели свет "Прочерк" и "Дом Поэта" Л.К. Чуковской, "Дневник" К И. Чуковского, переписка отца и дочери.
Из последнего интервью Е.Ц. Чуковской "РГ" в связи с присуждением ей премии Александра Солженицына в 2011 году
Вы химик по образованию и работали химиком. Как вы все же занялись литературной деятельностью? Это был осознанный выбор?
Елена Чуковская: Выбор был, во многом, случайным. Я окончила школу в 1949 году. Это было ужасное время. Корней Иванович был отовсюду изгнан, Лидия Корнеевна тем более, и мне казалось, что заниматься гуманитарными науками у нас - убийственно, а нужно заниматься чем-то практически полезным. Вот я и пошла на химический факультет МГУ, окончила его и работала в Институте элементоорганических соединений, защитила диссертацию.
Но в 65-м году Корней Иванович подарил мне "Чукоккалу" - рукописный альманах, которым он очень дорожил, это была огромная ценность. И в это время к нему обратилось издательство "Искусство", начали готовить альманах к печати. К.И. меня привлек к этим занятиям: искать комментарии, наводить справки в библиотеке. Так я начала заниматься "Чукоккалой"; другими делами Корнея Ивановича при его жизни я не занималась.
Примерно в то же время я познакомилась с Александром Исаевичем Солженицыным, который после конфискации архива в сентябре 1965 года жил у нас на даче, а потом и у нас в квартире. Он меня постепенно приобщил к своим делам. Многие дела его были в Москве, а он жил в Рязани и приезжал ненадолго. Он получал много писем, к нему приезжали граждане из других городов, надо было печатать и распространять самиздатские рукописи, и вся эта круговерть на какое-то время стала моим занятием.
В 69-м году умер Корней Иванович. Я, совершенно неожиданно для себя, оказалась наследницей его авторского права и его архива. Буквально в те же дни Солженицына исключили из Союза писателей, в большую немилость попала Лидия Корнеевна из-за книг, напечатанных за границей и открытого письма Шолохову. Кроме того, она тогда уже очень плохо видела, с трудом могла ходить в библиотеку, а между тем, занималась своими "Записками об Ахматовой", которые тоже требовали большого количества справок. У Лидии Корнеевны была преданная помощница, Жозефина Оскаровна Хавкина. Она ей читала, разбирала ее бумаги, поэтому я какое-то время только наводила библиотечные справки.
У Корнея Ивановича лежали ненапечатанные дневники. Кроме дневников и писем, из основных вещей все, кроме "Чукоккалы" было напечатано, а "Чукоккалу" тогда было напечатать невозможно.
Но он ведь готовил ее к изданию, вынужден был изъять большие куски?
Елена Чуковская: Да, там было много интересных случаев. Он, например, написал статью о Гумилеве. Тогда работали так: делали фотографии страниц, так называемые "контрольки", и передавали их в издательство, чтобы художник мог сделать макет. Заведующая художественной редакцией, Инна Георгиевна Румянцева, рассказала мне потом, что эти контрольки с почерком Гумилева были просто украдены из издательства, и, к нашему удивлению, мы их потом читали в трехтомнике Гумилева, который вышел за границей. А статью Корнея Ивановича о Гумилеве из первого издания альманаха изъяли.
"Чукоккала" создавалась с 1914 по 1969 год, это огромный объем уникального материала, и публиковалась она несколько раз, в разных версиях. То, что вышло в 2006 году в "Русском пути", вам нравится?
Елена Чуковская: Да, очень. На презентации альманаха в "Русском пути" мы выставили 11 стендов материалов, которые были изъяты цензурой из первого издания альманаха (1979 года). И было даже непонятно, что же тогда, в первом издании, опубликовали, потому что изъяты были записи Набокова, Гумилева, Горького, Блока, Гиппиус и других менее известных авторов, с очень выразительными текстами. На презентации вся комната была заклеена этими изъятыми страницами альманаха - а ведь книга и в 1979 году, со всеми купюрами, вызвала очень большой интерес.
В 1990-е годы бывшие сотрудники издательства "Искусство" планировали издать два тома: факсимильный и том комментариев. Но, в конце концов, издательство распалось. Тогда напечатали только один том комментариев с маленькими "марками" страниц альбома. Получился справочник вместо альманаха. Потом издательство "Монплезир" все же издало том факсимиле - тиражом сто экземпляров. Я вам его покажу, потому что вы его больше нигде не увидите.
Корней Иванович не боялся держать дома такой архивный материал, где отметились запретные Гумилев и Гиппиус?
Елена Чуковская: Он сохранил и дневники, хотя там много страниц вырвано. Дело в том, что отношение к Корнею Ивановичу менялось со временем. В 1957 году очень широко отпраздновали его семидесятипятилетний юбилей, и он стал как бы патриарх, потом в 1962 году он получил Ленинскую премию, звание оксфордского профессора - и хотя к концу шестидесятых годов отношение к нему снова изменилось, но мы как-то все же не ждали того, что у него будут изымать "Чукоккалу". Хотя он ее никогда никому не давал, показывал только из своих рук. Он многократно с ней выступал, только полный объем материала был неизвестен. Он вообще любил выступать на публике - по радио, в детских садах, на елках в Колонном зале…
У Корнея Ивановича были споры с Лидией Корнеевной по поводу отношения к советскому строю и руководству? Они ведь были довольно разные люди, и разными были их дневники?
Елена Чуковская: Нет, споров не было. У Корнея Ивановича действительно есть разные записи в дневнике, но их ведь хранили очень осторожно. Например, мамины дневники сохранились только с 1938 года, а остальные были сожжены. Корней Иванович писал меньше, осторожнее, писал иногда с припиской "специально для показа властям". Для него была важна публикация книг, он ради этого шел на какие-то компромиссы. Он был совсем другой человек, чем Лидия Корнеевна. По дневнику видно, что сначала он с большим напряжением относился к происходящему, а потом постарался вписаться в это время. Он был человек не без актерства, умел лавировать, наконец, у него было литературное имя. Если его бранили за сказки - он брался на Некрасова, если Некрасова нельзя было - занимался переводами.
Лидия Корнеевна - нет. Она сдавала работу в редакцию, ей делали какое-то замечание - и она просто забирала работу. В шестидесятые годы вышла ее книга "В лаборатории редактора", книга о декабристах в Сибири, потом она занималась Миклухо-Маклаем, то есть, работа у нее была. Но с середины шестидесятых годов ее начали задвигать, при жизни К.И. просто не печатали, а после его смерти исключили из Союза писателей и был полный запрет на упоминание ее имени в советской печати.
Потом попросили вернуться?
Елена Чуковская: Она не хотела возвращаться в Союз. Как это ни смешно звучит, это дело, в основном, моих рук. Конец восьмидесятых был трудным временем, а членам Союза тогда выдавали пайки. Во-вторых, была очень нужна писчая бумага, а бумаги никакой не было. Членам Союза ее, опять-таки, выдавали. И я чуть не силком заставила ее взять этот билет, что было, конечно, напрасно. Даже я очень редко могу заставить себя пойти в Дом литераторов, а уж для нее это было совсем не нужно. Хотя в 1994 году она получила Государственную премию за свои "Записки об Ахматовой". Но у нее тогда было уже совсем плохо со зрением, она фактически не выходила на улицу. Премию в Георгиевском зале для нее получала я.
Подготовила Татьяна Шабаева
Вчера, 3 января 2015 года, на 84-м году, вследствие тяжелой болезни, ушла из жизни Елена Цезаревна Чуковская.
Не знаю, носила ли когда-нибудь Елена Цезаревна Чуковская фамилию Вольпе. Ей пристала фамилия матери, сконструированная дедом Корнееем Ивановичем, - Чуковская. Лидия Корнеевна Чуковская, мама маленькой Люши, очень рано разошлась с ее отцом, Цезарем Вольпе.
Любимым отчимом девочки стал физик Матвей Бронштейн, чья судьба так пронзительно описана Лидией Чуковской в повести «Прочерк».
Но мы бы не прочитали этой удивительной – неоконченной автором – повести, если бы не Елена Цезаревна Чуковская. Это она продиралась через рукопись, сверяла, сопоставляла, добавляла из черновиков, это она издала повесть и открыла ее читателям. Нет, не зря она носила фамилию Чуковская. Именно она стала хранителем семейного архива, редактором и издателем рукописей деда и матери. К ней стекались ручейки, текущие в океан под названием НАСЛЕДИЕ Чуковских.
Ради этого наследия она бросила свою работу в научно-исследовательском институте, отошла от химии, несмотря на защищенную диссертацию; она самоучкой приобрела другую специальность, вернее, другие специальности – текстолога, редактора, издателя. И эту работу по изданию наследия Корнея и Лидии Чуковских она довела до конца. Незадолго до смерти Елена Цезаревна мне говорила, что теперь может немного отдохнуть, пожить для себя, почитать книги на ЛИТ. Ру. Судьба не дала ей долгого отдыха.
В ноябре 2014 года я намечала навестить Елену Цезаревну, договорилась с ней о встрече. Она еще ничего не знала о болезни, которая через короткий срок сведет ее в могилу. О ней она сказала мне по телефону, когда я позвонила уже из Москвы, сказала мужественно и кратко. Такой – мужественной и очень сдержанной – я знала ее все годы знакомства.
Елена Цезаревна была большим другом нашего журнала. В архиве ЧАЙКИ хранятся интервью с нею, которые я брала у нее на протяжении многих лет. Мне даже кажется, что у Елены Цезаревны образовалась привычка – отчитываться перед читателями ЧАЙКИ о сделанном за тот срок, что мы с нею не виделись.
Сейчас, когда Елены Чуковской нет среди живых, перечитайте интервью с ней. Они хранят ее голос, ее интонации, в них то, чем она жила все эти годы.
Светлая память!
Одиннадцать лет назад, в апреле 2004 года , приехав в Москву, я взяла это интервью у Е. Ц. Чуковской. По каким-то непонятным причинам оно не было тогда опубликовано. Сейчас, перечитывая это интервью, я вижу, что оно ничуть не устарело, содержит массу интересного.
Посему хочу предложить его читателям ЧАЙКИ.
Перед его публикацией хочу уведомить читателей, что А) за прошедшие годы Собр. соч. Корнея Чуковского в 15-и томах закончено, Б) также закончено Собр. соч. Лидии Чуковской в 11-и томах, В) «Чукоккала» для читателей вышла.
«Чукоккала» на бумаге Ватикана
(интервью с Еленой Цезаревной Чуковской)
Не знать о существовании Елены Цезаревны Чуковской российскому интеллигенту стыдно. И не только потому, что она представительница третьего поколения знаменитой семьи Чуковских, родоначальник которой Корней Иванович сам сотворил свое ставшее впоследствии прославленным имя (по матери К.И. – Корнейчуков).
Но еще и по той причине, что, еще будучи малым ребенком, Елена Цезаревна, тогда – Люша, попала в дневники Корнея Ивановича и воспоминания Лидии Чуковской об Анне Ахматовой и о последних днях Марины Цветаевой… На Елену Цезаревну, таким образом, пал отраженный свет ее матери и деда. Но это не все. Природа вовсе не «отдыхала», создавая внучку и дочку Чуковских.
Елена Чуковская – человек независимый и нелицеприятный, наделенный строгим вкусом и огромной трудоспособностью. Может и спровадить надоедливого посетителя, и настоять на своем в оформлении книги – одним словом, при всей щепетильности и интеллигентности, не рохля, не размазня; ощущается в ней семейный корнеевский «корень».
Огромному литературному наследию Чуковских повезло с наследницей. Химик по образованию, сотрудник научно-исследовательского института, Елена Цезаревна бросила свои научные занятия ради трудоемкой и требующей особой закалки работы - обработки и публикации оставшихся от матери и деда материалов и рукописей.
В ее лице такие науки, как текстология, библиография, полиграфия, приобрели работника-самородка, освоившего их не по учебникам, а в ходе долголетней ежедневной и кропотливой практики.
Много лет назад, в самом начале Перестройки, я написала письмо Лидии Чуковской – и неожиданно получила от нее ответ вместе со связкой ее книг, которые тогда представляли собой библиографическую редкость. Завязалась переписка – бесценные письма Лидии Чуковской я везла за собой из России в Италию, из Италии в Америку. Лидию Корнеевну в жизни я так и не увидела, но после ее смерти – познакомилась с ее дочерью, Еленой Чуковской, и вот уже на протяжении восьми лет - со смерти Л.К. - поддерживаю это счастливое для меня знакомство.
В апреле этого года, будучи в Москве, я взяла у нее интервью, которое и предлагаю читателю.
И.Ч. Елена Цезаревна, мы с вами уже три года не виделись, вы в форме, хорошо выглядите (стучу по дереву).
Что за это время произошло? Есть что-нибудь новенькое из публикаций?
Е. Ц. На чем мы остановились в прошлый раз?
И.Ч. В прошлый раз вы мне подарили три тома из нового 15-томного собрания Корнея Ивановича. Что-нибудь к ним прибавилось?
Е.Ц. (показывает) Вот 7-й том. Он вам будет интересен. И здесь есть, кстати, материалы о Жаботинском, вся полемика, которая происходила между ним и К.И.
И.Ч. Полемика? Я читала о восторженном отношении юного К.И, жившего тогда в Одессе, к личности Жаботинского.
Е.Ц. Была полемика. Отношения всегда были хорошие, но менялись. У Жаботинского всегда были политизированные взгляды. Это не испортило их отношений, но расстроило дружбу. Последний раз они встречались в 1916 году.
И.Ч. (смотрю на портрет К.И. на обложке) Какой он здесь молодой, боже!
Вам кто-нибудь помогал в этой работе?
Е.Ц. С 7-м томом помогала Евгения Викторовна Иванова, доктор филологических наук. Она комментировала. А я собирала отдельные статьи по журналам – очень тяжело, надо сказать. У нас в чудовищном состоянии фонды. Том большой – 660 страниц. Библиография, указатели, сноски… Дело трудоемкое.
И.Ч. Тянет на академическое издание?
Е.Ц. Нет, все-таки не академическое. Хотя комментарий очень основательный. Евгения Иванова – сотрудник Института мировой литературы, специалист по Блоку. А раз по Блоку, то, можно сказать, и вообще по всей эпохе. Впервые для этого издания разработала тему «Чуковский и Розанов».
И.Ч. Да, у нас Василий Васильевич Розанов долго был под запретом.
Е.Ц. И получается, что в предисловии к 7-у тому Иванова пишет о «неизвестном Чуковском».
Е.Ц. Вот как раз в 8-м томе будут его критические статьи – об Ахматовой и Маяковском, о Блоке, о Некрасове. О Некрасове здесь помещена та работа, которая не переиздавалась еще со времен революции, - Крупская выступила тогда против нее. Сейчас этот том в работе.
(приносит книгу). Не знаю, видели ли вы книжку, которая вышла за это время. Я ею горжусь и ей радуюсь.
И.Ч. (читаю название) «Переписка Лидии Корнеевны и Корнея Ивановича Чуковских». Я вижу тут на обложке портрет маленькой Лидочки работы Маяковского…
Е.Ц. Да, Маяковского. А вообще над книжкой работал чудесный художник, внутри чудные фотографии.
И.Ч. Знаете, я читала эту переписку в «Дружбе народов» несколько лет назад. Там в конце, когда читаешь последние письма смертельно больного Чуковского, прямо душа переворачивается.
Е.Ц. В «Дружбе народов» публиковалась малая часть писем. Мать очень хотела, чтобы такая книжка была. То, что ее исключили из Союза писателей, ее как-то не очень задело, но ее хотели исключить и из семьи. И вот она собрала всю переписку с Корнеем Ивановичем, ей важно было показать, что она была с ним связана на протяжении всей жизни. К сожалению, письма К.И. сохранились не все, она их хранила не дома, многое пропало… А мамины письма все почти присутствуют. Я вам попозже пришлю список опечаток.
И.Ч. Вы точная Лидия Корнеевна. Я помню, что она от руки вписывала в подаренный экземпляр пропущенные буквы, исправляя все до единой опечатки.
Е.Ц. Нет, я от руки не вписываю, но список опечаток вам пришлю.
И. Ч. Как прекрасно издана книга. Портрет Л.К. у Маяковского получился такой нежный, трогательный, с такой любовью написанный! Вообще, мне кажется, все книги, связанные с Чуковскими, - и взрослые и детские – очень хорошо издаются.
Е.Ц. Ну, по-разному. Детские очень по-разному.
И.Ч. Я говорю о таких иллюстраторах, как Ре-Ми, Конашевич, Сутеев.
Е.Ц. Еще есть хороший иллюстратор Елисеев, из моего поколения. А вот современные не все
хороши. (Показывает рукой на кучу лежащих в стороне детских книжек с обезличенно яркими обложками) Я сейчас веду с ними войну. Они наиздавали кучу книжек и звонят, что хотят собрать все это в одну толстую книгу.
И.Ч.(рассматривая одну из книжек). Да тут даже имени художника нет. Иллюстрации примитивные…
Е.Ц. Я сказала, что не хочу. А они на это: «Что вы, они всем так нравятся! Их так хорошо раскупают». А мне не хочется, чтобы такие книжки выходили. Их раскупают, потому что они дешевые, с картинками.
И.Ч. На Чуковского всегда спрос. Но я вам скажу, что сейчас стало трудно найти со вкусом оформленную детскую книгу. Идет поток безликих, одинаковых, словно одной рукой проиллюстрированных книжек. Мне кажется, вы правы, что с этим сражаетесь. Пусть книжки Чуковского остаются эталоном и в своем оформлении.
Е.Ц. (несет что-то большое) Вот я главное вам покажу.
Е.Ц. Это «Чукоккала»! В двух томах.
И.Ч. (рассматривая тот том, что побольше) Золотое тиснение – это уже на века! Печаталось
случайно не в Италии?
Е.Ц. В Италии, на бумаге для Ватикана.
И.Ч. Ого, вот оно - признание. Корней Чуковский печатается на той же бумаге, что и Папа. А почему в двух томах?
Е.Ц. В первом томе - факсимильное воспроизведение рукописной «Чукоккалы», а во втором – все комментарии к надписям и рисункам, обстоятельства их возникновения, подробности, справки.
И.Ч. Итак, главный - факсимильный – том наконец напечатан!
Е.Ц. Да, это хорошо, плохо, что напечатан тиражом всего 117 экземпляров. Мне за все труды дали только один экземпляр.
И.Ч. Только для избраннных?
Е.Ц. Ну да, распространяется по подписке. (показывает картинки) Это портрет Мережковского, раньше его нельзя было здесь помещать. Вот Бунин… А это мамин портрет Маяковского, мы его уже видели.
И.Ч. Да, так нежно написано, так одухотворенно, а ведь таким громадным человеком, с таким громким голосом.
Е.Ц. Он хорошо рисовал.
И.Ч. Учился во ВХУТЕМАСе. Многих запечатлел из своего окружения, но даже Лиля, по-моему, получилась менее удачно, чем Лидочка. Это, наверное, и у нее один из лучших портретов.
Е.Ц. Хороший портрет. Опять же он был выкинут из первого издания.
И.Ч. Из-за «диссидентства» Лидии Корнеевны?
Е.Ц. (кивает) А вот чудный карандашный портрет Чуковского - Юрия Анненкова. Вот ответы Маяковского на анкету о Некрасове. Вот Судейкин…
И.Ч. Таланты становились еще талантливее, попадая на страницы «Чукоккалы».
Е.Ц. (продолжает показывать) А вот Ремизов, его грамота Корнею Ивановичу.
И.Ч. (читаю) «Жалобное о помощи. Прошу, если возможно, не откажите, выдайте мне денег долгосрочно, захирел и озяб...»
Е.Ц. Дурака валяет.
И.Ч. А, может, и не валяет. Надо посмотреть, какой год. Он вроде бы с голоду помирал после революции.
Е.Ц. (смотрит в том комментариев). Он здесь год римскими цифрами вывел. Вроде 20-й, а вообще непонятно... А вот очень резкое стихотворение против власти Зинаиды Гиппиус. Никогда раньше не публиковалось. Называется «В раю земном». (читает)
Меня ничем не запугать: знакома
Мне конская багровая нога,
И хлебная иглистая солома,
И мерзлая картофельная мга.
Запахнет, замутится суп,- а лук-то?
А сор, что вместо чаю можно пить?
Но есть продукт... Без этого продукта
В раю земном я не могу прожить.
И.Ч. А здесь дата стоит?
Е.Ц. (смотрит во втором томе) Да, 5 декабря 1919 года. Это она перед самой эмиграций написала. В конце, как всегда – от лица мужчины:
«Но и восьмушки не нашел... Свободы
Из райских учреждений ни в одном!»
Последние две строчки:
«Я карточки от рая открепляю
И в Нарпродком с почтеньем отдаю".
И.Ч. Понятно. По Достоевскому, возвращает свой «билет» – в советский рай. Каково это было читать остававшемуся Чуковскому!
Е.Ц. (снова листает издание). Это все блоковские протоколы заседания «Всемирной литературы». Вот Гумилев, «Толченое стекло» Ирины Одоевцевой. А тут объявление, которое Корней Иванович сорвал со столба: «В Совтской (так! - И.Ч.) республике каждая кухарка должна уметь управлять государством». Опять Ремизов, и снова что-то просит…
И.Ч. (читаю) «соломенных или фетровых шляпов». В каком же году? Он, конечно, издевался и ерничал, но времечко было…
Е.Ц. (заглядывает в том комментариев) Что-то он опять мудрит с датой, трудно понять...
А знаете, я сейчас делаю новую «Чукоккалу» .
И.Ч. Как? Еще одну?
Е. Ц. Такую, какую хотел издать Корней Иванович. Вы первое издание не видели?
Е.Ц. Корней Иванович подошел к изданию исходя из принципа ПОЛНОТЫ. (показывает книгу). Эта книжка в формате оригинала.
И.Ч. Такая небольшая была «Чукоккала»!
Е.Ц. Это была КНИГА, а не альбом. Все записи и рисунки, сделанные гостями К. И. в его рукописной «Чукоккале», комментировались. Комментариев было не так много, но К.И. привлекал архив, рассказывал, как все создавалось, было много юмора. К сожалению, он не обо всех написал. Например, о Гиппиус нельзя было упомянуть, поэтому он о ней ничего не рассказывал. А сейчас я восстанавливаю то, что раньше выкидывалось.
И.Ч. А он про нее писал?
Е.Ц. Нет, нельзя было.
И.Ч. Пишете теперь вы?
Е.Ц. Если ничего не найду из его записей, буду помещать сведения в квадратных скобках. Той «Чукоккалы», что на ватиканской бумаге, нет ни в одной библиотеке. Весь тираж пошел для членов элитарного клуба - дорогое подарочное издание.
Новую «Чукоккалу» я делаю для читателей. Считаю, что для ее сохранности уже работа завершена. А новое издание можно будет читать как книгу с иллюстрациями. Оно будет и в продаже, и в библиотеках.
И.Ч. Смотрите, как повезло «Чукоккале» с изданиями!
Е.Ц. Повезло, даже слишком… У меня об этом написан «Мемуар». Над изданием вот этой «Чукоккалы» для читателей К.И. начал работу в 1965 году. После его смерти сбросили набор и 10 лет все это пылилось. В 1979 году издали – и сразу же запретили.
И.Ч. То есть этот рукописный альманах Корнея Ивановича имеет длинную и драматичную историю публикации?
Е.Ц. Да, длинную и, увы, драматичную.
И.Ч. А то издание, что было запрещено, так и не попало к читателю?
Е.Ц. Попало, только никакой прессы не было. Весь тираж вывезли заграницу и там продавали - в Венгрии, в Чехословакии. Некоторые российские туристы оттуда ее везли домой.
И.Ч. Возможно, «Чукоккала» на ватиканской бумаге – это отступное, которое дает вам судьба.
И.Ч. А как сейчас обстоят дела с изданиями Лидии Корнеевны?
Е.Ц. Довольно хило. За это время вышел ее двухтомник. Но я начала переговоры с издательством по поводу «ненумерованного собрания сочинений». Мне не хочется издавать такое собрание сочинений, как у Корнея Ивановича - думаю переиздать ее книжки, чтобы были там отдельные произведения: «Записки об Анне Ахматовой», «Софья Петровна» «Процесс исключения», «Спуск под воду, «Прочерк». Кстати, «Прочерк» до вас дошел?
И.Ч. Вы имеете в виду записки о втором муже Л.К. - Матвее Бронштейне? Эта книжка до меня не дошла.
Е.Ц. Эти записки опубликованы как раз в последнем двухтомнике. Я вам его дам . Издан весь мамин архив. Но все это потонуло в томах, а я хочу, чтобы были отдельные книжки. В одном формате, но отдельные книжки.
И.Ч. Что ж - читатель их ждет. Я наблюдала, как в книжном магазине Бостона «Петрополь» очень хорошо расходились книги Лидии Чуковской.
Е.Ц. На самом деле, для таких книг нелегко найти издателя.
И.Ч. А с каким издательством вы работаете, как сейчас говорят, над этим проектом?
Е.Ц. Могу сказать, но пока нет даже договора. Издательство «Время», очень культурное, мне понравилась редакция...
И.Ч. Елена Цезаревна, мы с вами завершили первую часть нашего разговора - о вашей издательской деятельности. Или еще что-нибудь есть?
Е.Ц. Нет, больше пока ничего
И.Ч. Теперь вот какой вопрос. Недавно появился сайт Чуковских в интернете. Кто его сделал?
Е.Ц. Две девушки молоденькие - поклонницы Корнея Ивановича и Лидии Корнеевны Чуковских.
И.Ч. Они сделали хороший сайт.
Е.Ц. Я знаю. У меня интересно с ними складывались отношения. Сначала объявилась некая Даша, которая взяла манеру мне звонить по разным вопросам. И в какой-то момент меня все это ужасно разъярило: я сижу, работаю над корректурой, а она звонит – начинает спрашивать, отвлекать, причем я совершенно не знаю, кто это. Отвечала я ей, отвечала, и вдруг эта Даша звонит под Новый год: «Я в вашем подъезде, хочу подарить вам подарок».
Тут я разъярилась окончательно, сказала, что подарки мне не нужны, прощайте.
И.Ч. Сурово.
Е.Ц. Понимаете, не могу я принимать с улицы человека, так воспитана. Значит, тявкнула я на Дашу – и звонки прекратились. Потом я летом иду по Тверской, ко мне подходит девушка. Оказалось, Даша.
И.Ч. Сколько же ей лет?
Е.Ц. Лет 25, по-моему,
И.Ч. Из того поколения, что не знает, что нужно представляться.
Е.Ц. Я бурчала долго. Так просто никто в дом не приходит. Ну да ладно, вот мы с ней познакомились. Потом она мне сообщила, что ее подруга занимается Лидией Корнеевной, а через какое-то время я увидела их обеих на презентации вот этой книжки (показывает на двухтомник Л.К. с «Прочерком»). И вот недавно они взялись делать этот сайт.
И.Ч. Сложное дело. Девочки - филологи?
Е.Ц. Нет, обе юристки. Сейчас мы с ними переписываемся. Я им послала для сайта свой «Мемуар о «Чукоккале», вашу статью о «Крокодиле», собираюсь послать Библиографию.
Что касается самих произведений, то у меня много здесь сомнений…
Е.Ц. Юристы советуют ничего там не помещать. Я еще не определилась.
И.Ч. Но что поражает – за сайт Чуковских взялись люди никак с вами не связанные. Из бескорыстного интереса.
Е.Ц. Вы знаете, сайт Чуковских вообще-то давно был задуман – работниками музея в Переделкине. Взялся хороший мальчик, приехавший из Саратова, прямо какой-то компьютерный талант. Вместе с ним Павел Крючков, он из кино. Но они столько перед собой поставили задач – в таком ракурсе снять, в сяком, и дом, и книги…
И.Ч. что не смогли из них выпутаться.
Е.Ц. Да, который год все тянется. А эти девушки подошли очень правильно: где сделать не смогли, написали «извините, у нас не готово». Я посмотрела, какие на сайт отклики. Многие пишут: молодцы! Хорошо! А по существу – ничего. Никакого обсуждения представленных материалов.
И.Ч. Да там пока не так много материалов.
Е.Ц. И не мало.
Е.Ц. И не будет.
Е.Ц. Я все же иду другим путем – хочу, чтобы выходили книги. Потом мы тут стремимся блоху подковать, чтобы ошибок не было, а что там на сайте… вот прочла Владимир Ходасевич вместо Владислав…
И.Ч. Да нет, ошибок немного, и смотрится симпатично. Хороший сайт .
И.Ч. Елена Цезаревна, скажите, когда в Бостон приедете?
Е.Ц. Нету сил на поездки. И времени нет. Поехать-приехать, в аэропорт – из аэропорта…это недели две-три надо убить на поездку. Просто так. А у меня времени мало. Я если начну разъезжать по городам и весям, просто не успею… Этим летом мне исполнится 73 года.
И.Ч. Когда?
Е.Ц. 6 августа. Мой день рожденья никогда в доме не отмечался, так как в этот день арестовали Матвея Бронштейна… Да, так вот нет у меня времени на поездки.
И.Ч. Понимаю, о чем вы говорите, - вы как на посту. Но об одной вашей недавней поездке хотела вас спросить. О поездке в Италию, когда вы читали доклад, по поручению Александра Исаевича Солженицына. Каковы ваши впечатления от поездки? И еще: почему поехали именно вы? Как друг дома Солженицыных еще с тех времен, когда А.И. жил у вас на даче?
Е.Ц. Хотите узнать, почему я поехала? Я как раз от солженицыновских дел никогда не отказываюсь. Если что-то ему нужно, то я это делаю. А было так. 11 декабря был юбилей Александра Исаевича – 85 лет. Из-за этого Наталия Дмитриевна не могла поехать на Конгресс в Италии. Кроме того, устроители Конгресса хотели видеть свидетелей тех лет – «шестидесятников». А их попросту почти уже не осталось. Вот и попросили меня. Я поехала. Но съездила довольно неудачно для меня. Приехала туда с температурой 39.
И.Ч. Мне рассказывала Ю.А. Добровольская, которая там тоже присутствовала.
Е.Ц. Выступала я накаченная лекарствами – на Конгрессе, на телевидении, давала всякие интервью.
И.Ч. Я знаю, что вы совместили свое выступление на Всемирном Конгрессе диссидентов с презентацией «Высокого искусства» Корнея Чуковского в Италии.
Е.Ц. Да, книга Чуковского, написанная много лет назад, была переведена на итальянский язык Бьянкой Балестрой и отредактирована Юлией Добровольской. Я сумела побывать и выступить на презентации этой книги - благо оба события - Конгресс диссидентов и презентация книги - проходили в Милане. Возвращаясь к Конгрессу - он произвел на меня большое впечатление. Собрали колоссальное собрание - 500 докладчиков из Америки, России, Франции. Были доклады о Василии Гроссмане, Александре Солженицыне, Владимире Топорове. Присутствовали Светлана Алексиевич, Наталья Горбаневская. С блеском выступал Арсений Рогинский – от «Мемориала». Был круглый стол. Посвятили этому три дня – с утра до вечера. Итальянцы, затеявшие это дело, произвели на меня громадное впечатление. В зале сидела молодежь. Им открыли глаза на тот период.
И.Ч. Хорошо бы и некоторым россиянам открыть на него глаза.
Е.Ц. Бесполезно.
И.Ч. Последнее, о чем хотела вас спросить. Вы заняты публикацией произведений матери и деда, но у вас ведь много накопилось собственных воспоминаний. Дойдет ли до них очередь?
Е.Ц. Ну, до этого дело дойдет еще годика через 73.
«Чукоккала» в том виде, который задумала ЕЧ, вышла в 2006 году в издательстве «Русский путь», тиражом 3 тыс. экземпляров (прим. ИЧ, февраль 2013 года).
Двухтомник с «Прочерком» был Еленой Цезаревной мне подарен, незаконченная эта повесть произвела на меня колоссальное впечатление. См. Ирина Чайковская. Архипелаг Лидии Чуковской. Seagull № 3 (27), 2005 (примечание ИЧ, февраль 2013 год)
