Глава из "Воспоминаний о моём послевоенном детстве".

Хочется рассказать о моём первом доме и его обитателях чуть подробнее. Дом был большой дореволюционный добротного розово-красного кирпича, должно быть особняк бывшего зажиточного горожанина.

Первый этаж упирался окнами в землю. В квартире под нами жил дед Тимофей с Матрёной и их внучкой Аней (мать Ани умерла, а отец - сгинул, как говорили взрослые). Что это означает, для меня было загадкой. У них всё время жили какие-то люди. Помнится, однажды летом приехали «вербованные» люди, одетые в пестрые национальные одежды, они говорили вроде бы по-русски, но как-то странно, пели песни хором, было очень шумно. Это были запорожские казаки, хохлы, как выяснилось потом. Все жильцы облегчённо вздохнули, когда они уехали. Но вскоре после из отъезда выяснилось, что по дому «гуляют» клопы. Пришлось всем домом, всем квартиросъёмщикам выносить все вещи на улицу, прожигать паяльной лампой кровати. Что-то (не помню) делали ещё, но клопы-кровопийцы, ура, исчезли.

В другой квартире, что под Людичкой, жили какие-то незаметные люди, я о них ничего не помню, позже там стала жить тётя Тая (Людичкина родная тётя) с мужем Колей и сыном Эдиком. Тётя Таечка работала в продмаге, а дядя Коля ей помогал. И вот однажды тётю Таю арестовали. Оказалось, что её муженёк выпивал водку, а в пустые бутылки заливал воду, засургучивал их, и как ни в чём не бывало, ставил бутылки на место. Тётя Тая и не подозревала о его проделках.

Люди покупали воду, вместо водки, возмущались, и, в конце концов, заявили в милицию. Стали говорить, что будет обыск в их квартире, и тётя Муся принесла узел со своими вещами к нам под кровать, на всякий случай. А ещё, свою дорогую «кормилицу», швейную машинку. Тётя Муся очень быстро и аккуратно шила на заказ, этим они в основном и кормились. Таю посадили, а Коля, взяв Эдика, уехал на родину. Отсидев срок, т.Таечка вернулась с Эдиком. Говорили, что во время войны в Людичкиной квартире (двухкомнатной – комната и кухня) жили все четыре сестры со своими детьми. Всего десять человек.

В третьей квартире на первом этаже жили т. Зина и д. Коля с тремя девочками – Зоей, Шурой и Ниной. Зоя, а потом и Шура учились и работали в Ростове, а с Ниной мы играли-дружили. Дядя Федя работал шофёром, однажды он объелся кислой капустой и умер от заворота кишок - так говорили. Запомнила я этот эпизод, потому что т. Зина очень страшно и громко кричала. Похорон мы не видели, взрослые нас куда-то увели. Про нашу квартиру и Людичкину - я уже рассказала.

В третьей квартире, состоящей из двух комнат, на нашем этаже жили Соколовы д. Жора и т. Нина. У них был взрослый сын Борис (он уже учился в Харькове) и маленькая Галочка. Как-то, года через два-три на день рождения Галочки были приглашены все жители нашего этажа: дети в одной комнате, взрослые в другой. Вот мы сидим, пьём чай со сладостями: конфетами, пирогами, пряниками, печеньем. А Любаша (хозяйственная наша) говорит громко так: «Сюлька, не ешь всё, завтра в ськолю возьмешь». Взрослые хохотали, пятилетний ребёнок беспокоится, что сестра возьмёт завтра в школу. Возможно, поэтому тётя Нина дала нам с собой каждому по свёрточку сладостей.

Ещё с ними жила старушка, кажется, мать т. Нины. Она на примусе в коридоре варила суп из трав - лебеды, щавеля и ещё чего-то. Я думаю, что она голодала, потому что, когда я ей давала кусочек хлеба или пирожка, она плакала и украдкой клала в карман фартука. Моя бабушка всегда отливала ей молока, а я относила кружку. Тётя Нина работала, а поздно вечером готовила еду и,наверное,бабушке ничего не давала,потому что днём,когда все на работе, бабушка варила суп из лебеды, которую рвала во дворе.

Продолжение следует

Рецензии

"Суп из лебеды" - знакомая еда. Но в то время она, наверно, была полезнее,
чем теперешняя "полухимическая" еда. Мне кажется, что сейчас люди едят
слишком много потому, что много всякой еды. Так и хочется всё толкать с рот.

Дома, где провели детство и юность основатели The Beatles Джон Леннон и Пол Маккартни, будут превращены в музеи.

Расположенным на южной окраине Ливерпуля зданиям был присвоен статус Grade II, который означает, что обозначенное здание или место охраняется государством, как представляющее повышенный культурный интерес.

При этом фонд "Английское наследие" (English Heritage) решил не присваивать статус культурных памятников домам двух других битлов - Джорджа Харрисона и Ринго Старра...

Ранняя седина нередко считается украшением мужчины. Поговорку о седине и бесе знает почти каждый. Казалось бы появление седины должно восприниматься как вознаграждение, данное природой за прожитые годы. Однако, если уже в 30 лет у человека появилась седина, то к ней следует отнестись достаточно серьезно, считают американские ученые.

Они пришли к выводу, что люди, седеющие до 40 лет, страдают недостатком кальция - одного из элементов, без которого невозможна полноценная жизнь человека...

Чтобы ваш малыш чувствовал себя комфортно в обществе, его собственный маленький мирок должен ему соответствовать. Ведь многие из нас, взрослых помнят, что значит чувствовать себя неуютно среди более опытных, умных, знающих людей.

И как хорошо, когда ты можешь выгодно отличиться на их фоне. Мы хотим, чтобы наши малыши были всесторонне развиты, могли самостоятельно добиваться поставленных целей и, в конце концов, просто нашли свое место в таком большом и сложном мире. В наше время существует...

В императорском Доме Романовых заявили, что Следственный комитет России отказался предоставить копию постановления о прекращении расследования уголовного дела об убийстве императора Николая II и его семьи; теперь они намерены подать в суд, рассказал адвокат Дома Романовых Герман Лукьянов

«Следственный комитет мотивировал свое решение тем, что великая княгиня Мария Владимировна не являлась участником уголовного судопроизводства, а также заинтересованным лицом, чьи интересы затрагиваются данным...

Доходный дом крестьянина Якова Бабушкина (1897–1902 год) и мещанина Андрея Титова (1902–1917 год) по улице Покровка 29 построен в 1897 году по проекту Л.Н. Кекушева, перестроен в 1909 году архитектором Н.Д. Струковым. В 1897 году выходец из крестьянской семьи.

Купец второй гильдии Яков Бабушкин, живший в собственном доме на Петербургском шоссе и владевший столярным заведением по изготовлению паркета, покупает землю на Покровке, ранее использовавшуюся под склад дров и лесного материала...

В Доме ученых СО РАН состоялась встреча председателя Совета Федерации РФ Сергея Миронова с руководством Сибирского отделения РАН и представителями общественности новосибирского Академгородка. Как сообщает Центр общественных связей СО РАН, в своем выступлении Миронов выделил ключевую роль науки в жизни государства и общества: «Кто может стать настоящим мотором модернизации? Только наука и ученые. Я считаю, что наша государственность зиждется на трех китах – науке, образовании и культуре». Спикер...

Каждому из нас, впервые приступая к поиску подходящей квартиры в Болгарии, приходится решать целый ряд вопросов: где купить квартиру, в каком месте, в городе или деревне, далеко от моря или не очень, в большом жилищном комплексе или небольшом компактном доме.

Так было и с нами. И мы, так и не решив заранее, что же смотреть, приехали в Болгарию с твердым намерением посмотреть все, что можно, точнее все, что укладывалось в те небольшие (по московским меркам) средства, которые у нас были...

Стоимость возведения такого дома составляет 60 тысяч фунтов стерлингов (85 тысяч долларов). Это на 20 тысяч фунтов дешевле себестоимости строительства домов из традиционных материалов.

При этом внешне соломенные дома будут похожи на обычные, за тем отличием, что их стены покрыты штукатуркой - в этой местности распространены кирпичные дома.

Благодаря повышенным теплоизоляционным свойствам прессованной соломы жильцы таких домов смогут экономить до 80 процентов энергии, затрачиваемой на...

Однажды, я, совершенно неожиданно для себя, узнала от своих детей, что домом своего детства они считают домик в деревне, купленный моими родителями специально для оздоровления внуков в летнее время, где они провели прекрасные летние месяцы в течение пятнадцати лет. Домик маленький, с удобствами во дворе, из двух скромных комнаток. Правда, с впечатляющим садом и огородом, рекой внизу огорода, прудом и прочими прелестями вольготной деревенской жизни. И тогда я задумалась: а где дом моего детства? И решила написать воспоминания.

Чаще всего я вспоминаю наш военный городок - и кажется, что только начни я рассказывать что-то о том времени, меня невозможно будет остановить. Тогда наши дома (ДОСы - дом офицерского состава) мне казались красивыми. Что я понимала в этих стандартных постройках руками стройбатовцев? Но там же была наша квартира номер сорок на первом этаже! Мое любимое убежище с множеством тайников. Интересно, стены способны хранить информацию? И что, если да, и они сохранили её до сих пор? А вот я помню, потому что дома и детства у меня было много, очень много.

Как только нам дали квартиру, папа повел нас на экскурсию. В квартире было три комнаты. Одна отдельная неподалеку от кухни и напротив входной двери. И две смежные - справа. Когда я увидела самую маленькую комнатку, я сразу поняла, чего мне в этой жизни не хватало. Так - было все, а вот такой укромной комнатки никогда-никогда. Я даже помню, как прикрыла глаза и в сладких фантазиях чуть не стала сползать по стене, как вдруг папа, а с папой мы не спорили, сказал: «Это наша с мамой спальня будет». Взял и обломал. «А я тогда где? А у меня когда будет моя спальня?» - проныла я противным голосом. Мечта рухнула прямо под ноги и была растоптана папой в секунду. Я надулась и уселась в угол не моей спальни, изображая образцово-показательную обиду. Но никто не обратил внимания на этот спектакль. Просто никто. Они пошли изучать квартиру дальше, бросив меня в этом углу, будто меня и не было вообще. И я поплелась за ними.

Наполовину моей комнатой оказалась та, что была сразу напротив входной двери. Мало того, что напротив, так еще и со стеклом в двери. Совершенно бесцветным прозрачным стеклом в двери. И каждый, кто зайдет или будет проходить мимо, может спокойно заглянуть в мое частное пространство. И это так несправедливо, и это так жестоко. Взрослые вообще очень жестокие люди и думают только о себе, они берут себе все самое лучшее, а детям - что осталось. «Вот, здесь вы будете жить с Мариной. Поставим две кровати, стол и шкаф. Да не реви ты! Зато кровати отдельные у вас теперь будут!» Я утерла мокрый нос рукавом и стала пытаться радоваться отдельным кроватям. А радоваться было тяжело, потому что мне всегда хотелось диван, а эти противные кровати позже приперли откуда-то из казарм, а, может быть, они перешли нам в наследство от покинувшей городок семьи. Кровати с панцирной провисшей почти до пола сеткой. Чему тут радоваться. Моя флегматичная сестра и сообразить-то ничего не успела, а я уже вихрем прыгнула на ту кровать, что не попадала в обзор за стеклом, и объявила себя хозяйкой этой уродины с не менее уродливым полосатым матрасом из комьев. «Чур, моя! Чур, моя! Чур, моя!» «Марин, ну ты же старше, давай еще ты тут ныть начнешь! - приговорил папа сестру к другой кровати. - Зато ты будешь заниматься в нашей спальне!» Маринка ехидно зыркнула на меня, я была растоптана... Нет справедливости в этом мире. Ей отдали для занятий секретер в родительской уютной комнате, а в нем столько полочек, шкафчиков... Еще у родителей в этой комнате поместился диван, который они никогда не собирали, потому что он был поломан. Вот эти железные штуки, которыми нужно было щелкнуть, чтобы диван разложился или сложился, уже давно не работали. Поэтому диван стал кроватью. А еще за дверью родительской спальни лежали матрасы, на которые родители складывали и свою постель. Уже позже это место стало моим самым любимым, укромным, теплым, мягким, полумрачным. Там я мечтала, там я дулась, там я плакала, там я пряталась во время игр. Любимое место за дверью крохотной родительской спальни - на куче матрасов и одеял.

Зато у папы любимым местом было место на моей кровати! Это был верх наглости. Папин обед длился два часа, из которых он обедал полчаса, а остальное время проводил на моей кровати, раздавливая окончательно и без того провисшую сетку. Он валился на мою кровать с газетой «Правда» и уже через пять минут эта газета лежала на его лице и теле, а из под газеты доносился противный храп и сопение. Рядом с кроватью папа бросал свои носки омерзительно болотного цвета, а позже туда сваливалась и газета. Болотный цвет неспроста казался мне неприятным, потому что вся одежда жителей городка была болотного цвета. Офицерам выдавали отрезы на костюмы, а их жены шили себе юбки, сарафаны, а детям тоже юбки и брюки. И вот, почти все, кому не посчастливилось жить до этого за границей, были одеты в болотное. Иногда я, наблюдая за папиным сном и судорожно отсчитывая минуты, чтобы растолкать его на работу, вела себя неприлично и смеялась. Очень тяжело не смеяться над тем, как Брежнев из газеты взлетал над папиным лицом, потому что папа этого Брежнева постоянно отдувал от носа и рта. И еще смешнее было, когда полеты Брежнева заканчивались трагическим полетом вниз, под кровать. Папа вздрагивал от моего прыскающего смеха и говорил строго «цыц».

А еще любимым папиным местом было место на диване в большой комнате - прямо напротив телевизора. Мы гостиную почему-то всегда звали большой комнатой. Странно, но я перенесла это название в свою новую взрослую жизнь, в которой никогда не было залов и гостиных, а всегда были «большие комнаты». И вся моя нынешняя семья говорит так же. А любимым на диване местом это место было не зря. Папа застолбил его сразу по-хитрому, потому что папа знал физику и другие науки и он сразу сообразил, что, во-первых, в том месте удобно облокотиться на подлокотник, который папа успешно со временем протер и засалил локтем, а, во-вторых, и в самых главных, это единственное место, с которого можно было нормально видеть изображение на экране, потому что на экране нашего маленького черно-белого телевизора жила линза. Урод-линза, которая попортила не одной мне кучу нервов. Из-за этой дряни, которая, якобы, служила в помощь, я видела изображение в телевизоре искаженно. Вот, ведущая: половина лица у нее круглая, а вторая сплюснутая - это куда линза не доставала. И пойми, кто перед тобой там в ящике. Правда, когда показывали интересные фильмы, то о линзе как-то забывалось. Но в отсутствие родителей мы с сестрой провели за папино место не один кулачный бой...

Мы вообще-то жили с сестрой почти что дружно, если не считать конфликтов из-за ее попыток меня повоспитывать. Я уже тогда не любила, когда меня воспитывают - мне хватало родителей и учителей, а Марина это дело любила и переходила все грани. Она была старше, о чем мне напоминали каждый день, когда хотели указать на ее значимость. Она была старше, о чем ей напоминали каждый день, когда хотели призвать ее к снисходительности. Вот такая вот странная логика у этих взрослых. Марина училась в английской школе - так важно называли ее школу с углубленным изучением английского и где учились дети интеллигенции, а я - в простой, где учились и дети военных, и дети со всей окраины нашего города. Нежные дети военных и хулиганистые дети рабочих. Но мы дружили.

Что-то тогда нас сильно объединяло, что мы умели дружить вопреки всему. Форма - это раз. Ненавистная форма коричневого цвета, а девочкам впридачу еще и траурный фартук. Я до сих пор не понимаю, за что нас так наряжали и кто придумал из жизнерадостных детей сделать огородных пугал, больше похожих на смерть с косой за плечами, но форма объединяла. Мальчишкам, как мне казалось, было проще, потому что им не нужно было носить колготки. А девочкам приходилось. В той моей жизни колготки были лишь двух цветов - серого и коричневого. Они постоянно отвисали на коленках, рвались между ногами и протирались на пальцах. И звались они «простыми». Это точно, проще и не придумать. Мама их без конца штопала, приговаривая, что на нас не напасешься, но если бы мама знала, что в штопанных было ходить еще противнее. От свисающих колен спасала обычная бельевая резинка. Вообще бельевая резинка выручала во многих ситуациях, но вот в случае с колготками она была незаменима. Стоило нацепить поверх этих колгот туго связанную резинку, подтянуть колготки до самой шеи и закрепить это действо искусственным отворотом колгот обратно на попу, как отвисшие колени исчезали. Ненадолго, но исчезали. Поэтому периодически приходилось прятаться за каким-то кустом или деревом, чтобы подтянуть их еще и еще. И даже неважно было, что под конец дня резинка так натирала тело, что оно аж чесалось. Зато без отвисших колен!

Но были у нас и другие девочки в школе и во дворе. Те, что со своими родителями приехали в наш городок из-за границы. У них не было «простых» колготок, у них были полушерстяные и синтетические неимоверно радостных цветов радуги. И никогда это колготки у них не свисали позорно, как свисали у нас. И вообще, не помню, по какому праву им позволялось в школу пододевать под фартук кофточки веселых расцветок, вот эти вот шикарные колготки, забавные заколочки для волос и, главное, безумной красоты обувь. Внутренне я понимала, что в этом вопросе отсутствовало равноправие, но говорить об этом было нельзя. И кому? Поэтому силу воли и духа я закаляла ежедневно, а борьба с завистью просто стала неотъемлемой частью сознания.

Я, кстати, изничтожала в себе искры зависти по-особому. В нашем городке то и дело сменялись - приезжали и уезжали - семьи военных. Оповещение среди детей городка о прибывших контейнеров из-за границы происходило в секунду. Мы, как воробьи, рассаживались у подъезда, куда вновь прибывшим курсанты помогали носить вещи, и молча наблюдали. Видимо, каждый в те часы думал о чем-то своем. И мы не делились мыслями. Было стыдно охать и ахать, а мы не такие. Особое затмение в моем мозгу наступало тогда, когда разгружали горы пухового постельного белья. Почему-то всегда голубого. Эти воздушные подушки и одеяла, которые я ошибочно считала перинами, уносили меня в мир иллюзий, и мне тогда очень хотелось, чтобы хотя бы у мамы с папой появилось такое сокровище, на которое можно лечь и умереть от восторга.

Мебель из натурального дерева меня не особо приводила в восторг, а вот ковры...

В том моем детстве никогда так и не было ни одного ковра. Ни одного. А было нечто с омерзительным названием «половичок», который нужно было вытряхивать на заборе за домом. Да я бы и не стала этого делать перед домом, где «немцы», «венгры» и «чехи» развешивали свои яркие со сказочными орнаментами ковры и долго их зачем-то проветривали. А в зиму этими коврами устилалось всё, и гордые дети владельцев этих ковров сначала обсыпали их снегом, затем весело прыгали и топтались и в самом конце обычным веником творили чудо - проявляли настоящий, яркий узор. Куда там мне со своим половичком. Только на задворки...

Но при всем при этом чувства ущемленности во мне не было. Помню, всей той забугорной красоты мне хотелось уже тогда не для себя - для мамы с папой. В ту пору я еще не осознавала причин, я их знаю только теперь. Но детская интуиция как-то умело расставляла приоритеты над внешней красотой жилища и гардероба и отношениями в семье. Я знала семьи с красивыми голубыми одеялами и разноцветными коврами, с сервизами «Мадонна» и сапогами-чулками, семьи, в которых мамы готовили невкусно и редко, а папы постоянно разили запахом перегара. И дети хозяев всех этих богатств и достоинств вереницей носились в наш дом. В мой дом детства. Куда всегда было можно, хоть десять человек приди. Где всегда вкусно пахло пирогами, а папа с удовольствием отвечал на любой вопрос пытливого детского ума. А к ним почему-то можно было зайти в гости редко и по одному.

Вообще жизнь нашего городка была, как на ладони. Особенно с ее внешней стороны. И как же мне, ребенку, было любопытно узнать, чем они живут внутри своих семей. Для этого в городке жили бабушки - чьи-то свекрови и тещи. Такие добрые бабульки, вечно сидящие на лавочке, они только по ночам и возвращались в квартиры своих детей. Но они знали все и про всех! Я часто подсаживалась к ним рядом, если на улице не было никого из детей, сидела тихо и делала вид, что совершенно не прислушиваюсь к их разговорам и ничего не наматываю на ус. Бабушки обсуждали всех подряд. Они знали, сколько Тамарка купила «своему» трусов, когда в магазин привезут копченую колбасу к празднику (я тут же просила занять мне очередь тоже, а мама будет идти с работы и подойдет), с кем изменяет Ритка, Юрка и даже, о боже, почему К...а Ва.....ва - ну, которая дочь прапорщика и учительницы физкультуры - развелась уже через неделю после свадьбы. Признаться, меня причина развода тоже поразила. Оказывается, К...а обнаружила, что у ее мужа-курсанта писька вот такая - и бабулька выкрутила фигу с едва выделяющимся большим пальцем. Из чего я и узнала, что «письки» должны быть больше, но зачем - не поняла. Ночью мы с сестрой хихикали при выключенном свете по поводу этих сплетен, никак не могли уснуть, и долго и тщетно пытались понять, чем К...е это помешало. Не ей же писать, а ему. Вот, если бы у него был большой нос и лопоухие уши, тогда понятно. А так - ерунда какая-то, честное слово.

Но в нашем маленьком городке иногда случались и трауры. Пожилые родители офицеров, а, порой, и сами офицеры отчего-то умирали. Иногда умирали маленькие дети. Редко, но было и такое. Когда умирали дети, мама следила, чтобы мы не увидели ничего - ни гроба возле подъезда, ни шествия по кленовой аллее городка под траурный марш оркестра военного училища, ни прощания с телом в клубе училища. И чем сильнее мама ограждала нас от этого, тем большим был мой страх и любопытство одновременно. Но на похороны взрослых я попадала. Зачем-то мне нужно было перебороть свой страх и я, тщедушная, с дрожащими коленками, будто под гипнозом и совершенно без дела, шла на эти мероприятия. Когда звучала музыка, сердце мое билось так сильно, становилось так страшно, что я готова была потерять сознание. Но кругом были люди... Мне не нравилось когда мне предлагали конфеты у гроба, а нужно было брать, говорили «так надо». Я брала, но не ела, отдавала кому-то. Такие конфеты в меня совершенно не лезли.

Когда тетя Таня хоронила своего мужа, со мной чуть не приключился паралич. Сидит, значит, тетя Таня в клубе на стуле у гроба, все прощаются с ее мужем, а она с другой тетенькой договаривается о примерке. Тетя Таня шила «лифчики» и шила, видимо, хорошо. Но вот как можно было говорить об этом во время похорон мужа, я не могла понять. Мама мне вечером объяснила, отчего мне стало еще грустней: тетя Таня, уже лет пять, как немного выжила из ума, после того, как ее муж ушел к другой женщине. Потому что на тете Тане остался сын-инвалид и дочь старая дева. Тетя Таня сильно загоревала и слегка свихнулась. А муж потом хоть и вернулся к ней помирать, когда заболел, но разум к тете Тане не вернулся. «И прекрати ты шляться по похоронам...» - посоветовала мама. И я прекратила. По крайней мере, не стала делать этого так часто, как раньше.

Я стала раз в полгода, когда у меня были академконцерты по музыке и когда мне нужно было на них ехать аж в город (!), захаживать на Русское кладбище, находить могилы маленьких детей, стоять и плакать. Я помню, что мне очень нужно было кого-то жалеть - и ходила, и жалела. Раз в полгода. И родители никогда не знали этого, иначе мне был бы каюк.

И еще родители не знали, что вот та книга из серии ЖЗЛ «Лев Толстой», толстая, с фотографиями, была мною зачитана до дыр и засмотрена насквозь. Особенно фотография с гробом Толстого. Черно-белая. Кругом венки-венки и он лежит, как живой. Я смотрела и сильно жалела его и родных. Сколько лет прошло с тех пор, а ведь ни один из потомков Толстого даже не догадывается, как сильно и часто я их жалела в связи с утратой такого симпатичного дедушки.

Мы во дворе подражали взрослым и устраивали свои похороны - животным. И хоронили - несчастных, отчего-то погибших бездомных котов и собачек - на берегу реки, с почестями, цветами и обещаниями не забывать. И забывали со временем. Как забывали и те места, где мы закапывали свои «секретики».

«Секретики» творили девочки. Мы натаскивали из дома всяких блестяшек, фольги, бусинок, выкапывали ямку в земле или песке, закладывали туда это богатство, украшали живыми цветочками и придавливали сверху стеклышком. И если сначала закопать, а потом откопать, то получится чудо. Главное - правильно откапывать. Постепенно, одним указательным пальцем, открывая взору эту красоту неспешно. Чувство восторга просто душило. И обязательно находилась какая-нибудь противная девочка, у которой была разноцветная фольга - в горошек или цветочек, поэтому ее «секретик» было трудно не признать лучшим. Но вслух никто не признавал, а зачем?

Гадкие мальчики наши «секретики» выслеживали и разоряли. А половину мест захоронения «секретиков» мы и без мальчиков забывали. Интересно, где-нибудь у дома моего детства сохранился хоть один, до сих пор никем не найденный и не разрушенный "клад"?

Содержимое моих карманов повергало семью в ужас. Особенно маму, если она хотела переложить какую-то мою вещь, а из карманов вдруг вываливалось. Марина, как на зло, была очень аккуратной девочкой, поэтому маму сильно мучил вопрос, кем я вырасту, и она даже знала ответ - «Ты вырастешь неряхой». В карманах же, на самом деле, было все самое необходимое: кусочки фольги, бусинки, семечки, биточка с песком и кусочки красного кирпича и белого мела, которым я рисовала классики. Я так и не узнала, где детям покупали цветные мелки, у меня их не было. Хотя у некоторых такие мелки были, и они ими рисовали не только классики с красивыми «домиками» внутри клеточек, но и просто целые картины - на асфальте.

От проходной в жилую зону до проходной в зону военного училища пролегала кленовая аллея, по которой все офицеры и другие служащие шли на работу. Это та аллея, по которой и умерших несли. Так что, ходили все. И даже начальник училища - генерал П......ов. Пузатый и кривоногий старый дядька. На его болотных штанах были широченные красные лампасы. На погонах - огромные генеральские звезды. И он, такой солидный, с вечно постным и красным лицом, тоже шел неспешно на работу по этой аллее, до последнего сантиметра измалеванной нами и оплеванной курсантами. Не смотря на то, что другие курсанты каждый день эту аллею чистили, мы все равно вечерами успевали всю ее разукрасить, а курсанты - оплевать заново.

По две стороны аллеи стояли два жилых красных дома - гордость нашего городка. Давным-давно это были казармы Богунского полка. Потом их переделали в жилые дома, но квартиры в них были особенными - с высоченными потолками, просторными комнатами, прихожими и кухнями-столовыми. Эти дома и внешне были другими, из особого кирпича и нестандартного дизайна. А я любила гулять между аллей с «красными домами» осенью, когда разноцветные кленовые листья устилали сплошным ковром огромный газон. Самые красивые листья я отбирала на засушку и делала это в наших домашних книгах. О, как плевался иногда папа, когда вдруг из какой-то случайно взятой книги вываливались кленовые сухарики, изламывались на мелкие кусочки, тонкие как слюда, чем загаживали весь пол. Особенно, если меня в этот момент не было дома. И как же плевалась Марина, если дома не было меня, а папа звал ее - убирать весь этот мусор.

Поэтому однажды папа не выдержал и помог мне сделать настоящий гербарий, в который вошли еще и потрясающей красоты листочки с деревьев и кустарников, что мы собрали с ним в Ботаническом саду в Сухуми. Так я перестала устраивать папе «кленовые сюрпризы», но по аллее гулять не разлюбила.

Детей в нашем городке было очень много. По-моему, они были в каждой квартире. А домов у нас было целых пять. Всеми вечерами - теплыми и холодными, дождливыми и погожими - в городке стоял детский гам. Бабушки кривились на скамейках - мы прыгали прямо у них под носом в скакалки, тут же играли мячом в «вышибалы», мотались на великах, у кого были. А бабушки стоически выжидали, когда нас всех загонят домой или позовут на мультфильмы. Еще они вдогонку нам говорили «Наконец-то ваши родители вспомнили про вас».

Это было самое нелюбимое время суток, когда не только заставляли есть ужин, а еще и спрашивали про приготовленные уроки и занималась ли я музыкой. О, музыка... Нет, о ней я напишу отдельно. О том, что съело лучшие минуты моей жизни, нужно писать отдельно. А пока же - о вечерах. Иногда мои, не совсем честные, ответы не подвергались проверке, и я могла послушать пластинки, или порисовать, или полепить. Но счастье ни в один вечер не было долгим. Сразу после программы «Время» к родителям возвращалась память, они вспоминали обо мне вновь и велели ложиться спать. А сами... сами смотрели художественный фильм! Марина делала уроки в родительской спальне, мама клала голову папе на колени, растянувшись во всю длину дивана, и они смотрели фильм. Папа с открытыми глазами, а мама с закрытыми. Не знаю, насколько долгим длился их обман, но однажды, почуяв неладное, я заглянула в большую комнату, чтобы спросить о какой-то очень важной ерунде, и увидела в компании с родителями Марину! Эта предательница, эта лживая обманщица, да все они такие, тоже смотрела художественный фильм. Их жалкие объяснения про то, что Марина старше, были столь неубедительны, что слезы жалости к себе самой чуть не задушили меня.

Так я и освоила розыск радиостанции «Голос Америки» с помощью приемника «Латвия», который стоял на какой-то задрипанной тумбочке в изголовье моей кровати. В это время там всегда передавали красивую музыку, пусть с шумами и хрипами, но разобрать можно было. И в последствии я больше не упрекала киношников за измену. У меня было свое развлечение.

Когда я был маленьким, дом в котором я жил тогда и живу до сих пор, казался мне огромным. Большие комнаты, большие окна, высоченные шифоньеры… А наш двор казался мне бесконечным! Пройтись по дорожке от калитки вглубь сада – целая прогулка. Моя кроватка была для меня целой комнатой! Это сейчас, вспоминая свои старые ощущения и сравнивая их с действительностью, я понимаю, что дом у нас самый обычный, и местами в нем даже тесновато.

Дом моего детства остался в моей памяти уютным, светлым и теплым. С кухни всегда доносились аппетитные запахи и слышались разговоры. Были живы дедушка и бабушка,и к ним часто приходили их друзья. Помню, на полочках лежали белоснежные салфетки, которые бабушка делала сама. Они были неприкосновенны, как ценный музейный экспонат.

По комнатам важно гулял серый полосатый кот Мурчик. На подоконниках высились заросли маминых комнатных цветов. С весны по глубокую осень в саду цвели какие-то цветы, кусты, деревья. Щедрые урожаи давали вишни, черешни, абрикосы, груши.

Как у любого ребенка, в детстве у меня было много игрушек. Для них всех в моей комнате находилось место – мне выделили целый сервант со стеклянными дверцами. Мне нравилось расставлять всех моих зверушек, кукол, машинки на полках, чтобы их хорошо было видно. Стены моей комнаты были увешаны моими художественными «шедеврами». Став взрослей, я их поснимал, потому что они были очень смешными и корявыми. А мама всегда меня хвалила и вывешивала мои рисунки на стену!

Дом детства – это целый мир, в котором все было и таинственным, и родным одновременно. Там жили любимые люди и происходили важные события. В нем всегда было уютно и хорошо, как может быть только дома. И таким я запомню его навсегда.

Ещё зарисовка из времён моего школьного детства.
В памяти эти картинки яркие и выпуклые, как будто включают кино и всё чередой проходит перед глазами. Я хорошо понимаю, почему старики в деменции помнят детство и не помнят последние годы жизни. В детстве всё запоминается глубоко, въедается в память так, что просто не может исчезнуть. А во взрослой жизни впечатления плоские, они просто наслаиваются друг на друга и легко смываются.

Уроки закончились. До дома мне идти ровно десять минут, по ул.Кузнецова до перекрёстка, а потом налево, по моей ул.Жарова. Но мы же не ищем лёгких путей? Перебегаем через дорогу и через двор макаронной фабрики бежим к забору, перелезаем через него во двор частного дома, потом ещё через забор на территорию детского садика и выходим в Конспиративный переулок (да, все названия улиц из революционного прошлого нашего города) к кооперативным домам. Там с друзьями-мальчишками расходимся. Андрюха Маслов идёт налево, в частные дома, Валерка поворачивает направо, ему надо ещё раз перелезть через забор, а я иду прямо, до угла улицы, где стоит мой дом.

Наш дом двухэтажный, низ каменный, верх деревянный. Таких домов было много в нашем городе.

На первом этаже две жилые квартиры, наша и Дементьевой. Почему-то эту соседку все называли только по фамилии. Она живёт одна. Вообще, в доме, кроме нас, только бабушки, мы - единственная семья. Была ещё одна, но их пересилили из-за "аварийного состояния", а дверь и окна в их квартиру заколотили. В нащ коридор надо спуститься со двора по ступенькам. Зимой снег заметает прямо в коридор и ступеньки становятся скользкими.

Вторая дверь - на лестницу, на второй этаж. Я люблю сидеть на этой лестнице, там меня не видят родители.
На втором этаже две комнаты. В одной живёт тётя Катя, у неё сын - артист филармонии и на буфете у неё стоит его портрет в серебряной рамочке. В другой комнате - тётя Нина, все её родные остались на войне. Я иногда к ним заглядываю, но мне там скучно, они расспрашивают про родителей, а я это не люблю.

Нижний этаж наполовину врос в землю, окна низко, моя щуплая тётушка свободно может крикнуть меня через форточку, а мне, чтобы оказаться с ней на одном уровне, надо запрыгнуть на сиденье дивана, потом на его спинку и шагнуть на подоконник. Тогда моё лицо окажется вровень с форточкой.

Из окна видно колонку, куда мы ходим за водой и часть улицы. Там ходят прохожие и я иногда сижу на спинке дивана и разглядываю жизнь за окном. На окнах белые шторы с большими зелёными зубчатыми кругами, диван зелёный и старый, он скрипит, когда я на него прыгаю и мама ругается, поэтому всё это я проделываю, когда родителей нет дома.

Зимой надо ещё печку затопить, а то в доме совсем холодно. Дрова мама с утра складывает перед печной дверкой на железный лист, прибитый к полу.
Я люблю печку, от неё тепло и огонь так весело потрескивает на поленьях. Иногда я ставлю у печки старую деревянную табуретку, встаю коленями на пол и рассматриваю журнал "Мурзилка".

В комнату выходит та сторона печки, которая покрыта гладкой белой плиткой. Почему-то её называют "лежанкой". Меня это всегда удивляло, почему "лежанка", если на ней нельзя лежать? Наверху из одной плитки торчит медная пимпочка. Для чего она служит, никто не знает.
Когда-то у лежанки стояла моя детская кровать, железная, с прутом поперёк, на который крепилась сетка. Сейчас кровать стоит у стены, на ней спит моя младшая сестра, а у лежанки стоит мой письменный стол. Это то место в доме, про которое я могу сказать "моё пространство".
У нас одна комната, 14 метров на 4 человек. Когда мы ложимся спать, всё свободное пространство занято разложенным диваном, раскладным креслом и детской кроваткой. Утром всё собирается и середина комнаты свободна.

Есть ещё кухня, где мы обедаем, там стоит холодильник "Север" и шифоньер, у двери вешалка для одежды. А ещё, там на стенке висит радио, которое никогда не выключается. Утро начинается с гимна и день заканчивается гимном СССР.
Между печкой и дверью в прихожую маленький деревянный простенок. Это "угол", куда меня ставят за всякие провинности. Помню, я там простояла часа три, когда отказывалась есть суп, в котором плавал лук. До сих пор лук не ем. Ни в каком виде. И различу его в любой еде.
Окно из кухни выходит во двор, но мне из него ничего не видно, оно слишком высоко. Надо залезть на табуретку, чтобы в него выглянуть.

Плита и умывальник стоят в маленькой прихожей. Там же полка для вёдер с водой.
Плита работает от больших газовых баллонов. Умывальник - обычный рукомойник, под ним ведро, за которым надо следить и во время выносить во двор и сливать в яму. Я боюсь подходить к этой яме, на ней грязная деревянная решётка и я каждый раз представляю, как она проламывается подо мной и я падаю вниз...

Да, туалет там же, во дворе. Света там нет и вечером сходить в туалет - целое приключение. Можно совершенно законно взять спички, поджигать свёрнутый в трубочку газетный лист и разглядывать яркие картинки из журнала "Огонёк", которыми обклеены стены туалета. Но, это летом. Зимой процесс ускоряется в разы.

Во дворе растёт белая сирень, а у забора клён и бузина. Там же, у забора тётя Нина сажает цветы. А напротив дома дровяные сараи. С их крыши мы зимой прыгаем в сугроб.

Сейчас уже нет того дома. Остались только эти детские воспоминания.