Анненков, Павел Васильевич, известный писатель. Родился в семье богатого симбирского помещика 19 июля 1812 года; образование получил в горном корпусе, где дошел до старших, специальных классов, а затем слушал лекции в Петербургском университете, по философскому (историко-филологическому) факультету. В 1833 году поступил на службу, по финансовому ведомству, которую вскоре оставил. Сильное влияние оказал на него Белинский, к кружку которого он примкнул в 1839 году и об участниках которого впоследствии написал чрезвычайно ценные воспоминания ("Замечательное десятилетие" и пр.). В 1840 году А. уехал за границу, где провел несколько лет, от времени до времени наезжая, впрочем, в Россию. На Западе он очень интересовался социальными движениями и, между прочим, свел знакомство с К. Марксом. Письма его из-за границы, адресованные сначала к Белинскому, печатались в "Отечественных Записках"; они касались и общественной стороны европейской жизни, и литературной, и художественной. Они еще теснее скрепили связь А. с кружком Белинского, которого А. в 1847 году взял на свое попечение и возил за границу для лечения. Когда в руки друзей Белинского перешел "Современник", А. в нем стал помещать свои "Письма из Парижа" (1847 - 48); о парижской революции "безумного года" он рассказал впоследствии в статье: "Париж в 1848 году". В конце этого года А. вернулся в Россию, и в первой книге "Современника" в 1849 году напечатал "Заметки о русской литературе 1848 года", которыми открылась деятельность его как критика. Поселившись в своей казанской деревне, А. напечатал в "Современнике" в 1849 году "Провинциальные письма". Это лучшая из беллетристических вещей А.; ранее появились в "Современнике" повесть "Кирюша" (1847) и рассказ "Она погибнет" (1848). По поводу последнего Белинский писал ему: "род вашего таланта не такой, какой нужен поэту, для рассказчика же у вас гораздо больше таланта, чем сколько нужно". Критика очень сочувственно встретила "Провинциальные письма", с их картинками приволжского пейзажа и интеллигентского и простонародного быта; но в беллетристике, несмотря на ум и наблюдательность, А. видного положения не занял. В половине 1850-х годов А. занялся работой, не утратившей до сих пор своего значения, - изданием сочинений Пушкина и составлением первого крупного опыта его жизнеописания, под именем "Материалов для биографии". Специальная критика обнаружила и до сих пор продолжает обнаруживать много недостатков в его комментаторском, редакторском и биографическом труде, обличая и ошибки в освещении предмета, и шаткость метода, и общую небрежность; но нельзя не признать, что именно А. положил начало наукообразному пушкиноведению. Начал А. свою работу еще при николаевской цензуре, с которой ему пришлось выдержать долгую борьбу, а закончил уже при новом государе, когда получил возможность издать целый дополнительный том сочинений Пушкина. О тогдашних цензурных условиях, в которых отразилось общее тогдашнее положение литературы, А. рассказал в статье "Любопытная тяжба" ("Вестник Европы", 1881 год). На раздававшиеся впоследствии упреки в преднамеренном исключении из собрания произведений Пушкина многих пьес А., ссылаясь на те же цензурные условия, справедливо отвечал: "Достоверно, что, предоставив работу будущим и более свободным эпохам, не встретилось бы печальной необходимости жертвовать стихами, строфами, периодами пушкинского текста для сбережения остального клочка его раздробленной мысли, как это случилось и должно было случиться со многими отрывками и цельными его произведениями при несвоевременном их опубликовании". Памятником прежней цензуры навсегда останется эта статья, в которой А. рассказывает, как приходилось ему бороться с чудовищно-придирчивой и нелепо-подозрительной цензурой и даже "для устранения противников употреблять оружие, у них же отобранное или позаимствованное". Его "Материалы для биографии" в некоторых отношениях служат даже первоисточником; изучение Пушкина без них немыслимо (2-е издание вышло в 1873 году). За пушкинскими работами последовала биография Н.В. Станкевича ("Н.В. Ст. Переписка и его биография", М., 1857)

Станкевича А. лично не знал, но, вращаясь в кружке, хранившем предание о нем и сделавшем его предметом культа, сумел понять его. И если образ Станкевича, который сам ничего не сделал для сохранения своего имени, живет в истории, то в значительной степени благодаря труду А. В том же году А. напечатал свои воспоминания о Гоголе, с которым жил вместе и был близок в Риме, в 1841 году. Вообще мемуары являются наиболее прочной и ценной частью литературного наследия А.; к ним принадлежат также воспоминания об "идеалистах тридцатых годов" - Огареве, Белинском, Кольцове, В.П. Боткине, Грановском, Герцене, Бакунине, Тургеневе (собраны в книге "Литературные воспоминания", СПб., 1909). В середине 1850-х годов А. выступил на поприще литературного критика и писал о многих современных явлениях литературы, между прочим - о произведениях Тургенева, графа Льва Толстого, графа Алексея Толстого, С.Т. Аксакова, Островского, Писемского, Салтыкова, Кохановской и других. "С первых критических этюдов, - говорит Пыпин, - А. упрекали в некоторой темноте его стиля; припоминаем из его бесед, что эта темнота была почти намеренная - с одной стороны, она давала иной раз ему возможность избежать внешнего неудобства, с другой - должна была удерживать читателя на высоте отвлеченных соображений, требовать и возбуждать его внимание". Но А. был таков всегда и при всяких условиях, что объяснялось не только размерами его дарования, но и основным недостатком его литературного миросозерцания - туманным эклектизмом, который не дал ему примкнуть к определенному направлению и на чем-нибудь остановиться. Он иногда являлся эстетиком и доказывал, что "развитие психологических сторон лица или многих лиц составляет основную идею всякого повествования, которое почерпает жизнь и силу в наблюдении душевных оттенков, тонких характерных отличий, игры бесчисленных волнений человеческого нравственного существа в соприкосновении его с другими людьми", и что "вряд ли дозволено делать рассказ проводником этических или иных соображений и по важности последних судить о нем". В другой же раз А. хвалил Тургенева за то, что "от него всегда можно ожидать именно того слова, которое на очереди, или которым занято большинство умов; преимущество это, кроме таланта, условливается и обширностью горизонта, каким пользуется его мысль". Писемского А. упрекал за то, что у него нет добродетельных героев, "этих избранных существ, которые возникали в фантазии авторов из потребности указать чувству читателя искупительную жертву несправедливости и ободрить его при торжестве неразумных, темных или порочных начал... Задача романа в том, чтобы показать читателю, куда должны обращаться его симпатии"... Такие противоположные взгляды на каждом шагу перемежаются в критических статьях А. Не выяснивший себе самому определенного литературно-общественного созерцания критик только запутывал читателя. Однако литературный вкус А. был очень развит; на него охотно полагался такой взыскательный художник, как Тургенев. В 1870-х годах А. вернулся к изучению Пушкина, и в 1873 году поместил в "Вестнике Европы" исследование: "А.С. Пушкин в Александровскую эпоху" (отдельное издание, СПб., 1874). Со стороны литературной техники и исторической ценности эта книга несравненно выше "Материалов для биографии", которыми можно только пользоваться, но которые трудно читать; правда, в своей второй работе, посвященной Пушкину, А. имел возможность говорить о многом таком, о чем двадцать лет назад ему приходилось молчать. Глубже погружаясь в изучение великого поэта, А. написал еще две интересные статьи: "Общественные идеалы А.С. Пушкина" ("Вестник Европы", 1880) и "Литературные проекты А.С. Пушкина" ("Вестник Европы", 1881). За труды о Пушкине Московский университет в 1880 году, во время празднования столетия памятника Пушкину, избрал А. своим почетным членом. Часть собранных им и не вполне использованных бумаг Пушкина хранится в библи отеке Академии Наук. В частной жизни А. отличался добротой и благожелательностью; на своем литературном пути он был образцом честного писателя, выше всего дорожившего литературой. Большое

участие он принимал в деятельности литературного фонда в первые годы после его основания. Умер он 8 марта 1887 года за границей (в Дрездене), где провел последние двадцать лет своей жизни. Сочинения его (не все) вошли в три сборника: "Воспоминания и критические очерки" (три тома, СПб., 1877 - 1881); "П.В. Анненков и его друзья, Литературные воспоминания и переписка 1835 - 1885 годов" (СПб., 1892) и "Литературные воспоминания" (СПб., 1909). Биографические и библиографические сведения о нем см. у С.А. Венгерова в "Критико-биографическом словаре", т. I, 596 - 611, 954, и "Источниках словаря русских писателей", I, 79 - 81; некрологическая статья А.Н. Пыпина - в "Вестнике Европы" 1887, № 4; предисловие к "Литературным воспоминаниям". Н. Лернер.

Павел Васильевич Анненков (19 июня 1813 (по другим сведениям - 18 (30) июня 1812), Москва - 8 марта 1887, Дрезден) - русский литературный критик, историк литературы и мемуарист из дворянского рода Анненковых. Старший брат генерала Ивана Анненкова. Будучи свидетелем смены поколений русских писателей XIX века, Анненков в своих мемуарах запечатлел некоторые значимые вехи развития литературы и создал портреты отдельных деятелей эпохи, в том числе Николая Гоголя, Ивана Тургенева, Виссариона Белинского, Александра Герцена и других. В течение многих лет занимался изучением рукописей, писем, черновиков и рисунков Пушкина, собирал воспоминания о поэте; итогом стали вышедший в 1855 году масштабный труд «Материалы к биографии Александра Сергеевича Пушкина», книга «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху» (1874), а также собрание сочинений поэта в семи томах (1855-1857).

Биография

Павел Васильевич Анненков вошёл в русскую культуру не только как основатель пушкинистики, но и как человек, обладавший способностью оказываться в нужное время в нужном месте. Он был свидетелем и участником многих знаковых событий XIX века: записывал под диктовку Николая Гоголя первый том «Мёртвых душ»; наблюдал, как Виссарион Белинский незадолго до смерти работал над вызвавшим большой общественный резонанс «Письмом к Гоголю»; входил в круг лиц, приглашённых на защиту диссертации Николая Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности». Анненков находился в Париже в дни революции; раньше других (благодаря обширным знакомствам в самых разных сферах) узнал о грядущей крестьянской реформе. Он не пропускал значимых театральных премьер, посещал литературные чтения, фиксировал основные идеологические полемики своего времени. Тем не менее современники иногда называли его «туристом-эстетиком», а потомки, изучавшие его биографию, - «лишним человеком», не стремившимся «оставаться в модном социальном тренде».

Происхождение, семья, учёба

Вопрос, связанный с годом рождения Анненкова, остался открытым. Московская церковь, в которой в младенчестве крестили Павла Васильевича, была уничтожена пожаром. Когда в 1832 году он обратился с запросом в духовную консисторию, то узнал, что метрическая книга с соответствующей записью не сохранилась. Однако нашлись свидетели (включая бывшего дьякона церкви), подтвердившие «факт крещения в июне 1812 г.». В то же время на дрезденском памятнике Анненкова значится другая дата появления на свет, сделанная со слов его жены Глафиры Александровны: «19 Juni / 1 Juli 1813».

О родителях Анненкова известно немного. Его отец, представитель русского служилого дворянства Василий Александрович Анненков, и мать, Агриппина (Агрипена) Фёдоровна Стрекалова, венчались в Москве в 1802 году. В семье, кроме Павла, росли ещё три сына: Фёдор, Иван и Александр. Судьбы братьев сложились по-разному. Фёдор в конце жизни достиг чина генерал-майора, а незадолго до смерти получил назначение на пост нижегородского губернатора. Иван был знаком с Натальей Гончаровой и её вторым мужем Петром Ланским, которые в конце 1840-х или начале 1850-х годов передали ему рукописи Александра Сергеевича Пушкина и попросили оказать содействие в издании его произведений. Брат Александр славился пристрастием к карточной игре и порой ставил под угрозу «состояние всей семьи».

В детстве и отрочестве Павел Васильевич подолгу жил в симбирском поместье матери, расположенном в селе Чирикове. Затем он поступил в Петербургский горный институт, однако оставил учёбу, не дойдя до специальных дисциплин. В 1833 году Анненков устроился на службу в министерство финансов, но и эта деятельность оказалась непродолжительной. Подав в отставку и став «бесчиновым неслужащим дворянином», Павел Васильевич решил связать свою жизнь с литературно-художественной средой. Этому способствовали и его поступление - в качестве вольнослушателя - на историко-филологический факультет Петербургского университета, и вхождение в столичные литературные круги.

(1813-1887) - русский публицист, литературовед и критик. Родился в семье помещика Симбирской губернии. Был вольнослушателем филологического факультета Петербургского университета. Сблизился с Белинским, Герценом, Боткиным, Тургеневым. Принадлежал к либеральному крылу западников, сотрудничал в журналах «Отечественные записки» и «Современник». Много путешествовал по Западной Европе. Проживал в Риме вместе с Гоголем. Был лично знаком с Марксом, переписывался с ним. Испытал некоторое влияние его идей. С конца 60-х гг. жил преимущественно за границей. Наиболее значимую часть наследия Анненкова составляют его мемуары, ряд трудов по истории отечественной мысли в 30-40-е гг.

ПИСЬМА ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ

[...] Едва только продерет глаза парижанин, как бежит в один из бесчисленных здешних кафе читать журнал. Каждый божий день выкидывается типографиями оглушительный вопль разнородных мнений", где взаимно подстерегается каждый шаг противника, каждое обвинение встречает оправдание, каждая мысль наталкивается на другую, диаметрально ей противоположную, и эта постоянная, не умолкающая ни на минуту борьба только укрепляет журналистику, сдерживая все возможные партии в каком-то волшебном кругу, из которого ни одна выйти не может. Нет сомнения, что если на этой чудной арене, где идет самый отчаянный бой, а между тем нет убитых, где в ту минуту, как один из гладиаторов начинает одерживать решительное превосходство, все другие забывают взаимную вражду и соединяются, чтоб опрокинуть его, - нет сомнения, говорю, что если на этой арене когда-нибудь будет действительно победитель, то

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

Франция погибнет или в революционном вихре, или в другом каком-либо исключительном направлении. Так все ее значение, по моему убеждению, зависит от этого вечного движения, которое она осуществила не в физическом, а в печатном мире. Странное еще зрелище для непривычного глаза составляет отсутствие людей, имен в этой огромной сшибке. Везде в других землях борется человек с человеком, и имя некоторым образом делается представителем идеи: здесь враждует кто-то, известный под энигматическим 2 названием: «Débats», «National», «Commerce», и нет тут славы за хорошую мысль никому, и нет тут презрения за порочную.

Само правосудие является в делах печати только тогда, когда, забыв свое абстрактное политическое назначение, печать подымает голос на лицо, и только в этом случае падают на нее удары. Я сказал: «на нее»; я сказал слишком много. По тому же отсутствию лиц, удары падают на какое-то неопределенное, ничего не выражающее и часто совершенно бесталантное имя «управляющего ответчика», gérant responsable, который партией, издающею журнал, за тем и берется, чтоб сидеть в тюрьме; случалось, что три редактора газеты один за другим посажены были в Sainte-Pélagie 3 , а газета в полной красе и силе продолжала бежать к своей цели на всех парусах. Притом же преступления печати подлежат суду присяжных (jurés), выбранных из граждан, и хитрому адвокату обвиняемого журнала стоит только вкрадчивым манером внушить господам судьям, что в их приговоре может пострадать общее право всех граждан, то вот они и изрекают свое: не виноват, несмотря на все усилия правосудия. Это случается поминутно, и несмотря на это энергия юстиции в преследовании излишеств печати невообразима. В руках ее находится одно, но самое смертоносное орудие - денежный штраф 4 , разрушающий капитал журнала: в тюрьму посадит она невиновного, а деньги возьмет с виновной партии, и вот королевский прокурор накопляет процесс на процесс в той мысли, что если из пяти два удадутся, то партия ослабеет. Но и тут выходит новая беда. Если удалось разрушить партию, то остатки ее, присоединяясь к другой, с которою имеют сочувствие, увеличивают силу последней, и является новый враг, еще страшнейший...Что сказать вам еще? Разве вот что: если в каком-нибудь городе увидите вы человека, читающего одну французскую газету, роялистскую или оппозиционную, не имеющего средств читать их вместе и содержание одной пояснить содержанием другой, то пожалейте о нем и старайтесь отвлечь его от этой вредной, бесплодной и искажающей суждение работы. В будущих

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

письмах, если я получу от вас подтверждение писать об этом, сообщу как образ полемики, так и главные идеи, историю появления и условие существования важнейших журналов, а до тех пор вот вам табличка, показывающая корифеев этой борьбы, около которых вьется страшное количество второстепенных витязей, а вместе с тем определяющая и число существующих в настоящую минуту журналов: 1) династические или приверженцы установленной власти: «Journal des Débats», «Presse», «Messager»; 2) парламентские или в конституционном духе оппозиции: «Constitutionnel», «Siècle», «Courrier Français»; 3) радикальные, требующие совершенной реформы: «National», «Commerce», «Journal du Peuple»; 4) легитимистские или приверженцы старой династии и монархии: «Gazette de France», «Quotidienne»; 5) листки, которых цель осмеивать всякий факт, всякое лицо, к какой бы партии они ни принадлежали, которые каждое утро поставляют для обихода парижан продовольствие острот, каламбуров, пародий, карикатур, - которые даже и не преследуются за излишество; так согласна и юстиция в необходимости этого насущного злословия для нынешнего общества: «Charivari», «Corsaire». Самый мощный - отдел третий: он беспрестанно увеличивается новыми сподвижниками, хотя и теряет от этого силу, сообщаемую централизацией. Объявляют множество новых изданий. Только что появился по этому отделу журнал «Le XIX Siècle», возвестивший, что в основание своему предприятию положил он - угадайте сколько - 1 200 000 франков! Акции или подписка - 50 франков, и выходит, что для составления полной реализации той суммы, ему надобно было 25 000 подписчиков. Если тут все увеличено вполовину, то и половина еще составляет цифры огромные. А между тем нет ничего удивительного! Понять трудно, как распространено здесь чтение журналов 5 . Не говоря о кафе и (бесчисленных) кабинетах для чтения, всегда битком набитых, вам всовывают в руки журнал, куда бы вы ни пришли: за обедом промеж двух блюд; в театрах промеж антрактов; у парикмахера, покуда он обделывает с любовью пукли на вашей голове; у портного, покуда смеривает он объем богатырской вашей груди и тонину античной вашей талии. Читают их фиакры, облокотясь на передний кончик дышла, читают их привратники, подбоченясь метлой, и у лакея, который аккуратно приходит в девять часов утра затопить камин мой, я, вместо того, чтоб спросить: «А какова погода?», как это делается везде, спрашиваю: «А что нового?» -- «Да, двадцать седьмого декабря назначено быть открытию палаты депутатов», - отвечает мне муж сей, раз-

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

дувая огонь, а из заднего кармана его торчит листок журнала, купленного за 15 сантимов на улице. Даже и обидно сделается!

Но мечом согрешивший мечом и наказан будет. Так эта же самая политика, которою гордится француз, изгнала художественность в произведениях, чистое вдохновение и, что всего заметнее и поразительнее, разъединила в мысли Францию от других народов. Представьте себе, что иностранная идея тогда только начинает появляться и занимать людей здесь, когда приняла в себя какой-нибудь политический элемент: чужое имя делается известным тогда только, когда попало в какой-нибудь водоворот происшествий. От этого собственно журналы, revues, представляют какое-то подобие человека в уединенной комнате, беспрестанно любующегося самим собою, и иностранцу это очень тяжело. Тут Сент-Бев разбирает поэтов французских, которые существовали до Буало и которые никакого значения не имеют ни для искусства вообще, ни для истории искусства; тут исторические статьи в самом близком приложении к Франции и без всякого вывода для человечества; тут разборы некоторых форм правительственных, совершенно местных; тут, наконец, и огромные политические статьи. Но если в мимоидущих газетах личное и произвольное суждение о настоящей минуте имеет силу, как действие первого впечатления, первого порыва, так сказать, мысли к сознанию, то уж в журнальной статье все должно быть на верном основании, на законных выводах, на обдуманной плодотворной идее, готовой ко всяким приложениям, - и, господи, что же выходит? Вот пример: на днях появилось новое «Revue Indépendante», издаваемое гг. Леру, Жорж Зандом и Виардо. Цель журнала - показать раны французского общества. В программе сказано 6: философам мы опишем состояние человеческого мышления в настоящую эпоху; политикам - общественную политику, приличную нашему времени; ученым - пророчества истории касательно нашего века; артистам - нынешнее состояние искусства; гражданам - индивидуализм и общественность (!!!); всем - будущее общество! Громко, и сказать нельзя, как громко! В первой книжке и появились два начальные параграфа философам и политикам. Я тотчас принялся за первый: «Aux Philosophes: de la situation actuelle de l"esprit humain». Шутка сказать! И что же? «В средние века общество было очень порочно составлено; общество точно такое осталось, как в средние века, - то вот в каком состоянии нынче ум человеческий». Ей-богу, самая верная эссенция статьи! И все подвиги Германии на поприще мысли, и все заслуги прошедшего столетия этим определением, что называется, порешены\ [...]

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

Печатается по: Анненков П. В. Паписьма. - М.: Наука, рижские

ПРИМЕЧАНИЯ

" ...оглушительный вопль разнородных мнений...- В период Июльской монархии в Париже необычайное развитие получила периодическая печать; на протяжении 18 лет правления Луи Филиппа выходило более 700 наименований газет и журналов, большинство из них в Париже. Правительственной прессе противостоял, с одной стороны, воинствующий отряд республиканской и социалистической печати, с другой - династической оппозиции. Французский журналист Ипполит Кастель называл прессу тех лет «четвертой силой» в государстве.

1 ....энигматическим названием...- загадочным названием (от франц. enigmatig).

3 Sainte-Pélagie - Сант-Пелажи, долговая тюрьма в Париже.

4 ...самое смертоносное орудие-денежный штраф...- В 1835г. во Франции был введен закон о печати, согласно которому с редактора журнала, обвиняемого в антиправительственных выступлениях, взымался денежный штраф, отчего страдала демократическая пресса, материально плохо обеспеченная.

5 ...как распространено здесь чтение журналов.- В 1840-х гг. французская пресса носила массовый характер и имела широкое распространение. Бедные слои населения, не имея средств покупать газеты, читали их в кабачках и кафе. Оппозиционные газеты распространяли специальные разносчики, за которыми постоянно охотилась полиция.

6 В программе сказано...- Изложение программы журнала Анненковым отличается, видимо, по цензурным соображениям, от программы, приведенной в N1 «Revue indépendente» за январь 1841 г., где сказано: «Философам и политикам: о современном состоянии ума человеческого. Рабочим: о правильном понимании собственности и подлинном источнике богатства. Ученым: пророчества истории о нашей эпохе. Деятелям искусства: об искусстве нашего времени. Буржуазии и пролетариату: об индивидуализме и социализме».

В письме Анненков упоминает о двух статьях первой книги «Revue indépendente» за ноябрь 1841 г.: «Aux Philosophes: de la situation actuelle de l"esprit humain» и «Aux Philosophes: de la politiques sociale et religieuse que convient à notre époque».

П. В. АННЕНКОВ - МАРКСУ В БРЮССЕЛЬ

Я очень обязан Вам, дорогой г.-н Маркс, за Ваше любезное письмо от 28 декабря. Ваше мнение о работе Прудона* своей правильностью, ясностью, а главное стремле-

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

нием держаться в рамках реального, оказало на меня поистине живительное действие. Нам так часто грозит опасность быть ослепленными ложным блеском абстрактной идеи, ведь мы так часто подвергаемся искушению принять мнимовеликолепные построения ума, всецело поглощенного самим собою, за последнее слово науки и философии! Раздающийся в этот момент дружеский голос, который возвращает нас к экономическим и историческим фактам и показывает их нам в их действительном развитии, куда более многозначительном, чем вымышленное развитие чистых категорий и логических противоречий, - голос, который, наконец, подрывает самую основу чрезвычайно сложного здания системы, оторванной от жизни, истории и подлинной науки, - такой голос целиком заслуживает нашей признательности за то целебное действие, какое он оказывает... Свое долгое молчание, дорогой г-н Маркс, Вы полностью искупили своим последним письмом. Я не перестаю перечитывать его. В то же время благосклонность, с которой Вы ответили на мои первые вопросы, придает мне смелости обратиться к Вам еще с несколькими. И прежде всего, признавая всю произвольность прудоновской классификации экономических эволюции и всю несостоятельность его метода побивать практику теорией и наоборот (нечто вроде заколдованного круга, от которого делается дурно),- я еще не уяснил себе, заслуживает ли серьезного внимания критическая часть его работы. Он раскритиковал некоторые положения официальной экономической школы с убедительностью и силой, значительность которых прекрасно понимают все те, на кого Прудон нападает. За примером ходить недалеко: возьмите удары, которые он нанес доктрине Луи Блана, они произвели здесь очень сильное впечатление и, без сомнения, будут содействовать тому, чтобы навсегда ее дискредитировать. Одного этого было бы уже достаточно, чтобы считать его книгу очень полезной для Франции, но, по-моему, он сделал еще больше. Он осмелился сказать нации, которая в своих самых революционных мечтаниях не идет дальше 93 года и режима Робеспьера, - он осмелился сказать, что всякое правительство, стоящее особняком в государстве, безнравственно. Совокупность этих, а также других причин, и вызвала тот заговор молчания, жертвой которого сейчас является Прудон. По безмолвному соглашению все партии упорно замалчивают его работу, но ненависть и ярость сквозят в самих стараниях скрыть эти чувства. В подобной изоляции Прудона есть своего рода величие. Вы ведь знаете, дорогой г-н Маркс, что надо иметь право, и очень большое право, на то, чтобы вас

АННЕНКОВ ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВИЧ

ненавидели. Отсюда я делаю вывод, что книга Прудона, хотя она и не представляла большого значения для общего развития экономических идей, не лишена, однако, важности в том, что касается политики, просвещения и тенденций французской буржуазии.

Мне нечего повторять Вам, с каким нетерпением я жду выхода Вашего произведения. А сейчас мне стоит большого труда побороть в себе соблазн обратиться к Вам с несколькими вопросами о коммунизме. Это в самом деле имеет для меня исключительное значение и важность. Я все чаще задаю себе вопрос, не предполагает ли коммунизм отказа от некоторых преимуществ цивилизации, отречения от некоторых прерогатив личности, завоеванных с таким трудом, и, наконец, не предполагает ли он весьма трудно достижимого высокого уровня всеобщей нравственности. И в этом смысле он прекрасен, но он перестает тогда быть необходимым продуктом человеческого развития. Его придется внедрять и испытывать на практике, как и при всяких других новшествах, принудительно вводимых в обществе. Некоторые возражения Прудона все еще сидят у меня в голове, но я чувствую, как все это довольно ничтожно... Пред оставляю полностью на Ваше усмотрение, давать или не давать мне разъяснений по этим вопросам. [...]

Печатается по: К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия. - М., 1967.-С. 142-143.

ПРИМЕЧАНИЯ

" Имеется в виду хорошо известное письмо К. Маркса П. В. Анненкову, датированное 28 декабря 1846 г. В нем Маркс в ходе подробного разбора книги Прудона «Философия нищеты» дал изложение сути материалистического понимания истории.

Боткин василий петрович

(1811/1812- 1869)-критик, публицист, один из видных представителей западничества, сторонник умеренного либерализма. Родом из семьи крупного московского купца-чаеторговца. Получил образование в частном пансионе. Много путешествовал. Сотрудничал во многих столичных и московских журналах - «Телескоп», «Современник», «Отечественные записки» и др. Разносторонне образованный, хорошо разбирался в вопросах политики, литературы, искусства. В 30-40 гг. был близок с Н. В. Станкевичем, В. Г. Белинским, Т. Н. Грановским, А. И. Герценом. Взгляды Боткина в течение его жизни претерпели серьезную эволюцию. В 30-е гг. увлекался немецким романтизмом и немецкой философией. В начале 40-х гг. социально-политические взгляды Боткина могут быть охарактеризованы как радикальные, революционно-демократические, пронизанные духом социализма. Он с восторгом пишет о Великой французской революции, ее лозунге «свобода, равенство, братство», полон ненависти к христианству и деспотизму. После нескольких лет путешествий вернулся в Россию осенью 1846 г. Очень быстро встал на умеренно-либеральные позиции. Боткин видел все «безобразия» буржуазного строя, отрицательно относился к крепостному праву. Но стоял не за обострение классовой борьбы, а, наоборот, за примирение, за «соединение сословий» и появление надсословной или внесословной буржуазии. После 1848 г. стал активным сторонником мирного реформирования России. Критиковал славянофильство, хотя отмечал, в частности, их заслугу в постановке вопроса о необходимости «национального развития». После крестьянской реформы 1861 г. и особенно после реакции 1863 г. отошел от активной публицистической деятельности.

БОТКИН ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ

ПИСЬМА В. Г. БЕЛИНСКОМУ

[...] В настоящее время в Европе начинается новая эпоха. Мир средних веков - мир непосредственности, патриархальности, туманной мистики, авторитетов, верований вступает в борьбу с мыслию, анализом, правом, вытекающим из сущности предмета, идеи, а не привязанным к ним со вне или по преданию и предположению,- и вступает в борьбу не в одиноких, разбросанных явлениях,- что было и в сред[ние] век[а],- а целыми массами. Недаром кричат Шевырев и «Маяк», что Европа находится в гниении, что связи семейства, общества, государства в ней потрясены". Это так действительно: старые институты семейственности и общественности со всех сторон получают страшные удары. Конец средних] век[ов] и начало нового времени есть собственно 18 век. [...]

Дух нового времени вступил в решительную борьбу с догмами и организмом средн[их] веков. И внимательное созерцание современного положения Европы, действительно, представляет гниение и распадение всего старого порядка вещей. Новые люди с новыми идеями о браке, религии, государстве - фундаментальных основах человеческого общества - прибывают с каждым днем: новый дух, как крот, невидимо бегает под землею и копает ее - чудный рудокоп. Das alte stürzt,- es ändert sich die Zeit, - und neues Leben steigt aus den Ruinen *. [...]

П. В. АННЕНКОВУ

17° мороза ι

[...] Можете представить себе, какое странное впечатление произвела здесь книга Гоголя 2 ; но замечательно также и то, что все журналы отозвались о ней, как о произведении больного и полупомешанного человека; один только Булгарин приветствовал Гоголя, но таким язвительным тоном, что эта похвала для Гоголя хуже пощечины 3 . Этот факт для меня имеет важность: значит, что в русской литературе есть направление, с которого не совратить ее и таланту посильнее

Старь рушится, меняется эпоха. Жизнь новая встает из-под руин

(нем.)

БОТКИН ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ

Гоголя; русская литература брала в Гоголе то, что ей нравилось, а теперь выбросила его, как скорлупку выеденного яйца. Воображаю, какой удар будет напыщенному невежеству Гоголя, и ничего бы так не желал теперь, как вашей с ним встречи. Он теперь в Неаполе; говорят, что ходит каждый день к обедне и с большим усердием молится богу. Замечательно еще то, что здесь славянская партия теперь отказывается от него, хотя и сама она натолкнула на эту дорогу. Хотелось бы мне сообщить вам обстоятельно о здешних славянофилах, но эти господа так разделены в своих доктринах, так что, что голова, то и особое мнение; разумеется, и в них есть правая и левая стороны, и правой стороне книга Гоголя пришлась совершенно по сердцу. Издали эти славянские стремления имеют много привлекательности: я это испытал на себе; а как присмотришься и прислушаешься, то видишь, что в сущности лежит вопрос о невежестве и цивилизации. В славянском вопросе так, как он поставляется здесь, упущена только безделица - принцип политико-экономический и государственный; это есть не более, как романтические фантазии о сохранении национальных предрассудков. Замечательно, что ни один журнал с славянским направлением здесь не может удержаться; и последний орган их, «Москвитянин», переходя из рук в руки, потеряв подписчиков, теперь сдан каким-то двум студентам. Разработка исторических материалов вместо того, чтоб помочь славянской доктрине, на каждом шагу бьет ее, обличая только безалаберность и скотство древней жизни. А по этой части теперь делается много. [...]

П. В. АННЕНКОВУ

[...] Вы знаете, что славяне своего журнала не имеют теперь: это лучшее доказательство, до какой степени эти господа имеют практического смысла. Покойный Языков сбирался было дать капитал на основание славянского журнала, но он умер, и дело стало. Приглядевшись к этим господам, я теперь вижу, что эти господа - все самые отвлеченные теоретики, и притом вовсе лишены государственного смысла. Наконец, скажу вам, рискуя получить от вас упрек в аристократизме, я не понимаю этого обожающего поклонения массам; я чувствую глубокое сострадание к их

БОТКИН ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ

положению, с скорбию преклоняюсь пред их трагическим жребием, упрекаю эту горделивую цивилизацию в ее бессилии, в ее бессмысленном равнодушии к массам, но это не мешает мне видеть все глубокое невежество масс. Говоря это, я имел в виду новую книгу Мишле, по крайней мере то, что я знаю о ней. Наши славяне книгу Гоголя приняли холодно, но это потому только, что Гоголь имел храбрость быть последовательным и идти до последних результатов, а семена белены посеяны в нем теми же самыми славянами: «Нечего зеркало бранить, когда рожа крива». [...]

П. В.АННЕНКОВУ

[...] Замечательно, что славянофилы до сих пор печатно постоянно были побиваемы, и на всех пунктах. Славянизм не произвел еще ни одного дельного человека: это - или цыган, как Хомяков, или благородный сомнамбул Аксаков, или монах Киреевский, это - лучшие! Но между тем славянофилы выговорили одно истинное слово: народность, национальность. В этом их великая заслуга; они первые почувствовали, что наш космополитизм ведет нас только к пустомыслию и пустословию; эта так называемая «русская цивилизация» исполнена была великой заносчивости и гордости, когда они вдруг пришли ей сказать, что она пуста и лишена всякого национального корня; они первые указали на необходимость национального развития. Вообще, в критике своей они почти во всем справедливы; и в самом деле, пора была напомнить недорослю, который потому только, что, стыдясь знать свой родной язык, считал себя гражданином мира - что он не более как недоросль. Но в критике заключается и все достоинство славян! Как только выступают они к положению - начинаются ограниченность, невежество, самая душная патриархальность, незнание самых простых начал государственной экономии, нетерпимость, обскурантизм и проч. Оторванные своим воспитанием от нравов и обычаев народа, они делают над собою насилие, чтоб приблизиться к ним, хотят слиться с народом искусственно: так, например, Аксаков не ест телятины, ходит к обедне и ко всенощной. А вот пример их нетерпимости: у Аксакова есть брат, который по несчастию не славянофил; он накануне Вознесенья пошел смотреть Плесси в театр. На другой день

БОТКИН ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ

вечером были у них гости, и там все славянство восстало с упреками на молодого человека, как мог он в то время, как народ русский слушал всенощную, быть в театре да еще смотреть игру французской актрисы! Он не знал, куда деться от упреков и нападков. А вот еще факт: Соловьев до того вчитался в летописи и старые грамоты, что усвоил себе язык их; он свободно говорит им и пишет. Из шутки завел он на нем переписку с Аксаковым. В одном обществе Аксаков читает одно из «посланий» к нему Соловьева. Вдруг Иван Киреевский, бывший тут, с негодованием восстает, как сметь употреблять язык, на котором написаны наши священные книги, для писания шутливых записок; это так возмутило его, что он сделался болен. Вот корифеи славянства! В этом направлении о цивилизации, освобождении от предрассудков нет помину. В сущности, это не что другое, как допетровская Россия, которая поднимает голову и осматривается и которая вовсе не есть прошедшее, а окружающее нас настоящее, в котором мы составляем самое незаметное, ничтожное меньшинство. А самая большая часть этого soi - disant «образованного» меньшинства только платьем и пущею безалаберностью отличается от массы; мало-мальски умный и дельный человек есть редчайшее исключение из этого безалаберного и ребячески тщеславного класса «образованных». Горсть славянофилов остается изолированною; а какую бы получила она силу, опираясь, например, на купцов, где старая Русь сохраняется во всем своем нравственном и общественном безобразии! [...]

Печатается по: Боткин В. П. Литературная критика. Публицистика. Письма.- М.: Советская Россия, 1984.-С. 244-245, 262-263, 265, 271-274.

ПРИМЕЧАНИЯ

" Шевырев писал о «гниении» Европы в статьях «Москвитянина» - журнала, издававшегося с 1841 г. М. П. Погодиным, а еще больше на эту тему писали С. А. Бурачек и П. А. Корсаков, издатели крайне реакционного журнала «Маяк современного просвещения и образованности» (Петербург, 1840-1845).

2 «Выбранные места из переписки с друзьями» (1846).

3 Похвальный отзыв Булгарина о книге Гоголя - Северная пчела.

4 Если Боткин под «правыми» славянофилами подразумевает Погодина и Шевырева, то он ошибается: оба они отрицательно отнеслись к книге Гоголя, особенно Погодин, оскорбившийся выпадом Гоголя против него.

00.htm - glava52

Анненков, Павел Васильевич, известный писатель. Родился в семье богатого симбирского помещика 19 июля 1812 года; образование получил в горном корпусе, где дошел до старших, специальных классов, а затем слушал лекции в Петербургском университете, по философскому (историко-филологическому) факультету. В 1833 году поступил на службу, по финансовому ведомству, которую вскоре оставил. Сильное влияние оказал на него Белинский, к кружку которого он примкнул в 1839 году и об участниках которого впоследствии написал чрезвычайно ценные воспоминания (""Замечательное десятилетие"" и пр.). В 1840 году А. уехал за границу, где провел несколько лет, от времени до времени наезжая, впрочем, в Россию. На Западе он очень интересовался социальными движениями и, между прочим, свел знакомство с К. Марксом. Письма его из-за границы, адресованные сначала к Белинскому, печатались в ""Отечественных Записках""; они касались и общественной стороны европейской жизни, и литературной, и художественной. Они еще теснее скрепили связь А. с кружком Белинского, которого А. в 1847 году взял на свое попечение и возил за границу для лечения. Когда в руки друзей Белинского перешел ""Современник"", А. в нем стал помещать свои ""Письма из Парижа"" (1847 - 48); о парижской революции ""безумного года"" он рассказал впоследствии в статье: ""Париж в 1848 году"". В конце этого года А. вернулся в Россию, и в первой книге ""Современника"" в 1849 году напечатал ""Заметки о русской литературе 1848 года"", которыми открылась деятельность его как критика. Поселившись в своей казанской деревне, А. напечатал в ""Современнике"" в 1849 году ""Провинциальные письма"". Это лучшая из беллетристических вещей А.; ранее появились в ""Современнике"" повесть ""Кирюша"" (1847) и рассказ ""Она погибнет"" (1848). По поводу последнего Белинский писал ему: ""род вашего таланта не такой, какой нужен поэту, для рассказчика же у вас гораздо больше таланта, чем сколько нужно"". Критика очень сочувственно встретила ""Провинциальные письма"", с их картинками приволжского пейзажа и интеллигентского и простонародного быта; но в беллетристике, несмотря на ум и наблюдательность, А. видного положения не занял. В половине 1850-х годов А. занялся работой, не утратившей до сих пор своего значения, - изданием сочинений Пушкина и составлением первого крупного опыта его жизнеописания, под именем ""Материалов для биографии"". Специальная критика обнаружила и до сих пор продолжает обнаруживать много недостатков в его комментаторском, редакторском и биографическом труде, обличая и ошибки в освещении предмета, и шаткость метода, и общую небрежность; но нельзя не признать, что именно А. положил начало наукообразному пушкиноведению. Начал А. свою работу еще при николаевской цензуре, с которой ему пришлось выдержать долгую борьбу, а закончил уже при новом государе, когда получил возможность издать целый дополнительный том сочинений Пушкина. О тогдашних цензурных условиях, в которых отразилось общее тогдашнее положение литературы, А. рассказал в статье ""Любопытная тяжба"" (""Вестник Европы"", 1881 год). На раздававшиеся впоследствии упреки в преднамеренном исключении из собрания произведений Пушкина многих пьес А., ссылаясь на те же цензурные условия, справедливо отвечал: ""Достоверно, что, предоставив работу будущим и более свободным эпохам, не встретилось бы печальной необходимости жертвовать стихами, строфами, периодами пушкинского текста для сбережения остального клочка его раздробленной мысли, как это случилось и должно было случиться со многими отрывками и цельными его произведениями при несвоевременном их опубликовании"". Памятником прежней цензуры навсегда останется эта статья, в которой А. рассказывает, как приходилось ему бороться с чудовищно-придирчивой и нелепо-подозрительной цензурой и даже ""для устранения противников употреблять оружие, у них же отобранное или позаимствованное"". Его ""Материалы для биографии"" в некоторых отношениях служат даже первоисточником; изучение Пушкина без них немыслимо (2-е издание вышло в 1873 году). За пушкинскими работами последовала биография Н.В. Станкевича (""Н.В. Ст. Переписка и его биография"", М., 1857). Станкевича А. лично не знал, но, вращаясь в кружке, хранившем предание о нем и сделавшем его предметом культа, сумел понять его. И если образ Станкевича, который сам ничего не сделал для сохранения своего имени, живет в истории, то в значительной степени благодаря труду А. В том же году А. напечатал свои воспоминания о Гоголе, с которым жил вместе и был близок в Риме, в 1841 году. Вообще мемуары являются наиболее прочной и ценной частью литературного наследия А.; к ним принадлежат также воспоминания об ""идеалистах тридцатых годов"" - Огареве, Белинском, Кольцове, В.П. Боткине, Грановском, Герцене, Бакунине, Тургеневе (собраны в книге ""Литературные воспоминания"", СПб., 1909). В середине 1850-х годов А. выступил на поприще литературного критика и писал о многих современных явлениях литературы, между прочим - о произведениях Тургенева, графа Льва Толстого, графа Алексея Толстого, С.Т. Аксакова, Островского, Писемского, Салтыкова, Кохановской и других. ""С первых критических этюдов, - говорит Пыпин, - А. упрекали в некоторой темноте его стиля; припоминаем из его бесед, что эта темнота была почти намеренная - с одной стороны, она давала иной раз ему возможность избежать внешнего неудобства, с другой - должна была удерживать читателя на высоте отвлеченных соображений, требовать и возбуждать его внимание"". Но А. был таков всегда и при всяких условиях, что объяснялось не только размерами его дарования, но и основным недостатком его литературного миросозерцания - туманным эклектизмом, который не дал ему примкнуть к определенному направлению и на чем-нибудь остановиться. Он иногда являлся эстетиком и доказывал, что ""развитие психологических сторон лица или многих лиц составляет основную идею всякого повествования, которое почерпает жизнь и силу в наблюдении душевных оттенков, тонких характерных отличий, игры бесчисленных волнений человеческого нравственного существа в соприкосновении его с другими людьми"", и что ""вряд ли дозволено делать рассказ проводником этических или иных соображений и по важности последних судить о нем"". В другой же раз А. хвалил Тургенева за то, что ""от него всегда можно ожидать именно того слова, которое на очереди, или которым занято большинство умов; преимущество это, кроме таланта, условливается и обширностью горизонта, каким пользуется его мысль"". Писемского А. упрекал за то, что у него нет добродетельных героев, ""этих избранных существ, которые возникали в фантазии авторов из потребности указать чувству читателя искупительную жертву несправедливости и ободрить его при торжестве неразумных, темных или порочных начал... Задача романа в том, чтобы показать читателю, куда должны обращаться его симпатии""... Такие противоположные взгляды на каждом шагу перемежаются в критических статьях А. Не выяснивший себе самому определенного литературно-общественного созерцания критик только запутывал читателя. Однако литературный вкус А. был очень развит; на него охотно полагался такой взыскательный художник, как Тургенев. В 1870-х годах А. вернулся к изучению Пушкина, и в 1873 году поместил в ""Вестнике Европы"" исследование: ""А.С. Пушкин в Александровскую эпоху"" (отдельное издание, СПб., 1874). Со стороны литературной техники и исторической ценности эта книга несравненно выше ""Материалов для биографии"", которыми можно только пользоваться, но которые трудно читать; правда, в своей второй работе, посвященной Пушкину, А. имел возможность говорить о многом таком, о чем двадцать лет назад ему приходилось молчать. Глубже погружаясь в изучение великого поэта, А. написал еще две интересные статьи: ""Общественные идеалы А.С. Пушкина"" (""Вестник Европы"", 1880) и ""Литературные проекты А.С. Пушкина"" (""Вестник Европы"", 1881). За труды о Пушкине Московский университет в 1880 году, во время празднования столетия памятника Пушкину, избрал А. своим почетным членом. Часть собранных им и не вполне использованных бумаг Пушкина хранится в библиотеке Академии Наук. В частной жизни А. отличался добротой и благожелательностью; на своем литературном пути он был образцом честного писателя, выше всего дорожившего литературой. Большое участие он принимал в деятельности литературного фонда в первые годы после его основания. Умер он 8 марта 1887 года за границей (в Дрездене), где провел последние двадцать лет своей жизни. Сочинения его (не все) вошли в три сборника: ""Воспоминания и критические очерки"" (три тома, СПб., 1877 - 1881); ""П.В. Анненков и его друзья, Литературные воспоминания и переписка 1835 - 1885 годов"" (СПб., 1892) и ""Литературные воспоминания"" (СПб., 1909). Биографические и библиографические сведения о нем см. у С.А. Венгерова в ""Критико-биографическом словаре"", т. I, 596 - 611, 954, и ""Источниках словаря русских писателей"", I, 79 - 81; некрологическая статья А.Н. Пыпина - в ""Вестнике Европы"" 1887, № 4; предисловие к ""Литературным воспоминаниям"". Н. Лернер.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Анненков, Павел Васильевич

Литературный критик, род. 19-го июня 1813 г., в Москве, ум. 8-го марта 1887 г. в Дрездене. Сын богатого симбирского помещика, Анненков первоначальное образование получил в общих классах Горного корпуса, а затем состоял вольнослушателем на историко-филологическом факультете С.-Петербургского университета. В 1833 году поступил на службу в канцелярию Министерства Финансов, но прослужил недолго и в 1840 г. уехал заграницу. Познакомившись еще до отъезда с Белинским, Анненков начал присылать ему заграничные письма, которые время от времени появлялись в "Отеч. Записках" 1841-43 гг.; всех писем тринадцать, причем первое имеет дату: "Гамбург. 12-го ноября 1840 года", а последнее - "Париж. 9-го марта 1843 года". Помимо своего биографического значения, эти журнальные корреспонденции имеют ценность интересных рассказов о тогдашней бытовой, художественной и литературной жизни на Западе. В Риме, в 1841 г., Анненков близко сошелся с Гоголем, с которым был знаком еще с 1832 года и о котором оставил лучшие воспоминания. Живя в Риме вместе с Гоголем, Анненков под его диктовку переписывал первый том "Мертвых душ". Вернувшись из-за границы, Анненков еще более сблизился с кружком Белинского, что дало ему возможность впоследствии написать замечательные очерки литературной жизни сороковых годов и сделать характеристики ее главнейших представителей. Вторая поездка за границу (1846-1848), во время которой в 1847 г. на попечении Анненкова находился больной Белинский, питавший к нему самые дружеские чувства, - вызвала 11 "Писем из Парижа", столь же интересных, как и первые заграничные письма, и помещавшихся в "Современнике" 1847-48 г. В октябре 1848 года Анненков вернулся из-за границы и в первой книжке 1849 года "Современника" поместил свою первую критическую статью "Заметки о русской литературе 1848 г."; этой статьей начался ряд его критических статей о произведениях главнейших представителей русской литературы за двадцать лет (1848-1868); помещались они в "Современнике", "Русском Вестнике", "Атенее", "Библиотеке для Чтения", "С.-Петербургских Ведомостях" и "Вестнике Европы". Как критик, Анненков придерживался по преимуществу эстетического направления, хотя по временам разбирал литературные произведения и с точки зрения их общественного значения. Хороший вкус, обширная начитанность и беспристрастие являются главными достоинствами критических работ Анненкова, собранных во втором томе его "Воспоминаний и критических очерков", вышедших в 1879 г. в трех томах. Беллетристические опыты Анненкова - повесть "Кирюша" и рассказы: "Она погибнет" и "Странный человек", помещавшиеся в "Современнике" (1847 г., № 3, 1848 г., т. 10 и 1851 г., т. 27), - неудачны; значительно удачнее были печатавшиеся в том же журнале, в течение трех лет (1849-1851) письма из провинции под заглавием "Накануне пятидесятых годов". Написанные в беллетристической форме, эти письма, касающиеся быта Казанской и Симбирской губерний, свидетельствуют о несомненной наблюдательности автора, о его уменье подметить новые типы и обрисовать их в общих чертах. Купив у вдовы А. С. Пушкина право на издание его сочинений (за 5000 руб. с разрешением напечатать 5000 экземпляров), Анненков проверил текст посмертного издания (1838-1842 г.) по рукописям. Хотя проверка эта не всегда правильна, хотя издатель пропустил много стихотворений, находившихся в черновых тетрадях поэта, вполне цензурных и заслуживавших обнародования (см. "Русск. Стар." 1884 г., № 2, стр. 416), все-таки анненковское издание Пушкина было первым, достойным его имени, изданием произведений великого поэта и для своего времени должно быть признано выдающимся общественным явлением. Из статьи "Литературная тяжба" ("Вестн. Европы" 1881 г., № 1, и в книге "П. В. Анненков и его друзья", СПб. 1892) можно видеть, с какими цензурными затруднениями приходилось бороться издателю, какие урезки заставляла делать цензура в произведениях поэта и сколько нужно было ловкости и настойчивости, чтобы отстоять некоторые пушкинские произведения. "Собрание сочинений А. С. Пушкина", в 6-ти томах, появилось в 1855 г.; седьмой, дополнительный том вышел в 1857 г. В первом томе были помещены: "А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений", которые в 1873 г. вышли отдельным изданием и в которых Анненков, на основании выписок из бумаг Пушкина и устных рассказов лиц, знавших поэта, проследил его творчество изо дня в день. В 1857 г. появилась интересно написанная Анненковым биография H. В. Станкевича, с приложением его переписки, а затем, время от времени, в журналах до конца шестидесятых годов печатались критические статьи, о чем уже упоминалось. Живя с конца 60-х годов за границею - в Париже, Баден-Бадене, Берлине, Дрездене, и только изредка приезжая в Россию для устройства своих дел, Анненков, сотрудничая в одном только "Вестнике Европы", обратился почти исключительно к литературным воспоминаниям, если не считать нескольких весьма важных и интересных статей о Пушкине ("А. С. Пушкин в Александровскую эпоху", "Литературные проекты А. С. Пушкина", "Общественные идеалы А. С. Пушкина"). Из литературных воспоминаний Анненкова, написанных в последний период его деятельности, первое место по значению занимают воспоминания (см. 3-ий том "Воспоминаний и критических очерков"), озаглавленные "Замечательное десятилетие" (1838-1848) и являющиеся наиболее полным биографическим свидетельством о Белинском, в связи с характеристикою литературного и умственного движения сороковых годов. Заслуживают внимания воспоминания о Герцене и Огареве ("Идеалисты 30-х годов"), а также о Писемском ("Художник и простой человек" в "Вестнике Европы" 1882 г. № 4), Тургеневе ("Молодость И. С. Тургенева", "Шесть лет переписки с П. С. Тургеневым", "Из переписки с И. С. Тургеневым", в "Вестнике Европы" 1884, № 2, 1885, № 3 и 1887 г.), с которым Анненков был настолько дружен, что после смерти знаменитого романиста занимался разбором его бумаг. Все свои последние произведения Тургенев отдавал на суд Анненкова, мнениям которого безусловно подчинялся. В 1880 году при открытии Пушкину памятника в Москве, Московский университет избрал Анненкова (одновременно с Тургеневым) своим почетным членом, ценя его литературные заслуги. Почти все написанное Анненковым вошло в появившиеся в 1877-1881 гг. три тома "Воспоминаний и критических очерков" и в книгу "П. В. Анненков и его друзья", изданную А. С. Сувориным в 1892 году; в этой же книге помещены письма к Анненкову, относящиеся преимущественно к сороковым и пятидесятым годам, - Каткова, Гоголя, В. П. Боткина, Белинского, Кудрявцева, Бакунина, Герцена и его жены, Некрасова и Огарева.

С. Венгеров, "Критико-биогр. словарь", т. I, 596-612. - Д. Д. Языков, "Обзор жизни и трудов покойных русских писателей", в. 7-й, стр. 5-9. - "Вестник Европы" 1887 г., № 4. - "Историч. Вестник" 1887 г., № 4. - "Русская Старина" 1890 г., № 3. стр. 643-644 ("Дневник А. Н. Никитенко") и 1884 г., № 2 (статья В. Якушкина). - В словаре Венгерова указаны отзывы о разных произведениях Анненкова, а в "Обзоре" Языкова имеется наиболее полный хронологический перечень всех его работ.

С. Тр.

{Половцов}

Анненков, Павел Васильевич

Литературный критик, издатель первого по времени (1850-60) Собрания сочинений поэта Пушкина; род. в 1812 г., † в 1887 г., 8 марта. Принадлежа к кружку Белинского, столкнувшего его близко с видными представителями русской литературы 50-х годов, А., проживавший долгое время за границею, в своих заграничных письмах, "Замечательном десятилетии" и "Переписке и биографии Станкевича" внес много живого и ценного в нашу литературу. Большая часть написанного А. вошла в 3 тома его "Воспоминаний и критических очерков" (С.-Петерб., 1877-81 г.).

{Брокгауз}

Анненков, Павел Васильевич

{Половцов}

Анненков, Павел Васильевич

(1812-1887) - писатель, известный, гл. обр., как автор ценных мемуаров и пушкинист. А. - типичный представитель дворянской культуры, выросшей на почве крепостного труда. Образованный, начитанный помещик, А. много путешествовал по Европе, мечтал о переустройстве русской жизни согласно требованиям просвещенного Запада; интересовался европейским революционным движением, лично знал Карла Маркса, с которым несколько раз встречался и состоял в переписке. Под влиянием знакомства с Марксом, А. уже в 1847 требует "наукообразного занятия общественными вопросами". В середине 40-х гг. он в своих "Парижских письмах", печатавшихся в "Современнике", знакомит русских читателей с крупнейшими представителями франц. социализма - Пьером Леру, Луи Бланом, Кабе, Прудоном и др., не делаясь, однако, сторонником излагаемых учений. Революционные события 1848, которые А. лично наблюдал в Париже, не увлекли его, и здесь сказался в А. наблюдатель со стороны, человек посторонний происходящим на его глазах большим общественным событиям. Главную ценность в литературном наследии А. составляют его воспоминания; А. был близок почти со всеми крупными писателями 40-х гг. и он дал в записках ряд живых образов своих знаменитых современников (Гоголь, Белинский, Герцен, Бакунин, Грановский, Тургенев, Кольцов, Огарев и др.). Страницы воспоминаний ("Замечательное десятилетие", "Литературные воспоминания", "Молодость И. С. Тургенева", "Н. В. Станкевич" и др.) полны важных фактических сообщений, основанных на обширной личной переписке, и до сих пор являются незаменимым биографическим материалом. В начале 50-х гг. А. положил основание научному пушкинизму подготовкой полного собрания сочинений Пушкина ("А. С. Пушкин в александровскую эпоху", СПб., 1874; "Общественн. идеалы А. С. Пушкина", журн. "Вестник Европы", 1881). Как критик современных литературных явлений, А. принадлежит к группе писателей-эстетов 50-х гг., выдвигавших принцип самоценности искусства. Он оставил критические статьи о Тургеневе, Толстом, Островском, Писемском, Салтыкове и др. В начале своей деятельности А. выступал как беллетрист (повести: "Кирюша", "Провинциальные письма" и др.) и как журнальный корреспондент (в "Современнике" 1847-1848).

Лит.: Венгеров, С. А., Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. I; Рязанов, Д. Б., Карл Маркс и русские люди 40-х гг.; Сакулин, П. Н., Русская литература и социализм, ГИЗ, 1923 (2-е изд., 1925).

Л. Гроссман.

Анненков, Павел Васильевич

Известный литератор, критик-мемуарист, убежденный западник, представитель либерального просвещенного дворянства 40-50-х гг. Много путешествовал, знакомился с европейским революционным движением. Лично знал К. Маркса и находился с ним в переписке. Оставил весьма ценные воспоминания о Гоголе, Белинском, Герцене, Грановском, Бакунине и других выдающихся людях 40-х гг. Был первым пушкинистом (подготовил к изданию и издал собр. сочин. Пушкина).

Библиография: I. Воспоминания и крит. очерки, 3 т., 1877-1881. Сочин. А. переизданы в 1909 (Стасюлевичем) и в 1928 (Acad.). Кроме того см. его "Материалы для биографии Пушкина", "Пушкин в аяександр. эпоху", "Н. В. Станкевич" .

II. Венгеров, Словарь. А.; Пыпин А., Лит-ые характеристики; Введенский А. А., Критик переходного времени, Сл., 2/80; Ан-ский С., К характеристике К. Маркса, примеч. к статьям А. Замечательное десятилетие, Р. М., 8/903; Сакулин П. Н., Русск. лит. и социализм, изд. 2-е, 1925; Рязанов Д., К. Маркс и русские люди 40-х гг.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Критик, прозаик, мемуарист. В 1840-х гг. — участник дискуссий между западниками и славянофилами, по убеждениям — либерал-западник. Познакомившись в 1843 г. с , Анненков стал до конца жизни писателя его преданным другом и литературным советчиком. В конечном итоге это и привело к разрыву отношений с Достоевским, хотя первоначально, казалось бы, ничего не предвещало этот разрыв. Анненков познакомился с Достоевским в доме около 3 декабря 1845 г., когда Достоевский читал там повесть . Вот как вспоминает об этом сам Анненков в своих наиболее интересных воспоминаниях «Замечательное десятилетие. 1838—1848. Из литературных воспоминаний»: «...Белинскому нравился и этот рассказ по силе и полноте разработки оригинально странной темы, но мне, присутствовавшему тоже на этом чтении, показалось, что критик имеет еще заднюю мысль, которую не считает нужным высказать тотчас же. Он беспрестанно обращал внимание Достоевского на необходимость набить руку , что называется, в литературном деле, приобрести способность легкой передачи своих мыслей, освободиться от затруднений изложения. Белинский, видимо, не мог освоиться с тогдашней, еще расплывчатой манерой рассказчика, возвращавшегося поминутно на старые свои фразы, повторявшего и изменявшего их до бесконечности, и относил эту манеру к неопытности молодого писателя, еще не успевшего одолеть препятствий со стороны языка и формы. Но Белинский ошибся: он встретил не новичка, а совсем уже сформировавшегося автора, обладающего потому и закоренелыми привычками работы, несмотря на то, что он являлся, по-видимому, с первым своим произведением. Достоевский выслушивал наставления критика благосклонно и равнодушно. Внезапный успех, полученный его повестью, сразу оплодотворил в нем те семена и зародыши высокого уважения к самому себе и высокого понятия о себе, какие жили в его душе...»

Частые встречи Достоевского с Анненковым продолжаются у В.Г. Белинского, однако разрыв Достоевского с кружком В.Г. Белинского и «Современником» предопределил разрыв и с Анненковым, которого Достоевский справедливо относил к этому кружку. вспоминает: «Неожиданность перехода от поклонения и возвышения автора "Бедных людей" чуть ли не на степень гения к безнадежному отрицанию в нем литературного дарования могла сокрушить и не такого впечатлительного и самолюбивого человека, каким был Достоевский. Он стал избегать лиц из кружка Белинского, замкнулся весь в себе еще больше прежнего и сделался раздражительным до последней степени. При встрече с Тургеневым, принадлежавшим к кружку Белинского, Достоевский, к сожалению, не мог сдержаться и дал полную волю накипевшему в нем негодованию, сказав, что никто из них ему не страшен, что дай только время, он всех их в грязь затопчет... После сцены с Тургеневым произошел окончательный разрыв между кружком Белинского и Достоевским; он больше в него не заглядывал...»

Разрыву Достоевского и Анненкова содействовала и статья Анненкова в «Современнике» «Заметки о русской литературе 1848 года» (1849. № 1), где он отрицательно отзывается о повестях Достоевского и . В 1863 и 1864 гг. Анненков, по просьбе И.С. Тургенева, в связи с сотрудничеством его в журнале братьев Достоевских , встречается с Достоевским. 6 июля 1875 г., возвращаясь из Бад-Эмса в Петербург, Достоевский встретил в поезде и Анненкова, ехавших в Россию из Баден-Бадена. Достоевский отдал Анненкову для передачи И.С. Тургеневу долг в 50 талеров. 13 марта 1879 г. Анненков присутствует вместе с Достоевским на обеде в Петербурге профессоров и литераторов в честь И.С. Тургенева.

В апреле 1880 г. появились воспоминания Анненкова «Замечательное десятилетие. 1838—1848. Из литературных воспоминаний» (Вестник Европы. 1880. № 4), в которых тот утверждал, что Достоевский потребовал от Н.А. Некрасова, чтобы тот в 1846 г. в «Петербургском сборнике» выделил роман «Бедные люди» среди других произведений сборника особым типографским знаком-каймой. Издатель возразил Анненкову в газете «Новое время» (1880, 4 апреля и 2 мая), сообщив, что в «Бедные люди» напечатаны без всякой каймы. В ответ на опровержение «Нашего времени» редакция «Вестника Европы» в майском номере за 1880 г. ответила, что речь шла не о «Бедных людях», а о «Рассказе Плисмылькова», предназначавшемся Достоевским для задуманного В.Г. Белинским сборника «Левиафан». Но на самом деле, как утверждало «Новое время» в заметке от 5 мая 1880 г., никакого «Рассказа Плисмылькова» у Достоевского не было: для «Левиафана» им были задуманы «Сбритые бакенбарды» и «Повесть об уничтоженных канцеляриях». В письме к А.С. Суворину от 14 мая 1880 г. Достоевский просит еще раз выступить с заявлением по поводу «каймы». 15 мая 1880 г. в «Новом времени» появилось заявление: «Ф.М. Достоевский, находясь в Старой Руссе, где он лечится, просит нас заявить от его имени, что ничего подобного тому, что рассказано в "Вестнике Европы" П.В. Анненковым насчет "каймы", не было и не могло быть». Комментируя этот эпизод с «каймой», К.И. Чуковский пишет: «Все это, конечно, была аберрация старческой памяти. Впрочем, не следует думать, будто Анненков выдумал весь этот эпизод. Но память Анненкова сыграла с ним коварную штуку. Притязания Достоевского он принял за осуществившийся факт». Возможно, Анненков помнил пародийные стихи Н.А. Некрасова и И.С. Тургенева 1846 г. «Послание Белинского к Достоевскому»:

Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец.
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.

(Этот миф о «кайме» убедительно опроверг В.Н. Захаров в статье «По поводу одного мифа о Достоевском» //Север. 1985. № 11. С. 113—120).

Клевета Анненкова по поводу «каймы» еще более разделила Достоевского и Анненкова, поэтому, когда Достоевский узнал, что и Анненков приехал в Москву на Пушкинский праздник в конце мая 1880 г., он пишет А.Г. Достоевской 27 мая 1880 г.: «Приехал и Анненков, то-то будет наша встреча», а 31 мая 1880 г.: «Любопытно, как встречусь с Анненковым?» После думского обеда 6 июня 1880 г., на котором Достоевский встретился с Анненковым, он писал 7 июня 1880 г. А.Г. Достоевской: «Анненков льнул было ко мне, но я отворотился», однако после знаменитой Пушкинской речи Достоевского 8 июня 1880 г., как он писал вечером этого же дня А.Г. Достоевской, «Анненков подбежал жать мою руку и целовать меня в плечо».