Алла Евгеньевна Осипенко, история жизни которой будет описана в статье, – легенда театра, яркая звездочка среди балерин. Она была ученицей А. Вагановой, участвовала в постановках выдающихся хореографов своего времени. Своей грацией и драматическим талантом она покорила как жителей РСФСР, так и зарубежную публику.

Алла Осипенко: биография

Алла родилась в Ленинграде 16 июня 1932 года. Она жила с матерью, няней, бабушкой Марией и двоюродной бабушкой Анной.

Мать Осипенко происходила из семьи Боровиковских. В предках у балерины были художник Владимир Лукич Боровиковский, поэт Александр Львович и фотограф Александр Александрович – тоже Боровиковские. Отец Аллы был из украинских дворян. В 37-м его посадили за то, что он начал публично поносить Советскую власть и требовать освободить царских офицеров. Мать развелась с ним. Потом, когда пришло время получать паспорт, несмотря на просьбы матери, Алла оставила за собой отцовскую фамилию, - она посчитала что иное решение будет предательством.

Призвание

Воспитывали девочку строго. Она почти все время проводила со взрослыми, ее не выпускали даже во двор. А ей не хватало общения с ровесниками, ее строптивый характер требовал вырваться из-под чрезмерной опеки. Случай представился в первом классе – она прочитала о хореографическом кружке и уговорила родных позволить ей туда вступить. Лишь бы хоть пару раз в день возвращаться позднее, не сидеть в четырех стенах! Но сама девочка в ту пору от танцев была далека – балериной хотела стать ее мать, а не она.

Но благодаря кружку Осипенко Алла Евгеньевна нашла свое призвание. Ее учитель отметил ее таланты и уговорил мать отдать свою дочь в хореографическое училище. Ее зачислили туда 21 июня 1941 года, а 22 июня началась война.

Детей перевезли в Кострому, затем в Молотов (ныне Пермь). Балету учили сначала в церкви, затем, когда их перевезли в Курье, - в бараках. «Голод и холод», - вспоминает о тех временах Алла. Ученики занимались, зачастую не снимая пальто и варежек. То были тяжелые времена, но именно в эвакуации, а возможно, благодаря ей, Осипенко навсегда влюбилась в искусство.

Новый этап

После училища Осипенко Алла пришла в Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова (ныне Мариинский театр). Ее работа здесь далеко не всегда складывалась гладко. Первым испытанием стало тяжелое повреждение ног. Молодая двадцатилетняя Осипенко на волне вдохновения после репетиции, не сошла – выпрыгнула из троллейбуса… и почти на полтора года была вынуждена забыть о сцене. Лишь упрямство помогло ей вернуться. По ее словам, этот случай помог ей осознать, чего на самом деле она хочет.

Кировский театр оказался тяжелой школой. Он требовал особого, пробивного характера. Но вне сцены Алла была отнюдь не бойцом, напротив. Она верила критикам, подвергавшим сомнению ее таланты. Приходилось выкладываться и физически – репетиции занимали почти все время.

Венцом ее творчества стала роль в «Каменном цветке» (1957), где она танцевала в образе Хозяйки. На следующий день она проснулась знаменитой. Сама Осипенко Алла однажды заметила, что слава, возможно, пришла к ней не столько из-за таланта, сколько из-за оригинальности образа. Впервые балерина вышла на сцену лишь в одном обтягивающем трико.

КГБ

Успех имел обратную сторону. Во-первых, ее стали считать актрисой одного амплуа. Во-вторых, ее слава привлекла внимание КГБ. Особенно строго ее стали контролировать после 1961 года, когда ее партнер Рудольф Нуреев бежал из СССР. Алла была свидетелем этого бегства – знаменитого «прыжка» Нуреева.

Это произошло во время гастролей. Нуреев отказывался следовать распорядку, за что его решили отослать обратно в Москву. Но Нуреев хотел продолжить гастролировать. Он сумел вырваться и бросился к самолету, в котором его товарищи отбывали в Лондон. Не успел – и там же, в Париже, попросил политического убежища. Позднее в СССР, несмотря на его отсутствие, Нуреева осудили на семь лет за измену родине. Алла выступала его защитником.

Тем временем с Аллы в буквальном смысле не спускали глаз. В Лондоне ее поселили в отдельной комнате. Выпускали и запирали ее на ключ, нигде не оставляя без сопровождения. Она вынуждена была скрываться от поклонников, а на запросы журналистов неизменно отвечали, что Осипенко Алла не может дать интервью, так как она «рожает». В дальнейшем ей разрешали посещать лишь социалистические страны.

Алла и раньше испытывала терпение КГБ. Во время ее первых гастролей в Париже, еще в 1956 году, она (первая среди советских балерин) получила премию Анны Павловой. А однажды, выполняя просьбу знакомой, передала посылку ее сестре, сбежав при этом от наблюдателей – через черный ход.

Л. В. Якобсон

В Кировском театре Осипенко Алла сыграла в немалом количестве постановок, среди них – «Спящая красавица», «Бахчисарайский фонтан», «Золушка», «Отелло», «Легенда о любви». Но тяжелая атмосфера, скандалы, напряженные отношения с руководством, творческая неудовлетворенность – все это породило в балерине непереносимую усталость. Спустя 21 год работы в театре она его покинула.

Вместе с партнером Джоном Марковским она присоединилась к труппе Л. В. Якобсона, к его «Миниатюрам». Это был рискованный шаг – постановки Якобсона постоянно подвергали цензуре, выискивали в них признаки антисоветчины, пытались запрещать. Бунтарский характер балерины проявился и здесь. Когда комиссия запретила танцевальный номер «Минотавр и нимфа» за его «эротизм», Алла вместе с хореографом бросилась к председателю горисполкома А. А. Сизову. К их удивлению и радости, номер разрешили поставить.

Характер у Якобсона был тяжелый. Он готов был репетировать в любое время, круглые сутки. Причем репетиции проходили в маленьком неудобном помещении. Хореограф заставлял актеров полностью отдаваться работе, действовать практически на износ, до полной отдачи. Выполнять сложные, почти невозможные движения. Но Алла была рада работе с Якобсоном. Она считала его гением, боготворила его и даже была немножко в него влюблена. Так возникли постановки «Жар-птица», «Лебедь» и «Идиот», который Якобсон поставил специально для Осипенко. Но отношения балерины и хореографа постепенно дали трещину.

Когда в 1973 году Осипенко вновь получила травму, Якобсон не захотел ждать ее выздоровления.

Конец карьеры

Покинув Якобсона, Осипенко и Марковский оказались на улице. Это было трудное время, работы почти не было. Удача улыбнулась им в 1977 году, когда они сошлись с хореографом Б. Я. Эйфманом, став ведущими актерами его труппы «Новый балет». Там балерина работала до 1982 года. Но это был уже конец ее карьеры, во многом предопределенный ее разрывом с Марковским.

В дальнейшем Алла пробовалась в кино – «Голос» Авербаха, полуобнаженная Ариадна в «Скорбном предчувствии» А. Сокурова. Театральные постановки. Затем, после Перестройки, Осипенко уехала за границу, где долго преподавала хореографию. Продолжила она заниматься этим и в России.

Любовь

Балерина Алла Евгеньевна Осипенко была замужем несколько раз. Трагический след в ее жизни оставила смерть ее единственного сына, рожденного от актера Геннадия Воропаева.

Более известно ее супружество с Джоном Марковским. Их блестящий дуэт называли «парой века». Алла называла Марковского своим самым лучшим партнером. По ее словам, в танце они словно становились единым целым. В первый раз они выступили вместе в Перми, и тогда же начался их роман, хотя она была старше на двенадцать лет. Они были вместе 15 лет. После разрыва с ним Алла не смогла найти себе другого такого же партнера, по ее словам, это стало их концом как танцоров.

Учителя и кумиры

Кумиром балерины долгое время была Наталия Дудинская. Осипенко страстно подражала ей. Подражание сослужило плохую службу – ведь оно мешало проявить собственную индивидуальность, и Алле пришлось переучиваться. Были у нее и другие кумиры среди балерин, например, Вера Арбузова.

Среди людей, которые подтолкнули ее талант, Алла особенно отмечает Бориса Фенстера. В свое время он увидел и помог раскрыть способности девочки. В то время ее называли «девочка с веслом», потому что она была слишком пухленькой для балерины. Но Фенстер заметил ее и предложил ей роль Панночки в «Тарасе Бульбе». Он стал строгим наставником, заставившим ее не только похудеть, но и задуматься о себе.

Очень помогла балерине и Лидия Михайловна Тютина. Во многом благодаря ей Осипенко смогла вернуться после травмы.

Нельзя не упомянуть и Агриппину Ваганову. Она была строгим учителем, часто кричала на свою ученицу и нередко замечала, что та благодаря своему характеру закончит жизнь в мюзик-холле. Но при этом она была замечательным, неординарным педагогом.

Балерина – это звание

Как отметила в одном из интервью сама Алла Осипенко, балерина – это звание, а не профессия. И чтобы ею стать, нужен характер. Осипенко всей своей жизнью доказала это утверждение. Успех и неудачи, счастье и драма – все это сформировало ее такую неординарную личность.

Встреча состоялась в Шереметьевском дворце, в том самом зале, где проходила выставка к 75-летию А.Осипенко. Народ пришёл в основном "в возрасте", но были и молодые зрители. Стульев, как это бывает, на всех не хватило, но поклониики артистов были не в обиде.

Я стояла поначалу рядом с входной дверью. Осипенко появилась как-то незаметно. Оказалось, что она очень невысокого роста... Сцена преображает, конечно.
Встречу вела О.Розанова, известный критик. Присутствовала и Н.Зозулина, написавшая книгу о балерине. Поначалу Осипенко рассказала о том, чем сейчас занимается, а именно - о работе с артистами Михайловского театра. Она особо подчеркнула тот факт, что на закате жизни снова работает в театре. Труппы Якобсона и Эйфмана принадлежали Ленконцерту, а это - совсем другое дело. Сказала, что ей всё равно, кто хозяин театра. "Я работаю с артистами, а это - самое главное" - заявила она.
Через некоторое время по залу пробежало сообщение, что пришёл и Джон Марковский. "Представляете - он купил входной билет" - сказала смотрительница зала. Осипенко заулыбалась и ответила, что в этом - весь Марковский. "Кстати, если он купил билет, то это вовсе не означает, что он придёт к нам на встречу" - сказала балерина. Все засмеялись...
Марковского, как и Осипенко, зрители встретили аплодисментами. Он поначалу вёл себя очень скромно, но потом стал вставлять реплики, и вообще высказывался в ответ на некоторые вопросы весьма оживлённо.
На этой выставке постоянно показывали кадры из лучших работ пары Осипенко-Марковский: Минотавр и Нимфа, Ледяная Дева, Лебединое озеро, Антоний и Клеопатра, Двухголосие, Полёт Тальони. Встерча была построена на демонстрации этих кадров и комментариях самих исполнителей.

Вообще, оба они, несмотря на очень тяжёлую жизнь, выглядели прекрасно для своих лет. Осипенко 75 лет, но она стройна и подвижна. Марковский сохранил великолепную фигуру, осанку. Ему 63 года, но лично мне он показался большим ребёнком. Он живёт в Доме ветеранов сцены. Кстати, в конце встречи Марковский совершенно откровенно заявил, что он - алкоголик, но последние тригода не пьёт. Ходит "на группу", поддерживает таких же, как он, чем может.

Когда крутили кадры, Алла Евгеньевна с большим интересом их смотрела. Джон Иванович закрывал глаза. Ему предложили повернуть экран, чтобы было удобнее смотреть. Артист ответил, что это совершенно ни к чему. "Я всё это вижу и чувствую внутренне," - сказал он. Я подумала, что он устал от балета, и устал очень давно. В ответ на вопрос, почему он не работает репетитором, Марковский ответил, что ему это неинтересно... "Я люблю природу, тишину. Я вообще-то очень ленив", - так он сказал.
Как же надо было сломать человека, сломать такого великолепного мастера, как Марковский, чтобы он потерял интерес к своему делу!

На протяжении просмотра зрители выражали артистам восхищение. Это был ДУЭТ! Все это понимали, когда они танцевали, и понимают сейчас. Оба они сказали, что в дуэте главное - даже не пропорции тел (хотя это очень важно), а душевное родство. Если его нет - есть просто удачное партнёрство.
Марковский, однако, дал очень интересные пояснения чисто физической стороне дуэтов. "Мой рост - 186 см - не позволял мне танцевать виртуозно, делать всякие кабриоли и прочее (артист показал эти движения руками, перекрещивая их), зато я мог быть хорошим партнёром. У Аллы были идеальные пропорции. Её туловище весило столько же, сколько ноги, и это было очень удобно. У Моисеевой ноги были гораздо тяжелее туловища. У Федичевой были тяжёлыми и то, и другое. Юре Соловьёву приходилось очень тяжело!" (Соловьев какое-то время танцевал с Калерией Федичевой - дамой, приятной во всех отношениях, но действительно тяжёлой).
Самая неудобная партнёрша Марковского - Рябинкина из Большого театра (не сказал - Елена или Ксения). Танцевал он и с Плисецкой (Лебединое озеро), причём оба очень волновались и буквально тряслись за кулисами перед выходом. Как сказал Джон Иванович, это был единственный случай, когда он держался за балерину, а не она за него. После этих экспериментов Марковский решил не танцевать в Большом (очевидно, его приглашали на постоянную работу).

И ещё одно высказывание Осипенко, которое мне запомнилось из этой встречи. На вопрос, почему у них с Марковским были такие замечательные работы, балерина ответила, что ответ очень прост: надо много любить и много страдать. Как-то Игорь Марков, артист театра Б.Эйфмана, присутствовал на репетиции Осипенко с артистами Михайловского театра. Зашла речь о "Двухголосии". Марков заявил: "Да станцевал я ваше "Двухголосие" - ничего трудного там нет!". Осипенко ответила: "А я его ПРОЖИЛА!".
После этой встречи мне было и грустно, и легко. Эти замечательные артисты делали многих и многих людей счастливыми, но в конце жизни оказались в тяжелейших материальных обстоятельствах. Но они живут как могут. Их помнят зрители. Забыть эту пару невозможно! Все, кто их видел на сцене хотя бы раз, помнят красивых, страстных, любящих героев Аллы Осипенко и Джона Марковского.

Один из экспонатов выставки

Костюмы А.Осипенко

Балерину приветствуют зрители
У Аллы Евгеньевны хорошее настроение!

Марковский смущён повышенным вниманием...

О.Розанова. Д.Марковский и А.Осипенко

«Где Алла? Где Алла Осипенко?»

Разговор с Аллой Осипенко (2006)

Карьера дивной балерины Аллы Осипенко, артистки особого склада, экстравагантной и аристократичной, осталась в большой мере незавершенной. После ухода из недостаточно ею дорожившего Мариинского театра она танцевала в «Хореографических миниатюрах» Леонида Якобсона – балетмейстера со сходной судьбой, в «Театре балета» Бориса Эйфмана , а в поздние годы преподавала в Италии и в Америке. Балерина приняла меня в своем доме на Петроградской стороне в Петербурге.

« Конфликт с Мариинским театром

украл у меня многие годы».

Алла Осипенко

– Даже не знаю с чего начать. Вы – личность легендарная.

– Не понимаю, откуда это пошло. Кто это придумал? Вероятно, мальчики и девочки, сами ничего собой не представляющие в искусстве…

– В Петербурге Ваше имя неразрывно связано с «Каменным цветком».

– Действительно, начиналось всё с «Каменного цветка», на нем же чуть было и не закончилось: «я тебя породил, я тебя и убью!» «Каменный» ведь был особый спектакль, уже потому, что я, наверное, первой в Советском Союзе вышла на сцену, обтянутой в трико, без пачек. Помню прекрасно, как мне говорили: «Если будешь танцевать так, как ты танцуешь “Каменный”, ты больше ничего не сможешь сделать. Ни “Лебединое“, ни “Раймонду“»…

– Это Григорович говорил?

– Нет – Сергеев и остальные. Мне даже не предоставлялось ни малейшей возможности дотянуться до уровня, заявленного «Каменным цветком». Постановка «Антоний и Клеопатра», где я добилась признания, случилась гораздо позже.

– В этом и заключался Ваш конфликт с Мариинским театром?

– Нет, что вы. Это лишь один из конфликтов, правда, он украл у меня многие годы, они просто уходили впустую. А основная моя проблема с Мариинкой была связана с бегством Рудольфа Нуриева. Здесь, в Петербурге, мы, к великому сожалению, не танцевали ни разу. А в той поездке, когда он остался, мне довелось выступать с Рудольфом в Париже – я была последней советской балериной, которая с ним танцевала. Но только на генеральной: после того как в «Фигаро» вышла наутро хвалебная статья о нас с огромными фотографиями, «руководство» бдительно заменило нас вторым составом – на всякий случай… Н аши выступления пользовались гораздо большим успехом, чем когда он танцевал, скажем, с Ольгой Моисеевой или другими балеринами. Вероятно, именно из этих соображений после возвращения на родину меня сняли с американских гастролей. И десять лет меня больше уже никуда с театром не выпускали. Десять лет!

– То есть логика такая: раз партнер – Нуриев, значит...

– Значит, следующей буду я! Но следующей оказалась Наташа Макарова, и досталось за это снова мне. Потом – Миша Барышников. Все мои партнеры и друзья меня покинули. А я упорно сидела здесь и никуда не хотела удирать. Как говорят, пусть болото, но свое болото!

– Пьер Лакотт очень подробно рассказал мне, как всё происходило. Вы же улетели с труппой в Лондон, куда Нуриева не взяли, объявив ему, что он возвращается в Москву.

– С Пьером мы, кстати, дружны с давних пор. Он не раз бывал у меня дома и в те времена выражал намерение поставить мне номер – «Красавицу и чудовище». Но Ленконцерт , разумеется, не разрешил. Что же касается Рудика , то он остался 16 июня. Позже моя подруга Вера Боккадоро рассказала, что за ним буквально тенью ходил наш «штатный» кагэбешник Виталий Дмитриевич, ни слова, кстати, не знавший ни на одном языке, а Рудик всё-таки уже мог общаться по-английски. Когда в аэропорту выяснилось, что его отсылают в Москву, я закричала Горкину , нашему директору: «Сделайте что-нибудь!» А Горкин стоял мрачный и только сказал: «Всё, что мог, я сделал». Когда мы уже уходили к лондонскому самолету, Рудик , поняв, что дела плохи, недвусмысленно нам продемонстрировал на пальцах всем известный российский жест – тюремную решетку. В дело вмешался Пьер Лакотт , и благодаря его помощи Нуриев смог попросить политического убежища. В полицейском участке он сказал, что, возможно, через месяц покончит жизнь самоубийством, но в СССР не вернется. Не может вернуться!

В Лондоне в этот самый день наш импресарио Хахаузер устроил прием по поводу моего дня рождения. Атмосфера на приеме была весьма наэлектризованная, а когда я вышла из ресторана, где мы отмечали день рождения, и у выхода гудела толпа журналистов: «Мадемуазель Осипенко, Вы знаете, что ваш партнер остался, попросил политического убежища?» Я ответила, что мне ничего об этом неизвестно. В гостинице сразу наткнулась на Солико Вирсаладзе , который в ужасе метался по холлу: «Алла, я сейчас слышал по радио – Рудик остался!» С этого всё и началось. В Париже мы жили в одном номере с Наташей Макаровой, а тут нас расселили: меня одну, а ее – с каким-то абсолютно надежным элементом. Очевидно, решили, что я ее испорчу, буду, так сказать, «влиять отрицательно». Дошло до того, что в Лондоне кагэбешники закрывали меня на ночь в номере.

– Кем в Лондоне заменили Нуриева? Он ведь должен был танцевать «Лебединое» и «Акт теней» из «Баядерки»!

– Вместо него ввели Юрия Соловьева, он танцевал со мной. Он мгновенно вошел в «Лебединое», хотя роста для этого спектакля ему явно недоставало. Так что мои тяжбы с театром начались именно с побега Рудика . Масла в огонь подлило и то, что, когда Нуриева заочно судили в Ленинграде, я – единственная из балерин – пришла и выступила свидетелем защиты, заявив, что он остался на Западе не преднамеренно, что вынудил его к этому, в частности, КГБ. Кстати, рабочие сцены, которых туда пригнали, тоже стояли за него! В результате его заочно приговорили к низшему возможному сроку за «измену Родине» – к семи годам лишения свободы.

– Так что, если бы он в порыве ностальгии приехал в Россию или если бы его выкрали, он отправился бы прямехонько в лагерь. Когда я был политическим заключенным, у нас встречались такие «возвращенцы », затосковавшие по родным березам, – мы их называли «подберезовиками».

– А в семидесятом году повторилась та же история. Опять я сидела «в растрепанных чувствах» – на сей раз бежала Наташа. Жизнь моя оказалась скомкана самым натуральным образом: я даже не могла пойти в КГБ и спросить, почему меня не берут в поездки с театром. Вашу «легенду» тогда очень сильно прижали... И если театр ехал с гастролями в Америку, во Францию или в Англию, то меня отправляли в Румынию, Болгарию, Чехословакию. Либо в Монголию. Словом, туда, откуда нет никакой возможности убежать. Но почему-то никто из компетентных товарищей меня никогда не спрашивал, хочу ли я убежать вообще – видимо, подразумевалось, что само собой! А когда помнившие меня друзья и коллеги с Запада, гастролируя в Ленинграде, меня отыскивали, они первым делом спрашивали, сколько у меня детей, и очень удивлялись, что всего один сын. Оказывается, когда они пытались вытребовать меня на гастроли, им годами давали один и тот же ответ: Осипенко рожает.

Выехала я впервые за границу только после десятилетнего перерыва, и выехала очень странным образом. В 1970 году, когда не взяли Федичеву (тут дела амурные), меня быстро вынули из резерва и отправили в Англию, и даже с моим партнером и мужем Джоном Марковским. Я долго не могла найти разумного объяснения, почему это случилось, – похоже, они надо мной просто поглумились. К тому времени я уже двадцать лет работала в театре, а всё танцевала па-де-де в «Лебедином» и в третьем акте «Спящей». И когда дирекция поставила меня еще и в миманс в «Жизели», я не выдержала: «Вот вам деньги, возьмите мне, пожалуйста, билет обратно. Я улетаю, больше не могу». Мне ответили: «Ну, пожалуйста, только один, последний раз! Мы договорились с импресарио, что все балерины будут по очереди в кордебалете, потому что если каждая из вас – Колпакова , Сизова , Осипенко – будет участвовать в “Жизели” (а в “Жизели” главная партия одна), то он будет больше платить, и, соответственно, это принесет труппе больше денег». Я – человек, преданный труппе. Подумала: если так, то – черт с ними, отработаю. И вышла в числе придворных дам в мимансе, только шляпу надела так, чтобы не было видно, что это я. Подбородок, правда, торчал. На следующий день какой-то художник прислал рисунок: шляпа и мой подбородок, а на обороте надпись следующего содержания: «Катастрофа Кировского балета. Осипенко стоит в мимансе». На следующий спектакль ставят опять меня! Не Сизову , не Колпакову , а снова меня. Тут уже я сказала: «хватит»! и написала заявление: «Прошу уволить меня из театра по причине творческой и моральной неудовлетворенности», сказав, что если что-то подобное повторится, то заявление у них есть. И я его действительно обратно не взяла. Зарплату мне начисляли меньшую, нежели другим балеринам, танцевала я очень редко и мало...

Когда в Англии Наташа уже приняла решение и готовилась остаться, она очень волновалась, танцевала по этой причине весьма слабо, и импресарио настоял на том, чтобы второй акт «Лебединого» танцевала я. Но, вероятно, за это мне решили отомстить, и, когда мы приехали в Румынию, с «Лебединого» меня сняли и вызвали другую балерину из отпуска. Та была не в форме, так как совершенно не готовилась никуда ехать. До такой степени это смотрелось неинтересно, что в следующем городе, в Клуже , публика потянулась сдавать билеты. Пришлось объявить по радио, что будет танцевать Осипенко.

Дело дошло до следующей поездки, в Японию, и меня поставили четвертым составом, с мальчиками из кордебалета. Тогда же я попросила Владика Семенова: «Станцуй со мной, пожалуйста. Понятно, что Марковского вы не возьмете – боитесь, что удерем. Станцуй со мной ты: мы же много танцевали и карьеру начинали вместе». Он ответил, что сейчас он художественный руководитель и танцевать не может. «Но Сергеев же танцевал, когда был художественным руководителем!» – «Хорошо, зайди ко мне завтра». На следующий день Семенов был краток: «Мы подумали и решили, что я танцевать не должен». – «Ах, вы подумали! Так считайте, что мое заявление действительно!» Только в приказе о моем увольнении почему-то было записано: «Уволить народную артистку РСФСР Осипенко в связи с уходом на пенсию». А свой последний «Каменный цветок» я танцевала в полупустом зале, который арендовало телевидение, разрешившее всем, кто хочет, придти бесплатно, но Рачинский в последнюю минуту распорядился запереть двери. Вот и вся история…

– Хочется понять, как действовали эти чудовищные механизмы. Что служило приводом – опасения руководства театра или прямые указания КГБ?

– Этого никто никогда не узнает. Но то, что причиной всему являлся страх перед моим возможным побегом, – это точно!

– Вы перешли в Малый Оперный?

– Нет, там я танцевала только отдельные спектакли: «Лебединое» и «Антония и Клеопатру» – балет, который Чернышев поставил «на меня».

Потом, в 1974-м, когда я уже работала у Якобсона, Миша Барышников уговорил меня станцевать с ним «Блудного сына» на его творческом вечере. Я сказала: «Миша, ты знаешь, я же сказала, что не переступлю порога этого театра». Но он меня умолил, потому что там очень сложные адажио. В смысле адажио я действительно была довольно способной и – согласилась… Ночью, после спектакля, он позвонил (мы тогда жили рядом на Миллионной): «Алла, можно к Вам прийти?» И пришел, уже очень поздно, со своими поклонниками, с виски, с джином… В се расположились за столом в гостиной, а мы всю ночь просидели с ним вот на этом диване. Он мне говорил тогда: «Вы знаете, Алла, больше я этого не выдержу. Мне так тяжело дался этот творческий вечер». Я ему ответила: «Миша, я видела такое хамское к тебе отношение, от какого я уже отвыкла».Т огда он предложил: «А давайте с Вами работать дальше, вне театра». – «Давай! Я же работаю у Я кобсона. И не погибла, как мне предрекали, когда я уходила из театра». – «Давайте сделаем “Федру”. Я – Ипполит, Марковский – царь, а вы – Федра! Музыка Орика … Я сейчас еду с Колпаковой в Канаду и куплю там диск…» А из Канады Барышников не вернулся… Т ак что опять я, как говорится, попала!

– У меня такое впечатление, что Миша, отправляясь в поездку, еще ничего не предполагал.

– Когда мы с ним разговаривали той давней ночью, он был уверен, что вернется и что мы обязательно сделаем этот спектакль. Но там уже ждали люди, которые его убеждали, что бежать необходимо, что здесь ему не выжить. Ведь чем кончилась судьба Соловьева? Выстрелом в висок.

– А какова причина?

– Мише я тогда сказала: «Вот посмотри, до тебя Соловьева называли “космический Юра”. Пришел ты, и партий ему стали оставлять всё меньше и меньше». Когда отмечался юбилей Петипа, и Юра попросил себе третий акт «Баядерки», его поставили во второй состав. Он просил дать ему класс в театре – отказали тоже. А потом одно на другое… Ему уже исполнилось тридцать семь – предпенсионное состояние… С тали болеть ноги. При этом надо учесть, что Юра сам по себе никогда бойцовскими качествами не отличался. Очень мягкий , никогда никого не мог обидеть. Я встретила его в Малом, репетируя там «Клеопатру», и сказала: «Юр, да бросай ты этот театр! Что вы все так за него держитесь?» А он мне ответил: «Нет, я так устал, что ничего нового уже не смогу...» Все мы потихоньку уставали от того, что бесконечно всё надо выпрашивать, вымаливать, буквально вырывать! Ложь и еще раз ложь, когда говорят, что «невозвращенцы» бежали за деньгами. Деньги пошли у них уже потом, когда они своим танцем доказали, что они – лучшие в мире. Тогда же все бежали буквально в никуда. Могло ведь по-всякому повернуться… Наташа довольно долго добивалась своего положения – четыре года танцевала по разным труппам. Помогал ей Родзянко, и Миша помогал.

– Все мы тогда слушали Би-би-си, и вот что странно: когда Наташа осталась в Англии, отец Владимир Родзянко, который там вел религиозные передачи, почему-то нашел нужным объявить слушателям, что его сын – с Макаровой, и, мол, не надо думать ничего плохого.

– Я до сих пор не знаю, как это происходило. С Наташей я очень дружила и дружу, она мне помогла сделать мои операции. Мы ведь вместе выросли и, когда встречаемся, – опять молодые! Только теперь Наташа отказывается вести «бабские разговоры» о мужчинах, что, впрочем, не помешало ей подарить мне к семидесятилетию роскошный комплект белья ярко-красного цвета!

На тех последних гастролях шла «Спящая», Наташа танцевала Флорину и па-де-де – Голубую птицу, а я – фею Сирени. Но ни у меня особого успеха не было, ни у нее. Стоим за кулисами, ждем, когда надо идти кланяться. А «Красная шапочка» прошла на ура. Публику беснуется, кричат – чуть ли не бис. Я в шутку говорю: «Наталья, не расстраивайся. В следующий раз ты будешь Красной шапочкой, а я – Серым волком! Вот увидишь, у нас с тобой будет безумный успех». Она так отстраненно посмотрела и сказала: «Следующего раза не будет». Тут бы мне и сообразить, а я ничего не поняла. Утром, когда я шла на урок, она уже выходила из театра и сказала мне вслед: «Передай, пожалуйста, привет Журавкову ». А Журавков – один из тех, кто за ней постоянно следил… Вечером ждали-ждали – Наташи нет. Прибежала Колпакова : «Наташи нет, что же делать? Где она?» Я только и смогла сказать: «Едет, наверное». Спектакль задержали, но она так и не появилась.

– А спектакль состоялся?

– Да, станцевала Наташа Большакова. «Незаменимых у нас нет»…

– …как говорил товарищ Сталин.

– Да, таких проблем не существовало... Печально всё это сегодня вспоминать. Сколько людей потеряли! Сейчас все подписывают контракты, уезжают на полгода, танцуют где хотят. А мне в 1956 году, когда я была с театром имени Станиславскогов Париже (Бурмейстер пригласил меня танцевать его версию «Лебединого озера»), Леонид Мясин предложил контракт балерины в «Русских балетах Монте-Карло ». Я по наивности ответила, что, конечно, согласна, и мы начали репетировать с Сергеем Головиным «Призрак розы». Мясин остался очень доволен . У нас состоялось две репетиции, после которых я решила, что мне всё-таки следует сообщить нашему сопровождающему, что я тут остаюсь на один год. Всего на один год! И тут же получила: «Ты хочешь в двадцать четыре часа оказаться дома?» Пришлось извиниться перед Мясиным, невразумительно оправдываться, что у меня, мол, так складывается репертуар... Потом, в 1961-м, в той поездке, когда убежал Рудик , мы встретились с Мясиным в Париже, и я спросила, нашел ли он балерину. Он ответил, что нет.

– Если бы они Вам разрешили остаться на год (чего они бы никогда не сделали), то едва ли бы Вы вернулись.

– Судьба и есть судьба. Когда в 1956 году я вернулась с гастролей, Юра Григорович сразу начал ставить «Каменный цветок». Это всё-таки не «Русские балеты Монте-Карло », это сильнейший спектакль, который открыл мое подлинное амплуа и дал мне возможность почувствовать, что я многое могу.

– А сам Мясин Вам понравился?

– О, он очень сдержанный, интеллигентный, спокойный. Человек, знавший себе цену, очень красивый. Работать с ним оказалось необыкновенно интересно. Его отличала совершенно другая манера, старый стиль, я же приехала такой советской «девушкой с веслом» (так меня называли – я тогда была полненькая.) А Лифарь тогда, в 1956-м, первой из советских балерин дал премию Анны Павловой – диплом подписали Кшесинская, Преображенская, Вырубова , Лифарь! В Советском Союзе я в то время даже говорить об этом не могла – мама спрятала диплом в сундук, от греха подальше. Это уже потом ту же премию получили Уланова, Плисецкая... Лифарь увидел во мне «русскую душу». Наверное, правильно увидели. Не «загадочную русскую душу» – я просто русская и никуда не могла отсюда деться, с этих дырявых диванов. Это мой дом…

– Вы в хорошей компании: ту же позицию занимала Ахматова.

– Не знаю, как люди решаются эмигрировать. В 1958 году мне предложили остаться в Югославии. Директор театра сказал: «Оставайтесь, Вы не советская танцовщица, Вы танцовщица “модерн”. Мы дадим вам “множко ”» денег, “множко ” апартаментов». Я сказала: «Вы знаете, у меня в придачу еще и “множко ” бабушек». (Меня вырастили две бабушки, которые говорили: «Мы пережили пять царей: Александра В торого, Александра Третьего, Николая Второго, Ленина и Сталина!») Да что Югославия – Рудик , когда Марго Фонтейн ушла со сцены, тоже предлагал, чтобы я к нему сбежала. С Рудиком мы продолжали поддерживать связь через его сестру Разиду , или Розу, а она работала воспитательницей в том самом детском саду, куда ходил мой сын, так что не подкопаешься. Но там мы разговаривать не могли, и, когда нам требовалось повидаться, она сообщала по телефону, что «достала для меня дефицитные сосиски». Как-то раз я не могла с ней встретиться и сказала, что сосиски мне сейчас не нужны, а она и говорит: «Да я их вправду купила!» А когда Рудик ставил «Баядерку» в Парижской Опере, мне удалось раздобыть и переслать ему партитуру Мариинского театра. Наташе я тоже помогала ставить «Баядерку» в Лондоне. С Рудиком мы впервые снова встретились спустя почти три десятилетия, когда я работала во Флоренции. Он танцевал «Шинель», где кульминацией был его дуэт с новой Шинелью – до сих пор забыть не могу. Там же впервые снова встретились и с Мишей Барышниковым, когда он приезжал на гастроли. Когда я пришла к нему в артистическую уборную, с ним чуть удар не сделался!

– За что именно Вам дали премию Анны Павловой?

– За «Мелодию Глюка » Вахтанга Чабукиани. Им так понравился этот номер! Я танцевала с Алексеем Чичинадзе из театра Станиславского. С тех пор мы с Лифарем очень подружились. Как-то раз, в Париже, он приехал за мной в гостиницу и пригласил на свой вернисаж – выставлялась его коллекция. Конечно, я поехала. А потом меня предупредили, что если в газетах появится моя фотография с Лифарем, то я в тот же день получаю билет домой. И вот сижу я такая грустная, потому что понимаю: завтра меня отправят. И Верочка Боккадоро (та самая, которая когда-то сообщила нам историю с Рудиком ) бросилась к премьеру из Гранд-Опера Аттилио Лабису , моему поклоннику: «Аттилио , что делать? Если завтра выйдет фотография с Лифарем – катастрофа!» От только спросил: «Где был вернисаж?» – «Там-то». Он куда-то помчался, нашел фотографов, привез все пленки и при мне над урной их сжег, чем меня спас!

– Это произошло уже после того, как Лифарь здесь побывал?

– Нет, раньше. Его наконец сюда пустили, но только в 1961 году.

– О его так называемом сотрудничестве с немцами французы благополучно забыли, а здесь никак забыть не могли.

– Да. Все разумные люди говорят, что Лифарь не сотрудничал – он работал. Жизнь же продолжалась – работала почта, магазины, ходили автобусы. Он просто делал свое дело. Наверное, он сложный человек. Не нам судить. А наша встреча, когда он приехал в Россию, окончательно доконала мои и без того не самые нежные отношения с руководством. Его привезли в репетиционный зал на улице Росси, и он – импозантный, в роскошной шубе – первым делом спрашивает: «Где Алла Осипенко?» Я стою, прижавшись к стенке, и шепчу: «Господи, куда мне деться?» Сергеев ведет репетицию, удрать я никуда не могу. А он: «Алла, где Алла? Где Алла Осипенко?» Я так сдержанно иду к нему, чтобы поздороваться. И Сергеев тоже к нему идет поздороваться. Тут Лифарь с размаху сбрасывает шубу с плеч на руки Сергееву. И вот сцена: ошарашенный Сергеев с шубой наперевес, а я – в объятиях у Лифаря…

– Подобная история приключилась однажды с моим отцом. Его пригласили на какой-то прием для «творческой интеллигенции», как это тогда называлось. В холле стояла дама в синем брючном костюме с блестящими пуговицами, который он принял за униформу, и стал вручать ей свое пальто. Потом оказалось, что это Наташа Макарова… А в Сергееве присутствовала какая-то человеческая сторона, чтобы потом над этой комической ситуацией дружно посмеяться? Или это исключалось?

– Думаю, шубный водевиль – это не для него. Сергеева можно было бы назвать человеком с юмором, но довольно злой разновидности… О днако никогда не забуду, как я рыдала в ложе, когда в 1946 году увидела его в «Жизели» с Улановой, – скорее все плохое забуду…

До сих пор очень переживаю за судьбу Никиты Долгушина , хотя у меня с ним натянутые отношения. Даже когда царил Нуриев, когда танцевали Барышников и Юра Соловьев, всё-таки именно Никита был нашим Эриком Бруном . Эта его своеобразная манера, интеллигентность… И менно он вытащил меня из тяжелейшей депрессии, буквально заставив разучивать его « Andante »! А сейчас я сама с ужасом думаю о том, как складывается его судьба. Вот это действительно человек, о котором, можно сказать: легенда! Он ведь еще и восстанавливал старый репертуар, и вообще сделал гораздо больше, чем кто бы то ни было. Сколько судеб! Долгушин , Якобсон, Голейзовский ...

От Якобсона я была готова терпеть что угодно, потому что он – настоящий гений, создававший новые формы хореографической пластики. Меня он мог приставить к стенке или поставить на колени, на горох, но, помню, я пришла в ужас от того, как по-хамски обращались с ним наши комсомольцы и секретари парторганизации. Когда я у него работала, мы же никуда не выезжали, и он говорил: «Да что это за безобразие такое, что я тебя взял! Вы с Марковским – невыездные , а я – еврей… Т ак весь век здесь и просидим». В 1977-м то же самое говорил Эйфман , к которому я пришла: «Да что же это такое! Вы вдвоем – невыездные , я – еврей, опять мы никуда не будем ездить!» Якобсона не пускали на гастроли даже внутри страны. Слава Богу, времена поменялись , ездить он начал. А с труппой так никуда и не успел съездить. Так вот печально сложилась судьба его коллектива, да и моя тоже. Как бы мне хотелось поработать с ним подольше! Труппа просуществовала до 1975 года, но возглавивший ее после Якобсона Макаров пришел уже с установкой, что для поездок за границу обязательно нужна «Жизель», нужна «Шопениана » и вообще нужен другой репертуар.

– В Мариинском театре Якобсон в свое время тоже не удержался…

– Да, но он судился, всё время защищал авторские права. Работал очень медленно, добиваясь совершенства, медленно ставил, что, конечно, не укладывалось в планы театра, поэтому вечно всё сопровождалось какими-то скандалами. Помню, как он дрался прямо на Невском с Хачатуряном, потому что тот не разрешал менять музыку, а Якобсону все надо было делать по-своему. Он, например, всегда повторял: «Голейзовский меня обокрал». Почему? Ведь Голейзовский был раньше Якобсона! Но – гений! Я считаю, что ему всё можно было простить. А это бесконечное противодействие «руководства». Даже вполне традиционные спектакли, «Шурале » и «Спартака», его заставляли переделывать (а «Шурале » вообще заканчивал Гусев). «Страну чудес», в которой так прекрасно танцевали Макарова с Пановым, быстренько сняли с репертуара, так же как и «Двенадцать» – балет Тищенко, где несколько раз пришлось изменять финал. А когда Якобсон начал ставить «Скульптуры Родена» – тут пошла борьба за чистоту академического стиля. «Поцелуй» на музыку Дебюсси, который я танцевала, обвинили в эротизме, а «Минотавра и нимфу» – номер, ставший нашей с Джоном Марковским «визитной карточкой», – в «порнографии»! Когда номер сняли, мы пошли к председателю исполкома Сизову . Знакомая секретарша посоветовала дождаться окончания совещания и подстеречь его в коридоре, что мы и сделали. Выслушав нашу просьбу – восстановить «Минотавра и нимфу», – он невероятно удивился, что мы не просим ни квартиру, ни машину, ни дачу, и разрешение выдал. Но в фильме «Хореографические миниатюры», который потом часто демонстрировался по телевидению, этот номер вырезали по личному указанию известного телевизионного начальника Лапина. «Девятую симфонию» Шостаковича, после просмотра которой композитор сказал Якобсону, что танец раскрывает ему же самому его музыку, тоже запретили.

С танцовщиками Якобсон работал по двадцать четыре часа в сутки. Уходил ненадолго в свой кабинетик – чуть-чуть подремать, и ставил дальше. Я пришла к нему, когда мне исполнилось уже тридцать девять и, если бывало тяжело, могла опереться о рояль. И сразу же получала: «А кто ты такая, что позволяешь себе опираться?» В трудный момент, когда мне уже приходилось продавать вещи и я попросила прибавить жалованье, он назвал меня стяжательницей. А ведь я действительно перешла к Якобсону из Кировского, где жалованье было в пять раз выше, не за деньгами, а из-за него самого. Но я обиды не чувствовала. Вот от Рачинского, директора театра, бывшего пожариника , мне такое стерпеть было трудно. И всё-таки… В 1974-м порвала ахиллесово сухожилие и тем не менее уже через полгода репетировала. Якобсон собирался поставить балет на музыку Бриттена и всё говорил: «Это обо мне, о тебе, о Марковском и вообще обо всех нас!» О природе человеческих отношений, о людских страстях… П осле травмы я не поспевала за стремительными темпами этой вещи и попросила отсрочки. У него ведь часто бывает: на каждую ноту – отдельное движение.

– Как и у Баланчина…

– Но Якобсон, чувствуя, наверное, что болен, торопился закончить балет, и заявил, что калеки ему не нужны. Этого я уже не снесла. А вскоре Якобсон умер, так и не закончив балета. Последнее, что он говорил: «Вот выйду из больницы, помирюсь с Осипенко, и уж мы тогда...» Но, к сожалению, этого не произошло.

– Якобсона за границей практически никто не знает. Существует американский фонд Якобсона, но, насколько мне известно, они ничего серьезного так и не сделали?

– С Ирой, вдовой, я, к сожалению, связь потеряла. А Коля, их сын, куда-то исчез. Что с ним, не знаю, а ведь именно он занимался этим фондом.

– Жаль, что пока кто-то еще есть, его балеты не возобновляются…

– Сейчас Юра Петухов восстановил «Экзерсис ХХ». Но я боюсь идти смотреть.

– Да, Бах в исполнении « Swingle Singers » – сейчас эта музыка сильно устарела. А как Вам работалось с Эйфманом ?

– Сложно. Когда он начинал, всё казалось гораздо интереснее. Он поставил тогда « Pink Floyd » с Марковским.

– До него это уже сделал в «Марсельском балете» Ролан Пети…

– В то время Эйфман очень интересно ставил. Это сейчас он всех одел в платья до пола. А когда мы все танцевали затянутые в трико – была видна хореография. «Идиот » тоже спектакль необычайно интересный, очень страстный. Знаете, как возник замысел? Однажды на гастролях Эйфман меня спросил: «Алла, о чем вы мечтаете?» Я ответила, что если и мечтала когда-то, то станцевать Настасью Филипповну. «А музыка?» – «О музыке я не думала, но полагаю, что Шостакович». Он задумался, а через два-три дня улетел. Когда мы вернулись в Ленинград, он позвонил: «Приезжайте слушать музыку». – «А что именно?» – «Шестую симфонию Чайковского». И выяснилось, что больше ничего и не требуется: четырехчастная симфония легла на четыре части романа Достоевского!

– Кто только не ставил балетов на музыку «Патетической симфонии»! И Фокин, еще в 1924 году в Нью-Йорке, и Лифарь у маркиза де Куэваса , а почти одновременно с Эйфманом – Баланчин, это один из последних его больших балетов.

– Слава Богу, что так сложилось: этот балет, «Идиот », всё-таки существует уже почти тридцать лет!

– Вы говорили, что всю жизнь стремились к чему-то новому…

– Я всегда полагала, что надо идти только вперед. Мне очень повезло, что я работала с такими хореографами-новаторами, как Григорович, Якобсон, Бельский, Чернышев, Эйфман . Снималась в кино у Ильи Авербаха, в фильмах Александра Сокурова – «Скорбное бесчувствие», «Ампир»… А сейчас? Сидеть дома тоже трудно, преподавать в Училище никто меня не зовет. Я не знаю, что там делается, почти всех давно разогнали, а те, кого не выгнали, стали профессорами, доцентами и заняли хорошие кресла, с чем, я опять же не всегда согласна. Из вызывавших безусловное уважение людей и в живых-то никого уже нет. Зубковская оставалась последней из тех, которые всё-таки учили.

Когда я ушла из театра, мне, как водится, звонить перестали, и я просиживала юбки на своем любимом диване. После того как я год на нем просидела, мама даже хотела устроить меня работать вахтером в НИИ, чтобы я просто вышла из дому. Сейчас, поработав у Тачкина и увидев, на что способен этот человек, которого мало что связывает с балетом, я готова даже пойти вахтером. Это будет честнее.

Десять лет я проработала за границей. Пять лет в Италии, пять лет – в Америке, давала уроки в Гранд-Опер à у Рудика , который меня научил меня это делать совершенно по-другому. Сейчас закончила читать книгу Кати Максимовой, где она пишет: «Когда меня спрашивают, по какой методике вы учите, я не знаю, что ответить. Ни по какой методике. Я вижу, что у девочки плохие руки – я работаю над руками. Если у девочки плохие ноги – занимаюсь ими». А когда у нас в Училище или в Америке говорят: «Мы преподаем по системе Вагановой», – я не знаю, что это значит. Она, конечно, гениальный педагог, но системы ее я не знаю. Сама я готова учить в стиле Вагановой. А вот система... Сегодня уже не осталось почти никого, кто у нее занимался, никто не знает, как она преподавала. Не берите на себя такую ответственность! Я-то еще училась, правда, Агриппина Яковлевна мне сказала: «Осипенко, с твоим характером ты закончишь в мюзик-холле». Что, как видим, и произошло. А на выпуске произнесла фразу, которая в то время таила опасность: «Осипенко – балерина какая-то абстрактная».

Ваганова, которая никогда никуда не выезжала, в 1934 году написала книгу; потом ее переиздали с небольшими дополнениями. Когда мне довелось преподавать в итальянской студии, где два других педагога обучали по системе Чеккетти , я показала детям итальянское адажио из книги Вагановой. Итальянцы на это возразили: «Это адажио не Вагановой. Это адажио Чеккетти !» Она просто его немножко дополнила, приспособив для женщин, чуть-чуть перефразировала. А вообще это адажио Чеккетти – она ведь сама у него училась…

Мы всегда делали туры sur le cou - de - pied , chaînés – на полупальцах , никогда высокого pass é , никогда ноги выше девяноста. А в 1950-м приехала из Будапешта Нора Ковач: туры – высоченные, pass é – смело! Агриппина Яковлевна через два дня пришла на урок и говорит: «Так, сегодня мы попробуем сделать chaînés на пальцах и вертеть туры на pass é », – выдавая это за нечто новое, ею додуманное. Если бы она видела больше, она бы написала другую книгу и получилась бы другая система Вагановой. Об этом никто не хочет подумать, уперлись в ее систему как в догму, и всё тут.

– Что касается Норы Ковач, то в год смерти Сталина она вместе со своим партнером и мужем Иштваном Рябовским бежала на Запад через Восточный Берлин. Об этом рассказано в их книге «Прыжок через железный занавес». Джулиан Браунсвег , импресарио « London Festival Ballet », очень забавно вспоминает, как, поступив туда, они одалживали деньги у танцовщиков , так как думали, что банковский счет, который им открыли и куда поступало их совсем не плохое жалованье, – это нечто вроде сталинского государственного займа, к которому нельзя прикасаться. А когда им объяснили, что это их деньги, они кинулись в магазины и стали выписывать чеки в таких количествах, что им потом пришлось долго расплачиваться с банком...

А кого из старейших танцовщиков и педагогов Вы еще успели застать?

– Однажды я стала рассказывать Джону Марковскому, как мы танцевали с Семеном Соломоновичем Капланом, с Александром Ивановичем Пушкиным (в «Красном маке»). Марковский слушал-слушал, а потом спросил: «Скажи, а с Петипа ты не танцевала?» Застала я Николая Александровича Зубковского , с которым Ира Колпакова танцевала «Голубую птицу». Великолепные были педагоги! Елена Михайловна Люком – с ней я очень много репетировала. Какие она тонкие делала замечания! Бывало, приходит и говорит: «Алла, очень скучно, так было скучно». И становилось ясно, что спектакль не состоялся. А иногда она, сияя прекрасными лучистыми глазами, буквально влетала после спектакля и восклицала: «Алла, едем к Васе пить шампанское!» (У нее еще с доисторических времен имелся преданный поклонник Вася.) И уже в процессе «гостей с шампанским» можно было поговорить о том, что ты сделала хорошо, а что – не очень, но сразу становилось понятно: ты доставила ей удовольствие. Нам всегда находилось на ком учиться – вокруг были балерины высочайшего класса: и Иордан, и Балабина , и Вечеслова, Шелест, Зубковская … Дудинская, кстати, в классе нас учила так, а сама на сцене все делала иначе. Приходилось подглядывать. Смотришь и думаешь: почему же я падаю, а она – нет? Прекрасная школа... Мы могли часами стоять на хорах репетиционного зала и смотреть, как репетируют наши кумиры.

– В заключение расскажите, пожалуйста, немного о Вашей семье, о том, как Вы попали в балет…

– По отцу я Осипенко, по матери – Боровиковская : наш предок – брат художника Боровиковского . Прадед мой, сенатор и тайный советник Александр Боровиковский , сын украинского писателя и фольклориста, был поэтом, а сын его – известным петербургским фотографом. Пианист Софроницкий – мой дядя. Корни маминой семьи – казацко-украинские. Отца в тридцать седьмом году посадили. Когда мне исполнилось шестнадцать и я должна была получать паспорт – это еще при Сталине, – мама хотела, чтобы я взяла ее фамилию, но я не могла пойти на такое предательство.

– Мама, пережившая террор, конечно, боялась, что к Вам пристанет ярлык «дочь врага народа».

– В детстве я балетом нисколько не интересовалась. Всё началось с того, что, учась в первом классе, я увидела объявление о записи в хореографический кружок. Что это такое, я не знала – меня привлекло только то, что занятия происходили после уроков, значит, домой можно возвращаться позже. Однако в конце года педагог сказал бабушке, что, несмотря на мой ужасный характер, меня надо отдавать в балетное училище. Нас приняли в субботу, а в воскресенье началась война. В эвакуацию я уе хала с училищем. Мы пережили голод и холод, но занимались при всех обстоятельствах – хоть в пустых бараках, хоть в заброшенной церкви. В мороз, чтобы держаться за палку, приходилось надевать варежку. Все классы занимались вместе – вот откуда наша дружба. Мы в таких условиях начали обучаться балету, что не любить его, не относиться к нему как к святыне не могли… С ейчас ничего этого нет. Всё ушло…

2006, Петербург

Послесловие 2007 года. Не прошло и года со времени нашего разговора, как звезды повернулись снова: Алла Осипенко стала репетитором-балетмейстером реорганизуемого Михайловского театра в Петербурге, где на сцене Александринки только что прошел посвященный ее юбилею масштабный вечер.

—Оксана, этот сериал как-то изменил вашу жизнь?

— Теперь друзья и коллеги поздравляют меня с Днем полиции.

— Одним праздником больше!

— Да уж! (Смеется.) Когда мне предложили эту роль, я обрадовалась. Всегда интересно пробовать что-то новенькое. А женщину в погонах я еще не играла. Впервые ­попала в такой «долгоиграющий» проект, где в день может быть запланировано большое количество сцен и все — с моим участием. Пришлось привыкать. Помогало то, что на площадке собрались отличные ребята, молодые актеры. Новые Жегловы и Шараповы зацепили зрителей — ведь сейчас большой дефицит таких сильных характеров. Создатели проекта это уловили. Дела, которые расследуют оперативники, не высосаны из пальца, мы в курсе реальной криминальной статистики, знакомы с опытом работы убойных отделов. Когда ты погружен в тему, фальши не будет. У нас получились живые герои, родные для миллионов.

— С вашим комедийным талантом не скучно существовать в подобном образе?

— Хороший вопрос. Конечно, хочется похулиганить, погримасничать, но вряд ли полковник полиции должен веселить своих коллег акробатическими номерами, петь рок-н-ролл в своем кабинете или танцевать ламбаду перед генералом. Хотя… (Смеется.) Любую роль можно полюбить, отыскать какой-то манок. Я для себя его нашла. Мне проект стал ближе, когда я поняла, как он может повлиять на зрителя.

— И как же?

— Мне кажется, это не просто «гонялки-стрелялки», история о том, как бравые опера раскрывают дела. Это попытка понять причины, толкнувшие человека на преступление, увидеть ту грань, за которой может оказаться каждый из нас. Конфликты отцов и детей, братьев и сестер, жен и мужей существовали во все времена. Надеюсь, поможет кому-то избежать ссор, скандалов, драк, измен, убийства. Кто-то лишний раз позвонит своим пожилым родителям, а те, в свою очередь, будут более внимательны к детям. В одной из серий моя героиня находит у сына травку. Одновременно группа раскрывает одно из крупных дел и Калитникову поздравляют с хорошо выполненной работой, на что она отвечает: «…но я упустила сына. Придется исправлять ошибки».

— До сериала «Такая работа» женщину в погонах я никогда не играла и очень обрадовалась этой роли. C Александром Саюталиным (кадр из сериала)

— А вы какой были в детстве?

— «А я была дерзкой, злой и веселой. И вовсе не знала, что это — счастье». (Смеется.) Одна из моих любимых строчек поэмы «У самого моря» Анны Ахматовой. Какой я была? Мама рассказывала, что с самого рождения со мной не было никаких проблем, и ее это даже пугало. У всех детки порой капризничали, болели, плохо ели, а я не пропустила по болезни ни одного дня в детском саду, была очень послушная, никогда не плакала, ­всегда отличалась прекрасным аппетитом и хорошим настроением.

У нас в доме часто пели, танцевали, устраивали вечера поэзии, мама прекрасно играла на фортепиано, папа — на семиструнной гитаре. Родители показывали мне кукольные спектакли с плюшевыми игрушками на пальцах. Если к нам приходили гости с детьми, то мы, ребятишки, обязательно готовили для взрослых концерт, причем он мог длиться часами, потому что нас невозможно было остановить. А в конце вечера все просили маму с папой станцевать танго. Ох, как они это делали! Неудивительно: оба в юности хотели пойти в артисты. Мама рассказывала, что ей не хватило уверенности в себе. А папа порывался сделать это от отчаяния. Он мечтал быть космонавтом. Сдал на отлично все экзамены в летное училище, но его не зачислили, потому что на вторичной медкомиссии обнаружили плоскостопие. В тот момент он думал стать артистом, но в итоге выбрал профессию военного врача. А мама всю жизнь проработала на руководящей должности в профсоюзной организации, но в душе осталась артисткой. В один миг она превращает покрывало или полотенце в какую-нибудь юбку, кухонные принадлежности — в музыкальные инструменты — и вот он праздник! Мои друзья, которые давно мамулю знают и очень любят, всегда говорят: «Яблочко от яблоньки недалеко падает». Еще бы! Ведь мама родила меня в свой день рождения и любит повторять, что я самый дорогой ее подарок.

— Говорят, что однажды в аудиторию театрального института вас буквально за шкирку втащил милиционер с воплем: «Эта хулиганка разбила чужую машину!» Правда?

— А почему нет? (Смеется.) Я опоздала на занятие, и меня не пустили, сказали: «Вот и учись за дверью». Долго находиться в коридоре мне было скучно. Я отправилась на улицу, нашла милиционера и уговорила помочь мне. Конечно, он был не первым, кого я остановила: до него все смотрели на меня с сочувствием, как на безумную. Дело в том, что за различные провинности у нас на курсе было принято придумывать творческие извинения. Пока я искала себе помощника на улице, в ­голове уже созрела «извинительная песня» для мастера: если вы не откроете передо мною дверь, то милиционер закроет ее за мной, только это будет дверь «в клеточку». Конечно, Аркадий Иосифович Кацман меня простил и я была допущена к занятиям.

— И часто такое случалось?

— Думаю, со мной чаще, чем с другими.

— И как же вас не отчислили?

— Может быть, потому что педагогам нравились мои творческие извинения. (Смеется.) Хотя однажды все могло закончиться именно отчислением. На втором курсе я пропала из института почти на месяц. Для всех я болела, но истинной причиной была любовь. Я сразу же влюбилась в своего будущего мужа Ваню Воропаева, так что с уверенностью могу утверждать: любовь с первого взгляда существует! Я искренне не понимала, как можно работать, учиться, вообще что-либо делать, когда с тобой происходит такое! У Ванечки было много друзей-

музыкантов, и кто-то из них пригласил нас на съемки программы «Музыкальный ринг», которая демонстрировалась в прямом эфире. И надо ж беде случиться — программу увидел Аркадий Иосифович. Мы с Ваней, видимо, настолько были влюблены и вдохновлены, что оператор чаще снимал нас, а не то, что происходило на ринге. Конечно, Кацман был возмущен: «Как же Оксана болеет, если я ее весь вечер по телевизору видел? Что ж она обманывает? Передайте ей: если она завтра не появится, может уже никогда не приходить!» Всю ночь я сочиняла извинение. Написала песню о том, что на самом деле никого не обманывала, а действительно заболела, и болезнь моя называется любовью! Кацман смилостивился — возможно, еще и потому, что Ваня был его выпускником (хотя в актерской профессии он не остался — ушел в бизнесмены).

— Я сразу же влюбилась в своего будущего мужа Ваню Воропаева, так что с уверенностью могу утверждать: любовь с первого взгляда существует! Середина 1990-х. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич

— После смерти мастера не было стыдно за такое поведение?

— Нет. Всегда и все было по-доброму. Мы очень любили Аркадия Иосифовича, и он нас любил. С его смертью я впервые осознала, что это такое — когда дорогой твоему сердцу человек ушел и ты уже никогда его не увидишь, по ­крайней мере на этом свете. Он отучил нас два курса. А когда мы пришли после летних каникул на третий, узнали, что нашего мастера больше нет. Все вместе провожали его в последний путь. Второй педагог, Вениамин Фильштинский, возглавил курс, не бросил нас.

— Оксана, вы окончили вуз в 1991 году — сложном для страны. Как искали работу?

— Она сама меня нашла. Из выпускников нашего и параллельного курса (Игоря Горбачева) образовался небольшой театр, который был назван в честь первого спектакля — «Фарсы». Мы увлеченно творили, придумывали, сочиняли, притаскивали из дома все, что может пригодиться. А потом неожиданно наш спектакль «Фантазии, или Шесть персонажей в ожидании ветра» стал пользоваться популярностью на Западе. Сначала нас приглашали на фестивали уличных театров, а потом и на престижные сцены Польши, Голландии, Германии, Франции, Бельгии,

Англии. Мы переезжали из города в город, и у нас родилась шутка: «Ну что, встряхнем уснувший городок». У нас даже появились поклонники, которые не просто следовали за нами, но еще и старались во всем помогать. Мы исколесили полмира на микроавтобусе. Через какое-то время нам для гастролей выделили «икарус», и мы больше не оставляли свои семьи в дождливом Петербурге, а брали их с собой. Несколько раз мой муж Ваня тоже ездил с нами, чем доставлял большую радость не только мне, но и остальным. Однажды во время гастролей во Франции мы отыграли спектакль в городке, который находился в 300 км от Парижа, и Ваня убедил нас в том, что не доехать до столицы — преступление. И мы рванули — уставшие, ночью, в дождь… Въехали в Париж в четыре утра. Все, конечно, хотели спать. Но Ваня давно знал и любил этот город и провез нас по такому маршруту, что мы моментально встрепенулись и стали требовать продолжения экскурсии. Мы впервые оказались у Эйфелевой башни, да еще на рассвете… Это было невероятно счастливое время.

— В возрасте 28 лет вы овдовели. Как смогли пережить трагедию?

— Мне было очень тяжело смириться с этим. Иван внезапно умер (от внутреннего кровотечения. — Прим. «ТН»), врачам не удалось его спасти, а я даже не успела с ним проститься.

Но так случилось, и надо было продолжать жить. Я говорила себе: несмотря ни на что, я счастливый человек, потому что в моей жизни была настоящая любовь. Конечно, друзья поддержали меня и помогли пережить потерю, не дали мне сломаться и озлобиться на мир. Через месяц после случившегося мы с «Фарсами» вновь отправились на гастроли во Францию. Мне было тяжело выйти на сцену. Я сказала нашему режиссеру Вите Крамеру, что не могу найти в себе сил играть спектакль. Однако Витя подобрал верные и нужные слова, которые меня успокоили. А потом ребята — для них Ванечкина смерть тоже была огромной потерей — сказали, что посвящают спектакль его памяти. Мы делали это не раз, и я чувствовала: я не одна, рядом со мной — моя вторая семья. Она не развалилась и поныне.

— Мне было очень тяжело смириться со смертью мужа. Но надо было продолжать жить. Я говорила себе: несмотря ни на что, я счастливый человек, потому что в моей жизни была настоящая любовь. Фото: Андрей Федечко

— А часто в вашей второй семье бывали праздники?

— Иметь такую семью — уже настоящий праздник. (Смеется.) У нас со времен института сохранилась традиция — значимые события и дни рождения отмечать капустниками и творческими акциями. Спасибо нашим педагогам: научили ко всему подходить творчески.

— Какое поздравление запомнилось особенно?

— Целый месяц у нас были гастроли по Южной Корее, и мое 35-летие выпадало на спектакль в Сеуле. Я расстраивалась оттого, что не получалось отметить день рождения дома, и мои обожаемые «Фарсы» устроили мне праздник, который я не забуду никогда. С раннего утра

все по очереди подсовывали мне под дверь номера гостиницы поздравительные записочки, кто-то стучал в дверь и убегал, а когда я открывала, то видела цветы и разные шуточные «сюрпризики». На протяжении всего спектакля я продолжала — то в реквизите, то на костюме — находить поздравления. Но самый главный и трогательный сюрприз был впереди. Во время поклонов неожиданно вырубился свет, а через пару секунд в центральном проходе зрительного зала я увидела торт с горящими свечами. Ребята начали петь «Happy Birthday to You», и вдруг весь зрительный зал — человек 700 корейцев — встал и тоже запел. Это незабываемо!

— Как вы растили сына без мужа? Кто помогал?

— Все! Бабушка с дедушкой (Алла Евгеньевна Осипенко, выдающаяся балерина, народная артистка РСФСР, и Геннадий Иванович Воропаев, заслуженный артист РСФСР. — Прим. «ТН») повели Даню первый раз в первый класс и потом провожали и встречали его из школы. Наталья Борисовна, подруга Аллы, помогала делать уроки, ходила с ним на различные выставки в Эрмитаж и другие музеи. Мои и Ванины друзья с удовольствием с ним играли, собирали конструктор лего, клеили модельки. Если Даня оказывался с нами на гастролях, то кто-то учил его стирать, кто-то — готовить и накрывать на стол, а кто-то рассказывал про рыцарей и викингов.

Моя мама водила внука в музыкальную школу — класс виолончели. А однажды привела в студию рисования. Правда, набор был уже закончен, но она не растерялась и сказала педагогам, что Даня прапра…внук художника Владимира Лукича Боровиковского и у них есть возможность проверить, не передались ли мальчику гены великого предка.

— Я рисую. Однажды сын вошел в комнату, когда я ползала по полу вокруг холста и разговаривала с кем-то невидимым. Данька осторожно спросил: «Мама, а ты уверена, что не сошла с ума?» На мгновение я тоже засомневалась. Фото: Андрей Федечко

— А Боровиковский правда родственник? Или это была уловка?

— Не уловка. Алла Евгеньевна Осипенко действительно по матери Боровиковская: Владимир Лукич ее прапрадед.

— И Данилу приняли в студию?

— Приняли, но, к сожалению, не проявились ни гены, ни Данин интерес к живописи. (Смеется.)

— А как сегодня складывается судьба сына?

— Не могу сказать, что все гладко. Данила Иванович пока себя ищет, где-то получает опыт, где-то спотыкается и набивает шишки. Он не из тех, кто будет пристраиваться, примазываться, приспосабливаться, всеми силами пытаться понравиться. У него великолепное чувство юмора, любит театр, любит футбол, любит готовить. Когда я сильно занята, вообще забываю, что такое продуктовые магазины и кухня. Сын пробует себя в актерской профессии: ходит на кастинги, снимается в кино, сериалах и телепередачах. Что-то получается, а что-то нет. Но мне нравится, что Даня не сдается. Полгода назад он с товарищем участвовал в конкурсе «Король импровизаций»: первыми они не стали, но второе место — «вице-короля» — получили. А за участие в городском открытом кубке, посвященном дню рождения КВН, им досталась антинаграда — «Кубок-шмубок» (это как «Золотая малина», дополняющая «Оскар»), но ребята отнеслись к случившемуся с юмором.

— Вы хотели, чтобы сын пошел по вашим стопам?

— Нет. Хотела, чтобы он пошел по стопам моего папы и стал врачом — не военным, а детским или ветеринаром. Данила любит детей и животных, и они его обожают. А однажды я убедилась, что к медицине у него явные способности. Состарилась и заболела наша кошка, и чтобы облегчить ей жизнь, надо было ставить капельницы. Мне приходилось делать уколы людям, а вот кошке не смогла: беру в руки шприц и… давай рыдать. Все на себя взял Данила. Тогда наша любимица выздоровела и прожила еще какое-то время. После лечения приходила спать уже не ко мне, а к Даниле. И умирать пришла к нему на руки. Вздохнула и закрыла глазки.

— Я хотела, чтобы сын пошел по стопам моего папы и стал врачом — детским или ветеринаром. Но Даня пробует себя в актерской профессии. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич

— Оксана, трудно поверить, но у вас уже есть внучка…

— Я и сама не верю, что уже бабушка! (Смеется.) Но это круто!

— Сколько ей сейчас?

— Два с половиной года.

— Она вас называет «баба»?

— Она называет меня, как и все мои друзья: Базя! И хохочет. Артур Ваха по этому поводу хорошо пошутил: «Ба-ба-ба-зя».

— Вы читаете ей свои стихи?

— Нет. Ребенку лучше прививать вкус к хорошей поэзии. Пока мы с ней исполняем африканские танцы.

— На отдых время остается?

— «Актрисы в антрактах не отдыхают. Рисуют картины, стихи сочиняют».

— Я и сама не верю, что уже бабушка. Но это круто! Сейчас Марии Даниловне Воропаевой два с половиной года. Фото: Из личного архива Оксаны Базилевич

— Вы еще и картины рисуете? То есть пишете…

— Нет, рисую, рисую. Пишут художники, а я малюю для удовольствия. Это же магия! Взял кисть, обмакнул в краски и, как Алиса в Стране чудес, провалился в иной мир. Каждая полосочка, каждый завиток становится родным: они с тобой разговаривают, спорят меж собой, указывают,

в какой цвет хотят быть окрашены. Я никогда не знаю, что родится на холсте, — тем интереснее! Мне друзья подарили роскошный мольберт, но я к нему так и не привыкла: люблю рисовать на полу. Однажды сын вошел в тот момент, когда я ползала по полу вокруг холста вся перепачканная красками и разговаривала с ­кем-то невидимым. Повисла пауза, потом Данька осторожно спросил: «Мама, а ты уверена, что не сошла с ума? С тобой все в порядке?» На мгновение я тоже засомневалась. (Смеется.)

— Оксана, вы очень позитивный человек. Откуда черпаете энергию?

— Кто-то из великих сказал: «Будь светом самому себе». Я надеюсь, он не обидится, если я добавлю: «Будь светом самому себе и окружающим».

« Образование: окончила актерский факультет ЛГИТМиКа

Карьера: в 1991-2007 годах — актриса театра «Фарсы». В настоящее время играет в спектаклях Театра Комиссаржевской, Театра эстрады им. Райкина, театра «Приют комедианта», театра «Такой театр».

Снялась более чем в 100 фильмах и сериалах, среди которых: «Американка», «Двойная фамилия», «Гетеры майора Соколова», «Фокусник», «Разведчицы», «Одержимый», «Убойная сила», «Холмы и равнины», «Сильная», «Нож в облаках»

В ее артистической судьбе было много драматических поворотов. Будучи примой балетной труппы Мариинского театра, ушла из него на пике карьеры и популярности, не согласившись с унизительным преследованием за свободу мышления и творчества.

Оставаясь верна дружбе, не прерывала связи с "эмигрантом Нуреевым", зная, что в любой момент может быть привлечена за это в СССР к ответственности. Несколько лет терпела адскую боль в ногах, пока Макарова не убедила ее принять помощь и сделать операцию. И уже через две недели, после того, как в ее суставы вживили специальные пластины, удрала из клиники, вскочила на трап самолета, летящего в Питер, вернулась домой танцевать премьеру!

Балерина Алла Осипенко танцевала на лучших сценах мира. А, закончив танцевать, стала прекрасным педагогом-репетитором. Могла бы спокойно работать с молодыми артистами и дальше. Но она осталась верна принципам своей молодости, главный из которых: творческая честность. Потому написала очередное заявление. О чем?

"Об увольнении из Михайловского театра, - говорит Алла Евгеньевна, с которой мы беседуем на ее даче в поселке Тарховка близ Петербурга. - Мне не нравится воцарившийся там с некоторых пор дух непрофессионализма".

В поисках искусства на площади Искусств

Российская газета: Когда несколько лет назад Михайловский театр возглавил бизнесмен Владимир Кехман, прежде с искусством никак не связанный, многие удивились назначению...

Осипенко: Он много денег вложил в реконструкцию здания театра. Я, памятуя русских меценатов Морозова, Мамонтова, Третьякова, не жалевших личных средств на искусство, порадовалась было за труппу. Но Кехман, как мне кажется, что-то недопонял, начал вмешиваться в чисто профессиональные дела. Я терпела, пока могла. Шла на компромиссы. Ведь там мои ученики!.. Они, по счастью, востребованные артисты. Много выступают за рубежом. Недавно одна моя девочка звонила после премьеры на одной из европейских сцен: "Алла Евгеньевна, я сделала все, что вы просили!" Вот это для меня самая большая радость. А то, что ушла в никуда... Я это уже проходила. Меня подобным не напугать.

Подарок судьбы - Сокуров

РГ: Вы об уходе из Кировского театра в 1971 году? Очевидцы тех лет свидетельствуют, что балетоманы города были в шоке от столь решительного вашего шага.

Осипенко: Я спасалась от НЕтворчества. В какой-то момент оно стало преобладать в балете Кировского театра. Поэтому я ушла из труппы. Лучше так, решила, чем терпеть унижения. Но вскоре позвал к себе Леонид Якобсон. А в 1982 году совершенно неожиданно для себя получила сценарий от Сокурова с предложением сниматься.

РГ: Александр Николаевич был известен в то время в основном по документальным фильмам, а вы - прима!

Осипенко: Да, в большом кино он только начинал. Но я была наслышана о нем. Когда Саша прислал мне сценарий будущего фильма "Скорбное бесчувствие", читала его и думала: на какую роль он хочет меня пригласить, он же меня совсем не знает? Там была одна такая мизансцена: приоткрывается дверь и в проеме появляется балетная нога. Вот, решила я, это - мое! Он звонит мне:

"Прочли? Понравилось? Приходите, обсудим". Мы жили тогда рядом на Петроградской стороне. Пришла к нему. Комнатка - 8 метров в коммунальной квартире, шагнуть некуда. Стали разговаривать, увлеклись, столько у нас общего обнаружилось. Не заметили, как день прошел. Выяснилось, он видел балет Якобсона "Идиот" с моим участием и хотел, чтобы я играла у него в фильме главную роль - Ариадну. "Вы нужны мне такая, как есть", - говорил, понимая мое состояние неопытной в кинематографе девочки. Мне Сашу судьба послала.

РГ: Слышала, этот фильм сильно искромсала советская цензура...

Осипенко: Мы снимали в Павловске глубокой осенью. Я ныряла в пруд, по утрам покрывавшийся паутинкой льда, и плыла. Была создана какая-то нереальная атмосфера, из другой жизни. Сокуров увлекался тогда красивым кадром, умел его создать. Однако все это вырезали, ничего не вошло в фильм. Потому что, объяснили в руководстве "Ленфильма", артистка голая.

РГ: Не стеснялись выходить обнаженной к камере?

Осипенко: Ну, не совсем я была голая, в белом прозрачном пеньюаре... Когда сейчас смотрю глянцевые журналы, в иных от нагих женских тел в глазах рябит. Ловлю себя на мысли: зачем? Только ради заработка? Не понимаю. Другое дело, если это связано с чем-то прекрасным. Сокуров, перед тем как мне идти в кадр, помню, извинялся: "Бог, меня, наверное, накажет, но я прошу вас, Алла Евгеньевна..."

РГ: Сокуров сильно изменился за прошедшее с вашей первой встречи время?

Осипенко: Вы знаете, нет. Он необыкновенно интересный, творческий человек. И очень честный. Перед собой - прежде всего.

Среди муз

РГ: Переход из балета, искусства сценического, в кинематограф, к тому же в зрелом возрасте, легко вам дался? А как киноактриса вы, мне кажется, вполне состоялись, снявшись в фильмах Сокурова, Авербаха, Масленникова.

Осипенко: Это разные профессии. Очень несхожие. Я вот до сих пор не понимаю, как стала танцовщицей. У меня характера для этого не было. Всегда дико боялась сцены. До самого последнего момента оттягивала свой выход. Говорила себе: всё, это в последний раз, больше никогда не выйду. Только у Бориса Эйфмана, когда он стал специально на меня ставить, используя мои возможности, это постепенно прошло. Я ведь не была техничной балериной.

РГ: Ученица самой Агриппины Вагановой - и не техничная?..

Осипенко: Представьте, у меня от природы не было хороших данных. Я, например, не могла вертеться. Всю свою балетную жизнь избегала исполнять 32 фуэте. Ноги оказались не приспособлены к этому от природы. О балете мечтала еще моя мама, ей не хватило одного голоса для зачисления в училище, и она, став взрослой, надеялась на меня... Было бы, наверное, странным, если бы я не связала свою жизнь с искусством, продолжив тем самым семейные традиции.

Наш род идет от художника Боровиковского. Есть в нем и музыканты: мамин брат, мой дядя Володя Софроницкий. Но, между прочим, к искусству кино я прикипела сердцем гораздо раньше, чем к танцу. Спасибо моей няне Лиде. Вместо того чтобы гулять со мной, трехлетней, на свежем воздухе в соседнем садике, она тащила меня в кинотеатр, строго наставляя: кому-нибудь скажешь, убью! Я пересмотрела с ней все фильмы тех лет, знала по именам и в лицо всех знаменитых артистов. Бабушка каждый раз удивлялась: гуляли целых три часа, а девочка такая бледненькая? Я молчала как партизан... Сцены всегда дико боялась. В кино же никакого волнения перед камерой. Настраиваясь на съемку, ухожу в себя, иногда только спрашиваю у режиссера, что я должна делать.

РГ: Вам греет душу, что вы - потомок великого русского художника Боровиковского, племянница знаменитого музыканта Владимира Софроницкого?

Осипенко: В последние годы начала это ценить. Мои предки по материнской линии были очень известными в России людьми. Среди них, помимо художника Боровиковского, - его внучатый племянник, сенатор и поэт Александр Львович Боровиковский, сын последнего, и мой дед - знаменитый столичный фотограф (наряду с Карлом Буллой) Александр Александрович Боровиковский, не признавший советскую власть... В нашей семье, когда я была маленькой, внимание на этом не акцентировалось. Может, время к тому не располагало, все-таки 1930-1940-е годы. Но при этом тщательно соблюдался старинный семейный уклад. Мы регулярно ходили к родным на чай, они - к нам. Я слушала разговоры взрослых. Знаю много семейных преданий. И, к слову, когда читаю сейчас о русском художнике Боровиковском, вспоминаю эти домашние истории, сопоставляю, то нахожу в своем характере многое от него. А ведь я - какое это уже поколение? Почти два столетия прошло... В 5 лет мама привела меня в Русский музей. Подвела к "Хаджи Мурату", стала около него рассказывать о прапрадедушке. Помню, меня поразило, как он красиво стоит - этот не известный мне Мурат, какой он мужественный, гордый. Не сбить ничем этого человека. Видимо, и у самого портретиста твердость была заложена в характере, иначе бы так не прописал.

Дуэт века

РГ: Уйдя из Кировского театра, снявшись успешно у Сокурова, почему не остались в кинематографе?

Осипенко: Когда я решительно, обрывая все концы, ушла из Кировского театра, где меня оскорбили, не только тем, что не давали новых ролей, но заставив на гастролях в Лондоне выступать в мимансе, то думала, что закончу танцевать. В одночасье потерять сцену, публику, которая тебя знает и любит... никому такого не пожелаю. Успокаивала себя тем, что сделала в балете все, что могла, на что была способна. Хотя танцевать еще очень хотелось! И через какое-то время я приняла предложение Леонида Якобсона.

РГ: Ваша близкая подруга и коллега балерина Наталья Макарова, эмигрировав, сделала блестящую карьеру на Западе.

Осипенко: Наташа совсем другая. Мы с ней очень дружили. И до ее эмиграции, и после. И сейчас дружим. Мы ведь вместе росли. Когда встречаемся, начинаем вспоминать прошлое, перестаем понимать, сколько нам теперь лет. Если я завожу разговор о мужчинах, она смеется: "Тебе это не надоело?" Но на мое 70-летие подарила мне, угадайте что, нижнее белье красного цвета! И после этого она будет говорить, что мы очень изменились!.. У нас с ней много общего. Но в отличие от меня Макарова всегда любила модно одеваться и чтобы денег было вдоволь и состоятельные поклонники. Она правильно сделала, что осталась на Западе. А для меня там другие люди, понимаете? Не мои. Я выехала туда по надобности, по нищете в 1990-х годах. Маленькая пенсия, и как раз сын Ванечка женился. Деньги были нужны. А за границей предложили работу. Десять лет преподавала в Италии, потом в США.

РГ: Там, в Италии, у вас была какая-то замечательная романтическая история. Говорят, вы чуть было за миллионера замуж не вышли...

Осипенко: Он был моим учеником. Когда пришел ко мне заниматься, ему едва исполнилось 15 лет. В 18 объяснился мне в любви. На руках носил. Красавец необыкновенный - Якопо Нанничини. Балерина Нинель Кургапкина, приехав во Флоренцию и услышав о моем даже не романе - у нас же колоссальная разница в возрасте, - а увлечении, симпатии, сразу спросила: "Юноша высокий и черноволосый?" На ответный вопрос: "А вы что, его знаете?", ответила со свойственным ей юмором: "Я знаю Осипенко!"... Бедный мальчик, он так и не женился, а ему сейчас уже за тридцать. Якопо регулярно звонит мне. Уговаривает продать дачу, квартиру и переезжать к нему. Это невозможно. Здесь мой дом, здесь жили мои родители, бабушки, дедушки. Все вокруг мое: вот эта осень золотая за окном, и эта развалюха под названием "дача", где я собираюсь теперь жить постоянно. Куда уезжать, зачем?

РГ: Ваш дуэт с танцовщиком Джоном Марковским называли в свое время "Дуэтом века". Как и ваш многолетний роман.

Осипенко: Наш непростительный роман длился 15 лет. Непростительный потому, что я старше его на 12 лет. С Марковским мы совпадали пропорционально. И идеально сходились нервом - два немножко ненормальных артиста. Когда расстались, я попробовала танцевать с Марисом Лиепой. Очень знаменитый, очень талантливый и... слишком для меня нормальный. Ничего не получилось. За Марковского я вышла замуж. Мы вместе ушли с ним из Кировского театра, танцевали у Якобсона, Макарова, Эйфмана, Долгушина. В Самаре Чернышев предложил мне поставить "Жизель". "Алла, давайте сделаем по-другому, по-нашему", - говорил он мне. Но Джон тогда ничего уже не хотел. А с другим партнером я не хотела. И работа не состоялась.

Скажите, Даная!

РГ: Есть партии в балете из тех, о которых мечтали, но так и не исполнили?

Осипенко: Есть. Но я стараюсь об этом не думать. Стараюсь ни о чем не жалеть. Мне повезло в жизни, я работала с величайшими постановщиками: Григоровичем, Бельским, Алексидзе, Чернышевым, Якобсоном. Чрезвычайно было интересно! Помню, Григорович ставил "Каменный цветок". Я была первой исполнительницей. Юрий Николаевич выламывал мое тело до невозможности, хотел, чтобы я изгибалась, как ящерица. Пришлось в какой-то момент обратиться к врачу. Сделали снимок позвоночника, что-то там сместилось...

РГ: Отказались бы от "Цветка"!

Осипенко: Ну что вы, невозможно! Потому что истинным счастьем было репетировать, потом - выступать. Настоящее творчество. Разве в такие моменты думаешь о каком-то здоровье?.. Сейчас подобного, к сожалению, уже не наблюдаю. Нет радости создания спектакля. Убедилась в этом, работая в Михайловском театре. Все два с половиной года там уговаривала себя не быть слишком строгой к постановщикам, не требовать от них невозможного. Ну, нет сегодня талантливых балетмейстеров, что тут поделаешь.

РГ: Куда ж они делись?

Осипенко: Не знаю.

РГ: Тогда - откуда брались?

Осипенко: Объяснить появление Хореографа (с большой буквы!) невозможно. Это, наверное, от Бога. Балерину можно научить разным па, любую. Другое дело, станет ли она знаменитой, это уже вопрос дарования. А на балетмейстера выучиться нельзя. Не знаю ни одного выдающего мастера сцены, который стал бы таковым исключительно благодаря добросовестной учебе. В Михайловский театр в начале нынешнего сезона пришел новый главный балетмейстер Михаил Мессерер, племянник известного хореографа Асафа Мессерера. Начал с того, что взялся переделывать "Лебединое озеро". Спектакль, который, безусловно, понравится любому зрителю, воспитанному и не воспитанному с точки зрения культуры балета. Но для нас, профессионалов, "Лебединое" - это Лев Иванов и Петипа, и трогать его нельзя. Горский в свое время тронул, Асаф Мессерер тронул, но он восстанавливал Горского. А теперь еще и Михаил Мессерер... Я сразу вспомнила фильм Сокурова "Русский ковчег", снятый одним кадром в Эрмитаже. У меня был там эпизод в зале Рембрандта перед его картиной "Даная". Я вела с ней диалог о том, что у каждой из нас, женщин, есть своя тайна. Очень долго с ней разговаривала. Молча. Пыталась, в частности, понять, в чем ее прелесть. Ведь у нее - живот! Хотелось взять кисть и замазать его. Но почему сам Рембрандт, с его безупречным вкусом, не сделал этого? Наверное, он видел в Данае что-то иное, куда более важное. Почему же каждый новый балетный постановщик так и норовит наследить в классике, "закрасить живот"? Да поставь ты что-то свое!

РГ: Я иногда думаю: во времена СССР зверствовала цензура, а сколько было блестящих режиссеров, исполнителей. Сейчас цензуры нет и великих практически тоже...

Осипенко: Могу объяснить это только одним. Мы тогда внутренне были свободны. У нас был свободный дух. А сейчас при полной свободе дух куда-то делся. История с "Лебединым озером" стала для меня последней каплей. Мое заявление об уходе пока, правда, не подписано. Наверное, думают, попрошусь обратно. Конечно, в финансовом плане мне будет, видимо, нелегко. Ничего страшного. Вместо индейки буду есть яичницу и пить чай не с шоколадом, а с хлебом. Не это главное, а то, что в жизни я чего-то все-таки добилась. Уходя, сказала директору Михайловского театра: "Я два с половиной года была у вас милой Аллой Евгеньевной, которую можно было поцеловать в щечку, которая не вступает ни в какие драки. А между тем я - Алла Осипенко, известная балерина, актриса кино, педагог-репетитор, ученики которой с успехом выступают по всему миру. У меня скромное звание - народная артистка РСФСР, полученное в 1960 году. Но есть - имя. И мне совершенно не важно, что вы выдумаете обо мне и моей работе".

РГ: Что он ответил?

Осипенко: Ничего не ответил. В первый раз, кажется, задумался.