Наша встреча с Леонидом Фёдоровым случилась в одном из московских клубов на концерте Леонида Сойбельмана. Договорились побеседовать после американских гастролей АУКЦЫОНА.
Так случилось, что ваши американские гастроли совпали с потрясшими мир событиями. Какие у вас остались впечатления от сентябрьской поездки в Штаты?
Леонид Фёдоров: В Нью-Йорк мы летели на самолете голландской авиакомпании. Пока летели до Амстердама, все и случилось. Потом почти двое суток сидели в аэропорту.
Чем занимались?
Леонид: Спали да пили, чего там еще делать? Водку нам сначала не продавали. Подходим к прилавку, нас просят показать билеты. Оказывается, с нью-йоркскими билетами спиртное могут продать только за три часа до вылета. Так в первый день и не продали. У нас, правда, с собой было. На одну ночь хватило. А потом, когда там поняли, что мы надолго зависли, стали продавать. Через два дня вернулись домой. В Штатах оказались только 26 сентября. И пришлось отменить большую часть гастролей. Играли всего четыре концерта. Выступали в Бостоне, Нью-Йорке и Вашингтоне.
Мне тогда показалось, что атмосфера в Америке гораздо спокойнее, чем в России. Здесь была такая истерия благодаря средствам массовой информации! Журналисты схватились за сенсацию. Мы не первый раз были в Штатах. И существенных изменений я лично не заметил. Каким Нью-Йорк был, таким и остался. Разве что на дорогах и около мостов стало больше полицейских. Удар, конечно, мощный для всех. Но, в отличие от нас, американцы не паникуют.
Вы играли для американцев или для эмигрантской публики?
Леонид: В Штатах история не та, что в Германии, где мы поначалу играли только для немцев. В Америке люди, которые занимаются нашими гастролями, изначально ориентировались на эмигрантских слушателей. Поэтому для нас нет особой разницы - выступать в России или в Америке. Публика одинаковая.
Я знаю художника, который лучшие свои картины создавал под аукцыоновскую Птицу. Случалось ли, что вас вдохновляли на творчество немузыкальные произведения?
Леонид: Таких примеров масса. Дима Стрижев, мой хороший друг-художник, с его картинками. Я много ходил по музеям в Германии и Америке... А недавно в Пушкинском была офигительная выставка - голландская живопись. Самое сильное впечатление осталось от картины Вермеера. У него есть потрясающий портрет со спины. Более сильного впечатления за последнее время я не испытывал. Вермеер победил всех.
Какова судьба аукцыоновских мультиков? Вроде, вы собирались выпустить их на видеокассетах...
Леонид: Ну, может, мы когда-нибудь соберемся издать весь накопившийся материал: мультики, клипы... Первому мультфильму дали множество призов на различных фестивалях. Но второй, мне кажется, интереснее. Он абсолютно авангардный, не из тех, которые можно детям на ночь показывать, не Карлсон.
За свою многолетнюю историю АУКЦИОНУ доводилось выступать в самых неожиданных местах. В Германии даже в женском монастыре был концерт...
Леонид: Да, было такое, в Аахене. Там лежал в больнице барабанщик Саша Кондрашкин, который играл в СТРАННЫХ ИГРАХ, АВИА и других группах. У него была дикая травма, и он очень долго лежал в больнице. Его жена попросила собрать денег. Ей не на что было, собственно, поесть. Сашу в больнице кормили, а ее нет. Вот она и договорилась с женским монастырем. Монастырь такой маленький, монашки тихие, незаметные. На самом концерте, их, наверное, и не было.
На данный момент это самая необычная концертная площадка?
Леонид: Да нет. В 1987 году мы играли в тюрьме в Яблоневке. До сих пор помню этот концерт. Об этом выступлении договорился один фотограф, который, к сожалению, уже умер. Он в этой тюрьме сам когда-то сидел. Была у него смешная статья за порнографию. Его жена работала в Ленинградском цирке, и он как-то ночью решил поснимать голый кардебалет на арене. Его тогда застукали и дали шесть лет. Потом он, будучи уже на свободе, договорился с замполитом тюрьмы о нашем концерте. Вообще удивительно, как это могло получиться. Мы ведь не имели права по существующим на тот момент законам играть за деньги, потому что у нас не было музыкального образования. Но замполит оказался прогрессивно мыслящим, что-то придумал. Потом все наши тексты прошли кучу всяких препон... Тогда Алексей Учитель снимал фильм Рок, и он загорелся идеей снять этот наш концерт. Сначала ничего не получалось, потом дошли до какого-то генерала... В общем, бред был еще тот.
Выступали мы на асфальтовом плацу. Мы играем, впереди сидит замполит, дальше зэки. Громадный плац, скамейки. Мрачная такая картина. Ни одного хлопка. Только после выступления какое-то шевеление началось. Зэки стали тайком записки на волю передавать... После концерта пошли переодеваться в ленинскую комнату. И мы ведь тогда в ярком гриме выступали. В общем, смываем с себя эти краски, нам говорят: С вами хочет поговорить замполит. Он пришел и начал читать лекцию, что в целом все было хорошо, но вот здесь, здесь и здесь надо было петь не так, а вот так. С нами такого вообще никогда не было! Мы ведь всегда были такими отчаянными пофигистами, и чье-то мнение было по барабану. Главное, чтоб нам самим нравилось. Власть мы всерьез не признавали, может, это нас и спасло. Тех, кому наше творчество не нравилось, мы просто посылали. А тут человек высказывает свое к нам отношение, и мы ему не возражаем, потому что есть такое ощущение, что нас запросто могут оставить в этой тюрьме. Хрен его знает... Еще ведь надо представить, какие у нас в то время были рожи, и играли перед заключенными не пойми что. Программа была В Багдаде Все Спокойно. Вообще непонятно, о чем, и зачем это зэкам?
Мы поинтересовались, кто там сидит. Нам говорят: Наркоманы, убийцы, домушники. В общем, нормальные такие зэки. Никаких политзаключенных.
Поклонников, стало быть, в криминальной среде не приобрели?
Леонид: Да какие поклонники! Они воспринимали нас как п...ров и ублюдков. Это было, как перед быком красной тряпкой махать. Они сидят, а тут мы выходим! И в наших рожах такая инфантильная свобода... Думаю, для них это малоприятное ощущение. Даже была у нас мысль, что замполит это специально сделал, чтобы зэкам насолить. Типа - посмотрите, какие на воле уроды ходят.
Ощущаете ли вы, что все с вами происходящее - не случайно?
Леонид: Этому можно всегда найти подтверждение. Но не знаю, насколько я чувствителен к этим знакам. Думаю, если хочешь, они есть, не хочешь - их нет. То есть если это дано - будешь видеть, даже если этого не хочешь. А если не дано, но захочешь, все равно не увидишь.
Про себя единственное могу сказать: все важные события в моей жизни происходят очень резко. Не бывает такого, что плавно перетекаешь из одной ситуации в другую, а потом понимаешь, что, вроде, ничего особенного не произошло, но при этом многое изменилось. У меня все меняется сразу. Будто занавес закрывается. Буме! И я живу другой жизнью. Я четко знаю, что в этот момент произошло событие, которое повернуло мою жизнь в новое русло. Вот в 1986 году я очень резко бросил работу на Русских самоцветах. Меня тогда могли уволить по статье, а уволили не по статье. С тех пор я не работаю на государство. Началась совсем другая жизнь, судьбоносные встречи. С чего вдруг, откуда? Вот, например, с Хвостом. С какого рожна?
В 1989 году мы впервые полетели в Париж. И после аэропорта нас сразу повезли в ресторан. Там собралась толпа эмигрантов. Для них это был первый выезд андеграунда на официальном уровне. Конечно, была дикая помпа. Собралась масса мощных людей, был главный редактор Континента, Мамлеев с женой, какие-то священники... Я ни о ком из них слыхом не слыхивал, знать не знал. О Хвосте тоже ничего не знал. У меня есть друг Сергей Фирсов. Ему Курехин сказал, что в Париже живет Хвостенко, который написал Под Небом Голубым. Песню мы, конечно, все знали. И так вышло, что за столом мы сидели с ним рядом. Моментально определили, что мы - родственные души. И после ресторана, не заезжая в гостиницу, поехали к нему.
А идея совместного проекта появилась позднее?
Леонид: Да, тогда еще этого не было. Просто он пел свои песни, а мы восхищались. Такой был кайф! Я тогда сказал, что уже можно как-то приехать сюда. Но жена Хвоста, Римма, налетела на меня коршуном. Говорит: Нас выгнали, никогда не поедем в Союз. А в 1992 году Хвостенко сюда все-таки прилетел. На самом деле, случайно: тогда случилась голодуха, и его каким-то образом запихнули в самолет с гуманитарной помощью. Так он сюда и прибыл - нелегально. Мы тогда записали Чайник Вина. До этого я его достаточно вяло уговаривал записать альбом. Как-то сидели, пили, он по куплету напел штук тридцать песен на кассету... А в тот момент, когда он здесь появился, у меня не было желания что-то писать. Мы только закончили Бодун, я расслабился. Но потом все-таки записали Чайник Вина довольно быстро, недели за две. Не слишком напрягались.
Вы до сих пор считаете его лучшим аукцыоновским альбомом?
Леонид: Да, конечно. Это очень точная, чистая вещь. Она не придуманная. Мной, по крайней мере. И в этом кайф. Я понимаю, что когда эти песни сочиняли Хвостенко с Волхонским, для них это был колоссальный труд. Но есть масса вещей, которые придумывались абсолютно спонтанно. Сама работа с Хвостенко - кайфовая. Особенно в тот период так было. Жилец Вершин писался уже тяжелее. Хвост ведь уже старенький...
А Чайник - супер! Песни были уже напетые. Он выдавал их классно, легко. Хотя песни мрачноватые, но в этом альбоме нет напряга, чувствуется очень легкая атмосфера.
Может случиться, что вы запишете вместе еще что-нибудь?
Леонид: Почему бы нет? Только я не люблю планировать такие вещи. После Птицы я отказался от этих штук. Плановые альбомы мне не нравятся. В них есть заданность. Я люблю вещи, которые получаются спонтанно. Они могут быть намного мрачнее, но при этом ближе. Вот Жилец Вершин и Анабэна - абсолютно не плановые альбомы. Когда появляется внутреннее желание, пытаемся его реализовать. Если что-то получается - круто, не получается - фигня.
У АУКЦИОНА случаются провальные концерты?
Леонид: Очень много. Трудно сказать, от чего это зависит. День неудачный, плохой саунд, дурацкое настроение... Что угодно. Это связано с некими неподвластными нам штуками. Я могу контролировать какие-то вещи, но до определенного предела. Это нельзя спрогнозировать. Иногда в самых ужасных местах может случиться великолепный концерт. А бывает крутой фестиваль, безумные деньги, компания - супер, а на сцене ничего не происходит.
Некоторые рок-музыканты говорят о стимуляторах, как о способе увидеть вершину, к которой нужно двигаться. То есть, достаточно взглянуть на нее однажды, чтобы потом карабкаться туда самостоятельно.
Леонид: Помню, меня интересовало воздействие алкоголя. Я думал, как передать это состояние. Оказалось, не так сложно. Обмануть можно всех. Сложнее выразить ощущения абсолютно трезвого и здорового человека, с которым происходит кошмар или, скажем, он дико радуется. Трудно заставить человека испугаться, засмеяться, пережить восторг.
На самом деле, чтобы достичь чего-то в творчестве, надо просто иметь ясную голову.
Юлия БАРЕНГОЛЬЦ

Под катом мое интервью с музыкантом Леонидом Федоровым. Оно музыкантское, узко специализированное и полностью посвящено интересному мне вопросу: соотношению спонтанности и деланности в процессе создания музыки. Иными словами – музыка рождается, или производится?
Вопрос не праздный. 99% всей той музыки, что мы слышим, именно производится. Причем в промышленном порядке. Музыка – самая тонкая, воздушная ткань общественной реальности, лепится как пельмени, так же упаковывается, расфасовывается и продается в супермаркетах. Это не плохо. Просто это так.
Этот вопрос в ответ порождает массу других. Например, а нуждается ли вообще музыка в делании? Нужно ли заниматься оформлением песни, если возможна, так сказать, «песня сама по себе»? Как продукт спонтанных интуитивных переживаний автора. Нужна ли песне аранжировка? Поясню контекст. В свое время я носился с этой идеей, цитирую сам себя по старому интервью с сайта:
«…Идеальная песня существует в чистом виде. Сама по себе. Песня «плач», песня «молитва», песня «смех». Что бы вытащить это в песне, что бы донести ее идеальное содержание, нужно для начала учиться игнорировать ее форму. Не важно, какие аранжировки будут в песне. Не важно как она сделана. Более того, про что петь - тоже не важно. Ты можешь петь, про что угодно и играть как угодно, но при этом не передашь ни грамма полезной информации. Большинство песен сделано именно так, мы их постоянно слышим вокруг себя, что в них ничего нет, их вообще нет. Возможно, там что-то и было, когда автор увидел песню, но в дальнейшем процессе сочинения (сочинения слов, аранжировки и пр.) автор ее убил. Не нужно «сочинять», нужно вытаскивать. Они лежат там все уже давно. Поэтому главное не в вопросе «как», а в вопросе «зачем»? Зачем ты это делаешь? Зачем ты поешь песни? Если ты сам себе способен ответить на этот вопрос, значит все в порядке…».
Теперь у меня несколько иное мнение и на эту тему, если кому-то интересно, могу потом отпостить. Но, речь здесь не обо мне, речь о Леониде Федорове.
То, что природа песни самоценна и не нуждается в аранжировках, известно давно. Леонид Федоров – замечательный мелодист, со своей уникальной психогенной подачей. Идея «смерти композиторства», к которой он в итоге пришел, мне представляется абсолютно закономерной для его творчества.
«Конец эпохи композиторов» - концепция композитора Мартынова. Во многом она пересекается с концепцией «смерти автора» в современной философии. Общие условия – эпоха победившего постмодернизма, в которой мы тут все имеем честь. В постструктурализме, как известно, весь мир, весь универсум – это текст. В концепции Мартынова-Федорова таким текстом является музыка. Но, есть между двумя этими установками и различия, причем онтологического свойства. В разговоре с Федоровым я не углублялся в эту тему. Мне было важно узнать в первую очередь его принципиальную позицию. Он ее убедительно высказал.
Этот кусок интервью взят перед концертом Федорова в ростовском клубе «Подземка», неделю назад. Полноценное интервью, с другими темами, не касающимися этой, выйдет в февральском номере журнала «Кто Главный».

"ДЕЛАНИЕ МУЗЫКИ УБИВАЕТ МУЗЫКУ".

Третьяков: - На днях у вас выходит новый альбом «Красота». Откуда такое название?
Федоров: - Этот альбом мы записали с Владимиром Волковым. Это как бы заключительная часть нашей трилогии «Таял» и «Безондерс». Почему «Красота»? Ну, наверное, потому, что музыка красивая.
Т: - А чем-то он принципиально отличается от предыдущих работ? От того же «Безондерса» на стихи Введенского?
Ф: - В нем вообще нет поэзии (улыбается).
Т: - Совсем?
Ф: - Да (улыбается). Тексты есть. Их писали Андрей Смуров из Амстердама и питерец Артур Молев. Авторы песни «Бен-Ладен». Но, это не поэзия, это - «антипоэзия». Слушать надо. Мне трудно так сразу сказать, что там принципиально нового. Я в каждой пластинке стараюсь делать что-то новое. Сэмплов там не много, больше живой музыки. Это не возможно вживую исполнять. По крайней мере, мне одному. Так что мы еще сами пока не представляем, как все это будет выглядеть вживую.
Т:- После смерти Хвоста, вы как-то выпали из участия в его творческом наследии? Я знаю, что планировался трибьют его песен, вы будете в нем участвовать?
Ф: - Не знаю. Я хочу сделать альбом не по его песням, которые все знают, а именно по его поздним стихам, совершенно замечательным. У Хвоста есть книжка «Верпа». У меня идея сделать альбом по этой книжке. Я хочу, что б получился совершенно другой, ни на кого не похожий Хвост. Я думаю, со временем, мы воплотим эту идею.
Т: - Много разговоров об альбоме, записанном в Америке. В котором играют Марк Рибо, Джон Медески из MEDESKI, MARTIN & WOOD, трубач Фрэнк Лондон из The Klezmatics, саксофонист Нед Ротенберг. Это ведь все главные музыканты мира за последние лет десять.
Ф: - Все так и есть. Альбом записывался в Нью-Йорке. Нам повезло, что вместе с нами играют такие замечательные музыканты.
Т: - Музыка полностью импровизационная, или песни заранее написаны?
Ф: - Песни были заранее придуманы, какие-то, даже игрались до этого на концертах. Но, писалось все это дело спонтанно, сходу.
Т:- Марк Рибо не играл ключами от квартиры, как на пластинках Тома Вейтса?.
Ф: - Не знаю (улыбается). Я играл на гитаре и пел, а Рибо, кстати, тоже играл на гитаре. Сейчас пластинка в стадии сведения. Как все это будет называться, пока не знаю. Есть идея пригласить всех этих музыкантов поиграть с нами на презентации в России. Что б люди порадовались.
Т: - Леонид, многие люди, знакомые с вашим творчеством только по группе «АукцЫон» недоумевают – почему так сильно изменилась ваша муза. В какой момент это произошло и что стало тому причиной?
Ф: - Я могу сказать так, я пытаюсь сейчас, как можно меньше придумывать. Эти вещи происходят сами. Они либо происходят, либо нет. В какой-то момент, это было в период записи пластинки «Птица», я понял, что меня больше не устраивает какая-то за данность, определенность в музыке. Меня не устраивает конкретика. Меня больше всего радует такие «как бы случайные» вещи, в кавычках, потому что на самом деле случайного нет ничего.
Т: - Об этом я и хотел с вами поговорить.
Ф: - Тут дело такое. Я все эти годы имел свой интерес – я хотел, что бы моя музыка радовала, прежде всего, меня самого. И учась на собственном опыте, я пришел к выводу, что чем меньше я буду думать о том какой должна быть моя музыка, тем она будет мне самому интересней. Теперь я пытаюсь придумывать уловки, что бы они как можно больше давали свободы людям, которые со мной вместе играют. Что бы моя музыка могла меня удивлять и радовать. Поэтому, мои вещи с одной стороны становятся все более и более примитивными, а с другой – возможности музыки расширяются.
Т: - Песни становятся все более открытыми для интерпретации?
Ф: - Да, именно так. Их форма становится абсолютно открытой. Симфонической, или камерной - не важно. Музыка, на мой взгляд, изначально, как идея не должна нести ничего лишнего, она спонтанна. Это уже потом в процессе делания музыки ты начинаешь что-то там придумывать, привносить. И получается лживо. Идея выраженная - есть ложь. Когда музыку начинаешь делать - она начинает терять свои первоначальные волшебные свойства. Становится ложной.
Т: - Она в первую очередь начинает обманывать лично вас?
Ф: - Да. Я долго к этому шел. Я долго не мог для себя все это сформулировать. Раньше я не мог понять, почему так? Почему, например, моя песня мне не нравится? Мы так долго работали над песней, а мне она не нравится. А просто в процессе делания песни мы утеряли ее первоначальные свойства. Утрачивали самое главное - изначальный аргумент песни. Поэтому понятие аранжировки для меня уже лет десять как утеряно. Я не занимаюсь больше аранжировками, не люблю их. Более того, я считаю, что аранжировки вредны. Они губительны для музыки. Делание музыки убивает музыку.
Т: - Но ведь именно в процессе такого производства музыки и заключается деятельность композитора?
Ф: - Хотя я и люблю и уважаю многих гениальных композиторов из тех которые были и тех, которые возможно еще будут рождаться и жить, я, тем не менее, считаю, что композиторство – это больше не путь. Есть, например Бах, Бетховен, а есть пигмеи. И те и другие пишут музыку. Только классики пишут по-своему, а пигмеи попами трутся друг о друга и тоже выходит музыка. На самом деле и музыка классиков и пигмеев, они обе - абсолютно сопоставимы. В таком случае теряется весь смысл композиторства. Зачем? Я больше не верю в композиторство.
Т: - Это как раз то, что Мартынов назвал «концом эпохи композиторов».
Ф: - И на самом деле сказал точно. Поэтому мы с Мартыновым сейчас работаем вместе.
Т:- По моему мнению, подобная трактовка музыки очень характерна для восточной философии, с ее сугубо созерцательным интуитивным подходом к творчеству.
Ф: - Не знаю. На Востоке по-своему, у нас по-своему, я думаю.
Т: - Просто на эти темы много говорят, а объединил все подобные трактовки еще Джон Кейдж. Мне кажется, Мартынов должен любить его музыку.
Ф:- Не знаю, Мартынов любит музыку барокко. Волков тоже. Дело не в том, кто что любит. Каждый до этого может дойти, если есть потребность. Музыка – это одно из немногих искусств, которое отображает окружающую реальность. Какова реальность происходящего вокруг – такова и музыка. Я говорю здесь только об адекватной музыке. Бах, Бетховен – адекватные композиторы. Есть не адекватная музыка, которая ничего не отражает.
Т:- Приведите пример.
Ф:- Любая музыка, которая сейчас несется отовсюду. Все эти «тату» и «нана» - это не адекватная музыка. Та музыка, которая нас атакуют отовсюду, она не адекватна.
Т: - А например японский «нойз»? Он адекватен? The Ruinse, или там Отомо Йошихидо?
Ф: - Есть адекватная музыка, есть не адекватная, а есть еще музыка будущего. Отомо Йошихидо – сейчас мой самый любимый музыкант. Японцы больше всех в мире нацелены в будущее. Я помню, как ходил на его концерт. В Москву он приезжал, в клуб «Дом». Мы пришли с женой на его концерт и просто легли на пол. Мы лежали на полу, потому что такого я никогда еще не слышал. А звук! В какой бы точке зала ты не находился его музыка такова, что когда ты ее слышишь, то как будто сидишь в наушниках. Абсолютно физическое ощущение, что ты не слушаешь музыку ушами, а она в твоей голове. Я такого не испытывал ни до, ни после. Никогда. Причем это настолько мощно, что по сравнению с Йошихидо – вся музыка, существующая в мире это просто пиликание.
Г: - У меня такое ощущение, будто его музыка не двигается вообще. Она как бы концентрируется в одной точке. Как дерево, просто растет из одного места и все. Музыка абсолютного покоя.
Ф: - А музыка и должна находится в покое. Дело даже не в этом. Японцы – это нация, нацеленная на будущее, и в музыке они опять впереди всех потому, что их музыка абсолютно адекватно отражает современную реальность. А у Йошихидо музыка уже там, в будущем. До нее вообще не дотянуться.
Т: - А вы никогда не сталкивались с эстетической халявой в подобном подходе?
Ф: - У таких музыкантов не может быть никакой халявности. Это зависит от уровня музыканта. Я могу рассказать такую историю, Владимир Волков был когда-то на концерте Сержа Гинзбурга. Как потом оказалось, он был на одном из его последних концертов. Ну, шансон - кабак и кабак, подумал Володя. Он тогда еще плохо знал английский, а Гинзбург вел концерт на английском. Гинзбург ничего не пел, ни на чем не играл. Он только говорил и все. Я ничего не понимал, - говорит Володя, - но я два часа не мог оторвать взгляд от сцены. Было ощущение, что этот человек мне все два часа пел красивейший блюз.
Вот это магия! Если это мастер, то не важно, что он будет делать. Если мастер включен, он не может сыграть плохо. Халява может произойти, только если ты выключился. А есть по настоящему большие мастера, они вообще не допускают халявы. Они не могут себе этого позволить. Волков сам такой же. Когда мы с ним еще в первый раз писались. Мы писались, писались. Вроде записали все песни. А потом стали их дописывать. А Волков каждый раз играл по-новому, в каждом дубле не просто играл хорошо, а полностью все переосмысливал. И я обалдел просто от такого подхода. Я, например, слушаю все его восемь вариантов дорожки. И понимаю, что выбрать одну необходимую мне для записи я не могу. Они все настолько хороши. В них ни одной лишней ноты! И у меня просто крыша поначалу поехала. Я не мог понять, что мне делать со всем этим? Как быть? Такие люди просто не могут позволить себе халяву. Они либо играют, либо нет. Но, независимо от того, что они играют – они включаются, и все.
Т:- Но, бывают же неудачные концерты?
Ф:- У всех они бывают, если человек по каким-то причинам не включился.
Т:- А куда музыкант включается? В ноосферу Вернадского? В некое информационное пространство?
Ф:- В музыку.
Т:- Что значит «в музыку»? Музыка существует сама по себе, или автор включается сам в себя?
Ф: - Нет, ничего подобного. Не сам в себя, а в конкретную музыку. Дело не в обмене энергий, об этом часто любят поговорить, ни в чем таком. Можно все что угодно свести к энергообмену. Музыка происходит в определенный момент времени. Если ты ему соответствуешь, на самом деле, если ты музыкант – ты включаешься. Артист может, что-то не понимать, тогда он просто не будет включаться, не будет участвовать и все. Музыка и музыканты могут не подходить друг другу. Всякое бывает.
Т: - Желаю вам сегодня нормальной подключки.
Ф: - Спасибо и вам.

Рулевой обожаемого свободной частью нашего общества "АукцЫона" Леонид Федоров и авангардный мультиинструменталист Владимир Волков презентовали в столичном ЦДХ свой новый альбом. Перед этим событием с Леонидом пообщался обозреватель "Известий".

Уже не в первый раз под Новый год питерский рокер Леня Федоров в содружестве с Владимиром Волковым конструирует и записывает в своей московской квартире замысловатые альбомы на стихи поэтов, увлеченных переливами звуков. Три года назад Федоров в обход "АукцЫона" сварганил пластинку "Безондерс" на стихи репрессированного обэриута Александра Введенского. Затем появилась "Красота" на тексты Андрея Смурова и Артура Молева. А сейчас вот - "Сноп снов", связанный из малоизвестных сочинений недавно ушедшего от нас хиппового пиита-эмигранта Алексея "Хвоста" Хвостенко и его друга Анри Волохонского.

Впрочем, с определением "малоизвестные" применительно к "Снопу" надо быть аккуратнее. Среди десятка интернациональных треков альбома, названных "Языческая песнь", "Португальская", "Английская", "Афроамериканская", "Русская" и т.п., есть гиперизвестный народу "Рай". Только именовать его привыкли "Город золотой", а то и "Под небом голубым", и слушать в исполнении Бориса Гребенщикова. В "Снопе снов" знаменитый стих Волохонского пропевает Хвост и вроде бы делает это с тем смыслом и интонациями, какие подразумевал сам автор произведения.

вопрос: К творчеству Хвостенко и Волохонского вы с Волковым обращались неоднократно. После "Снопа" возникает ощущение, что вы отыскали подходящее вам поэтическое месторождение и решили вычерпать его целиком. Стремитесь, чтобы ничего из написанного Хвостом и Анри не осталось неспетым?

Ответ: Мне это просто интересно. Я пытаюсь найти музыку, которой нет, и считаю, что данные авторы - одни из лучших для достижения такой цели. Их стихи гораздо интереснее всего прочего современного материала, который мне известен.

в: А ты глубоко "копал"?

О: Ну, я слышу, что звучит по радио, в интернете, что-то читаю и пока ничего, превосходящего сочинения Хвостенко и Волохонского, не встретил. "Рай", например, как сказал один мой приятель, - это на самом деле наш гимн типа "Дня Победы". Это про нас. У меня была пара треков с голосом Хвоста, которые он записал незадолго до смерти у Анри дома, в Германии. Мне Волохонский их прислал. Захотелось поработать с этим материалом, потом возникла идея записать альбом.

в: То, что ты в свое время стал несколько отдаляться от "АукцЫона", объяснить несложно. Тебе захотелось иного самовыражения, каких-то креативных поворотов. Но теперь получается, ты опять уткнулся в одну форму, скажем так, авангардно-камерных проектов в тандеме с Волковым. Ваша совместная дискография скоро уже сравняется в объеме с "аукцыоновской"...

О: Да, сравняется, но я пока не чувствую в нашем союзе предела. Кстати, Волков сейчас и с "АукцЫоном" играет - сам, по собственному желанию. Я его к этому не принуждал. Я не задаюсь вопросом, почему мы с ним продолжаем работать вместе. На мой взгляд - классно, что каждый год у нас получается записывать по альбому, а то и по два. Мы нашли оригинальную, не скучную форму.

в: Видимо, вам надо полистать еще сборники Крученых, Хармса...

О: Хармса, на мой взгляд, вообще невозможно петь. Так же, как и Заболоцкого. Я не слышу в их стихах музыки. У тех, кого я перечислил, такой дар в текстах есть.

в: А Мандельштам музыкален?

О: Нет. У него страсть в каждом стихотворении присутствует. А нужны люди холодные как лед. У того же Хармса страсти много, а вот у Введенского ее вообще нет.

в: То есть ты ищешь в поэзии и музыке абсолютный полюс холода?

О: Потому что это - свобода. Таким текстам ты можешь придавать любое настроение. Я вообще к страстной поэзии отношусь сдержанно. Мой друг, композитор Владимир Иванович Мартынов, например, считает, что поэзия такая кончилась давным-давно.

в: Что ж у нас осталось-то? Рок-н-ролл мертв, поэзия кончилась...

О: Конец культуры. На самом деле это не так смешно, как кажется. Заявление Мартынова выглядит обидным абсурдом, но я вижу в нем намного больше правды, чем в размахивании руками с криками о самобытности и величии нашей культуры.

в: И "АукцЫон" не поэтичен?

О: Естественно. Мы с поэзией в песнях спокойно разобрались. Ее там просто нет.

в: То есть творчество Дмитрия Озерского (основной автор "аукцыоновских" текстов. - "Известия") ты зачеркиваешь?

О: Почему? Он же не поэт в чистом виде. Хотя сейчас он как раз делает свой стихотворный сборник. Хороший. Но в "АукцЫоне" Дима занимается текстами песен - он сам это говорил, - а никак не поэзией. Более того, половину текстов "АукцЫона" он переписал бы, если бы их решили издать отдельной книгой. Там куча неправильных фраз. Мы иногда специально вставляли какие-то неблагозвучные слова и делали песни, у которых существует своя гармония. При этом с сожалением констатирую, что наши с Озерским песни не бесстрастны.

Страстность, она ведь всегда по какому-то поводу, а повод - сиюминутен. Повод уходит, и страстность становится глупой. В любой страстности, на мой взгляд, изначально заложена человеческая глупость. А хочется отстраненности, холодности, как у Цоя, Лори Андерсон, Введенского... В этом проявляется какой-то могучий покой.

в: В "Сноп снов" вошло раритетное исполнение Хвостом "Рая". Или это уже его поздняя версия, после "Города золотого" БГ?

О: Хвост записал ее буквально за год до своего ухода. А о том, как должен звучать "Рай", мы говорили с ним достаточно давно.

в: Тебе не нравится вариант Гребенщикова?

О: Не то чтобы... Просто, когда я прочел текст, услышал, как поет эту песню Хвост, поговорил непосредственно с автором стихотворения Анри Волохонским, то многое понял. Волохонский, в отличие от Хвостенко, к версии "Аквариума" относился весьма отрицательно. Ему не нравилась романсовость "Города золотого". А жене Хвоста Римме не нравилось то, что Гребенщиков перевирал текст. Но главное, он таким образом расписывался в полном непонимании сути песни. Она же называется "Рай" и начинается строкой "Над небом голубым...", а не "Под небом...". Улавливаешь разницу? Это разные образы. Но человек, очевидно, не понимал, о чем этот текст, и сделал из него городской романс. А это не романс, это гимн! И таковым его Волохонский, Хвостенко и представляли.

в: Я так понимаю, Борисом Борисовичем ты сейчас не сильно вдохновлен. А ведь он остается одним из немногих в нашей рок-музыке, кто отличается от исполнителей из обоймы "Нашего радио".

О: Возможно, "Аквариум" действительно самое интересное из того, что у нас сейчас есть. Я ни в коем случае не хочу его критиковать. Но мне в целом не нравится то, что происходит в этой стране. Потому что ничего не происходит. То, что у нас сейчас играют и слушают молодые люди, - смешно. Какую группу или исполнителя ни возьми - все уровень ленинградского рок-клуба начала 80-х. Мне это неинтересно в принципе. Я слушаю другую музыку, преимущественно западную. Когда-то, помнится, я впервые услышал "Странные игры" и обалдел. Они играли и мыслили тогда на уровне передовых андеграундных групп Нью-Йорка, Лондона. Но, пардон, это было в 1982 году.

И сейчас наверняка кто-то у нас делает что-то качественное, но я этого не встречаю. А то, что звучит по радио, особенно по "Нашему радио", на 99 процентов - глупости какие-то. Лучшее, что я там слышу, это Цой. В остальном - такое же советское радио "Маяк", "по заявкам дорогих радиослушателей". Для тех, кто слушает, скажем, Алену Апину, проблем нет. Для остальных же у нас никаких источников информации, кроме интернета, не существует.

Вот приезжала в Москву одна из лучших певиц за все историю мирового рока - Лори Андерсон, а в зале сидели только несколько сотен ценителей. Хотя, мне кажется, всем нашим сегодняшним певичкам надо было бежать туда и раскрыв рот слушать эту 60-летнюю тетю, которая до сих пор делает всех. Я лучшего концерта в Москве не слышал. У нас даже близко никто к ней не приближается.

в: У россиян есть певица Земфира...

О: И Бог с ней! Я понимаю, что это очень модно, но мне неинтересно. На мой взгляд, это музыка прошлого века. Подобным музицированием у нас занимались раньше на танцах. Собирались несколько музыкантов и распределяли: ты играешь басовые партии, ты - соло, а я - песни пою... Но времена "Битлз" прошли. С тех пор изменилось очень многое. Был уже и великий арт-рок, и панк, и гранж... Наверное, кому-то по-прежнему надо что-то вроде "лица стерты, краски тусклы...", но мне это скучно.

в: Ты согласен с предположением, что Федоров зарабатывает с "АукцЫоном", чтобы потом иметь возможность заниматься андеграундным сольным творчеством?

О: Ничего подобного. Наоборот. Я сольно и с Вовой зарабатываю сейчас значительно больше. А "АукцЫон" - это моя дань дружбе и удовольствие от совместного выступления с его участниками.

в: Готов к тому, что "Сноп снов" окажется одним из самых трудно воспринимаемых публикой твоих альбомов?

Леонид Федоров:​​​​
«Надо запретить безвкусицу»

Лидер группы «АукцЫон» о том, почему мы живем в гениальное время, что считать искусством и куда делся пафос

W→O→S Вы сейчас будете давать сольный концерт. Чем это отличается от аукцыоновских выступлений?

Насчет публики не знаю - я со сцены привык никого не видеть. А для себя разница есть, конечно. Одному спокойнее, меньше суеты. Когда на сцене народу много, всегда пытаешься услышать кого-то, кроме себя.

W→O→S Но публику сложно не услышать.

Я ж не знаю, кто чего ждет, и потом, мне не очень это интересно. Такого прям Артист Артистовича у меня внутри нет. Пускай они «Птицу» с «Дорогой» ждут, а я, может, лучше на десять минут Хлебникова затяну, че. Мне хочется, чтобы мне самому было хорошо. Чтобы стыдно потом не было.

W→O→S А что, бывало стыдно?

Бывало, еще как! Стыдно бывает как раз, когда пытаешься понравиться. Так что лучше подумать о себе, понять, что тебе надо.

W→O→S Именно поэтому вы не вписываетесь ни в один из привычных форматов...

Терпеть не могу слово «формат». Нет никаких форматов, есть лишь то, что ты сам для себя выбираешь. Раньше в Москве была радиостанция SNC, по которой, допустим, крутили 20-минутные композиции группы Can - очень легко, чего там? В Америке сейчас масса маленьких университетских радиостанций - в Беркли, например, в Сан-Франциско. Они фигачат такие треки, что даже я не знаю, как это назвать. Все зависит от желания, а если у людей желание только фуфло гонять... Я не против, но кроме этого-то ничего нет. Вот мне Гаркуша говорил, что в Питере сейчас около пятисот групп. Пятисот! Я не говорю, что все они гениальные, но уверен, что среди этих пятисот наберется с десяток хороших. Где они? Чьему формату они соответствуют? Например, мой друг Владимир Иванович Мартынов считает, что, если композиция длится меньше десяти минут, о ней даже говорить смешно. А нас приучают слушать трехминутные треки, еще и криво порезанные и сделанные топорно, с клише столетней давности. И это не только наша беда - это всеобщая история.

W→O→S Хорошо, а из этих пятисот групп вы сами что-нибудь слышали?

К сожалению, не так много, и еще меньше мне понравилось. Вот, например, в Москве есть отличная группа «Синкопированная тишина», странная такая. А вообще я больше по западным группам. Наших я и раньше немного слушал, потому что все-таки больше музыку люблю, а тот же русский рок мало отношения к музыке имел. Да и поэзии я в нем никакой не вижу, если честно. Ну кроме там Янки, и Башлачева. А все остальное ближе к бардовской теме. Сейчас, наверное, есть что-то интересное, но специально я ничего не ищу. Я обычный потребитель, и вообще меня сейчас в музыке больше раннее барокко волнует.

Нет никаких форматов, есть лишь то, что ты сам для себя выбираешь.

Я не люблю всю эту музейную фигню - мне всегда нравилось как-то вышибаться из своего времени.

1. «Странные игры»
Команда из ленинградского Политеха сильно отличалась от рок-клубовских адептов новой волны - разухабистый ска и ритм-н-регги были нетипичны для местных болот. Участники «Странных игр» основали еще три команды: «АВИА», «Игры» и в конце 90-х - электронных «Deadушек».

Тогда

Сейчас

2. «Ночной проспект»
Один из новаторских электронно-индустриальных проектов на территории СССР. Группа пережила распад и смерть ее сооснователя, но продолжает записывать пластинки и выступать.

Тогда

Сейчас

W→O→S А в поэзии вас что сейчас волнует? Русский авангард?

Слово «авангард» тоже какое-то… Хотя вот Хлебникову оно очень подходит. Он толкает вперед даже сейчас. Просто потому, что никого равного по силе не было. И никакие Нобелевские премии, которые продолжают вручать зачем-то, ничего не решают. Хармс говорил, что есть писатели, которых назовут великими и будут защищать по ним диссертации, а есть те, кто толкает литературу. Я в Хлебникове, во Введенском чувствую какую-то сильную энергию, которая дает мне возможность развиваться. Что-то внутри у меня появляется хорошее. Злое, что важно, появляется тоже.

W→O→S А что есть во Введенском и Хлебникове, чего нет у других?

Введенский и Хлебников - это два человека, которые умудрились отодвинуть свою личность в сторону. При всей эмоциональности в их стихах могучий холод. Вот Ахматову можно читать только определенным образом, и не всякий это умеет. А Хлебникова могут читать все, и хуже он от этого не становится. Потому что здесь слова не глупы: в них нет всего того, из чего построены человеческие отношения. Наверняка во всех ахматовских «Ох, он меня разлюбил» и «Ах, я обронила перчатку» тоже что-то есть, но я этого не чувствую, потому что для меня смешно все это.

3. «Звуки Му»
Проект эксцентричного переводчика со скандинавских языков Петра Мамонова получил известность благодаря потусторонней харизме лидера и способности собрать всех деятелей андеграундной сцены того времени в одной комнате. Мамонов давно перессорился со своими музыкантами и ударился в театр и православие.

Тогда

Сейчас

4. «Джунгли»
Наименее почитаемая теперь группа Ленинградского рок-клуба. Благодаря вечному поиску в диапазоне от постпанка до Роберта Фриппа и техничной зауми в духе King Crimson команда в первых рядах выехала на гастроли за рубеж. После сотрудничества с «Аквариумом» и Курехиным и пертурбаций в составе распалась в 1990 году.

Тогда

Сейчас:

не функционирует

5. «Николай Коперник»
Команда постмодерниста Юрия Орлова существовала в относительной изоляции от процессов русского рока и записала множество психоделических опусов. Например, музыка с магнитоальбома «Родина» 1986 года положена на стихи из сборника, подготовленного к 60-летию СССР. Распавшись в 1993 году, в 2005-м группа возобновила деятельность в новом составе.

Я повелел быть крылом ворону
И небу сухо заметил: «Будь добро, умри!»
И когда мне позже приспичилось,
Я, чтобы больше и дальше хохотать,
Весь род людей сломал, как коробку спичек,
И начал стихи читать.
Был шар земной
Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего.
- За мной!​
Бояться нечего!

Сейчас:

Тогда

«Война в мышеловке», Велимир Хлебников

6. «Коллежский асессор»
Киевская группа появилась на волне психоделик-ренессанса конца 80-х и выдавала то, что можно назвать специфическим советским саундом. Формально команда не прекращала свою деятельность: последние записи датированы началом 2000-х.

W→O→S Смешно или скучно?

И то и другое. Если бы там было «Ах, мне отрубили голову», было бы хоть страшно. А большая часть поэзии - это про перчатки ронять. А когда время головы рубить, появляются Введенский или Хармс. На мой взгляд, эмоции должны быть максимально напряженными или их не должно быть вообще.

W→O→S Но для многих «Ах, я обронила перчатку» так и остается самой напряженной эмоцией.

Мы живем в гениальное время с совершенно другим информационным фоном. После того как я, допустим, в интернете увидел, как солдаты головой в футбол играют, попробуй скажи мне про оброненную перчатку. Почему я должен читать эти стихи? Че вы мне тут лепите горбатого - я каждый день могу увидеть такое, что не снилось даже нашим отцам! А у тех ребят была своя жизнь - да мне плевать на нее! Я не люблю всю эту музейную фигню - мне всегда нравилось как-то вышибаться из своего времени.

W→O→S Ну музейная фигня всегда существовала для среднего читателя и зрителя.

Мы с Лидочкой (женой. - W→O→S) ходили как-то в Русский музей на выставку. И там была чумовая картина Филонова, помните, где сидит он, она, младенец, а на переднем плане петух такой шикарный. И мы уперлись так восхищенно, а рядом один другому говорит: «Ну че это такое, вот лучше посмотри» - и указывает на копию с манерных итальянских картинок, где долина, а по ней Иисус идет. А выставка называлась что-то типа «Христианство в русской живописи». Ну понятно, христианство - значит Иисус, живопись - значит природа. Черт подери, рядом стоит шедевр, который вообще ни на что не похож, на него часами можно смотреть! Но людям лень глаза открывать, и они искусством считают открытку. И таких очень много. Вот стоит стол, но, если он будет без скатерти, для них это уже плохой стол.

Тогда

Сейчас:

современных видеозаписей в открытом доступе нет.

«Крестьянская семья»
Павел Филонов
1914

W→O→S Вы восхищаетесь глобальностью Введенского, а при этом не раз говорили, что сейчас надо избегать любого пафоса.

А пафоса больше и нет. Весь XX век сама возможность пафоса методично уничтожалась. Дело не только в диктатурах и мировых войнах. Вот, допустим, никогда не было ничего пафоснее смерти, да? А сейчас ощущение сакральности смерти потеряно - нет ничего более обыденного, чем убийство: зашел в парадную, пырнул ножом, взял мобильник и убежал. Пафос героический тоже невозможен, потому что впервые за многие века в войнах погибают в первую очередь не те, кто воюет, а гражданское население.

W→O→S А если говорить о музыке?

Прямой пафос в чистом виде уже нельзя выдать. Мы уже знаем что-то страшнее. Это хорошо понял этот, как его, который «Меланхолию» снял... Триер. Он же пафос этот перегоняет в дикий-дикий гротеск. «Меланхолия» вообще одна из самых убедительных вещей, которые я видел. А если о каком-нибудь «Кольце Нибелунгов» говорить по нашим меркам, то с точки зрения драматургии это же вообще никак. Скучно и пошло, по-моему.

W→O→S А если говорить о вашей музыке?

Боязнь погрузиться в пафос на самом деле приводит к тому, что ты везде стараешься его сбить, везде начинаешь иронизировать. Музыка «АукцЫона» предполагает и пафос, и рефлексию над ним. И поэтому она всегда для меня остается незаконченной. Как с альбомом «Девушки поют», который все-таки хотелось сделать более прямым.

W→O→S И несмотря на ощущение незаконченности, долго что-то выпиливать вы так и не научились.

Ну уж нет, вымученные истории сразу себя выдают, и за них потом жуть как обидно. Поэтому в какой-то момент я решил, что буду делать все спонтанно. И потом, я же записываю альбом и никогда его больше не переслушиваю. Потому что музыка существует сейчас и больше никогда. Ну а раз запись такая вышла, что делать, такая и будет. Здесь опять же нет никакого пафоса: мы не делаем незыблемую Вещь. Я, честно говоря, такого пути боюсь: вот у меня что-то родилось, потом я это сделал, и теперь есть такой граненый, блин, графин. Тогда возникает вопрос: «А что дальше? Все?» Это и называется творческим тупиком.

W→O→S А вам нравится, как ваша музыка в кино звучит? У Балабанова, например?

Нет. У Балабанова мне в последнем фильме только понравилось, как он поставил «Голову-ногу», но это единственный пример. А в остальном, я считаю, могла бы быть любая другая. Кино - вещь субъективная. Особенно в случае с Балабановым. Вот он так видел, так слышал, ну и ради бога.

W→O→S А не жалеете, что не смогли сняться у него?

Я счастлив, что не смог, если честно. Я же никогда не стремился в кино сниматься. Это вот Гаркуша любит.

W→O→S Вы редко даете интервью, поэтому, видимо, вас принято спрашивать об актуальных общественно-политических событиях. Не хочется сейчас подробно разбирать борьбу с американцами, геями и матом. Просто интересно: у вас правда есть какая-то гражданская позиция по всем этим вопросам?

Все это глупости какие-то. На мой взгляд, эти вещи обсуждают только для того, чтобы сбить с толку людей, отодвинуть от каких-то других вещей. Свободы, например, элементарной. Никто даже не вспоминает, что у нас существует такое явление, как прописка. Еще Ельцин говорил, что его надо отменить, что это ни в какие ворота не лезет. Или вот то, о чем Эдичка Лимонов написал: пока все эту чушь мусолят, провели закон, по которому человек, состоявший в любой так называемой экстремистской организации, не имеет права участвовать в политической жизни. Такого не было в Европе со времен Гитлера. Ну то есть реально здесь мы первые после наци. Их волнует, а меня волнует безвкусица. Надо ее запретить. Вот Саакашвили, например, в свое время запретил во всех кабаках играть блатняк - это, я считаю, закон офигенный.

* Спасибо клубу «Мастерская» за помощь в проведении интервью.

Вроде и надо о чем-то пожалеть, но как-то не жалеется. Гадости, понятно, делают все, но я никогда не делал их намеренно.

Мне нравится заниматься музыкой. Но делать из этого труд, рутину, профессию, мне кажется, довольно глупо.

Публика в моем понимании не участвует в творческом процессе. Отношения на сцене, музицирование — для меня в этом есть соль. А вот это: «Привет, друзья, привет, Москва» — я этого не понимаю.

Мне жалко тратить время на изучение языков.

В конце 1980-х — начале 1990-х здесь самая жуть была — эта талонная система, запрещали играть… При этом мы как-то легко ко всему относились, с удовольствием занимались своим делом, не имея на это права. Но у меня нет никакой ностальгии абсолютно. Все было настолько мерзко вокруг, настолько лживо.

Мне главное, чтобы концерт состоялся внутри. Если этого не происходит, то какой бы он ни был хороший, для меня он плохой. И наоборот, он может быть неудачный внешне, но если внутри все совпало, то нормально.

Введенский — он органично мой. Я когда делал пластинки на его стихи, понял, что легко могу спеть весь двухтомник.

Последнее время вообще ничего не читаю, кроме биографий или книг об искусстве, о религии, дневников людей, которые мне интересны. Романы, большинство стихов — не могу себя заставить просто. Мне кажется, все это бессмысленно, дико.

Какие-то мелкие задачи ставит у нас искусство.

В России так и не появилась музыкальная индустрия, на что все рассчитывали, раз уж у нас капитализм. Гаркуша мне недавно сказал, что в Питере пятьсот рок-групп. Во времена рок-клуба мы были, по‑моему, пятьдесят четвертыми. Ну, может, было сто групп на весь город. А сейчас — пятьсот! Где это все? Где-то же они играют. Вот это мне непонятно.

Интернет — это инструмент, который ты можешь использовать как угодно. Самое трагическое событие, какое могло произойти в стране, произошло — это Беслан. По моральным понятиям он сравним с войной. И об этом говорили, ну, год. А потом ничего. Что толку в этом вашем потоке информации? Это все болтовня. Просто сейчас она стала более обширной — не вдесятером мы разговариваем на кухне, а нас 500 человек. Обсуждаем какую-то херню: Медведев, Путин. Фигня полная! Никакого отношения к реальной жизни это не имеет. Вот Беслан имеет — к нашей сегодняшней жизни.

Ну пришли на твой концерт 10 тысяч человек. И ты их поразил. А дальше-то что?

Глобальная задача не требует больших физических сил — она требует другого внимания. От мелочи ты можешь отмахнуться, а глобальная задача будет тебя держать.

Когда берешь любую поэму Хлебникова и начинаешь в нее въезжать, понимаешь, что он решал глобальные задачи. Понятные или непонятные, интересные тебе или нет, они изначально такие громадные, что у нас даже поставить рядом некого.

Помню, на одном из концертов Курехина, в «Октябрьском», над сценой на цепях качалась лодка, в которой сидела Алла Пугачева и вязала. И ни звука не издавала.

Курехин говорил, что музыка — вещь сиюминутная. Абсолютно с ним согласен. Это сродни тому, о чем писал Джойс. Он был уверен, что все величие, весь кайф писателя надо искать в записных книжках — именно в них вдохновение, которое его только что посетило. Все, что удачнее или неудачнее, выплескивается затем в готовое произведение, уже не то.

Был момент, когда меня учили нотам, но я честно все забыл и не хочу даже влезать в это.

Прямая речь ушла, не только из литературы, а из жизни вообще. Я бы посмотрел в глаза тому поэту, который сейчас напишет «Я вас любил, любовь еще быть может…». Мы разучились говорить: «Я вас люблю».

Западная история про оскудение, вымораживание религии — не религии даже, а именно бога — все это мне совершенно не нравится. Ведь ничего взамен-то нет — только безрадостная и тупая унылость. И я не понимаю, чем она, собственно, хороша.

Мы живем в абсурде. Мы просто этого не понимаем, но это так.