Акакий Акакиевич и «значительное лицо»

в повести Н.В. Гоголя «Шинель».

Фантастика в произведении.

На уроке вы выявите смысл противопоставления Акакия Акакиевича и «значи- тельного лица», признаки житийного жанра в повести, отличие повести и жития, а также проведёте самостоятельную исследовательскую работу с текстом.

В собраниях сочинений Гоголя словосочетание новая шинель печата-лось по-разному: то курсивом, то в кавычках. В Академическом полном собрании сочинений принята форма написания первого собрания сочине-ний Гоголя, т.е. в кавычках. Очевидно, что автор подчеркивает это слово, ставит на нем ударение, тем самым обозначая его особый смысл. В повести отчетливо выделяются два периода в жизни героя, которые условно можно обозначить как «период капота» (или переписывания) и «период новой шинели». «Период капота» и «период новой шинели» противопоставляются по целому ряду значимых признаков.

Откройте тетрадь, .запишите дату и тему урока. Начертите таблицу.

(Чтобы увеличить, кликните левой кнопкой мышки)

«Строительство» шинели вызвано бытовой причиной — наступлени- ем морозов, в то же время стихия холода в повести — главная сюжетная метафора. Это легко увидеть, обратив внимание на продолжительность «зимнего времени» в «Шинели».

Гоголь подробно указывает конкретные сроки замены старого капо- та новой шинелью: «Директор назначил Акакию Акакиевичу... целых шестьдесят рублей... Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого го- лодания — и у Акакия Акакиевича набралось, точно, около восьмидесяти рублей». Портному понадобилось для работы «всего две недели». Таким образом, определяется конкретный срок «строительства» шинели — шесть с половиной месяцев.
Все это время пространство повествования становится все холодней и холодней. Холод имеет не бытовой смысл. Это один из центральных образов повести. «Физическое пространство» холода в повести не соот- носимо с календарным временем. Петербургский северный мороз ста-новится дьявольским соблазном, какой Акакий Акакиевич не в силах преодолеть.

С появлением мечты о шинели и новой шинели в жизни Акакия Ака- киевича все меняется. Шинель становится героиней повествования, опре- деляя все перипетии сюжета. Все персонажи оказываются связанными именно их отношением к шинели. Это подчеркивается и заглавием пове- сти. Вот почему Н. В. Гоголь отказался от названия «Повесть о чиновни- ке, крадущем шинели», заменив его на «Шинель».

Исследовательская работа с текстом. З аполните правую часть таблицы в тетради (таблицу см. выше).

Новая шинель становится частью его существования, подругой жизни. Шинель заставляет аскета и затворника Акакия Акакиевича совершить ряд непоправимых роковых ошибок, выталкивая его из блаженного со- стояния замкнутого счастья в тревожный внешний мир, в круг чиновни-ков и ночной улицы. Акакий Акакиевич, таким образом, предает в себе «внутреннего» человека, предпочтя «внешнего», суетного, подверженного людским страстям и порочным наклонностям.

Акакий Акакиевич становится похожим на других чиновников: он едва не допускает ошибки во время переписывания, изменяет прежним при- вычкам и идет на вечеринку, вдруг бежит за незнакомой дамой, пьет шам-панское, ест «винегрет с холодной телятиной, паштетом и кондитерскими пирожками».

Какой эпизод изображён на иллюстрации Ю. Игнатьева?

Какие эмоции испытывал герой во время ограбления? Случайно ли ограбление Акакия Акакиевича?

Это событие происходит как раз тогда, когда Акакий Акакиевич пере-стает быть «внутренним» человеком. Ограбление — это расплата за изме-ну своему поприщу.

Герой теряет всю свою тихую кротость, совершает несвой-ственные его характеру поступки, он требует от мира понимания и помо-щи, активно наступает, добивается своего. Так, Акакий Акакиевич кричит будочнику, «что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят че-ловека», путает хозяйку квартиры «страшным стуком в дверь», отправля-ется к частному приставу, грозит писарю, лжет, что пришел по казенному делу. Единственный раз в жизни Акакий Акакиевич пропускает присут-ствие. По совету чиновников Акакий Акакиевич отправляется к «значи-тельному лицу».

Образ Акакия Акакиевича тесно связан с другим образом повести, а именно с образом «значительного лица». Несколько упрощая, можно ска-зать, что именно на столкновении этих двух образов и строится «Шинель».

Вспомните, как произошла встреча героя со «значительным лицом». П осле ухода Башмачкина генерал «почувствовал что-то вроде сожале-ния». Воспоминание о нем тревожило его, и он даже послал чиновника узнать о его делах. Известие о смерти Башмачкина поразило генерала. Он «слышал упреки совести». Какой герой повести испытывает похожие чув-ства, столкнувшись с Акакием Акакиевичем?

В повести очевидно сходство внутренних состояний генерала и «одно-го молодого человека», нечаянно обидевшего Акакия Акакиевича в нача-ле повести.

Разница между Акакием Акакиевичем и «значительным лицом» на первый взгляд огромна, однако между ними существует связь.

Заполните правую часть таблицы.

Как бы ни была велика разница между Акакием Акакиевичем и «зна-чительным лицом», она не так велика, чтобы между ними исчезла несо-мненная связь. Несчастье Акакия Акакиевича постигает и генерала, тем самым уравнивая их, две крошечные фигурки, равные перед лицом Все-вышнего. Этой мысли, в частности, служит явная перекличка сцен про-пажи шинели у Акакия Акакиевича и у «значительного лица».

Неправедный старец является гонителем св. Акакия, находящегося у него в послушании, так и в подчинении у «значительного лица» нахо- дится Акакий Акакиевич, и «значительное лицо» выступает в финале его гонителем. Как в Житии св. Акакия происходит пробуждение совести «неправедного старца» под влиянием разговора с умершим послушником Акакием, так и «значительное лицо» после встречи с «живым мертвецом» Акакием Акакиевичем меняется в лучшую сторону.

Жизнь Акакия Акакиевича — это не обычная «жизнь», а «житие». Ака-кий Акакиевич — «мученик 14-го класса». Земное бытие мученика по-смертная молва окружила легендарными подробностями.

Смерть «маленького человека» обретает у Гоголя черты космического катаклизма. Судьба Акакия Акакиевича — судьба человека вообще перед лицом Бога, вселенной. Его основной и, кажется, единственный талант заключался в способности довольствоваться тем, что у него есть. Это по-могает ему преодолевать все противоречия жизни и в какой-то степени становится проявлением «бесстрастия». С утратой этого свойства Акакий Акакиевич утрачивает и саму жизнь.

Его поведение перед смертью полностью противоречит смирению. В предсмертном бреду Акакий Акакиевич произносит гневливые, злые слова. Это еще один момент соприкосновения с «Лествицей».

Казалось бы, на примере «Шинели» можно говорить о том, что писа-тель наследует в ней традицию житийного жанра. Однако сопоставление текста повести и текста жития сложнее, чем простая параллель. В случае с Акакием Акакиевичем о святости говорить нельзя.

Финал повести звучит и как «торжество правды», как изображение посмертного бунта Башмачкина против «значительных лиц», т. е. как грозная возможность бунта, а не ее реализация, как борьба не героя, а автора против деспотизма сильных мира, как выражение и мести и воз-мездия слабых. Значение финала исследователи связывали не только с образом Башмачкина, но и с образом «значительного лица». И нередко получалось, что повесть написана лишь для того, чтобы показать раская-ние генерала.

Итоги урока.

В истории Акакия Акакиевича Гоголь показал не движение к добру, восхождение по «лествице» добродетелей, а обратное движение, вниз по лестнице: от подвижника к «маленькому человеку».

Н.В. Гоголь обращается в «Шинели» к самому процессу порабощения Акакия Акакиевича страстью, проходит с героем по пути, влекущему того к падению. Движение к добру возможно лишь через преодоление искуше- ний зла.

«Значительные лица должны испытывать свою вину за трагическую судьбу Акакия Акакиевича. Вот почему образ его после смерти вырастает во враждебную им, страшную и зловещую символическую фигуру, трево- жащую их совесть».

Домашнее задание

Написать сочинение на одну из тем : «"Значительное лицо" и А.А. Башмачкин в повести Н.В. Гоголя "Шинель"», «"Внешний" и "внутренний" человек в образе Акакия Акакиевича Башмачкина».

Как бы ни была велика разница между Акакием Акакиевичем и «зна­чительным лицом», она не так велика, чтобы между ними исчезла несо­мненная связь. Несчастье Акакия Акакиевича постигает и генерала, тем самым уравнивая их, две крошечные фигурки, равные перед лицом Все­вышнего. Этой мысли, в частности, служит явная перекличка сцен про­пажи шинели у Акакия Акакиевича и у «значительного лица».

Неправедный старец является гонителем св. Акакия, находящегося у него в послушании, так и в подчинении у «значительного лица» нахо­дится Акакий Акакиевич, и «значительное лицо» выступает в финале его гонителем. Как в Житии св. Акакия происходит пробуждение совести «неправедного старца» под влиянием разговора с умершим послушником Акакием, так и «значительное лицо» после встречи с «живым мертвецом» Акакием Акакиевичем меняется в лучшую сторону.

Жизнь Акакия Акакиевича - это не обычная «жизнь», а «житие». Ака­кий Акакиевич - «мученик 14-го класса». Земное бытие мученика по­смертная молва окружила легендарными подробностями.

Смерть «маленького человека» обретает у Гоголя черты космического катаклизма. Судьба Акакия Акакиевича - судьба человека вообще перед лицом Бога, вселенной. Его основной и, кажется, единственный талант заключался в способности довольствоваться тем, что у него есть. Это по­могает ему преодолевать все противоречия жизни и в какой-то степени становится проявлением «бесстрастия». С утратой этого свойства Акакий Акакиевич утрачивает и саму жизнь.

Его поведение перед смертью полностью противоречит смирению. В предсмертном бреду Акакий Акакиевич произносит гневливые, злые слова. Это еще один момент соприкосновения с «Лествицей».

Казалось бы, на примере «Шинели» можно говорить о том, что писа­тель наследует в ней традицию житийного жанра. Однако сопоставление текста повести и текста жития сложнее, чем простая параллель. В случае с Акакием Акакиевичем о святости говорить нельзя.

Финал повести звучит и как «торжество правды», как изображение посмертного бунта Башмачкина против «значительных лиц», т. е. как грозная возможность бунта, а не ее реализация, как борьба не героя, а автора против деспотизма сильных мира, как выражение и мести и воз­мездия слабых. Значение финала исследователи связывали не только с образом Башмачкина, но и с образом «значительного лица». И нередко получалось, что повесть написана лишь для того, чтобы показать раская­ние генерала.

«Значительные лица должны испытывать свою вину за трагическую судьбу Акакия Акакиевича. Вот почему образ его после смерти вырастает во враждебную им, страшную и зловещую символическую фигуру, трево­жащую их совесть».

Встреча Башмачкина со «значительным лицом» показана в «Шинели» как столкновение не с дурным человеком, а с «обычным» порядком, с постоянной практикой «власть имущих». Башмачкин страдает не от бесчеловечности отдельных людей, а от того бесправия, в которое он поставлен своим общественным положением. Изображая в «Шинели» «маленького» человека, Гоголь выступал как великий гуманист. Гуманизм его носил не абстрактно-созерцательный, а действенный, социальный характер. Писатель защищал права тех людей, которые лишены их в обществе. Слова «я брат твой» явились отражением идей социальной справедливости, общественного равенства.

Изображение «бедствия» как обыденного факта сливается с описанием «чрезвычайных» происшествий – похищения шинели, встречи со «значительным лицом». Каждое из этих событий составляет как бы кульминацию отдельных частей повествования. Развитие сюжета, действия в «Шинели» идет от картин безропотного, повседневного прозябания героя к сценам столкновений его с представителем правящих верхов общества.

В своих отношениях с «низшими», в своей общественной практике «значительное лицо» выражает господствующие «нормы»; его личные качества не играют при этом сколько-нибудь существенной роли. «Он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив…», «но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон».

«Шинель» написана отнюдь не в приемах сказа; тем не менее, в ряде мест Гоголь тонко отмечает языковые особенности рассказчика: «…родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта… Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова»; «в таком состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался, всякий раз даже кланялся и благодарил. Потом, правда, приходила жена, плачась, что муж-де был пьян и потому дешево взялся; но гривенник, бывало, один прибавишь, и дело в шляпе».

Акакий Акакиевич нарисован человеком, который покорно несет свой тяжелый крест в жизни, не поднимая голоса протеста против жестокостей общества. Башмачкин жертва, не сознающая трагичности своего положения, не задумывающаяся над возможностью иной жизни. В первоначальной редакции эпилога повести писатель с горечью отмечал покорность судьбе, безропотность Башмачкина. «Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное и никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя взгляда наблюдателя и только покорно понесшее канцелярские насмешки и никогда во всю жизнь свою не изрекшее ропота.

«Шинель» принадлежит к числу тех произведений, в которых писатель прибегает к приему повествования от имени рассказчика. Но рассказчик в «Шинели» вовсе не похож на Рудого Панька, несущего с собой особую, резко выраженную манеру повествования; оп не похож и на рассказчика из повести о ссоре, отличающегося яркой «характерностью». В «Шинели» рассказчик не выдвинут на первый план, но в то же время этот образ ясно ощущается в повести. «Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можем сказать: память начинает нам сильно изменять, и все, что ни есть в Петербурге, все улицы и дома слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде». Сохраняя черты некоторого внешнего простодушия, рассказчик в «Шинели» далек от «непосредственности» повествователей, принадлежащих к патриархальному мирку.

Весьма сильное впечатление, которое производит это распекание на Башмачкина, вызывает полное удовлетворение «значительного лица». Он упоен мыслью о том, «что слово его может лишить даже чувств человека». Сцены, рисующие «значительное лицо», расширяют и обобщают то воздействие общественного уклада, которое предопределило течение всей жизни Акакия Акакиевича, привело его к гибели. В одной из редакций «Шинели» содержатся следующие строки: «А мы, однако ж, оставили совершенно без внимания главную причину всего несчастья, именно значительное лицо». Несомненно, что это место было видоизменено писателем под давлением цензурных требований, в печатном тексте оно приобрело иную редакцию. «Но мы, однако же, совершенно оставили одно значительное лицо, который, по-настоящему, едва ли не был причиною фантастического направления, впрочем, совершенно истинной истории».

Олицетворение грубой и жестокой силы, «значительное лицо» заботится лишь о незыблемости «основ», о том, чтобы не было и намека на вольные мысли. Обращение Башмачкина к «значительному лицу» за помощью вызывает гнев высокопоставленной особы. Когда Башмачкин робко замечает: «…я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того… ненадежный народ…»- на него обрушивается буря негодования. «Что, что, что? – сказал значительное лицо. – Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!»

Напряженность и драматизм этих столкновений делают органичным финал повести, в который автор вводит фантастику. В отличие от «Портрета», фантастический элемент не имеет здесь иррационального характера. Фантастика в «Шинели» является необходимым элементом раскрытия основной идеи повести. В специфической форме здесь выражен тот протест, который отсутствует у самого героя произведения. В финале повести раскрывается тема возмездия. «Потрясения» вынужден пережить не только Башмачкин, но и виновник его страданий – «значительное лицо».

Повесть Гоголя «Шинель» была и остается объектом самых разных интерпретаций в работах итальянских исследователей — от статей К. Ребора (1922) и Л. Ганчикова (1954) до содержательного «Предисловия» к переводу повести Ч. Де Микелисa и комментариев переводчицы Н. Марчиалис (1991) .

Обозначенные аспекты далеко не исчерпывают семантики повести. Я не касаюсь более общих проблем - таких, как специфическая фразеология в основе текстовой ткани, особое художественное моделирование времени и пространства, культурная память и т. д. Подчеркну, что это лишь первые подступы к теме, а не исчерпывающее ее исследование.

1. Название повести и три ее героя.

Принято считать, что в «Шинели» только один герой (текстовый субъект) - Акакий Акакиевич. В таком случае можно было бы ожидать появления его имени в названии повести. Этого нет - отчасти, возможно, потому, что в «Шинели» не один, а три героя: Акакий Акакиевич Башмачкин, Петрович и значительное лицо . Двум последним уделено меньше описания, но и они занимают свое место. В заголовок вынесено название вещи - «Шинель», и оно имеет метонимическую и сюжетную связь со всеми тремя героями: Башмачкин заказывает новую шинель, Петрович ее шьет, значительное лицо устраняется от поисков украденной шинели и лишается своей собственной. Этому первому уровню сюжетной связанности трех текстовых субъектов соответствует их глубинная связанность, и вне ее, как представляется, тема человека в «Шинели» может быть понята только односторонне. Здесь важны все детали. Отметим главные, следуя пунктам воображаемой анкеты.

Имя : всегда назван по имени и отчеству Акакий Акакиевич (далее - А. А.), простолюдин Петрович - только по отчеству (хотя у него есть имя Григорий); у значительного лица имени, собственно говоря, нет, хотя оно упоминается однажды, в дружеском разговоре с приятелем, но для окончательной идентификации служить не может: «„Так-то, Иван Абрамович!“ - „Этак-то, Степан Варламович!“» (III, 165; в дальнейшем после цитаты приводим только номер страницы; полужирный шрифт в цитатах мой. - К. С. ).

Род занятий : Башмачкин и значительное лицо - государственные служащие, Петрович - ремесленник, частный предприниматель.

Заметим, что в том и другом случае Петрович занимает срединное положение на условной параметрической шкале, причем его характеристика в микросюжете «пошива шинели» приходится на середину произведения.

С введением социальных и собственно личностных параметров у героев появляются новые черты. Так, деформация личности Башмачкина определяется тем, что его социализацию можно определить как профессиональную: «...он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове»; «вечный титулярный советник» (с. 141, 143). И это едва ли не полностью определяет суть героя. Полной его идентификации не способствуют ни внешность, ни поведение в ситуациях, не предусмотренных профессией, - например, на вечеринке чиновников он «просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою...» (с. 160), - ни уникальный мир чувств и мыслей, не связанных с профессией, ни речь, вербализирующая повседневную жизнь. Деформация личности А. А. проявляется также в двух гиперболических и контрастирующих аспектах. Вначале он показан тихим, робким, послушным существом, идеальным воплощением типа служащего-аскета, покорно выполняющего свои обязанности и погруженного полностью в приятный и многоликий мир букв, в их копирование. Это делает его чужим для чиновников и совершенно не похожим на других. Когда его пристрастие к форме букв сменяется страстью к новой шинели, то есть к собственной форме (внешности), он столь же односторонне и гиперболически обретает свойства «иерархического» поведения (показателем служит то, что старая шинель, при сопоставлении с новой, вызывает у него такой же смех, какой она вызывала прежде у его сослуживцев). И эта новая модель поведения, несомненно, вступает в конфликт с его внутренней природой и характером.

Деформация же личности значительного лица определяется его внутренней раздвоенностью. Статус государственного служащего высокого ранга предписывает ему иметь вид строгого начальника и навсегда заученными словами распекать подчиненных: «Знаете ли вы, кому вы это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю» (с. 165). Хотя он обычно именуется значительным лицом и дважды упоминается его «генеральский чин», но индивидуального облика, «своего лица» он не имеет. Вместе с тем, вне своей социальной роли, генерал предстает совершенно иначе: встречаясь со старинным приятелем, он «разговорился очень-очень весело», а с «ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный <...> Сострадание было ему не чуждо; его сердцу были доступны многие добрые движения, несмотря на то что чин весьма часто мешал им обнаруживаться» (с. 165, 171).

Раздвоенность присуща и личности Петровича. Каждой из его социальных ролей соответствует определенное имя: став петербургским ремесленником, он заменил свое имя Григорий отчеством-кличкой Петрович. В трезвом состоянии он следует модели поведения портного, однако, верный «дедовским обычаям», любит выпить, а выпив, вновь становится Григорием, «сговорчивым» и услужливым (с. 148, 152).

Все три героя открыты как добру, так и злу (Петровича, впрочем, многие исследователи, от Ю. Манна до М. Вайскопфа, считают демоном-искусителем), но добро и чин/социальная роль оказываются несовместимы.

2. Семантика повтора.

В тексте «Шинели» обращают на себя внимание многочисленные повторы, относящиеся к А. А. и другим персонажам. Вот некоторые из них.

а) Повтор имени. В сцене, когда «покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка», сам выбор имени при помощи гадания оказывается судьбоносным: «Ну, уж я вижу, - сказала старуха, - что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше он будет называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий» (c. 142). То есть имя ребенка «повторяет» и имя отца, и, как неоднократно отмечалось, имя преподобного Акакия Синайского, оно «удваивается» в отчестве, удваивая также маниакально-гиперболизированное и синекдохически-одностороннее подражание своим омонимическим двойникам. Так выявляется двойной «социально-генетический код» А. А. - чиновника по рождению (сын чиновника и чиновницы), одновременно покорного и смиренного (греч. ‘невинный’, ‘незлобивый’, ‘послушный’).

б) Повтор «способа существования» героя: «Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма...» (с. 143). Реализация «генетических кодов» состоит в повторении одной и той же ситуации, которую определяет не «чин» (чиновник девятого класса не должен бы оставаться простым писцом), а смиренное желание Башмачкина жить в своем блаженном мире переписчика.

в) Повтор как основа «профессии», заключающейся в автоматическом воспроизведении уже созданного и даже написанного. Здесь, конечно, самым показательным является случай, когда герою предлагают «из готового уже дела... сделать какое-то отношение в другое присутственное место» и всего лишь «переменить... титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье» (с. 144-145), а он оказывается неспособным сделать эти изменения. При этом срабатывает тот самый механизм замены личности на «не-личность» (Бенвенист) , который лишает А. А. возможности отождествить себя с пишущим «я» и хотя бы через переписывание стать частью чужого (важного) существования, но иногда «он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу» (с. 145).

Жизнь остальных чиновников также описана как череда повторов: они застывают как марионетки в своих «иерархических» статусах, со своими постоянными привычками, как правило, механически изо дня в день повторяя одни и те же действия в департаментах, одни и те же развлечения после работы, одни и те же анекдоты и сплетни. Автоматизм как бесплодие, время как дурное повторение, не различающее прошлого, настоящего и будущего, то есть то, что противостоит самому понятию жизни, - составляют, очевидно, смысловое наполнение этих повторов. Но в то же время именно этот автоматизм предохраняет чиновников от какой бы то ни было возможности внутренних конфликтов. В отличие от них А. А. оказывается более уязвим из-за своего простого, почти инфантильного воображения, поскольку он построил через копирование букв свой разнообразный и удовлетворяющий его, но при этом еще более узкий и герметически закрытый мир.

Бесчисленные повторы пронизывают текст, составляя как бы его фактуру. Показательно частое употребление обстоятельств обычно, по обыкновению, по обычаю, всегда и, на этом фоне, антонимичных им никогда, в первый раз и под.

Одним из значимых текстовых повторов является номинация брат по отношению к чиновникам, объединяющая их тем самым в одну семью . Этот повтор имеет более сложную семантику и текстовую нагрузку во фрагменте, где описывается воздействие А. А. на некого «молодого человека»: «И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: „Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?“ - и в этих проникающих словах звенели другие слова: „Я брат твой“. И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем...» (с. 144). Слово брат с его двойной семантикой («наш брат чиновник» и брат с евангельскими коннотациями) становится медиатором между удушливым миром чиновничества и миром, где люди наделены состраданием и милосердием.

Из других повторов, существенных для смысла и структуры «Шинели», укажем на слово башмак . Оно является основой фамилии героя (здесь, кстати, есть отсылка к башмачку , а от него - через балладу Жуковского «Светлана» - еще один семантический ход к теме ритуала, гадания, судьбы ). «Генетический код» подтверждается «умножением сущностей» - упоминанием многочисленных Башмачкиных с их общими родовыми привычками: «И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки» (с. 142). Башмак присутствует также в изображении «какой-то красивой женщины, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную» (с. 159). И наконец, после ограбления А. А. «старуха, хозяйка квартиры» встречает его с «башмаком только на одной ноге» (с. 162). Эти эпизоды значимы для линии самого Башмачкина, выступая как ее семиотические метки. Башмак соединяет A. А. и двух женщин, скажем так, разной нравственности (патриархальной и новомодной), они соотносятся, условно говоря, с прежним Башмачкиным и новым, переродившимся, связаны со старой и новой шинелью.

Таким образом мы переходим к главному повтору - двум шинелям Башмачкина. «Шинель», как неоднократно отмечалось, отчетливо связана с темой женщины . Пока А. А. ходил в старой шинели (капоте), «молодые чиновники подсмеивались» над ним и рассказывали истории «про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба...» (с. 143). С момента появления «вечной идеи будущей шинели» даже «существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился <...> как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу» (с. 154).

Какая же из шинелей соответствует характеру Башмачкина, какая из них отвечает тому, что можно было бы считать его «индивидуальностью»? Правомочность постановки такого вопроса очевидна, поскольку одежда не только определяет внешний облик, но и формирует личность, внутреннее «Я» . Новая шинель заметно меняет поведение А. А. Мечта о ней приводит к тому, что «в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник? Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки...» (с. 155). В новой шинели он становится веселее, довольнее, развязаннее - ведь «новая подруга» метонимически переносит на владельца представление о «таком же чиновнике, как все», и потому для него уже немыслимы слова: «Зачем вы меня обижаете?» Утрата ее обнаруживает черты зреющего конфликта с обществом: теперь А. А. «кричит», хотя всегда говорил «тихим голосом», угрожает писарям, добиваясь, чтобы они допустили его к частному приставу, манкирует своими обязанностями, добирается, наконец, нарушая всякую субординацию, до самого значительного лица.

3. Принцип зеркальной симметрии.

На этом принципе строится последняя часть «Шинели», в которой А. А. суждено было «на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь» (с. 169). И то, что произошло с ним, происходит и со значительным лицом примерно в той же последовательности : А. А. в новой шинели идет на праздник к чиновнику - узнав о смерти А. А., одно значительное лицо , «желая... развлечься... отправился на вечер » (с. ??) к приятелю; оба выпивают шампанского - А. А. два бокала , а значительное лицо два стакана ; затем А. А. «подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою » (с. 160) - значительное лицо «решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме » (с. 161); после генеральского «распекания» А. А. «шел по вьюге <...> ветер , по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон...» (с. 161) - значительному лицу мешал «порывистый ветер , который <...> так и резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на голову и доставляя, таким образом, вечные хлопоты из него выкарабкиваться» (с. 167). И, наконец, того и другого хватают за воротник, оба они лишаются шинели . «А ведь шинель-то моя!» - говорит грабитель «громовым голосом» А. А. (с. 161) - «...твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да еще и распек...» (с. 172), - такую реплику призрака «видит» (но не слышит!) значительное лицо . И если А. А., «так и обмер » (с. 167) от окрика значительного лица, то «бедное значительное лицо чуть не умер » от слов мертвеца (с. 172). Неудивительно, что оба, после утраты шинели, возвращаются домой в полном ужасе и плачевном состоянии, при этом повтор дан и на лексическом уровне: A. А. «прибежал домой в совершенном беспорядке : волосы <...> совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу <...> печальный побрел в свою комнату, и как он провeл там ночь , предоставляется судить тому, кто может сколько-нибудь представить себе положение другого» (с. 162). Значительное лицо возвратился домой «бледный, перепуганный и без шинели <...> доплелся кое-как до своей комнаты и провел ночь весьма в большом беспорядке » (с. 173).

Чего же лишились в результате оба чиновника? Конечно, не только вещи, но и некоего символа иерархического статуса. В мотиве вьюги и ветра как будто усматривается образ метафорического возмездия - «распеканции» («резал словом» - ветер «режет лицо»). Ветер порождает «вечные хлопоты», он «срывает маски», как и ночной мститель, «сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели...» (с. 169). Но если предположить, что только сплетни и страх заставляют жителей видеть вора-мертвеца по ночам в виде чиновника , то символически акт снятия шинели - это знак освобождения. Возмездие оборачивается милосердием, а ветер - торжеством иного, высшего начала и иного суда. С «неестественною силою» космическая стихия, «выхватившись вдруг бог знает откуда», выступает как посланный cвыше знак необходимости нравственного пробуждение человека.

В эту историю вряд ли попал бы Петрович, перед которым лишь раскрывается бездна, разделяющая «портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново» (с. ???). Для значительного лица и для А. А. исход оказался различным. Поведение генерала существенно изменилось: «Он даже гораздо реже стал говорить подчиненным: „Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?“; если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело» (с. 173). Заметим, что столь же резко меняется поведение молодого чиновника, проникшегося неожиданной жалостью и состраданием к А. А.: «...и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде » (с. 144). Сходство подчеркивается зеркальным повтором видения: молодому человеку «долго потом... представлялся... низенький чиновник... с своими проникающими словами», а значительному лицу «почти всякий день представлялся ... бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должностного распеканья» (с. 144, ???). Как молодой человек сумел «представить себе положение другого», так, наконец, и значительное лицо после случившегося с ним смог «влезть в другую шкуру», то есть поставить себя на место А. А. Что касается последнего, то для него все заканчивается трагически: не потому ли, что «генеральская шинель» несовместима с его человеческой сущностью, а для существа «никем не защищенного, никому не дорогого, ни для никого не интересного» (с. 169), по некой бесчеловечной логике, не предусматривается места на земле? Или же «виноват петербургский климат» (с. 147), который вместе с «капотом», не спасающим от холода, и состоянием отчаяния доводит А. А. до краха, превращая капот в капут ?

4. Семантика размытости и относительности.

В «Шинели» совершенно особая роль принадлежит стихии - ветру и морозу. Их семантика амбивалентна: являясь «сильными врагами» бедных чиновников, они становятся причиной смерти А. А., но одновременно они же осуществляют возмездие за героя. Повествователь намеренно «напускает туману» и нередко как будто отказывается от своей авторитетной роли (в таких оборотах, как если хорошо помню, если память меня не подводит ), указывает на свою некомпетентность: «Какая именно и в чем состояла должность значительного лица , это осталось до сих пор неизвестным» (с. 164). Принцип намеренной «размытости» отразился и на образе Петербурга. В печатном тексте Гоголь снимает реальные названия улиц и площадей, зафиксированные в черновиках, и оговаривает отсутствие топонимов («...память начинает нам сильно изменять, и все, что ни есть в Петербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде» (с. 158). Этот принцип имеет, как представляется, и свою семантику. Из-за такой неопределенности город предстает как бы скрытым в тумане, за которым нельзя различить ни людей, ни домов, ни улиц и площадей, и превращается в видение. Примерно таким же он становится под воздействием «космических» стихий дождя и ветра. Петербург, овеянный дыханием смерти, соотносится с инвариантом «Петербургского текста», выделенным В. Н. Топоровым . Этот текст - «мощное полифоническое резонансное пространство, в вибрациях которого уже давно слышны синкопы русской истории и леденящие душу злые „шумы“ времени». Текст «предупреждал об опасности, и мы не можем не предполагать, что у него есть еще и спасительная функция». Ключевую оппозицию, задающую смысл этого выморочного места, передает афоризм «где о-пасность, там и с-пасение» , и здесь смерть подразумевает духовное возрождение, а событийный ряд - провиденциальную логику. Повествователю в таком пейзаже отводится роль «мистагога», напоминающего про абсолют христианского императива спасения души и относительности сущего. Показательно рассуждение об «одном значительном лице », который лишь «недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, - добавляет повествователь, - место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими . Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное » (с. 164). Иллюстрирует это рассказ о том, как некий титулярный советник, сделавшись «правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату <...> и поставил у дверей каких-то капельдинеров <...> которые брались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему...» (с. 164). Значительность оказывается кажущейся, а ритуал приема посетителя - театральным представлением, свидетельствующем о мнимости окружающего иерархического мира, где каждый постоянно занят подражанием вышестоящим и тем самым демонстрацией собственной значимости: «Так уж на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника» (с. 164). То есть то, что выдает себя за устойчивое, структурно-определенное, значительное, в сотериологической перспективе христианского искупления и спасения таковым не является. Причем проявление значимости неотрывно от унижения и уничижения низших по рангу. Так, значительное лицо , принимая А. А., сетует: «...что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!» - и намеренно не замечает, что А. А. «забралось уже за пятьдесят лет» и «стало быть, если бы он и мог назваться молодым человеком, то разве только относительно ...» (с. 167). В жизни относительно и само понятие авторитета: в «Шинели» различается «быть авторитетным» и «иметь авторитет», авторитет «внутренний» (интериоризованный индивидом «голос долга», «совесть»), «внешний» (порожденный регламентацией отношений власти и подчинения) и «анонимный» (коренящийся в коллективном бессознательном) . Символом последнего в «Шинели» становится изображенное на табакерке Петровича лицо генерала, которое «было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки» (с. 150). Для Петровичa это напоминание, что он теперь свободный человек и не зависит ни от какого «авторитета», для A. A. изображение генерала таит в себе угрозу, отчего у чиновника мутится сознание.

Акакий Акакиевич

Акакий Акакиевич Башмачкин – главный герой повести Н. В. Гоголя «Шинель», бедный титулярный советник в департаменте Петербурга. Это был одинокий, униженный судьбой и окружающими чиновник, при этом обладающий сердцем и чувствами. В его окружении полно жестоких и бессердечных людей, которые часто оскорбляют его, отчего кажутся ничтожными и духовно нищими. По описанию Гоголя, Башмачников – человек бедный, неприметный и заурядный. Никто не помнит даже, как он на работу поступил. Внешне это низенький мужчина, немного рыжеватый и подслеповатый, с лысиной на лбу и морщинами на щеках. Ему отведена роль переписчика документов, что он делает с большим удовольствием. По сути, он беспрекословно выполняет указания начальства и особо задумываться над чем-либо не приходиться. Его работа не требует даже элементарной сообразительности. А когда ему предлагают какое-нибудь задание со смыслом, он начинает сильно волноваться. Однажды ему было предложено небольшое повышение, но он от него отказался от робости и неуверенности в своих силах.

Духовная жизнь этого героя также ограничена. Заказываю новую шинель, он не ищет роскоши, а всего лишь хочет защитить себя от холода и являться на работу в соответствующей форме. С того момента, как он обратился к портному Петровичу, мысли о новой шинели стали смыслом его существования. Теперь он меньше ел, меньше употреблял чая, не жег свечи по вечерам, не носил белье прачке, а потому дома ходил в одном и том же халате. И все это ради того, чтобы скопить денег на шинель. Даже лицо его начало светиться от этих мыслей, появился блеск в глазах. С появлением шинели с теплой подкладкой и меховым воротником, Башмачников совсем преобразился. Его коллеги в честь этого даже устроили праздник. К сожалению, это был единственный день, когда герой ходил в своей обновке. В тот же вечер на него напали грабители и сняли шинель. Когда Акакий Акакиевич обратился к будочнику за помощью, тот только отмахнулся от него. Также поступил и частный пристав, к которому он пошел на следующий день.

Но, пожалуй, хуже всего поступил тот, кого за глаза называли «значительное лицо». Если раньше он был в приятельских отношениях с этим лицом, то теперь тот занимал высокий пост и старался казаться как можно более «значительным». Со всей строгостью в лице и голосе он отчитал Акакия Акакиевича и нагрубил ему. В тот же день Башмачников перемерз на улице в своей старой, захудалой шинели и простудился. Через несколько дней он умер, но стал призраком являться у моста и отбирать у прохожих шинели. В один из вечеров он напал на своего знакомого высокопоставленного чиновника и с него тоже стянул шинель. С тех пор «значительное лицо» никому не грубит. Да и мертвец перестал появляться у моста. Происходящие в повести события показывают, что герой не желал никому зла и был достойным человеком, однако в силу своей слабохарактерности влачил «маленькую» и никчемную жизнь.