Штольц так охарактеризовал обломова: "Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе". Согласны ли вы с мнением героя

Простых читателей, это они сами знают.

Да, смешные это люди, как Рахметов, очень забавны. Это я для них самих говорю, что они смешны, говорю потому, что мне жалко их; это я для тех благородных людей говорю, которые очаровываются ими: не следуйте за ними, благородные люди, говорю я, потому что скуден личными радостями путь, на который они зовут вас: но благородные люди не слушают меня и говорят: нет, не скуден, очень богат, а хоть бы и был скуден в ином месте, так не длинно же оно, у нас достанет силы пройти это место, выйти на богатые радостью, бесконечные места. Так видишь ли, проницательный читатель, это я не для тебя, а для другой части публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны. А тебе, проницательный читатель, я скажу, что это недурные люди; а то ведь ты, пожалуй, и не поймешь сам-то; да, недурные люди. Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней - теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли {121}.

"Ну, думает проницательный читатель, теперь главным лицом будет Рахметов и заткнет за пояс всех, и Вера Павловна в него влюбится, и вот скоро начнется с Кирсановым та же история, какая была с Лопуховым". Ничего этого не будет, проницательный читатель; Рахметов просидит вечер, поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро увидишь, что если бы я не хотел передать тебе этого разговора, то очень легко было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив с Верою Павловною, уйдет, то уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем романе. Зачем же он введен в роман и так подробно описан? Вот попробуй, проницательный читатель, угадаешь ли ты это? А это будет сказано тебе на следующих страницах, тотчас же после разговора Рахметова с Верою Павловною; как только он уйдет, так это я скажу тебе в конце главы, угадай-ко теперь, что там будет сказано: угадать нетрудно, если ты имеешь хоть малейшее понятие о художественности, о которой ты так любишь толковать, - да куда тебе! Ну, я подскажу больше чем половину разгадки: Рахметов выведен для исполнения главнейшего, самого коренного требования художественности, исключительно только для удовлетворения ему; ну, ну, угадай хоть теперь, хоть теперь-то угадай, какое это требование, и что нужно было сделать для его удовлетворения, и каким образом оно удовлетворено через то, что показана тебе фигура Рахметова, остающаяся без всякого влияния и участия в ходе рассказа; ну-ко, угадай. Читательница и простой читатель, не толкующие о художественности, они знают это, а попробуй-ко угадать ты, мудрец. Для того и дается тебе время, и ставится, собственно, для этого длинная и толстая черта между строк: видишь, как я пекусь о тебе. Остановись-ко на ней, да и подумай, не отгадаешь ли.

Приехала Мерцалова, потужила, поутешила, сказала, что с радостью станет заниматься мастерскою, не знает, сумеет ли, и опять стала тужить и утешать, помогая в разборке вещей. Рахметов, попросив соседскую служанку сходить в булочную, поставил самовар, подал, стали пить чай; Рахметов с полчаса посидел с дамами, выпил пять стаканов чаю, с ними

Уж не любишь ли ты его по-прежнему? - спросил Андрей шутя.

Нет! - не шутя, задумчиво, как бы глядя в прошедшее, говорила Ольга. - Я люблю его не по-прежнему, но есть что-то, что я люблю в нем, чему я, кажется, осталась верна и не изменюсь, как иные…

Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь знать правду, так я и тебя научил любить его и чуть не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо его, не заметив. Я дал тебе понять, что в нем есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его?

Она кивнула в знак согласия головой.

За то, что в нем дороже всякого ума: честное, верное сердце! Это его природное золото, он невредимо пронес его сквозь жизнь. Он падал от толчков, охлаждался, заснул, наконец, убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности и верности. Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь, пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот - никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно… Это хрустальная, прозрачная душа, таких людей мало, они редки, это перлы в толпе! Его сердца не подкупишь ничем, на него всюду и везде можно положиться. Вот чему ты осталась верна и почему забота о нем никогда не будет тяжела мне. Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал сердца чище, светлее и проще, многих любил я, но никого так прочно и горячо, как Обломова. Узнав раз, его разлюбить нельзя. Так это? Угадал?

Ольга молчала, потупя глаза на работу. Андрей задумался.

Ужель не все тут? Что же еще? Ах!.. - очнувшись, весело прибавил потом. - Совсем забыл "голубиную нежность"…

Ольга засмеялась, проворно оставила свое шитье, подбежала к Андрею, обвила его шею руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему в глаза, потом задумалась, положив голову на плечо мужа. В ее воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его жалкая стыдливая улыбка, которою он при разлуке ответил на ее упрек… и ей стало так больно, так жаль его…

Ты его не оставишь, не бросишь? - говорила она, не отнимая рук от шеи мужа.

Никогда! Разве бездна какая-нибудь откроется неожиданно между нами, стена встанет…

Она поцеловала мужа.

В Петербурге ты возьмешь меня к нему?

Он нерешительно молчал.

Да? да? - настойчиво требовала она ответа.

Послушай, Ольга, - сказал он, стараясь освободить шею от кольца ее рук, - прежде надо…

Нет, скажи: да, обещай, я не отстану!

Пожалуй, - отвечал он, - но только не в первый, а во второй раз: я знаю, что с тобой будет, если он…

Не говори, не говори!.. - перебила она. - Да, ты возьмешь меня: вдвоем мы сделаем все. Один ты не сумеешь, не захочешь!

Пусть так, но ты расстроишься и, может быть, надолго, - сказал он, не совсем довольный, что Ольга вынудила у него согласие.

Помни же, - заключила она, садясь на свое место, - что ты отступишься только тогда, когда "откроется бездна или встанет стена между ним и тобой". Я не забуду этих слов.

Мир и тишина покоятся над Выборгской стороной, над ее немощеными улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза, с оборванной веревкой на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором, в саду, мгновенно выскочит и в ту ж минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит другое такое же лицо и также исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым, раздается визг и хохот качающихся на качелях девушек.

Все тихо в доме Пшеницыной. Войдешь на дворик и будешь охвачен живой идиллией: куры и петухи засуетятся и побегут прятаться в углы, собака начнет скакать на цепи, заливаясь лаем, Акулина перестанет доить корову, а дворник остановится рубить дрова, и оба с любопытством посмотрят на посетителя.

Кого вам? - спросит он и, услыхав имя Ильи Ильича или хозяйки дома, молча укажет крыльцо и примется опять рубить дрова, а посетитель по чистой, усыпанной песком тропинке пойдет к крыльцу, на ступеньках которого постлан простой, чистый коврик, дернет за медную, ярко вычищенную ручку колокольчика, и дверь отворит Анисья, дети, иногда сама хозяйка или Захар - Захар после всех.

Все в доме Пшеницыной дышало таким обилием и полнотой хозяйства, какой не бывало и прежде, когда Агафья Матвеевна жила одним домом с братцем.

Кухня, чуланы, буфет - все было установлено поставцами с посудой, большими и небольшими, круглыми и овальными блюдами, соусниками, чашками, грудами тарелок, горшками чугунными, медными и глиняными.

В шкафах разложено было и свое, давным-давно выкупленное и никогда не закладываемое теперь серебро и серебро Обломова.

Целые ряды огромных, пузатых и миньятюрных чайников и несколько рядов фарфоровых чашек, простых, с живописью, с позолотой, с девизами, с пылающими сердцами, с китайцами. Большие стеклянные банки с кофе, корицей, ванилью, хрустальные чайницы, садки с маслом, с уксусом.

Потом целые полки загромождены были пачками, склянками, коробочками с домашними лекарствами, с травами, примочками, пластырями, спиртами, камфарой, с порошками, с куреньями, тут же было мыло, снадобья для чищенья кружев, выведения пятен и прочее, и прочее - все, что найдешь в любом доме всякой провинции, у всякой домовитой хозяйки.

Когда Агафья Матвеевна внезапно отворит дверь шкафа, исполненного всех этих принадлежностей, то сама не устоит против букета всех наркотических запахов и на первых порах на минуту отворотит лицо в сторону.

В кладовой к потолку привешены были окорока, чтоб не портили мыши, сыры, головы сахару, провесная рыба, мешки с сушеными грибами, купленными у чухонца орехами.

На полу стояли кадки масла, большие крытые корчаги с сметаной, корзины с яйцами - и чего-чего не было! Надо перо другого Гомера, чтоб исчислить с полнотой и подробностью все, что скоплено было во всех углах, на всех полках этого маленького ковчега домашней жизни.

Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было в доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы сказать, если б не оставался один угол в целом доме, куда никогда не проникал ни луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это угол или гнездо Захара.

Комнатка его была без окна, и вечная темнота способствовала к устройству из человеческого жилья темной норы. Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье лежит в куче на полу, а постель в углу за печкой, в пыли, что он носит платье и спит на этой постели, а не она. А что касается веника, досок, двух кирпичей, днища бочки и двух полен, которые он держит у себя в комнате, так ему без них в хозяйстве обойтись нельзя, а почему - он не объяснял, далее, что пыль и пауки ему не мешают и, словом, что он не сует носа к ним в кухню, следовательно не желает, чтоб и его трогали.

Анисью, которую он однажды застал там, он обдал таким презрением, погрозил так серьезно локтем в грудь, что она боялась заглядывать к нему. Когда дело было перенесено в высшую инстанцию, на благоусмотрение Ильи Ильича, барин пошел было осмотреть и распорядиться как следует, построже, но, всунув в дверь к Захару одну голову и поглядев с минуту на все, что там было, он только плюнул и не сказал ни слова.

Что, взяли? - промолвил Захар Агафье Матвеевне и Анисье, которые пришли с Ильей Ильичом, надеясь, что его участие поведет к какой-нибудь перемене. Потом он усмехнулся по-своему, во все лицо, так что брови и бакенбарды подались в стороны.

В прочих комнатах везде было светло, чисто и свежо. Старые, полинялые занавески исчезли, а окна и двери гостиной и кабинета осенялись синими и зелеными драпри и кисейными занавесками с красными фестонами - все работа рук Агафьи Матвеевны.

Подушки белели, как снег, и горой возвышались чуть не до потолка, одеяла шелковые, стеганые.

Целые недели комната хозяйки была загромождена несколькими раскинутыми и приставленными один к другому ломберными столами, на которых расстилались эти одеяла и халат Ильи Ильича.

Агафья Матвеевна собственноручно кроила, подкладывала ватой и простегивала их, припадая к работе своею крепкой грудью, впиваясь в нее глазами, даже ртом, когда надо было откусить нитку, и трудилась с любовью, с неутомимым прилежанием, скромно награждая себя мыслью, что халат и одеяла будут облекать, греть, нежить и покоить великолепного Илью Ильича.

Он целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке.

Полноте работать, устанете! - унимал он ее.

Бог труды любит! - отвечала она, не отводя глаз и рук от работы.

Кофе подавался ему так же тщательно, чисто и вкусно, как вначале, когда он, несколько лет назад, переехал на эту квартиру. Суп с потрохами, макароны с пармезаном, кулебяка, ботвинья, свои цыплята - все это сменялось в строгой очереди одно другим и приятно разнообразило монотонные дни маленького домика.

В окна с утра до вечера бил радостный луч солнца, полдня на одну сторону, полдня на другую, не загораживаемый ничем благодаря огородам с обеих сторон.

Канарейки весело трещали, ерань и порой приносимые детьми из графского сада гиацинты изливали в маленькой комнатке сильный запах, приятно мешавшийся с дымом чистой гаванской сигары да корицы или ванили, которую толкла, энергически двигая локтями, хозяйка.

Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи и времен года, других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со дна жизни весь осадок, часто горький и мутный, не бывало.

С тех пор как Штольц выручил Обломовку от воровских долгов братца, как братец и Тарантьев удалились совсем, с ними удалилось и все враждебное из жизни Ильи Ильича. Его окружали теперь такие простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать.

Агафья Матвеевна была в зените своей жизни, она жила и чувствовала, что жила полно, как прежде никогда не жила, но только высказать этого, как и прежде, никогда не могла, или, лучше, ей в голову об этом не приходило. Она только молила бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой "скорби, гнева и нужды", а себя, детей своих и весь дом предавала на волю божию. Зато лицо ее постоянно высказывало одно и то же счастье, полное, удовлетворенное и без желаний, следовательно редкое и при всякой другой натуре невозможное.

Изначально сюжет “Обломова” задумывался как обобщенное жизнеописание на отдельном примере бездеятельности апатичного, уходящего в прошлое помещичьего класса. Позиция автора по отношению к крепостному праву должна была отразиться в подробном рассказе о жизни Ильи Ильича Обломова, бездумно проводящего день за днем в своей загородной усадьбе. В соответствии с этим замыслом и писался первый том “Обломова”, повествующий большей частью о детстве Ильи Ильича. При написании же последующих трех частей произведения отношение к нему Гончарова меняется. Во-первых, автор переносит своего героя в городские условия и с помощью этого показывает свое отношение к столичному обществу. Во-вторых, усложняется сюжетная линия.
Разбор произведения, конечно же, нужно начать с первой части, несмотря на то что завязка и развитие основного сюжета происходит в трех последующих. Вначале, рисуя жизнь основного героя, Ильи Ильича Обломова, автор характеризует его как доброжелательного и гостеприимного человека, в то же время обладающего необычайной склонностью к лени. И потом, для объяснения истоков его характера, Гончаров вводит сон героя, в котором показывает его детство.
Начинается сон с повествования об идиллическом крае, где родился и вырос Обломов. Здесь описывается природа обломовского края. Ее безмятежность, конечно же, заметно преувеличена и порой даже граничит о чем-то сказочным.
Далее идет описание помещичьего и крестьянского быта: помещики, основу жизни которых составляет вопрос о том, что выбрать на обед, и крестьяне, работающие изо дня в день на благо господ.
Здесь уже впервые Гончаровым упоминается Штольц. Он должен будет стать обобщенным образом передового человека, включающим в себя твердость характера, гибкий ум, постоянную жажду действия, иначе говоря, отобразить полную противоположность Обломову.
Теперь перейдем к трем основным частям романа. Основной сюжетной линией здесь являются взаимоотношения между Ольгой Ильинской и Ильей Ильичом Обломовым. Однако вначале нужно рассмотреть авторскую позицию в отношении Обломова и Штольца. В таком случае, прослеживая развитие любовной линии между Ольгой, Обломовым и Штольцем, мы сможем еще раз подчеркнуть тот или иной взгляд автора на личности этих двух персонажей.
Наделенный лишь самыми правильными и необходимыми чертами характера, Штольц, несомненно, нравится автору, как и читателю. Но в то же время, как и большинство из нас, Гончаров испытывает чувство симпатии к Илье Ильичу.
Отношение автора к обоим выражается через взаимные характеристики героев. И здесь надо поговорить о странной дружбе между этими двумя диаметрально противоположными людьми. Навряд ли дело лишь в детской, когда-то соединявшей их привязанности. Но что же тогда связывает их? Если дружбу Обломова можно объяснить необходимостью в сильном человеке, который всегда бы пришел на помощь его нерешительной и сонной натуре, то чем объяснить привязанность Штольца к Обломову? Думаю, что на этот вопрос можно ответить словами самого Андрея: “Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе!”
Теперь можно подойти к любовному сюжету. Но прежде чем описывать взаимоотношения Ольги с Обломовым и Штольцем, надо сказать об отношении автора к ней самой. Гончаров, несомненно, доброжелателен к своей героине. Она наделена такими чертами, как проницательность, уравновешенность, гордость. Восхищает автора и чувство долга, которым прежде всего руководствуется героиня, возвышенность ее души, отражающаяся в ее прекрасном голосе. Все это чувствуется и во внешнем облике Ольги. Она призвана быть как бы ангелом-хранителем Обломова, разбудить его уснувшую душу.
Как же раскрывает автор образ Обломова через его отношения с Ольгой?
Конечно, миссия Ольги с самого начала была обречена. Человек не может жить лишь любовью, не думая более ни о чем. Однако через нее автор открыл в Обломове, которому, по моему мнению, симпатизирует, множество положительных черт.
Описывая же отношения Ольги со Штольцем, Гончаров, правда, неявно, указывает на скрытый недостаток в натуре Штольца: правильному и передовому герою не хватает немного “безумных порывов”.
Как бы то ни было, судьбы обоих героев складываются относительно удачно. Штольц обретает свое счастье с Ольгой, а Обломов находит свою Обломовку на Верхлевской улице и доживает там свой век с женщиной, о которой всегда мечтал. Такая развязка еще раз показывает, что позиция автора по отношению к обоим героям носит положительный характер.
В заключение приведу слова И. С. Тургенева: “Пока останется хоть один русский - до тех пор будут помнить Обломова”. Действительно, образ этот жив и по сей день, стоит только оглянуться. Многим ли из нас не свойственны, хотя бы частично, черты Обломова, столь удачно отраженные Гончаровым?

Конструктор песен и ракет

Человек, делающий дело со знанием дела, вызывает уважение. А человек, делающий дело со знанием дела и умеющий об этом деле рассказать, вызывает восхищение.

Малоизвестная китайская мудрость

Таких людей мало, но они есть. Я это знаю точно, потому что лет тридцать назад судьба свела с Виталием Прокофьевичем Чеховским - инженером-ракетчиком, каковых, впрочем, в Конструкторском бюро «Южное» немало. Однако он выделялся на любом фоне, потому что был поэтом и ему было дано запечатлеть первые шаги человечества в те края, где никто не бывал. И всё же как инженер, имеющий дело с реальностью, он писал не о запредельных высях и манящих звёздах, а рассказывал о рабочих буднях полигонов и пел о простых командировочных радостях, к которым относились вкусная плацкартная курица и не менее плацкартное общежитие, и ветер в лицо, и зной в ребро. Для кого-то это - смертная тоска, а для него - живая жизнь, которая, если и даст умереть, то уж точно не от тоски. Неслучайно «Песню командированных» Виталия Чеховского подхватили все, кто работал и работает на космос. Поэтому и через десятилетия она продолжает звучать…

Снова под крылом аэропорт
Промелькнул и скрылся в синей дали.
Нас не провожал гитар аккорд,
Жены нам платками не махали…
Впереди гостиниц новый мир,
Захолустье, иногда - столица.
Сколько было сменено квартир,
Сколько раз другие были лица.

Горизонт - бескрайние пески,
Разбежались светлячки площадок,
Здесь не умирают от тоски
И не говорят, что мир не сладок.
Просто здесь колючие ветра,
Спирт да снег и ни одной девчонки,
Иногда работа до утра,
Иногда раскатов голос громкий…

А мы летаем, мчимся в поездах,
За преферансом коротая время.
Нас миллионы в разных городах,
Командированных неугомонных племя.

Пусть судьба чуть обделила нас,
Но простить мы это ей сумеем
И, собравшись вместе в поздний час,
Выпьем все за то, что не стареем.
За все дороги - в лёте, в поездах,
За преферанс, за мчащееся время,
За тех, кто ждет в далеких городах
Командированных неугомонных племя.

* * *

…По старой дружбе мне удалось уговорить Виталия (что было весьма непросто!) немного рассказать о временах, когда рождались такие песни…

Юрий Лигун

- Начнем с легкого вопроса: как вы попали в КБЮ?

Случайно удалось вытянуть счастливый билет. А было так. Весна 1958 года. Идет распределение пятикурсников. И вот приезжает невзрачный мужчина, ходит по деканатам, отбирает кандидатов, задает невзрачные вопросы: кто таков, откуда родом, чем увлекаешься… Об учебе не спрашивает (наверно все узнал заранее). А вскоре мне говорят, что 1 августа надо прибыть в Днепропетровск на предприятие с загадочным названием «Завод №586». Но до первого августа далеко, впереди лето. Поехал на Кавказ в альплагерь «Накра». Потом вдоволь наплавался в теплом Черном море и третьего сентября, с трудом отыскав завод №586, прибыл в отдел кадров. Встреча с главным кадровиком была отнюдь не радужной. Он пригрозил карами за опоздание и накричал на меня за то, что не выписался из Харькова. Но в итоге дал бланк анкеты, направление в гостиницу «Южная» и…72 часа на ликвидацию харьковской прописки.

- Ваши первые днепропетровские впечатления?

Они были сильными… Вместо гостиничного номера мне досталась раскладушка в вестибюле четвертого этажа. Но не успел я затосковать, как познакомился со своим сокурсником - компанейским Леней Беляевым, который уже успел освоиться в новых условиях и увлеченно рассказывал мне о заводе, о ракетах, о Янгеле, и о начальнике родного отдела №12 с маршальской фамилией Жуков. Леня подогревал мой интерес ровно месяц, потому что все это время я ждал допуска к секретным работам. А затем в отделе кадров, руководствуясь наставлениями Беляева, я перевелся в ОКБ-586, ныне КБ « Южное », взамен пообещав, что буду играть за баскетбольную сборную завода…

Но самым ярким впечатлением было незабываемое собеседование у Михаила Кузьмича, где я сбивчиво, но, видимо, упрямо обосновал свое желание работать у Жукова. В результате я попал в отдел №12, в котором начался мой трудовой марафон длиной в сорок два с лишним… но не километра, а года.

- Ракетостроение в силу своей новизны ставит задачи, ответы на которые ни у кого не спишешь. Откуда молодой коллектив КБЮ черпал идеи?

Идеи рождались в светлых головах, которые и тогда были и сейчас есть. Часто идеи были настолько неожиданными (для примера назову лишь минометныйстарт и управление полетов с помощью отклонения головной части), что на первых порах отвергались министрами и академиками. Поэтому новые конструкторские решения пробивались с колоссальной затратой жизненных сил. Но эти силы у нас были, поскольку КБ «Южное» с момента основания пополнялось молодыми специалистами из лучших вузов страны. У нас выросла целая когорта замечательных изобретателей и рационализаторов, которую возглавляли Л. Назарова, И. Лепескин, В. Федоров, А. Мороз, А. Матвиенко и многие другие.

- В этом году исполняется сто лет со дня рождения первого Главного конструктора КБЮ академика Михаила Кузьмича Янгеля. Говорят, что с гениями работать трудно. Согласны ли вы с этим утверждением?

Как работать с гениями не знаю, не довелось, поскольку гении всегда одиночки. А вот с выдающимися организаторами и вдохновителями, за версту чувствующими новое, умеющими сплотить коллектив, зажечь идеей и воплотить задуманное, работать приходилось. И прежде всего такой неординарной личностью был для меня Михаил Кузьмич.

Первая встреча с ним состоялась 4 октября 1958 года на получасовом собеседовании. Последняя - 27 октября 1971 года, когда я вместе с товарищами нес гроб с его телом на Новодевичье кладбище.

Мы общались зримо - в самолетах, на полигоне, на Советах Главных конструкторов, в его коттедже, на рыбалке. И незримо - когда слова «я от Янгеля» становились моим пропуском в министерские кабинеты при согласовании документов. После его ухода в коридорах КБЮ еще долго витал некий ореол, и в сложных ситуациях мы часто задавались вопросом: «А как бы в этом случае поступил Янгель?»…

- Какое качество первого Главного сделало его легендой еще при жизни?

Янгель видел развитие любой идеи и конечную цель еще не начавшейся работы. Яркий пример тому - разговор о минометном стартес инженером Макушиным из НИИ-88. Идея настолько захватила Главного конструктора, что, несмотря на прямое сопротивление, он довел дело до «металла». И как победный салют в честь прозорливости Михаила Кузьмича 23 октября 1971 года был произведен выброс двухсоттонного макета ракеты из контейнера с помощью пороховых аккумуляторов давления. Увы, это произошло за два дня до его смерти…

Аргументированность предлагаемых Янгелем решений сметала все препятствия, а жизнь всегда подтверждала его правоту. И еще одна черта характера Михаила Кузьмича сделала его несомненным лидером. Будучи мягким и спокойным человеком, он превращался в жесткого и бескомпромиссного бойца, когда сталкивался с несправедливостью, безграмотностью и ложью…

- Создание ракеты - труд, безусловно, коллективный. Но мы говорим о Янгеле как о яркой личности. Нет ли здесь противоречия?

Думаю, что нет. Ведь симфонию тоже исполняет коллектив виртуозов, но без хорошего дирижера дело не сладится. Так и в нашем случае. Делом своей жизни Михаил Кузьмич считал боевое ракетостроение, и он отдавался ему всецело. Его ракеты не были мышками сидящими в норках, они активно участвовали в решении политических проблем на мировом уровне. Вспомним: Р-12 сыграло решающую роль в преодолении Карибского кризиса, Р-36, показанная в полете Президенту Франции де Голлю, заставила Францию выйти из НАТО, а орбитальная Р-36 оставила не у дел американский проект «Сейфгард».

Вместе с тем из поля зрения Главного конструктора не выпадало и мирное космическое направление. Особенно после того, как в ЦК ему поручили подстраховать Королева. И уже 16 марта 1962 года ТАСС сообщил всему миру о запуске в СССР спутника новой серии «Космос».

А вскоре в специальном «спутниковом» КБ-3 были созданы первые в мире унифицированные космические платформы и аппараты, в том числе по новой международной программе «Интеркосмос». Поэтому можно утверждать, что благодаря Янгелю наше конструкторское бюро сегодня входит в число ведущих в мире разработчиков космических аппаратов. А еще при Янгеле был создан ряд ракетоносителей, среди которых рекордсмены по надежности - «Циклон-2» и «Циклон-3».

- Слышал ли Михаил Кузьмич ваши песни, или он был из когорты «физиков», скептически относящихся к «лирикам»?

Скорее всего, слышал. Ведь он останавливался в «Люксе» - гостинице на 43-й площадке. Его номер был на втором этаже, где часто звучали и наши песни. А «Снова под крылом аэропорт» любил напевать его сын Саша - известный в ту пору капитан команды КВН. Да и жена Янгеля

- Ирина Викторовна Стражева - в своей книге «Тюльпаны с космодрома» вспоминает, что Михаил Кузьмич любил не только слушать, но и петь песни родной Сибири. К «лирике» отнес бы и его эмоциональную речь 2 февраля 61-го года после удачного пуска ракеты Р-16. В тот вечер стартовую площадку переполняло море радости.

Собственно, удачных стартов у первой в мире межконтинентальной ракеты на высококипящих компонентах топлива в дальнейшем было много. Но этот запомнился особенно, поскольку за три месяца до него взрыв на пусковом столе унес десятки жизней…

- Эта трагедия еще раз напомнила, что ракетная техника шуток не любит, но ведь случались в полигонной жизни и веселые моменты?

Действительно, ракетная техника не любит, когда перепутывают проводники в рулевых машинках или в бортовую ЭВМ вместо «единицы» вводят «ноль». Кончается это плохо. В первом случае ракета 15А14 под порядковым номером «22» прекратила полет именно на 22-й секунде. А во втором - ракета 15А18 №1 вообще не захотела улетать: выброшенная из контейнера на высоту 20 метров, она вернулась (хвостом вниз). Результат - грандиозный фейерверк и гибель пусковой шахты. Но это, конечно же, были не шутки. Это были слезы тех, кто поставил свои подписи в формуляре, подтверждающем полную готовность к запуску.

А что касается веселых моментов, то они случались очень часто. Удачно проводив ракету в дальнюю дорогу, мы прыгали от радости и хлопали друг друга по спинам. В том числе и Михаил Кузьмич. Во всяком случае я собственными глазами видел, как Главный обнимал офицеров боевого расчета.

- Ваши песни переведены на французский язык. Как это произошло?

Легко! Я дал им слова и они их перевели. Им - это писателю Арманду Коллинзу и сопровождающей его переводчице. А случилось это в гостевом коттедже КБЮ, где раньше жил Михаил Кузьмич. Французский писатель попал туда с разрешения компетентных органов. Он собирал материалы для книги и до Днепропетровска по нескольку раз бывал в Москве и на Байконуре. На встрече нашу сторону представляли В. А. Пащенко, В. И. Баранов, Ю. И. Мошненко и ваш покорный слуга. Кого забыл - пусть простят за давностью лет.

Сели за стол. Коллинз задавал вопросы, мы отвечали. Затем кто-то вспомнил о моих песнях. Я напел «Кровавым светом взорвалась степь», а потом мы вместе затянули «Снова под крылом аэропорт». Переводчица на лету переводила.

В конце встречи Арманд Коллинз попросил подарить ему тексты. А 1994 году в Москве состоялась презентация его книги, которая рассказала не только о космонавтах, но и о Королеве, Янгеле и других выдающихся главных конструкторах. Со Станиславом Николаевичем Конюховым мы получили по экземпляру этого великолепного издания. А я в придачу - тексты своих песен на французском.

- Я слышал, что ваши песни не только любит, но и поет под гитару второй Президент Украины Леонид Кучма. Вы с ним хорошо знакомы?

Я тоже слышал, что некоторые мои песни ему действительно нравятся. Но поет он только одну «Снова под крылом аэропорт»…

А знакомы мы еще по комсомолу, точнее, с 1962 года. Храню подписанный Кучмой комсомольский билет - «За активную работу». Позже мы трудились в одной группе ведущих конструкторов под руководством Михаила Ивановича Галася. Затем тесно сотрудничали в 70-х на «Байконуре». Кучма в качестве помощника главного конструктора проводил испытания «Циклонов», а я участвовал в испытания ракеты 15А14. Это было на разных площадках огромного космодрома, но по выходным мы встречались на 43-й. Там и песни были тоже.

Почти полувековое общение с Леонидом Даниловичем на работе и на отдыхе позволяет мне думать, что мы знакомы хорошо.

- Следите ли вы за сегодняшним развитием космической техники?

В широком смысле, не слежу. Во-первых, отсутствует информация, а во-вторых, всему свое время…. Но тем, что происходит в КБ «Южное», конечно, интересуюсь, а особенно проектом «Циклон-4», в котором мне довелось участвовать в качестве ведущего конструктора.

- Что, на ваш взгляд, надо делать для преумножения былых и неоспоримых космических достижений?

Очень хотелось бы услышать в новостях: «Сегодня с бразильского полигона Алькантара запущен искусственный спутник Земли. Запуск осуществлен ракетой-носителем «Циклон-4». И спутник, и носитель разработаны в КБ «Южное» в кооперации со смежными организациями и изготовлены в цехах ЮМЗ».

Мечты, мечты… Но мечты вполне исполнимые. Поэтому я искренне верю, что высокая романтика, то есть стремление раздвинуть границы познаваемого, обязательно поможет новому поколению создателей космической техники снова ощутить себя первопроходцами. И тогда будут новые песни и новые пуски, которые наполнят слова «Украина - космическая держава» реальными делами...

P . S . Увы, это было последнее интервью. Его напечатали газета «Конструктор» и «Еженедельник 2000» в сентябре 2011 года. А 12 июня 2012-го Чеховский ушел из жизни…

–– Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты любишь его?

Она кивнула в знак согласия головой.

–– За то, что в нём дороже всякого ума: честное, верное сердце! Это его природное золото; он невредимо пронёс его сквозь жизнь. Он падал от толчков, охлаждался, заснул, наконец, убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности и верности.

Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечёт на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдёт навыворот –– никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно...

Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердца не подкупишь ничем; на него всюду и везде можно положиться. Вот чему ты осталась верна и почему забота о нём никогда не будет тяжела мне.

Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал сердца чище, светлее и проще; многих любил я, но никого так прочно и горячо, как Обломова.

Узнав раз, его разлюбить нельзя. Так это? Угадал?

Ольга молчала, потупя глаза на работу. Андрей задумался.
–– Ужель не всё тут? Что же ещё? Ах!.. –– очнувшись, весело прибавил потом. –– Совсем забыл "голубиную нежность"...

Ольга засмеялась, проворно оставила свое шитьё, подбежала к Андрею, обвила его шею руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему в глаза, потом задумалась, положив голову на плечо мужа.

В её воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его улыбка, которою он при разлуке ответил на её упрек... и ей стало так больно, так жаль его...

Штольц пошёл прямо к цели, то есть к Ольге.

А что же Ольга? Она не замечала его положения или была бесчувственна к нему?

Не замечать этого она не могла: и не такие тонкие женщины, как она, умеют отличить дружескую преданность и угождения от нежного проявления другого чувства. Кокетства в ней допустить нельзя по верному пониманию истинной, нелицемерной, никем не навеянной ей нравственности. Она была выше этой пошлой слабости.

Остаётся предположить одно, что ей нравилось, без всяких практических видов, это непрерывное, исполненное УМА и СТРАСТИ поклонение такого человека, как Штольц. Конечно, нравилось: это поклонение восстановляло её оскорблённое самолюбие и мало-помалу опять ставило её на тот пьедестал, с которого она упала; мало-помалу возрождалась её гордость.

Но как же она думала: чем должно разрешиться это поклонение? Не может же оно всегда выражаться в этой вечной борьбе пытливости Штольца с её упорным молчанием. По крайней мере, предчувствовала ли она, что вся эта борьба его не напрасна, что он выиграет дело, в которое положил столько воли и характера? Даром ли он тратит это пламя, блеск? Потонет ли в лучах этого блеска образ Обломова и той, ИСТИННОЙ любви?..

Она ничего этого не понимала, не сознавала ясно и боролась отчаянно с этими вопросами, сама с собой, и не знала, как выйти из хаоса.

Как ей быть? Оставаться в нерешительном положении нельзя: когда-нибудь от этой немой игры и борьбы запертых в груди чувств дойдёт до слов –– что она ответит о прошлом! Как назовёт его и как назовет то, что чувствует к Штольцу?

Если она любит Штольца, что же такое была ТА любовь? –– кокетство, ветреность или хуже? Её бросало в жар и краску стыда при этой мысли. Такого обвинения она не взведёт на себя.

Если же то была первая, чистая любовь, что такое её отношения к Штольцу? Опять игра, обман, тонкий расчёт, чтоб увлечь его к замужеству и покрыть этим ветреность своего поведения?.. Её бросало в холод, и она бледнела от одной мысли.

А не игра, не обман, не расчёт –– так... опять любовь?
От этого предположения она терялась: вторая любовь –– чрез семь, восемь месяцев после первой! Кто ж ей поверит? Как она заикнётся о ней, не вызвав изумления, может быть... презрения! Она и подумать не смеет, не имеет права!

Она порылась в своей опытности: там о второй любви никакого сведения не отыскалось. Вспомнила про авторитеты тёток, старых дев, разных умниц, наконец писателей, "мыслителей о любви", –– со всех сторон слышит неумолимый приговор: "Женщина истинно любит только однажды". И Обломов так изрёк свой приговор. Вспомнила о Сонечке, как бы она отозвалась о второй любви, но от приезжих из России слышала, что приятельница её перешла на третью...

Нет, нет у ней любви к Штольцу, решила она, и быть не может! Она любила Обломова, и любовь эта не у***ла! У ней только дружба к Штольцу, основанная на его блистательных качествах, потом на дружбе его к ней, на внимании, на доверии.

Теперь я знаю точно: любят не "за блистательные качества", а просто потому, что сердце до краёв переполняет нежность.
На уважении и дружбе, на страсти и доверии создаётся только БРАК –– фальшивое, придуманное "счастье".
А в браке нет места Истине, Любви и Красоте. И СЧАСТЬЕ возможно только там, где два сердца соединяет Истинная НЕЖНОСТЬ и Радуга Живой Любви и Красоты.))