Александр Беляев
ВЕЧНЫЙ ХЛЕБ
I. ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
Небольшой рыбацкий баркас медленно подплывал к острову Фэр, входящему в группу Фридландских северных островов Немецкого моря. Стоял осенний вечер. Крепкий северный ветер обдавал рыбаков брызгами ледяной воды. Лов был неудачный, и лица рыбаков, посиневшие от холода, хмурились.
Зима в этом году будет ранняя, - сказал старый рыбак, попыхивая короткой носогрейкой.
Да, похоже на то, - отозвался молодой и, помолчав, прибавил:
У Карла опять сеть украли, новую!
Все оживились. Рыбаки начали обсуждать, кто бы мог заниматься у них кражами.
Мое мнение такое, что это дело рук Ганса, - решительно заявил молодой рыбак.
Ганса? Ну, уж ты придумаешь! - послышались удивленные голоса. Ганс был полубольной, тощий, как скелет, высокий старик, одиноко живший в старом, заброшенном здании маяка.
Ганс? Да он еле ноги таскает! Какие же у тебя доказательства?
А такие, - заявил молодой рыбак, - что Ганс толстеет. Это была правда. За последние недели лицо Ганса значительно округлилось, и эта загадочная полнота уже служила предметом деревенских разговоров.
Говорят, Ганс нашел на берегу клад, выброшенный морем. От такого подарка немудрено пополнеть, - задумчиво сказал старый рыбак.
Ганс занимается контрабандой.
А я говорю вам, - не унимался молодой рыбак, - что Ганс крадет у нас сети и рыбу, продает их и жиреет. Вы заметили, поздно вечером он куда-то частенько отлучается. Какие такие у него дела? Все это очень подозрительно.
С молодым рыбаком спорили, но видно было, что его рассказ на многих произвел впечатление. И когда баркас подошел к берегу у старого маяка, один из рыбаков предложил:
А что, если бы нам зайти к Гансу, посмотреть, как он живет? Обогреемся, а кстати и его пощупаем.
Вот это дело! - оживился молодой рыбак и начал быстро выгружать рыбу и прибирать снасти.
В небольшом оконце маяка светился огонек. Старик Ганс еще не спал. Он радушно встретил гостей и предложил погреться у полуразвалившегося камина.
Ну как лов? - спросил он, потирая жилистые руки с крючковатыми пальцами.
Плохо, - ответил молодой рыбак. Он был зол на неудачный лов и непогоду, и ему хотелось сорвать на ком-нибудь злость. - А ты все полнеешь, Ганс, с чего бы?
Старик жалко улыбнулся и развел руками.
Ты тоже полнеешь, Людвиг, - ответил он.
Не обо мне речь. Когда человек своими сетями рыбу ловит да продает, в этом нет ничего удивительного, что полнеешь. А ты вот скажи нам секрет, как, не работая, пополнеть, тогда и мы, может, будем у теплого камина греться, вместо того, чтобы в море ревматизмы наживать.
Ганс был явно смущен. Он ежился, потирал руки, пожимал плечами. Все заметили смущение старика, и это заставило поверить в его виновность даже тех, кто сомневался.
Надо бы произвести у него обыск, - тихо сказал рыжий Фриц, наклоняясь к уху другого рыбака, - я это тонко устрою. - И, обратившись к Гансу, он сказал:
Как ты не боишься жить в этакой развалине? Дунет хороший норд-ост, и тебя раздавит в лепешку.
Стены толстые, как-нибудь доживу, - ответил Ганс.
А если раздавит? - не унимался Фриц. - Тебе-то, старику, может быть, это и безразлично, а с нас спросят. Зачем не приняли мер безопасности. Еще под суд отдадут. Надо осмотреть твое жилище.
Что ж его осматривать? - растерянно проговорил Ганс. Он уже не сомневался, что посетители в чем-то его подозревают и пришли неспроста. - Приходите завтра, когда будет светло, и осмотрите, если желаете.
Зачем завтра? Мы и сегодня можем осмотреть.
Да ведь темно, лестницы разрушены, ушибиться можете. Ну что за спешка, право. Полсотни лет жил, а тут вдруг одну ночь не переждать.
Людвиг уже понял военную хитрость Фрица и засуетился.
А ты фонарь зажги.
Фонарь! У меня и масла нет.
Но Фриц уже шарил по круглой комнате.
Масла? Вот фонарь. А вот и масло. Ты что же, старик, лукавишь? Фриц быстро налил масло, зажег фонарь.
Все поднялись и пошли за Фрицем. Ганс, тяжело вздыхая и шаркая ногами, шел следом за ними, поднимаясь в полутьме по сырым, стертым ступеням винтовой лестницы.
В комнате второго этажа лежал всякий хлам, покрытый пылью и мусором обвалившейся штукатурки. Сквозь разбитые стекла окон дул ветер. Свет спугнул несколько летучих мышей, и они шарахнулись по стенам, сдувая пыль и паутину. Фриц внимательно осматривал каждый угол, ворошил мусор тяжелыми рыбацкими сапогами, потом освещал стены и говорил:
Ишь какие трещины!
Но ничего подозрительного он не нашел.
Идем в третий этаж.
Да ничего там нет, - проговорил Ганс. Но Фриц, не слушая его, уже карабкался в верхнюю комнату.
Здесь ветер пронизывал насквозь, проникая не только через открытые впадины окон, но и в огромные щели.
Ты, кажется, ошибся, Людвиг, - тихо сказал Фриц.
А вот посмотрим, - громко ответил Людвиг и, разозлившись, толкнул Фрица. - Неси сюда фонарь. Что это такое?
На сеть не похоже, - сказал громко и Фриц, уже не считая нужным скрывать цель прихода. Фонарь осветил полку и стоящий на ней котелок, прикрытый дощечкой.
Фриц поднял дощечку и заглянул в котелок. Там лежала какая-то студенистая жидкость, напоминавшая лягушечью икру.
Пойдем, Людвиг, это какая-то перекисшая дрянь. Я ж тебе говорил, что ты ошибся.
Людвиг уже сам злился на себя, что затеял всю эту историю и остался в дураках. Чтобы оттянуть момент своего посрамления, он вытащил из темного угла Ганса и грубо закричал на него:
Ты что держишь в этом горшке?
К общему удивлению, вопрос Людвига привел Ганса в крайнее смущение. От волнения у старика дрожала нижняя челюсть. Бессвязно он прошептал несколько слов и замолк. Это возбудило интерес к содержимому горшка у остальных рыбаков.
Что же ты молчишь? - не унимался Людвиг. - Да ты знаешь, куда попадешь за такие дела? - фантазировал он, вдохновленный смущением Ганса.
Не спрашивайте, прошу вас, - проговорил Ганс упавшим голосом. - Здесь нет никакого преступления, но я дал слово…
Эти слова произвели на всех ошеломляющее впечатление. Неожиданно они оказались перед лицом какой-то загадки. Торжествующий Людвиг бережно ухватил горшок и, приказав Фрицу светить фонарем, спустился вниз.
Это, кажется, будет поинтереснее краденых сетей, - сказал он возбужденно Фрицу, ставя горшок на стол у камина.
Владимир Маяковский
"Облако в штанах"
Тетраптих
(Вступление)
Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут: досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду - красивый, двадцатидвухлетний.
Нежные! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы!
Приходите учиться из гостиной батистовая, чинная чиновница ангельской лиги.
И которая губы спокойно перелистывает, как кухарка страницы поваренной книги.
Хотите буду от мяса бешеный - и, как небо, меняя тона хотите буду безукоризненно нежный, не мужчина, а - облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца! Мною опять славословятся мужчины, залежанные, как больница, и женщины, истрепанные, как пословица.
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было, было в Одессе.
"Приду в четыре",- сказала Мария. Восемь. Девять. Десять.
Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце - холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское.
И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любеночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек.
Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,вон его!
Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери.
Проклятая! Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот,сначала прошелся едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые два мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы большие, маленькие, многие!скачут бешеные, и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится,из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали, будто у гостиницы не попадает зуб на зуб.
Вошла ты, резкая, как "нате!", муча перчатки замш, сказала: "Знаете я выхожу замуж".
Что ж, выходите. Ничего. Покреплюсь. Видите - спокоен как! Как пульс покойника. Помните? Вы говорили: "Джек Лондон, деньги, любовь, страсть",а я одно видел: вы - Джоконда, которую надо украсть! И украли.
Опять влюбленный выйду в игры, огнем озаряя бровей загиб. Что же! И в доме, который выгорел, иногда живут бездомные бродяги!
Дразните? "Меньше, чем у нищего копеек, у вас изумрудов безумий". Помните! Погибла Помпея, когда раздразнили Везувий!
Эй! Господа! Любители святотатств, преступлений, боен,а самое страшное видели лицо мое, когда я абсолютно спокоен?
И чувствую "я" для меня мало. Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo! Кто говорит? Мама? Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле,ему уже некуда деться. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. Люди нюхают запахло жареным! Нагнали каких-то. Блестящие! В касках! Нельзя сапожища! Скажите пожарным: на сердце горящее лезут в ласках. Я сам. Глаза наслезненные бочками выкачу. Дайте о ребра опереться. Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу! Рухнули. Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем из трещины губ обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама! Петь не могу. У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа, как дети из горящего здания. Так страх схватиться за небо высил горящие руки "Лузитании".
Трясущимся людям в квартирное тихо стоглазое зарево рвется с пристани. Крик последний,ты хоть о том, что горю, в столетия выстони!
Славьте меня! Я великим не чета. Я над всем, что сделано, ставлю "nihil".
Я раньше думал книги делаются так: пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак пожалуйста! А оказывается прежде чем начнет петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог города на пашни рушит, мешая слово.
Улица муку молча перла. Крик торчком стоял из глотки. Топорщились, застрявшие поперек горла, пухлые taxi и костлявые пролетки грудь испешеходили.
Чахотки площе. Город дорогу мраком запер.
И когда все-таки!выхаркнула давку на площадь, спихнув наступившую на горло паперть, думалось: в хорах архангелова хорала бог, ограбленный, идет карать!
А улица присела и заорала: "Идемте жрать!"
Гримируют городу Круппы и Круппики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, жирея "сволочь" и еще какое-то, кажется, "борщ".
Поэты, размокшие в плаче и всхлипе, бросились от улицы, ероша космы: "Как двумя такими выпеть и барышню, и любовь, и цветочек под росами?" А за поэтами уличные тыщи: студенты, проститутки, подрядчики.
Господа! Остановитесь! Вы не нищие, вы не смеете просить подачки!
Нам, здоровенным, с шаго саженьим, надо не слушать, а рвать их их, присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати!
Их ли смиренно просить: "Помоги мне!" Молить о гимне, об оратории! Мы сами творцы в горящем гимне шуме фабрики и лаборатории.
Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете! Я знаю гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете!
“Облако в штанах” – революционная поэма, и не только по теме, но и по новому, революционному отношению художника к миру, человеку, истории. Элементы трагедии отступают в ней перед жизнеутверждающей патетикой. Конфликт поэта с действительностью теперь находит разрешение в призыве к активной борьбе. Особенно наглядно это прослеживается во второй главе поэмы. Именно в ней Маяковский дает отчетливо почувствовать неотвратимость стремительно наступающего кризиса всего миропорядка и грядущих революционных событий:
Я,
Обсмеянный у сегодняшнего племени,
Как длинный
Скабрезный анекдот,
Вижу идущего через горы времени,
Которого не видит никто.
За ними следуют строки, которые по праву можно считать ключевыми во всей поэме:
Где глаз людей обрывается куцый,
Главой голодных орд,
В терновом венце революций
Грядет шестнадцатый год.
Душа поэта – в его стихах, весь смысл его деяний и высшее
Счастье – в служении восставшему народу:
А я у вас – его предтеча;
Я – где боль, везде;
На каждой капле слезовой течи
Распял себя на кресте…
Тематически “Облако в штанах” – поэма о любви поэта, об искренности человеческих отношений, которая сталкивается с ложью социальных и нравственных законов буржуазного общества. Но любовная драма становится здесь лишь частным выражением общего социального конфликта. Снова звучит в поэме мотив страданий человека в капиталистическом мире, ответственности за них поэта, но звучит он по-иному, чем ранее. В единстве с людьми поэт осознает ту силу, которая позволяет ему принять вызов буржуазномещанского мира:
Плевать, что нет
У Гомеров и Овидиев
Людей, как мы,
Я знаю –
Солнце померкло б, увидев
Наших душ золотые россыпи!
Поэт призывает людей не просить, а требовать счастья здесь и сейчас:
Жилы и мускулы – молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы –
Каждый –
Держим в своей пятерне
Миров приводные ремни!
Маяковский верит в человека и в будущее торжество высоких человеческих начал. Он верит в то, что человек – творец своего счастья:
Нам, здоровенным,
С шагом саженьим,
Надо не слушать, а рвать их –
Их,
Присосавшихся бесплатным приложением
К каждой двуспальной кровати!
Их ли смиренно просить:
“Помоги мне!”
Молить о гимне,
Об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне –
Шуме фабрики и лаборатории.
Во второй главе Маяковский обрушивается на поэтов, которые в своем творчестве проповедуют философию и этику буржуазного индивидуализма:
Поэты,
Размокшие в плаче и всхлипе,
Бросились от улицы, сроша космы:
“Как двумя такими выпеть
И барышню,
И любовь,
И цветочек под росами?”
Перепадает от Маяковского и тем, кто придерживается антидемократических идеологический учений, культивирующих презрение к массе, идею сверхчеловека. В этой связи возникает во второй главе образ “крикогубого Заратустры”:
Слушайте!
Проповедует,
Мечась и стеня,
Сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
С лицом, как заспанная простыня,
С губами, обвисшими, как люстра,
Мы,
Каторжане города – лепрозория,
Где золото и грязь изъязвили проказу, –
Мы чище венецианского лазорья,
Морями и солнцами смытого сразу!
Вторая глава заканчивается словами:
И когда
Приход его
Мятежом оглашая,
Выйдете к спасителю –
Вам я
Душу вытащу,
Растопчу,
Чтоб большая! –
И окровавленную дам, как знамя.
В этом – весь Маяковский, он всегда там – “где боль, везде”. В “Облаке в штанах” определилась главная тема всего творчества, всей поэзии Маяковского – тема революции. Точнее даже сказать, сама революционная стихия, революционное обновление стали главным содержанием, главным героем стихов и поэм Маяковского, начиная от “Облака…” и заканчивая поэмой “Во весь голос”.
(Пока оценок нет)
Другие сочинения:
- Владимир Маяковский открыл целую эпоху в истории русской и мировой поэзии. В его творчестве запечатлелось становление нового мира, рожденного в жесточайших классовых битвах. Поэт выступил как художник-новатор, реформировавший русский стих, обновивший средства поэтического языка. Поэтические завоевания Маяковского определили главное направление Read More ......
- Анализ первой главы поэмы В. В. Маяковского “Облако в штанах”.”Вы думаете, это бредит малярия?”В. Маяковский – один из лучших поэтов начала ХХ века, века глубоких социальных перемен. Поэма “Облако в штанах” была закончена к июлю 1915 года. В ней поэт Read More ......
- Замысел поэмы “Облако в штанах” (первоначально название “Тринадцатый апостол”) возник у Маяковского в 1914 году. Поэт влюбился в некую Марию Александровну, семнадцатилетнюю красавицу, пленившую его не только внеш-ностью, но и своей интеллектуальной устремленностью ко всему новому, рево-люционному. Но любовь оказалась Read More ......
- Результатом поездки по стране в 1914 году вместе с футуристами (Д. Бурлюком и В. Каменским) стала поэма “Облако в штанах” (1915). Полностью впервые поэма опубликована в 1918 году, в предисловии В. Маяковский писал: “Облако в штанах” (первое имя “Тринадцатый апостол” Read More ......
- Поэма “Облако в штанах” была закончена к июлю 1915 года. В это же время Маяковский познакомился с Лилей Брик, которой читал поэму полностью, и тут же попросил разрешения посвятить ей свое произведение. Так на титуле поэмы появилось имя (“Тебе, Лиля”), Read More ......
- Поэма “Облако в штанах” (1914 – 1915) – одно из самых значительных произведений Маяковского в ранний период его творчества. Важно отметить, что первоначально поэма называлась “Тринадцатый апостол”. Название, безусловно, ироническое и, в то же время, кощунственное по отношению к христианской Read More ......
- Поэзия Маяковского активна: “Славьте меня!”, “Господа! Остановитесь! Вы же не нищие, вы не смеете просить подачки!”. Он совершенно меняет устоявшиеся стереотипы в работе над словом, обновляя устоявшееся значение слова: “костлявые пролетки”, “пухлые такси”. С лексикой поэт обращается творчески: он “просеивает”, Read More ......
- Среди всего, созданного Маяковским за пять лет его дооктябрьского поэтического пути, особое место принадлежит поэме “Облако в штанах”, написанной в 1914-1915 годах. Каждое слово произведения – дерзкий вызов действительности, ниспровержение социальных, моральных и эстетических основ буржуазного строя и призыв к Read More ......
