Друг честных людей или Стародум» Д.И. Фонвизина

ДРУГ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ,илиСТАРОДУМ 1Пери-оди-чес-кое со-чине-ние,пос-вя-щен-ное ис-ти-не

–––––––

1 Вот заг-ла-вие, под ко-торым из-да-ваться бу-дет на сей 1788 год но-вое пе-ри-оди-чес-кое со-чине-ние под над-зи-рани-ем со-чини-теля ко-медии "Недо-росль". Нап-расно бы-ло бы пред-ва-рять пуб-ли-ку, ка-кого ро-да бу-дет сие со-чине-ние, ибо об-раз мыс-лей и объ-яс-не-ния Ста-роду-ма до-вольно из-вес-тны. Целый год сос-то-ять бу-дет из две-над-ца-ти лис-тов. Пер-вые че-тыре по-лучить бу-дет мож-но в на-чале мая, вто-рые че-тыре в на-чале сен-тября, а пос-ледние че-тыре в на-чале бу-дуще-го го-да.

Под-писка на сие со-чине-ние от-во-рена у кни-гоп-ро-дав-ца Клос-терма-на на сле-ду-ющих кон-ди-ци-ях:

Каж-дый эк-зем-пляр, то есть две-над-цать лис-тов, сто-ить бу-дет один рубль пять-де-сят ко-пе-ек. Жела-ющие под-пи-саться бла-гово-лят внес-ти сии деньги и взять би-лет, с ко-торым в пер-вых днях мая мож-но бу-дет по-лучить пер-вые че-тыре лис-та и би-лет на дос-таль-ные во-семь лис-тов, кои раз-да-ваться бу-дут в оз-на-чен-ный срок неп-ре-мен-но.

Сие со-чине-ние хо-тя и го-тово, но преж-де пе-чата-но не бу-дет, как раз-ве под-пи-шут-ся на семь-сот пять-де-сят эк-зем-пля-ров до пер-во-го мар-та, пос-ле ко-торо-го под-писка про-дол-жаться не бу-дет. Но еже-ли до се-го чис-ла на по-мяну-тое ко-личес-тво эк-зем-пля-ров под-пи-сано не бу-дет, то сие со-чине-ние вов-се на-печа-тано быть не мо-жет.

Пере-воды из се-го пе-ри-оди-чес-ко-го тво-рения вов-се ис-клю-ча-ют-ся. Ни од-но со-чине-ние, где-ни-будь на-печа-тан-ное, в сей кни-ге мес-та иметь не мо-жет. Сло-вом, все со-чине-ния бу-дут сов-сем но-вые, а раз-ве зна-комые по-тому, что не-кото-рые из них в пуб-ли-ке хо-дят ру-копис-ные.

Име-на под-пи-сав-шихся при на-чале книг на-печа-таны бу-дут, и все ста-рания при-ложат-ся, что-бы удо-воль-ство-вать поч-тенную пуб-ли-ку и со сто-роны ти-пог-раф-ской час-ти.

Содер-жа-ние:

Письмо к Ста-роду-му

Ответ Ста-роду-ма

Письмо к Ста-роду-му от пле-мян-ни-цы его Софьи

Ответ Ста-роду-ма Софье

Письмо Ста-роду-ма к со-чини-телю "Недо-рос-ля"

Письмо, най-ден-ное по бла-жен-ной кон-чи-не над-ворно-го со-вет-ни-ка Взят-ки-на, к по-кой-но-му его пре-вос-хо-дитель-ству

Крат-кий ре-естр для на-поми-нания все-уни-жен-ней-шей просьбы над-ворно-го со-вет-ни-ка Взят-ки-на, с оз-на-чени-ем цен, клят-венно обе-ща-емых его пре-вос-хо-дитель-ству за ми-лос-ти-вую про-тек-цию и пок-ро-витель-ство

Письмо к Ста-роду-му от со-чини-теля "Недо-рос-ля"

Письмо к Ста-роду-му от де-дилов-ско-го по-мещи-ка Дуры-кина

Кон-ди-ции для учи-теля до-му Дуры-кина

Ответ Ста-роду-ма Дуры-кину

Письмо уни-вер-си-тет-ско-го про-фес-со-ра к Ста-роду-му

Письмо Дуры-кина к Ста-роду-му

Письмо от Ста-роду-ма

Раз-го-вор у кня-гини Хал-ди-ной

ПИСЬМО К СТАРОДУМУ

С.-Петер-бург, ян-ва-ря 1788.

Я дол-жен приз-наться, что за ус-пех ко-медии мо-ей "Недо-росль" одол-жен я ва-шей осо-бе. Из раз-го-воров ва-ших с Прав-ди-ным, Мило-ном и Софьею сос-та-вил я це-лые яв-ле-ния, кои пуб-ли-ка и до-ныне с удо-воль-стви-ем слу-ша-ет; но как бо-лезнь моя не поз-во-ля-ет мне уп-ражняться в ро-де со-чине-ний, кои тре-бу-ют та-кого неп-ре-рыв-но-го вни-мания и раз-мышле-ния, ка-ковые пот-ребны в те-ат-раль-ных со-чине-ни-ях; с дру-гой же сто-роны, при-выч-ка уп-ражняться в пи-сании сде-лала сие уп-ражне-ние для ме-ня нуж-дою, то и ре-шил-ся я из-да-вать пе-ри-оди-чес-кое тво-рение, где раз-ность ма-терий не тре-бу-ет неп-ре-рыв-но-го вни-мания, а па-че мо-жет слу-жить мне за-бавою. Но чтоб быть мне вер-нее в ус-пе-хе тру-да мо-его, я наз-вал его ва-шим име-нем и по-кор-нейше вас про-шу при-нять в нем ис-крен-нее учас-тие, со-об-щая мне для по-меще-ния в сию кни-гу мыс-ли ва-ши, кои сво-ею важ-ностию и нра-во-уче-ни-ем, без сом-не-ния, рос-сий-ским чи-тате-лям бу-дут нра-виться. Но стра-шусь я стро-гос-ти цен-зу-ры, ибо вы, ко-неч-но, не на-пише-те ни-чего та-кого, че-го бы на-печа-тать бы-ло не-воз-можно. Век Ека-тери-ны Вто-рыя оз-на-мено-ван да-рова-ни-ем рос-си-янам сво-боды мыс-лить и изъ-яс-няться. "Недо-росль" мой, меж-ду про-чим, слу-жит то-му до-каза-тель-ством, ибо на-зад то-му лет за трид-цать ва-ша собс-твен-ная роль мог-ла ли бы быть пред-став-ле-на и на-печа-тана? Прав-да, что есть и ны-не осо-бы, стре-мящи-еся уг-не-тать да-рова-ния и пре-пятс-тву-ющие вы-ходить все-му то-му, что не-вежес-тво и по-рок их об-ли-ча-ет, но та-ковое не-мощ-ной зло-бы уси-лие, кро-ме сме-ха, ни-чего дру-гого ны-не про-из-вести не мо-жет. Итак, я лас-ка-юсь, что вы, по рев-ности ва-шей к об-ще-му бла-гу, не от-ре-четесь вспо-мощес-тво-вать мне в мо-ем пред-при-ятии со-об-ще-ни-ем мне все-го то-го, что, как най-де-те вы, для чес-тных лю-дей, ко-торых по спра-вед-ли-вос-ти наз-ва-ли вы се-бя дру-гом, мо-жет быть при-ят-но и по-лез-но. Моя же бла-годар-ность к вам рав-няться бу-дет то-му ду-шев-но-му поч-те-нию, с ко-торым нав-сегда пре-бываю и проч.

Современное ему положение в России, да отчасти и в Европе, Фонвизин считал ненормальным отклонением от правильного пути; он отчетливо ощущал приближение катастрофы, видел глубокие сдвиги в общественном бытии и в общественном сознании. Буржуазная революция нависла над Европой. Крестьянское восстание готовилось тогда, когда Фонвизин писал «Бригадира», и только что наполнило ужасом всю дворянскую Россию в то время, когда создавался «Недоросль». Утопия, имевшая феодальную оболочку, была для Фонвизина спасительным миражем. Он хотел противопоставить ее напору враждебных сил, и сам не замечал того, что его утопия строилась не столько на основе знания фактов прошлого (это прошлое вовсе и не было похоже на мечту Фонвизина), сколько на основе идей будущего, идей, властно требовавших права на осуществление, идей просветительских, новых, передовых.

Это выразилось и в том, что в публицистике Фонвизина, как и в его художественном творчестве, понятие о дворянстве все более теряло узкосословный и даже узкоклассовый характер, превращаясь в понятие о лучших людях отечества. Отсюда оставался один шаг до признания дворянских привилегий недействительными. Фонвизин не сделал этого шага, но он подготовил его в процессе развития мировоззрения лучших людей из своего класса. Он попытался создать компромисс между помещичьими правами и «естественным правом» просветителей, готовивших Французскую революцию. Компромисс не мог удаться; в перспективе были либо реакция Павла I и его сыновей, либо декабризм. Надо было или отказаться от идеи народного блага, или же понять ее так, по крайней мере, как ее понял Мирабо. Фонвизин не мог сделать ни того, ни другого. Но его путь был путем, ведшим к Мирабо. Крушение его утопической программы выявило то, что в ней было подлинного: борьба с рабством, борьба с деспотией. Племянник Д. И. Фонвизина, декабрист М.А. Фонвизин, пошел по его пути дальше. Свою социальную программу Фонвизин изложил в записке «Краткое изъяснение о вольности французского дворянства и о пользе третьего чина», первая часть которой представляет собою перевод, а вторая – оригинальное сочинение Фонвизина*. Он требует в этой записке существенных реформ. Общий его итог таков: «Словом, в России надлежит быть 1) дворянству совсем вольному, 2) третьему чину совершенно освобожденному и 3) народу, упражняющемуся в земледельстве, хотя не совсем свободному, но по крайней мере имеющему надежду быть вольным, когда будут они такими земледельцами или такими художниками (т.е. ремесленниками), чтоб со временем могли привести в совершенство деревни или мануфактуры господ своих». Фонвизин требует ограничения крепостничества, предоставления права освобождения от него как по образованию, так и по купеческой и ремесленной деятельности; он считает необходимым предоставить крестьянству широкие права на получение высшего образования (оно было закрыто в XVIII веке для крестьян законом) и на занятие любой деятельностью. Фонвизин придает огромное значение росту и свободе буржуазии, мелкой буржуазии и интеллигенции, вышедшей из их среды (в сумме это и есть «третий чин»), хотя над всем и возносит дворянство.

Журнальная сатира. Успех комедии "Бригадира" выдвинул Фонвизина в число наиболее известных писателей своего времени. О новой комедии молодого автора с похвалой отозвался глава просветительского лагеря русской литературы 1760-х годов Н. И. Новиков в своем сатирическом журнале "Трутень". В сотрудничестве с Новиковым Фонвизин окончательно определяет свое место в литературе как сатирик и публицист. Не случайно в другом своем журнале "Живописец" за 1772 год Новиков поместит острейшее сатирическое сочинение Фонвизина "Письма к Фалалею", а также "Слово на выздоровление его ими. высочества государя цесаревича и великого князя Павла Петровича в 1771 годе" - сочинение, в котором в рамках жанра официального панегирика, обращенного к наследнику престола, обличалась принятая Екатериной II практика фаворитизма и самовозвеличивания.
В этих сочинениях проглядывают уже очертания идеологической программы и творческих установок, определивших позднее художественное своеобразие "Недоросля". С одной стороны, в "Письмах к Фалалею" - этой яркой картине дикого невежества и произвола поместных дворян - Фонвизин впервые находит и мастерски использует особый конструктивный прием сатирического обличения крепостников. Безнравственность поведения обличаемых в письмах персонажей превращает их, по мысли сатирика, в подобие скотов. Утрата ими человеческого облика подчеркивается той слепой страстью, которую они питают к животным, не считая в то же время за людей своих крепостных. Таков, например, строй мыслей и чувств матери Фалалея, для которой после сына самым любимым существом является борзая сука Налетка. Добрая матушка не жалеет розог, чтобы выместить на своих крестьянах досаду от смерти любимой суки. Характер матери Фалалея прямо ведет нас к образу главной героини "Недоросля" - госпоже Простаковой. Этот прием психологической характеристики героев особенно выпукло будет использован в гротесковой фигуре дяди Митрофана - Скотинина.
С другой стороны, в "Слове на выздоровление..." уже заявлены предпосылки той политической программы, которую позднее Фонвизин будет развивать в знаменитом "Рассуждении о непременных государственных законах": "Любовь народа есть истинная слава государей. Буди властелином над страстями своими и помни, что тот не может владеть другими с славою, кто собой владеть не может..." Как мы увидим ниже, пафос размышлений положительных персонажей "Недоросля" Стародума и Правдина во многом питается идеями, запечатленными в названных сочинениях.

Рукописный вариант, так как Фонвизину запрещено печататься. «Друг» в отличие от «Курантов» является журналистским произведением. Всего один номер. Тиражировался от руки. В заголовок Фонвизин выносит «периодическое сочинение, посвященное истине». Персональный журнализм. Продолжение о тех персонажах, которые уже были введены в комедии «Недоросль». Хотел публиковать переписку Стародума с различными корреспондентами – эпистолярный жанр. Тема распада дворянской семьи, нравственные проблемы, проблемы воспитания. Еще герои – Тарас Скотинин, госпожа Простакова. Он ей пишет, что у него умерла любимая свинья Аксинья, он вне себя от скорби, поэтому решил стать воспитателем – нравоучителем с розгами в руках. Фонвизин хотел опубликовать ряд других сатирических произведений, которые не смог опубликовать в «Собеседнике». «Всеобщая придворная грамматика» - в форме вопросов и ответов. 6 родов подлых придворных душ. Новые падежи и формы – придворный падеж – наклонение сильных к наглости, а слабых к подлости. Действительный, страдательный и отложительный залог. Самое часто употребительное слово – «быть должным», не используется в прошедшем времени, потому что долги не отдают. Грамматика так и не опубликована.

«Письмо надворного советника Взяткина». Многие считают, что это продолжение образа советника из комедии «Бригадир». В литературе Фонвизин придерживался классицизма, а в публицистике заметны реалистические черты. Просветительский реализм. Неодномерная характеристика. Для классицизма герои либо исключительно хорошие, либо плохие. А у советника приличные дети. Сын Взяткина Митюшка – создатель Сводного Уложения, намек на Наказ Екатерины. До этой статьи считалось, что мошенниками могут быть только мелкие чиновники, Фонвизин разрушает это представление. Письмо обращено к Милостивцу, его превосходительству – тоже мошеннику. Подписано датой «Москва 1777». Много политических аллюзий. В письме Взяткин поздравляет Милостивца с тем, что тот совершенно случайно занимает высокий пост, без всяких трудов. Потом идет ответ его превосходительства. Разрушение идеализации крупных сановников.

«Наставление дяди своему племяннику» - то же, самое, разбогател из-за взяток.

Драматическая сценка «Разговор у княгини Халдиной». Представители высшего света, которые праздно проводят время. Стародум утверждает, что в Росси нет хороших ораторов, потому что им негде применять свое умение и предлагает создать парламент, где могли бы обсуждаться новые законы и деятельность министров. Основной жанр – письмо. Главный герой – Стародум. В 1785 года Фонвизина разбивает паралич, на этом его деятельность останавливается.

Письмо Каллисфена:

«Умираю в темнице; благодарю богов, что сподобили меня пострадать за истину. Александр слушал моих советов два дни, в которые спас я жизнь Дариева рода и избавил жителей целой области от конечного истребления. Прости!»

Отметка рукою Аристотеля:

«При государе, которого склонности не вовсе развращены, вот что честный человек в два дни сделать может!»

Друг честных людей, или Стародум

Периодическое сочинение, посвященное истине

Письмо к Стародуму

С-Петербург, января 1788.

Я должен признаться, что за успех комедии моей «Недоросль» одолжен я вашей особе. Из разговоров ваших с Правдиным, Милоном и Софьею составил я целые явления, кои публика и доныне с удовольствием слушает; но как болезнь моя не позволяет мне упражняться в роде сочинений, кои требуют такого непрерывного внимания и размышления, каковые потребны в театральных сочинениях; с другой же стороны, привычка упражняться в писании сделала сие упражнение для меня нуждою, то и решился я издавать периодическое творение, где разность материй не требует непрерывного внимания, а паче может служить мне забавою. Но чтоб быть мне вернее в успехе труда моего, я назвал его вашим именем и покорнейше вас прошу принять в нем искреннее участие, сообщая мне для помещения в сию книгу мысли ваши, кои своею важностию и нравоучением, без сомнения, российским читателям будут нравиться. Не страшусь я строгости цензуры, ибо вы, конечно, не напишете ничего такого, чего бы напечатать было невозможно. Век Екатерины Вторыя ознаменован дарованием россиянам свободы мыслить и изъясняться. «Недоросль» мой, между прочим, служит тому доказательством, ибо назад тому лет за тридцать ваша собственная роль могла ли бы быть представлена и напечатана? Правда, что есть и ныне особы, стремящиеся угнетать дарования и препятствующие выходить всему тому, что невежество и порок их обличает, но таковое немощной злобы усилие, кроме смеха, ничего другого ныне произвести не может. Итак, я ласкаюсь, что вы, по ревности вашей к общему благу, не отречетесь вспомоществовать мне в моем предприятии сообщением мне всего того, что, как найдете вы, для честных людей, которых по справедливости назвали вы себя другом, может быть приятно и полезно. Моя же благодарность к вам равняться будет тому душевному почтению, с которым навсегда пребываю и проч.

Сочинитель «Недоросля».

Ответ Стародума

Москва, января 1788.

С удовольствием соглашаюсь я принять участие в вашем периодическом сочинении. Я буду вам сообщать мысли мои по мере, как они мне в голову приходить будут. Красноречия от меня не ожидайте, ибо вы сами знаете, что я не писатель, а буду говорить полезные истины для того только, что мы, богу благодарение, живем в том веке, в котором честный человек может мысль свою сказать безбоязненно. Я сам жил большею частию тогда, когда каждый, слушав двоих так беседующих, как я говорил с Правдиным, бежал прочь от них стремглав, трепеща, чтоб не сделали его свидетелем вольных рассуждений о дворе и о дурных вельможах; но чтоб мой сей разговор приведен был в театральное сочинение, о том и помышлять было невозможно, ибо погибель сочинителя была бы наградою за сочинение. Екатерина расторгла сии узы. Она, отверзая пути к просвещению, сняла с рук писателей оковы и позволила везде охотникам заводить вольные типографии{239}, дабы умы имели повсюду способы выдавать в свет свои творения. Итак, российские писатели, какое обширное поле предстоит вашим дарованиям! Если какая рабская душа, обитающая в теле знатного вельможи, устремится на вас от страха, чтоб не терпеть унижения от ваших обличений, если какой-нибудь бессовестный лихоимец дерзнет, подкапываясь под законы, простирать хищную руку на грабеж отечества и своих сограждан, то перо ваше может смело обличать их пред троном, пред отечеством, пред светом. Я думаю, что таковая свобода писать, каковою пользуются ныне россияне, поставляет человека с дарованием, так сказать, стражем общего блага. В том государстве, где писатели наслаждаются дарованною им свободою, имеют они долг возвысить громкий глас свой против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с дарованием может в своей комнате, с пером в руках, быть полезным советодателем государю, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества. Дабы обещание мое о принятии участия в вашем сочинении было не на словах, а на деле, сообщаю вам теперь же несколько полученных мною писем от знакомых вам особ и с моими ответами. Вы можете поместить их в вашу книгу, если рассудите за благо; а я навсегда пребываю и проч.

Стародум.

Письмо к Стародуму от племянницы его Софьи

С.-Петербург, января 1788.

Я теперь нахожусь в самом лютом положении; прибегаю к вашему благоразумию; будьте, милостивый государь дядюшка, моим руководителем и подайте мне спасительный совет. Сколько по склонности, столько и следуя вашей воле, вышла я за Милона; несколько времени вела я с ним жизнь преблагополучную, но мы приехали в Петербург, где узнала я прямое несчастие: Милон мне неверен! Он влюблен, и в кого? В презрительную женщину, каковые наполняют здешние вольные маскарады и, будучи осыпаны бриллиантами, соблазняют молодых людей, не имеющих испытания, и довели здешнюю публику до того, что всякая порядочная женщина не может уже посещать сих собраний. Одна из сих нечестивых поймала в сети свои моего мужа, которого я обожаю. Сердце мое терзается день и ночь. Я ревную до безумия. Ум мой занят вымыслами об отмщении. Жизнь моя продолжиться не может, если я еще останусь в настоящем положении. Что мне делать, милостивый государь дядюшка? Не отрекитесь подать мне совет и вывесть меня из бедствия. Я есмь и проч.

Софья Милонова.

Ответ Стародума Софье

Москва, января 1788.

С сердечным сожалением узнал я из письма твоего, в какую слабость поверг себя Милон. Он влюблен: в презрительную женщину, а ты, моя Софьюшка, ревнуешь к сей твари! Я весьма знаю молодцов, подверженных такой слабости. Сии женщины, наполняющие ваши вольные маскарады, каковых число и у нас в Москве становится довольно велико, имеют особливое искусство ловить молодых людей в свои сети и вертеть им головы. Верь, однако ж, Софьюшка, что и твоя голова не в лучшем состоянии. Ты сокрушаешься день и ночь, занимаешься отмщением. Остерегись, друг мой! Ты неблагоразумно поступаешь. Добродетель жены не в том состоит, чтоб быть на страже у своего мужа, а в том, чтоб быть соучастницею судьбы его, и добродетельная жена должна сносить терпеливо безумие мужа своего. Он ищет забавы в объятиях любовницы, но по прошествии первого безумия будет он искать в жене своей прежнего друга. Паче всего не усугубляй одного зла другим, ни одного дурачества другим, сильнейшим. Огонь, которого не раздувают, сам скоро погасает: вот подобие страстей. Сражаясь упорно с ними, пуще их раздражаешь; не примечай их, они сами укротятся.

Познай все свое неразумие. Муж твой старается скрыть от тебя обиду, которую тебе делает, а ты стараешься показать ему, что тебе она известна. Разве не чувствуешь ты, что срываешь завесу и что он не будет иметь причины воздерживаться и станет обижать тебя явно? Пожалуй, не основывай любви своей на его ласках, но на его честности. Знай, что честность есть душа супружеского согласия. Прелести забав повергают его на колени пред другою; но, возвращаясь к тебе, ищет он и любит находить милого своего друга, разделяющего судьбу его; рассудок его влюблен в тебя, и только страсть одна влечет его в объятия твоей соперницы. Но страсти скоротечны; насыщение следует за ними скоро; минута их воспламеняет, минута погашает.

«Собеседник любителей российского слова»

Журнал «Собеседник любителей российского слова, содержащий разные сочинения в прозе и стихах некоторых российских писателей», выходил в Петербурге с июня 1783 по сентябрь 1784 г. Выпускала его Академия наук, фактическим редактором являлась княгиня Е.Р.Дашкова (директор АН). Всего было издано шестнадцать частей. Тираж каждой части составлял 1812 экземпляров. Близкое участие в «Собеседнике» приняла через Дашкову Екатерина II, что не замедлило сделаться известным. Императрица спустя четырнадцать лет после «Всякой всячины» и поколения сатирических журналов 1769 г. пожелала повторить свой опыт в публицистике. Ее тревожил рост оппозиционных настроений среди дворянства, в борьбе с которыми потребовалось отставить от службы руководителя Иностранной коллегии Н.И. Панина и его секретаря Фонвизина. Следовало разъяснить значение устойчивой и неограниченной монархической власти, вновь подчеркнуть достоинства русской государыни Екатерины II. Но план этот удалось выполнить только отчасти. Несмотря на сильный напор императрицы, «Собеседник» не целиком поддался ее влиянию. Произошло это потому, что к участию в журнале были привлечены все или почти все лучшие современные писатели, за исключением ненавистного Екатерине Н.И. Новикова. Честные люди и русские патриоты, они не могли перейти в разряд наемных одописцев, говорили о недостатках общества и вносили в журнал сатирический элемент. Крестьянский вопрос не затрагивался в «Собеседнике», но нападки на вельможество, лесть, подхалимство, французоманию, пороки модного воспитания, невежество, разврат, ханжество – часты на страницах журнала. В «Собеседнике» печатались произведения писателей прогрессивного лагеря – Д. Фонвизина, Я. Княжнина, Ф. Козельского, С. Боброва, осознававших недостатки екатерининского режима и выступавших против него в своей литературной деятельности. Однако преобладали официозные или нейтральные материалы. В своей статье «Собеседник любителей российского слова», напечатанной в восьмой и десятой книжках «Современника» за 1856 г., H.A. Добролюбов прежде всего обращается к сочинениям императрицы Екатерины II, заполнявшим журнал, – «Записки касательно российской истории» и «Были и небылицы». Он подсчитал, что «Записки» заняли почти половину объема всех книжек «Собеседника» – 1348 страниц из 2800! Добролюбов, искусно обходя цензурные препятствия, отчетливо показал, что «Записки касательно российской истории» являются не научным трудом, а политической инструкцией по поводу того, как нужно толковать события русской истории и рассказывать о них. Екатерина желала убедить читателей «во всем, в чем только можно, что всякое добро нисходит от престола и что в особенности национальное просвещение не может обойтись без поддержки правительства». Менее осторожен был критик в своей оценке заметок Екатерины II, печатавшихся под общим названием «Были и небылицы». Некоторые пункты из этого раздела его статьи вызвали энергичный протест в лагере идейных врагов «Современника», поспешивших обвинить Добролюбова в неуважении к лицу царствующего дома. Подробно и внимательно осветил Добролюбов наиболее яркий эпизод в истории «Собеседника», перепечатывая со своими замечаниями «Вопросы к сочинителю «Былей и небылиц» Фонвизина и «Ответы» на них Екатерины II. «Только ответы эти такого рода, – говорит он, – что большая часть из них уничтожает вопросы, не разрешая их; во всех почти отзывается мысль, что не следовало об этом толковать, что это – свободоязычие, простершееся слишком далеко». Знаменитая ода Державина «Фелица», напечатанная в первой книжке «Собеседника», в сущности начала собой две линии, свойственные этому журналу, – прославление монархии вообще и Екатерины II как образцового правителя страны и сатирические выпады против вельмож, двора и недостатков общественного быта. Сатирический элемент, весьма сильный в творчестве Державина, был широко представлен в «Собеседнике» его стихотворениями. Но первое по общественной важности место в журнале занимали произведения Фонвизина. Рядом с «Былями и небылицами», официозными поздравительными одами и нейтральной лирикой малоизвестных поэтов в «Собеседнике» появились лучшие сатирические статьи Фонвизина. Несмотря на то, что после своих «Вопросов» Фонвизин продолжал некоторое время печататься в «Собеседнике», и на то, что он тонко и умно сделал вид, будто пытается оправдаться перед автором «Былей и небылиц» в особом извинительном письме, его судьба была уже решена: Фонвизин оказался отлученным от литературы, и последующие сочинения не увидели света при жизни автора. (Западов)

Ближайшее участие в издании принимали И.Ф.Богданович, Г.Р.Державин, Д.И.Фонвизин. Менее активно сотрудничали С.С.Бобров, В.В.Капнист, Я.Б.Княжнин, Е.И.Костров, В.А.Левшин, М.Н.Муравьев, Ю.А.Нелединский-Мелецкий, М.М.Херасков и др. Показательно отсутствие в журнале произведений Н.И.Новикова, М.М.Щербатова, а также А.М.Кутузова и Радищева. Несмотря на то, что «Собеседник» печатался на средства АН, при участии самой императрицы, он не имел ни учено-академического, ни официального характера. Политическая информация отсутствовала, ни один ученый в нем не участвовал. Статьи на общие политико-просветительные темы являлись монополией Екатерины II (цикл нравоописательных очерков и сатирически-дидактических этюдов «Были и небылицы»; «Записки касательно российской истории», ответы на «Несколько вопросов» Фонвизина и на вопросы некоторых ее приближенных). Когда же Фонвизин попытался поднять на страницах журнала острые проблемы, связанные с культурной и моральной деградацией правящего класса (статьи «Опыт российского сословника», «Челобитная российской Минерве от российских писателей» и др.), это вызвало гневный окрик Екатерины II и отказ Фонвизина от участия в издании.

Впоследствии журнал не пользовался достаточной поддержкой читателей и не оправдывал затрачиваемых на него средств. Эти причины и вызвали прекращение издания. (Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», т.6, М., 1971)

«Московский журнал»

Ежемесячно издавался Н. М. Карамзиным в Москве в 1791-1792 гг. (всего вышло 8 частей; второе издание без перемен - в 1801-1803 гг.). Мысль об издании этого журнала возникла у Карамзина во время его заграничного путешествия; он должен был служить той же цели, что и "Письма" - знакомить русскую публику преимущественно с иностранными писателями и их произведениями. Печатался в типографии Московского университета. Тираж по подписке в первый год издания 300 экземпляров. (М.П. Мохначёва ).

В «Московском журнале», ссылаясь на опыт иностранных периодических изданий, Карамзин ввел четкое дробление материалов по отделам, расположив их следующим порядком: «русские сочинения в стихах и прозе, разные небольшие иностранные сочинения в чистых переводах, критические рассматривания русских книг, известия о театральных пьесах, описания разных происшествий и анекдоты, а особенно из жизни славных новых писателей». Так были названы эти отделы в объявлении о выходе журнала и в таком виде они появлялись на страницах его книжек. Приглашая читателей к сотрудничеству, Карамзин предупреждал о том, что будет принимать «все хорошее и согласное» с планом его издания, «в который не входят только теологические, мистические, слишком ученые, педантические и сухие пьесы». На публикацию должно рассчитывать также лишь то, «что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указного дозволения». Это значило, во-первых, что свой журнал Карамзин желал избавить от масонских материалов религиозно-нравоучительного свойства, – он отошел от прежних друзей и московские масоны сразу поняли это, – а во-вторых, что журнал не станет касаться политических вопросов и что ему будет не тесно в цензурных рамках. Важным нововведением в журнале Карамзина явились отделы библиографии и театральных рецензий. До него рецензии и отзывы о книгах и пьесах были редкими гостями в русских журналах, среди которых исключением являлись только «Санкт-Петербургские ученые ведомости» Н.И. Новикова, специальный библиографический журнал, правда, существовавший очень недолго. Таким образом, «Московский журнал» оставил за собой видное место в истории русской литературной и театральной критики, ранними образцами которой были рецензии самого Карамзина. В «Московском журнале» Карамзин напечатал свою повесть «Бедная Лиза». Успех ее был поистине огромным. Окрестности Симонова монастыря в Москве, описанные Карамзиным, стали излюбленным местом прогулок чувствительных читателей. «Письма русского путешественника» Карамзина, также начали печататься в «Московском журнале». (Западов)

«Московский журнал» (1791–1792) – ежемесячное литературное издание, считающееся в истории журналистики первым настоящим журналом, где существуют постоянные разделы и рубрики. Его появление можно расценивать как особую веху в развитии журнальной периодики. Главная задача «Московского журнала» состояла в пропаганде сентиментализма Карамзина как нового литературного направления. Журнал отличался многообразием материалов, поданных живо и занимательно. Хороший подбор произведений, изящный язык, высокий эстетический вкус – вот что делало его изданием нового для России типа. Перечислим ряд признаков «настоящего» журнала, позволяющих говорить о Карамзине как о его родоначальнике:

1) определенное твердое направление;

2) строгий отбор произведений в соответствии с этим направлением;

3) разнообразие материалов и их познавательный характер;

4) чувство современности;

5) постоянные отделы и рубрики;

6) хорошая постановка отдела критики;

7) чистый литературный язык;

8) живая, занимательная, увлекательная манера общения с читателем.

Издание распространялось по подписке. Ее стоимость составляла 5 рублей в Москве и 7 рублей в провинции. Карамзин предлагал всем желающим присылать свои произведения, но сразу отвергал чисто теологические, мистические, слишком научные, сухие «пиесы». Влияние этого журнала на русское общество было сильным. (После закрытия «Московского журнала» Н.М.Карамзин стал издавать альманах «Аглая» (1794, 1795) –первый настоящий русский альманах. Здесь печатались одни русские сочинения и не было переводов, что явилось отличительной чертой этого издания. Следующий альманах – «Аониды» – был стихотворным и издавался в 1796, 1797 и 1799 гг. В нем напечатали свои произведения многие авторы, близкие по своим литературным взглядам Карамзину, – Херасков, Державин, Капнист, Дмитриев, Клушин и другие поэты, представившие читателю состояние русской поэзии в обширной и умело расположенной редактором картине. Кроме того в России в этот период издавался еще ряд журналов, прежде всего издания Академии наук: «Собрание новостей» (1775 –1776), «Академические известия» (1779 –1781), «Собеседник любителей российского слова» (1783 –1784), «Российский Феатр» (1786 –1794), «Новые ежемесячные сочинения» (1786 –1796) . Но издавалось и немало частных:«Санкт-Петербургский вестник» (1778 –1781), «Друг честных людей, или Стародум», «Не все и не ничево» (1786), «О всех и за вся и о всем ко всем, или российский патриот и патриотизм» (1788), «Утренние часы» (1788 –1789), «Санкт-Петербургский журнал» (1798), «Беседующий гражданин» (1789). Последний журнал – издание дворянской молодежи – примечателен тем, что в нем выступил Радищев со статьей «Беседа о том, что есть сын Отечества?», где речь шла о воспитании гражданских доблестей.) (нашла чей-то реферат по истории журналистики)

«Друг честных людей или Стародум»

В эту пору, в 1788 г., Фонвизин, испытавший царскую опалу после своих выступлений на страницах «Собеседника любителей российского слова», пробует вновь обратиться к читателю и хлопочет о разрешении издавать журнал «Друг честных людей или Стародум», в чем ему было сейчас же отказано. Отлично задуманный Фонвизиным журнал «Друг честных людей или Стародум» не увидел света, но материалы первого номера получили распространение в рукописном виде и, несмотря на то, что не прошли через печатный станок, стали реальным фактом русской журналистики. «Периодическое сочинение, посвященное истине» – вот что стояло в подзаголовке названия журнала. Фонвизин желал говорить с читателем об «истине», бороться против лжи, изливавшейся с высоты престола, открывать глаза людям на истинное положение дел в русском государстве. Журнал «Друг честных людей» был единоличным предприятием Фонвизина, продолжавшим жизнь персонажей «Недоросля» – комедии, восторженно принятой зрителями. Фонвизин намеревался публиковать переписку Стародума с различными корреспондентами и другие, якобы сообщаемые этим почтенным гражданином, материалы. Стародум, согласившись с предложением сочинителя «Недоросля» участвовать в его начинании, высказал мысль о том, что писатели имеют долг «возвысить громкий глас свой против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с дарованием может в своей комнате с пером в руках быть полезным советодателем государю, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества». В переписке Софьи и Стародума Фонвизин затрагивает довольно заметную для современников тему распада дворянской семьи. Софья стала женой Милона, однако он изменил ей ради «презрительной женщины», и Стародум дает племяннице разумные советы, как восстановить былые отношения. Тарас Скотинин пишет сестре своей госпоже Простаковой, что смерть любимой свиньи Аксиньи переменила совсем нрав его: «Я чувствую, что потерял прежнюю мою к свиньям охоту; но надобно чем-нибудь заняться. Хочу прилепиться к нравоучению, т.е. исправлять нравы моих крепостных людей и крестьян; но как к достижению сего лучше взяться за кратчайшее и удобнейшее средство, то, находя, что словами я ничего сделать не могу, вознамерился нравы исправлять березою». Скотинин в роли нравоучителя с розгами в руках! Сатирическое перо Фонвизина создает необыкновенно сильный и злой абрис фигуры отъявленного крепостника. В «Друге честных людей» Фонвизин предполагал напечатать свое сатирическое сочинение «Всеобщая придворная грамматика», которое раньше не было пропущено редакцией «Собеседника». Составленная в форме вопросов и ответов, придворная грамматика определялась как наука «хитро льстить языком и пером». Людей, составляющих двор, т.е. ближайшее окружение государя, Фонвизин называет «подлыми душами» и насчитывает их шесть родов: все это бесстыдные льстецы, превозносящие «больших господ» в надежде на подачку. «Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости», залогов три – действительный, страдательный, а чаще всего отложительный. Так как у двора и в столице никто без долгу не живет, наиболее употребительным является глагол «быть должным», причем в прошедшем времени этот глагол не спрягается, потому что никто своих долгов не платит, и т.д.

Сатирический журнал И.А. Крылова «Почта духов».

И.А.Крылов считал, что его журнал«Почта духов» (1789) (Заглавие, впрочем, не ограничивалось этими двумя словами. Вслед за ними на титульном листе стояло: «Ежемесячное издание, или ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами». Журнал выходил в Петербурге с января по август 1789 г.) должен читаться как единое произведение. Он называл его «собранием писем», перепиской арабского волшебника с водяными, воздушными и подземными духами. Отдельные главы его объединялись общим сюжетом, например, сюжетом, обличающим рабское преклонение перед иностранным. Как и Новиков, Крылов бичует пороки, мздоимство, казнокрадство, взяточничество. Считается, что адресатом всех этих высказываний Крылова была Екатерина II. По форме журнал необычен. Здесь нет чередования стихов, прозы, участия многих авторов. Крылов был автором всех текстов в журнале. «Почта духов» была интересной; среди достоинств журнала отмечалось разнообразие материалов, интересный выбор точки зрения, смелость суждений, глубокая, умная и верная ирония. В журнале развивается литературная традиция, заложенная журналами Новикова и «Адской почтой». Журнал И.А.Крылова также использует вымышленные персонажи для сатирических целей. (Козлова М. М.)

Когда Крылов издавал «Почту Духов», ему было двадцать лет. Это сборник очерков (в виде переписки разных гномов, сильфов и т.д. с волшебником Маликулмульком), выходивший помесячно. Весь журнал анонимен. Скорей всего, он написан целиком Крыловым или, по крайней мере, весь материал обработан им. Впрочем, существовало мнение, что в «Почте Духов» сотрудничал А.Н. Радищев. Называли еще имена Рахманинова и Н. Эмина как лиц, причастных к работе журнала. Во всяком случае, Крылов вполне ответствен за весь материал, за все высказывания журнала.

«Почта Духов» была органом радикальной идеологии. Крылов обрушивается в своем журнале на всю систему власти и культуры крепостническо-бюрократического государства. Произвол и разврат представителей власти, придворных и чиновников разоблачаются «Почтой Духов». Знать, вельможи – мишень озлобленных нападок Крылова, много раз возвращающегося к сатире, направленной против них. Он изобличает судей и чиновников, ханжей и лицемеров, не боится нападать и на самую царскую власть, на все правительство в целом; при этом его критика и злободневна, и глубока. Разложение нравов «высшего общества» составляет также одну из основных тем журнала. Крылов ставит в «Почте Духов» и экономические вопросы, причем он борется против засилья иностранных товаров, и в связи с этим стоит его борьба с галломанией (и с англоманией). Немало места уделено в «Почте Духов» и литературной полемике, в первую очередь с Княжниным.

Однако Крылов нападает и на русских купцов, прекрасно чувствующих себя при самодержавии. Крылов все «третье сословие» противопоставляет разлагающейся знати даже в вопросах культуры. Демократизм убеждений «Почты Духов» проявляется достаточно отчетливо. Журнал нападает и на крепостное право. Развиваясвою систему социального мировоззрения, «Почта Духов» ни мало не отрывалась от злобы дня, от современности. Ее сатира – вовсе не сатира вообще, не «общечеловеческая» сатира; она бьет совершенно конкретным фактам социальной жизни России конца царствования Екатерины II. Не боится «Почта Духов» и прямых указаний на лица и факты.

Так, гном Зор (несомненно, сам Крылов) пишет:

«Я принял вид молодого и пригожего человека, потому что цветущая молодость, приятность и красота в нынешнее время также в весьма не малом уважении и при некоторых случаях, как сказывают, производят чудеса...» и т.д. Трудно не видеть здесь дерзкого намека на любовников императрицы, людей «в случае», т.е. в фаворе (характерен этот каламбур на слово «случай»), В другом письме того же гнома (т.е. опять, несомненно, самого Крылова) выведен некий спившийся художник Трудолюбов. Рассказ о нем – это горькая жалоба на тяжкое положение мастеров искусства в крепостнической стране и в то же время конкретный рассказ об участи известного гравера и рисовальщика Г.И. Скородумова (умер в 1792 г.). В XXV письме части второй дана резкая характеристика знатного вельможи, едва ли не имеющая в виду Безбородко, и т.д.

Необычайная смелость журнала, резкость и озлобленность его нападок, его радикализм не могли не обратить на себя внимание правительства. Крылову приходилось заботиться о спасении журнала путем литературных «прикрытий», уступок власти. В конце издания Крылов, видимо, имел основания особенно беспокоиться. Он дает то постную морально-религиозную статью, то ура-патриотический в правительственном духе фельетон о турецкой войне, то прославляет Екатерину и установленное ею «блаженство россиян» в прозе и даже в стихах.

В «Почте Духов» мы видим яркие и широкие зарисовки быта, стремление построить характер, местами (например в введении к журналу) даже элементы реалистического психологического романа о бедном, незаметном человеке. Для Крылова вся социальная действительность официальной России его времени сверху до низу презренна. Он – отрицатель по преимуществу. «Почта Духов» прекратилась на августовском номере (1789). Журнал имел мало подписчиков, но, видимо, не это было основанием для его прекращения, а нажим правительства, напуганного Французской революцией. Затем Крылов почти совсем не выступал в печати в течение двух лет.

В конце 1791 г. И.А. Крылов, А.И. Клушин, И.А. Дмитревский и П.А. Плавильщиков основали собственную типографию. (с сайта Красовского учебник)

«Почта духов», хоть и была периодическим изданием, – книжки ее появлялись раз в месяц, – нимало не походила на журнал в современном смысле этого слова. «Почта духов» была журналом только по названию: скорее, это сборник сатирических очерков, разделенный на месячные порции.

Сюжет заключался в следующем. Во «Вступлении» к журналу Крылов рассказал о том, что, укрывшись от непогоды в полуразрушенном доме и размышляя о горестной судьбе неимущего человека, просящего милости у знатных вельмож, он увидел волшебника Маликульмулька. Волшебник предложил автору стать его секретарем, читать письма корреспондентов и составлять на них ответы, разрешив издавать в свет эту переписку. За таким вступлением следовали письма, числом сорок восемь, разделенные в журнале на четыре части.

Корреспондентами Маликульмулька были духи подземные – гномы Зор, Буристон, Вестодав, Астарот, воздушные – сильфы Дальновид, Световид и Выспрепар, водяные – ондин Бореид. Они часто бывали среди людей и рассказывали волшебнику о том, что им удалось увидеть и услышать. Кроме сообщений духов, в журнале есть два письма Маликульмулька и письмо философа Эмпедокла, якобы служившего у волшебника управителем дома под горой Этна. Появление духов в кругу людей иногда мотивировано автором. Так, гном Зор отправлен из ада на землю за модными уборами для Прозерпины, супруги адского властителя Плутона, гном Буристон ищет для подземного царства трех честных судей, сильф Световид вращается в среде модниц и щеголей и т.д.

Крылов выступает против преимуществ, какими наделены Дворяне. Он пишет: «Мещанин добродетельный и честный крестьянин, преисполненные добросердечием, для меня во сто раз драгоценнее дворянина, счисляющего в своем роде до тридцати дворянских колен, но не имеющего никаких достоинств, кроме того счастия, что родился от благородных родителей, которые так же, может быть, не более его принесли пользы своему отечеству, как только умножали число бесплодных ветвей своего родословного дерева» (письмо XXXVII).

Во II письме сильфа Дальновида излагаются впечатления, полученные им якобы от посещения Парижа, но все сказанное одинаково относилось и к Петербургу. Не может быть счастлив монарх, который не заботится о своих подданных и разоряет страну. Придворный – это «невольник, носящий на себе золотые оковы», он проводит дни в мучительном беспокойстве о своем благополучии, не имеет ни одного истинного друга и должен поступать во всем по прихотям своего властелина. Духовные особы «непрестанно помышляют о приумножении своего богатства» и мучаются неудовлетворенным честолюбием: священник хочет стать архиепископом, тот – кардиналом, а кардинал – папой.

В одном из писем «Почты духов» (XXIV) Крылов рассматривает понятие «честный человек», примечательно совпадая в толковании его с тем смыслом, какое дал ему Радищев в «Беседе о том, кто есть сын отечества», опубликованной несколькими месяцами позднее. По-настоящему честным человеком можно считать только того, кто сохраняет все добродетели. «И самый низкий хлебопашец, исполняющий рачительно должности своего состояния, более заслуживает быть назван честным человеком, нежели гордый вельможа и несмысленный судья». Среди простых людей честность можно встретить гораздо чаще, чем среди тех, кто занят придворной, статской или военной службой. Знатные чины слишком редко бывают сопряжены с истинным достоинством.

Сатирические повести И.А. Крылова в журнале «Зритель» («Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке»).

Биография:

Одним из ближайших следствий радищевской деятельности следует считать расцвет бунтарского творчества молодого Крылова в 1789 году и ближайшие за тем годы. Крылов непосредственно соприкасался с кругом Радищева в 1788-1789гг.

Иван Андреевич Крылов (1769-1844)

Его отец был дворянином, но не был помещиком. Дворянство Крыловых было не родовое, но выслуженное по чину. А.П. Крылов сначала служил солдатом, потом был брошен в Оренбург(т.к. был не способен обеспечить себя парадными вещами), участвовал в войне против Пугачева. После пугачевского бунта он перевелся на гражданскую службу и стал чиновником в Твери. Умер, когда его сыну было 9 лет. Для семьи Крыловых наступила тяжелая пора: мать и двое детей остались без средств.

И.А. Крылов был самоучкой, т.к. мать ничему не могла научить. Затем он попал в дом помещика Н.П. Львова и учился вместе с его детьми (в том числе и французскому языку).Так как мальчик еще с ранних лет был записан на службу, то определить когда он стал его действительная служба определить трудно.

1782г. – 13-летний Крылов с матерью перебирается из Твери в Петербург. Здесь он поступает в казеную палату и вскоре получает чин провинциального секретаря(служил по-видимому без жалования).Но в 1786 году назначено жалование не то 80, не то 90 рублей в год.В это время Крылов уже был писателем.

В 14 лет Крылов написал комическую оперу «Кофейницу»(социальная сатира). Затем Крылов порробовал себя в жанре трагедии. Первый опыт – «Клеопатра» - не сохранился(учитель Крылова Дмитревский забраковал ее). В 1786 году Крылов пишет «Филомелу»(многое в этой трагедии восходит к образцам Сумарокова).Но и эта трагедия не была признана (она также как и первая не попала на сцену).

1786г. – Крылов возвращается к жанру комедии и пишет оперу «Бешеная семья» и комедию «Сочинитель в прихожей». К 1787-1788гг. относится комедия «Проказники».Центральная тема всех этих комедий – разложение нравов высшего дворянского «света». Немного особняком стоят «Проказники» - это памфлет на реальных людей: поэта Княжнина, его жену и ее друга. Резкость, грубость нападок позволяют говорить даже о том, что комедия имеет характер пасквиля(впоследствии «Проказники» были задержаны).

1785-1786гг. – знакомство Крылова с Дмитревским, который взял на себя роль его учителя по части драматургии.

Конец 1786 г. – Крылов уходит со службы

1 мая 1787г. – поступает на службу в горную экспедиция, которой заведовал П.А. Соймонов, руководивший театром. Крылов отдает ему свои произведения(+ опера «Американцы») для постановки. Но уже в мае 1788 девятнадцатилетний Крылов ссорится с Соймоновым и уходит со службы => он вынужден приостановит драматическое творчество, т.к. пьесы не ставят.

1788-1801гг.(т.е. до вступления на престол Александра I) – Крылов не служит в правительственных канцеляриях и становится профессиональным писателем.

1787г. – начинает печататься в журнале «Лекарство от Скуки и Забот».

1788г. – помещает ряд стихотворений в «Утренних часах». Владельцем, сотрудником и руководителем был И.Г. Рахманинов.

1789г. – Крылов становится во главе «Почты Духов», издававшегося в типографии Рахманинова.

1791 г. – Крылов и его друзья (А.И. Клушин, И.А. Дмитревский, П.А. Плавильщиков) основывают собственную типографию. Все были писателями и были близки к театру. Ни один из них не был помещиком, и ни один не был богат. В типографии «Крылов и товарыщи»(именно так и пишется) печатались книги, афиши и клубные билеты. Здесь же издавался журнал «Зритель» (вспоминаем миржур и сатирико-нравоучительный журнал Адиссона и Стиля «The Spectator»). «Зритель» выходит ежемесячно с февраля 1792 года(последний номер – декабрь 1792). Редакторами «Зрителя» были Крылов и Клушин, в журнале большая часть составляла стихотворные произведения. «Зритель» был органом «третьего сословия», антидворянским.

1792г. – Победа французской революции => накал страстей, внутри страны неспокойно.

1792г. – Екатерина приказывает расследовать дело о типографии «Крылов и товарыщи». В типографии производится обыск и допрос. Некоторые произведения о которых было доложено были уничтожены до приезда полиции. После обыска за редакторами велось наблюдение.

1793-1794г. – выход «Санктпетербургского Меркурия». Журнал был продолжением «Зрителя», но был значительно более сдержан в вопросах социальных и политических.

1797г. – знакомство с князем Голицыным. Вскоре Крылов становится личным секретарем князя.

1800г. – Крылов пишет «шутотрагедию» «Подщипа» для любительского спектакля.

С 1805г. – Крылов начинает писать басни и вскоре становится известным баснописцем.

1812г. – Крылов поступает в Публичную библиотеку и прослужил там 29 лет. В его жизни больше ничего не менялось. Он стал бывать при дворе, получил пенсию от царя. Стал членом реакционной литературной организации «Беседа любителей русского слова».

1841г. – Крылов уходит в отставку.

1844г. – смерть Крылова.

«Зритель» (1792) – это уже полноценный литературный журнал, с характерной для журнала структурой – статьи, проза, стихи, рецензии. В «Зрителе» публикуется уже группа авторов – Крылов, Клушин и Плавильщиков. Общее направление издания было патриотическим, великорусским. Публиковались программные статьи Плавильщикова. Одна была озаглавлена «Нечто о врожденном свойстве душ российских» и посвящена творческой мощи русского народа. В ней писалось о русских самородках, назывались имена Ломоносова, Кулибина и др. В статье «Театр» высказывалось настоятельное пожелание создать национальный исторический репертуар, темой драматических произведений сделать, например, деятельность Козьмы Минина. Обсуждались на страницах журнала вопросы воспитания, причем Крылов высказывался не только против модного воспитания, как его коллеги по редакции, но и против старинного дворянского воспитания. Сам Крылов опубликовал здесь несколько крупных сатирических произведений: «Ночи», «Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке», «Речь, говоренная повесой в собрании дураков» и др. Эти произведения, в частности, содержали саркастические замечания по поводу сказок, которые «обманывают … приятнее», нежели религия, по поводу веры в чудеса и необходимости скептицизма по отношению к невероятностям. (тоже из реферата по истории журналистики)

В журнале «Зритель» были напечатаны восточная повесть «Каиб» и «Похвальная речь в память моему дедушке».

«Каиб»(жанр можно определить как «сказка», но в учебнике Гуковского дается «пародия на идиллию В этой повести прослеживаются руссоистические мотивы, характерные для молодого Крылова: счастье и добродетель расцветают вдали от власти, в уединении и спокойствии. Основная тема – самодержавие и деспотизм.На первый план выдвинут вопрос о монархии: Крылов показывает гнилостность системы и продажность элементов этой системы. Повесть «Каиб» впоследствии была отмечена Белинским как «необыкновенно меткая и злая» сатира. В образе самого Каиба, восточного калифа, дан язвительный портрет «просвещенного» государя, в сущности являющегося типичным деспотом. Достаточно перечислить «визирей» Каиба, чтобы убедиться в смелости сатиры Крылова. Таковы Дурсан - «человек больших достоинств», главное из которых то, что «борода его доставала до колен»; Ослашид - «верный мусульманин», обладатель белой чалмы, дававшей ему право «на большие степени и почести»; Грабилей, который хотя и был сыном чеботаря, ио, поступив на «приказную службу», сумел «развернуть свои способности» и стал «одним из числа знаменитейших людей, снабженных способами утеснять бедных». Да и сам калиф, кичащийся своей просвещенностью, правит, согласно им самим высказываемому принципу: «... для избежания споров, начинал так свои речи: «Господа! я хочу того-то; кто имеет на сие возражение, тот может свободно его объявить: в сию ж минуту получит он пятьсот ударов воловьею жилою по пятам, а после мы рассмотрим его голос». Здесь можно видеть ядовитый намек на лицемерие самой императрицы, прикрывавшей свои деспотизм лживыми фразами о соблюдении законов. Демократические симпатии Крылова сказались и в его враждебном отношении к дворянскому сентиментализму. Он высмеивал приукрашивание жизни и чувствительность сентименталистов, подменявших правдивое изображение пасторальной идиллией. В повести «Каиб» Крылов иронизирует над калифом, который отправился познакомиться с «сельскими жителями». Думая увидеть «блаженную жизнь» крестьян, о которой он читал в идиллиях и эклогах, Каиб вместо того встретил «запачканное творение, загорелое от солнца, заметанное грязью». Пастух не только не играл на свирели, но, голодный, размачивал черствую корку, а его жена ушла в город продавать последнюю курицу.

В повествовательной основе "Каиба" не трудно обнаружить все сюжетные элементы "восточной повести". Действие развивается по жанровой модели "путешествия". Пребывающий в неведении об истинном положении дел в государстве монарх испытывает необъяснимую неудовлетворенность всем образом своей жизни. Он отправляется в странствие, узнает о бедственном положении своего народа, прозревает и убеждается, что был плохим правителем. Вернувшись, монарх исправляет допущенные ранее ошибки, становится мудрым и справедливым. Персонажи повести созданы по типу образов-масок. Калиф отделен от народа стенами своего дворца и живет в искусственном мире иллюзии. Его визири-министры и придворные, льстивые, корыстные и ограниченные люди, ведут праздное существование за счет угнетаемого народа. Бедный труженик страдает под бременем забот. Справедливый и честно исполнявший свой долг кадий гоним и несчастен. Повествовательные элементы ставшего традиционным жанра составляют лежащий на поверхности смысловой слой произведения, при этом содержание повести Крылова не ограничивается жанровым, знакомая читателю схема используется автором для выражения собственной литературной и жизненной позиции. Используя вольтеровские приемы сатирического изображения монархической власти, Крылов дает ироническое описание дворцового быта. Реальное здесь подменяется кажущимся, сам предмет - его копией или изображением. Каиб "не пущал ученых людей во дворец, но изображения их делали не последнее украшение его стенам"; "стихотворцы его были бедны", но портреты изображали их в богатом платье, поскольку просвещенный правитель "искал всячески поощрять науки"; академики его "бегло читали по толкам" и в красноречии явно уступали попугаям; календарь, по которому жил двор, был "составлен из одних праздников".Жизнь во дворце идет по выдуманным правилам; Калиф, развлекаясь, управляет иллюзорным миром. Судьба живущего за стенами дворца народа зависит не столько от издаваемых калифом указов, сколько от деятельности министров, пользующихся его человеческими слабостями. Деспотия власти представлена в повести образами визирей. Возглавляет "диван" "человек больших достоинств" Дурсан, который "служит отечеству бородою", и в этом его главное "достоинство". Он сторонник самых жестких мер приведения государственного закона в действие. Чтобы добиться от народа исполнения любого указа, следует, по его мнению, только лишь "повесить первую дюжину любопытных". "Потомок Магомета" и "верный музульманин" Ослашид с удовольствием рассуждает о власти и о законе, не понимая и не стремясь понять их истинного назначения. Он "не исследывая своих прав, старался только ими пользоваться". Представление Ослашида о жизни в государстве строится на религиозной догме: воля правителя приравнивается им к "праву самого Магомета", "для рабства коему создан весь мир". Грабилей, выросший в семье башмачника, олицетворяет собой чиновничий произвол. Он процветает, потому что научился "обнимать ласково того, кого хотел удавить; плакать о тех несчастиях, коим сам был причиною; умел кстати злословить тех, коих никогда не видал; приписывать тому добродетели, в ком видел одни пороки" . Те, чье прямое назначение непосредственно осуществлять власть в государстве, преследуют лишь эгоистические цели, они жестоки, глупы, лицемерны и корыстны. Их злонравие поощряется монархом. Зло высмеивая придворных, автор изменяет интонацию, когда речь заходит о самом правителе. Калиф знает истинную цену своим советникам, поэтому все решения принимает единолично, не допуская обсуждения и споров. Он, как и автор-рассказчик, понимает, насколько важны для существования государства равновесие и стабильность, поэтому "обыкновенно одного мудреца сажал между десяти дураков", так как был уверен, что умные люди подобны свечам, которых слишком большое число "может причинить пожар" (361). "Восточный правитель" не приемлет поспешных, не проверенных решений, испытывая твердость намерения рискнувшего заявить о своем особом мнении визиря "пятьюстами ударами воловьего жилою по пятам". Автор согласен со своим героем в том, что "надобны такие визири, у которых бы разум, без согласия их пяток, ничего не начинал". Сохраняя общий иронический тон повествования, Крылов использует образ Каиба для выражения своих идей, касающихся государственной власти. Образ монарха, как показывает анализ текста, включен в сферу философской иронии. В повести используется традиционный для русской литературы XVIII в. прием "диалогизации" речи автора, что, несомненно, приводит к расширению смыслового поля произведения. В текст введен некий вымышленный образ "историка", который искренне восхищается мнимыми достоинствами правления "великого калифа". Суждения "историка" в пересказе автора приобретают противоположное первоначальному значение, "диалогизация" авторской речи приводит к соединению явных антитез. Возникает не требующая разрешения оппозиция "тогда - теперь": свойственный представителю нового века скептицизм прямо противопоставлен идеализации прошлого "историком". К этой оппозиции автор обращается неоднократно, но каждый раз его сравнение не в пользу "просвещенного века". Патриархальный уклад привлекателен для рассказчика своей стабильностью, тогда как новый век, в котором воля каждого человека имеет возможность влиять на мир, эту стабильность потерял. Именно изменяющийся характер иронии дает возможность выявить истинное отношение автора к изображаемым явлениям жизни, предполагает оценочный характер повествования. В области "абсолютного синтеза абсолютных антитез" (Ф. Шлегель) встречаются автор, "историк" и герой повести. Описание придворных и всей дворцовой жизни выявляет резко отрицательное отношение автора, тогда как в обрисовке центрального персонажа изобличительный тон сменяется сочувственно-ироническим. Каиб молод и не обладает еще сложившимся мировоззрением. Он смотрит на мир с помощью подаренных волшебницей зеркал, "имеющих дар показывать вещи в тысячу раз прекраснее, нежели они есть", и считает, что все окружающее создано для его удовольствия.Юношу развлекают самые уродливые проявления царящего при дворе низкопоклонства и соперничества. При этом ему совершенно чужды какие-либо побуждения злой воли, он никому не желает и не делает ничего дурного, - существование в мире иллюзии просто удобно и до времени приятно. Притворное благополучие дворцового быта стало для калифа своеобразным продолжением сказок Шехерезады, которым он верил более "нежели Алкорану, для того что они обманывали несравненно приятнее". Каиб вполне образован, среди его книг - "полное собрание арабских сказок в сафьяновом переплете" и "перевод Конфуция", он знает не только сказки Шехерезады и Алкоран, но читает "идиллии и эклоги". Как оказалось, этого недостаточно, чтобы быть хорошим правителем и счастливым человеком. Устроенная по правилам рассудочной иллюзии придворная жизнь скоро создает ощущение ее неполноты, рождает неосознанные желания. Все доступные наделенному неограниченной властью и богатством герою способы почувствовать себя счастливым были им испытаны, но не позволили избавиться от необъяснимой пустоты. Душа не отзывается на искусственные, заученные приветствия и ласки прелестных обитательниц сераля. Восхищение от первых побед на войне, затеянной ради развлечения, сменяется тоской, "и он не без зависти взирал, что полунагие стихотворцы его более ощущали удовольствия, описывая его изобилие, нежели он, его вкушая". Оказывается, в человеке есть что-то, что не укладывается в логически выверенные ученые схемы. Чудесная встреча с волшебницей подталкивает героя к активным поискам истинного, а не выдуманного смысла жизни, обретению реального, а не иллюзорного блаженства. Появление феи во дворце калифа вполне естественно и художественно правдоподобно. Отметим, что лишь этим эпизодом ограничивается вмешательство сказочного персонажа в действие повести, да и вмешательство это касается не столько развития сюжетного действия, сколько относится к внутренней динамике образа центрального персонажа. Отправившись в путешествие, герой перестает быть правителем и становится просто человеком. С этого момента история "прозрения" самовластного деспота обращается традиционным для народного творчества, не только для литературы, сюжетом поиска счастья. "Сложив с себя всю пышность", Каиб сталкивается с жизнью, которая вовсе не зависит от его воли и мнимого могущества. В дальнейшем Крылов строит повествование уже вопреки логике жанра "восточной повести". Возникают элементы пародирования, направленные на литературу, в которой, "идея вырастает не из самой изображаемой жизни, а привносится в нее". В самые первые минуты странствия "великий калиф" неожиданно для себя столкнулся с неудобствами практической жизни: "Это было ночью; погода была довольно худа; дождь лил столь сильно, что, казалось, грозил смыть до основания все домы; молния, как будто на смех, блистая изредка, показывала только великому калифу, что он был по колено в грязи и отовсюду окружен лужами, как Англия океаном; гром оглушал его своими порывистыми ударами" . Описание ночной бури, выполненное в "оссиановском", торжественно-возвышенном и меланхолическом тоне, ко времени написания повести уже сделалось штампом в сентиментально-романтической литературе, где служило средством выражения возвышенных страстей героя. У Крылова описание прозаично, а упоминание Англии, родины сентиментализма и предромантизма, Юнга, Томсона, Макферсона, в ироническом контексте явно полемично. Разбушевавшаяся стихия заставляет Каиба искать пристанища в бедной хижине. В описании хозяина и интерьера хижины также прочитывается распространенный в поэзии того времени символический образ, выражающий оппозиционность художника обществу. Ю.В. Манн истолковал эту оппозицию как "род психологического бегства или... морального отказа от общепринятого и общепризнанного" и классифицировал как "предвестие романтической коллизии". Намеренно снижая образ стихотворца, Крылов иронизирует, показывая слабость его условно-поэтического представления о мире. Вымышленный, эстетизированный мир современной Крылову литературы представлен в повести как родственный иллюзорному благополучию отвергнутого Каибом дворцового быта. Встреча с "одописцем", а позднее с пастухом убеждает никем не узнанного монарха в том, что правда является важнейшим и непременным условием человеческой жизни, успешной деятельности правителя, художественного творчества. "Это, право, безбожно!" - восклицает странствующий калиф, мысленно сравнивая известные ему идиллические изображения пастушеской жизни с жалким образом встретившегося на пути бедняка. Ложь "безбожна" и противоестественна, в каком бы виде она ни существовала. Использование в этой части повествования приема несобственно-прямой речи сообщает ироническому тону автора лиризм. Рассказчик согласен со своим героем и разделяет его возмущение. Обратившись частным человеком, Каиб с наступлением ночи испытывает естественный для одинокого странника страх и настойчиво ищет для себя убежища. На кладбище он раздумывает о жизни и смерти, о бренности земной славы и о том, что необходимо сделать, чтобы оставить о себе долгую и добрую память. Необычная обстановка и особенное состояние духа приводит к появлению призрака, "величественной тени некоего древнего героя", "рост его возвышался дотоле, доколь в тихое летнее время может возвышаться легкий дым. Каков цвет об лак, окружающих луну, таково было бледное лицо его. Глаза его были подобны солнцу, когда, при закате своем, оно опускается в густые туманы и, изменяясь, покрывается кровавым цветом... Руку его обременял щит, испускающий тусклый свет, подобный тому, какой издает ночью зыблющаяся вода, отражая мертвые лучи бледных звезд". Мастерски используя прием художественной стилизации, создавая иллюзию романтизированного образа, Крылов шаг за шагом разуверяет читателя в серьезности своих намерений. Переживаемый с наступлением ночи страх, оказывается вовсе не связан с возвышенным и таинственным миром Юнговых "Ночей", Каиб просто не желает "быть заеден голодными волками". Явление призрака тоже находит естественное объяснение: он снится и сообщает мысли, пришедшие в сознание героя под влиянием всего пережитого им на могиле некогда славного, а теперь всеми забытого воина. Однако свойственная предромантическому мышлению устремленность к возвышенному и таинственному, необычному и необъяснимому, при неизменной ироничности тона повествователя не отрицается целиком. Именно проведенная на кладбище ночь и вся связанная с ней полу мистическая обстановка помогают Каибу понять важные вещи. Он понимает, что в мире материальных ценностей каждому из живущих нужно совсем немногое, "на день два фунта хлеба и три аршина земли на постелю при жизни и по смерти". Но, самое главное, герой приходит к убеждению, что "право власти состоит только в том, чтобы делать людей счастливыми". Став просто человеком, Каиб сочувствует бедному пастуху, сожалеет об участи прославленного некогда, а теперь забытого героя. Он понимает, что причиной забвения послужило то, что все подвиги древнего воина были направлены на разрушение. Избавившись от иллюзии своего величия, калиф научился замечать красоту природы, ценить простоту и естественность чувств. Не раздумывая, он приходит на помощь незнакомой девушке, ищущей что-то в траве. "Надобно было посмотреть тогда величайшего калифа, который, почти ползая, искал в траве, может быть, какой-нибудь игрушки, чтобы угодить четырнадцатилетнему ребенку", -замечает ироничный автор. Этот естественный порыв к конкретному действию ради добра вознаграждается. Герой впервые в жизни узнал, что такое любовь. Рассказывая о первой встрече навсегда полюбивших друг друга юноши и девушки, автор подчеркивает, что истинное чувство не соотносится с рассудком, его выражение - "радость, торопливость, нетерпение". Автор снова прибегает к приему несобственно-прямой речи, повествование приобретает мелодичность и лирическую взволнованность: "Какое приятное бремя чувствовал он, когда грудь Роксаны коснулась его груди! Какой жар разлился по всем его жилам, когда невинная Роксана, удерживаясь от падения, обхватила его своими руками, а он, своими поддерживая легкий и тонкий стан ее, чувствовал сильный трепет ее сердца". Любовью заполняется существовавшая ранее в душе Каиба пустота, и происходит это только тогда, когда он приобретает новый опыт жизни и освобождается от ложного понимания ее ценностей. Истинное блаженство и высшая мудрость жизни приобретены героем самостоятельно, без участия волшебницы-феи. Он обретает счастье в результате своего эмпирического опыта, последовав своей природной сути, отдавшись чувствам и последовав врожденному нравственному чувству. Каиб понял, что его назначение - творить добро, что недолговечна земная слава, беззаконно и эгоистично самовластие. Только после этого произошло преображение бездушного деспота в разумного и добродетельного правителя. При внимательном рассмотрении текста становится ясно, что история Каиба только внешне повторяет известный сюжет. Преображение героя происходит путем напряженной душевной работы. Приобретенный в странствии опыт и любовь изменяют его поведение и отношение к жизни. При этом у читателя не остается сомнения в том, что неизменной осталось существо его человеческой натуры. Правда жизни, извлеченная из ее глубин, является для Крылова важнейшим содержанием литературы. Поэтому-то высмеивается прямолинейный дидактизм "восточной повести", подвергнут критике построенный на правилах "подражания украшенной природе" мир "одописателей" и "изящный" вымысел идиллической поэзии. Показана наивность свойственных предромантизму мистических форм постижения идеальных сущностей бытия. Сатирическому изобличению подвергается поверхностный рационализм и умозрительная прогрессивность основанной на книжном знании власти. Ироническое соединение Крыловым противоположных по сути жизненных явлений приводит к отрицанию лежащего в основе просветительской "восточной повести" рационально одностороннего представления о закономерностях бытия. Не принимает он и другой крайности - отрицание масонским гностицизмом возможности свободного предпочтения человеком добра и правды. Следование устойчивой литературной традиции оказывается лишь внешним и приводит к "взрыву жанра изнутри". Конечно, Крылов "смеялся над наивной верой просветителей в идеального государя". Но он видел возможность приближения к идеалу, которое дается не "головными" изысками, а естественным участием нравственно здорового человека в практической жизни. Речь в повести Крылова идет о вещах, важных для автора, и поэтому рассказ о странствиях Каиба приобретает эмоционально-выразительную форму. При этом лирическое соединяется в повести с философским содержанием. Однако философия автора повести чужда книжной премудрости, она прямо восходит к народному, практическому знанию жизни. Использование приемов сказочного повествования, отнесение действия повести к неопределенному, давно прошедшему времени, условный восточный колорит - все придает образу главного персонажа мифологические черты. Он предельно конкретен и в то же время воплощает самое существенное-соединение личностной, духовной и общественной ипостасей. Ирония автора по поводу человеческих слабостей лишена саркастического негодования. Тому, что произошло в незапамятные времена, где-то в далеком восточном царстве, да еще при участии доброй волшебницы, можно лишь с удивлением улыбнуться. Но сказка - не только "ложь", но и "урок", она содержит образно-мифологизированное выражение природных сущностей, которые не подвластны времени, то знание, которое мы называем теперь субстанциональным. Так, положительное содержание повести без труда выявляется из текста, стилистически построенного целиком на иронии.

В «Похвальной речи в память моему дедушке» подчеркнута сама форма этого памфлета – пародия на официальный(иногда даже церковно освященный) жанр поминальной хвалебной речи. Речи в память «героев» и идеологов дворянской власти составлялись по особому канону. Крылов придерживается этой системы и создает сатиру. По Гуковскому, «Похвальная речь» - высшая точка антикрепостнического подъема мысли Крылова. В «Похвальной речи в память моему дедушке» Крылов рисует типический портрет провинциального помещика. Это невежественный деспот и пьяница, который проводит все время в псовой охоте и разоряет своих крепостных непомерными поборами и барщиной. «Похвальная речь» написана как ядовитый «простодушный панегирик», своей манерой предвещая гоголевскую сатиру. В сатирических фельетонах и повестях Крылов резко выступал против дворянства, с иронией говоря о том, что лишь «богатые одежды», «прическа», «грамоты предков», ливреи слуг и экипажи делают этих праздных и бесчестных тунеядцев «блистательными особами».

Похожая информация.

Установите безопасный браузер

Предпросмотр документа

Д. И. Фонвизин

ДРУГ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ,
или
СТАРОДУМ 1
Периодическое сочинение,
посвященное истине

1 Вот заглавие, под которым издаваться будет на сей 1788 год новое периодическое сочинение под надзиранием сочинителя комедии "Недоросль". Напрасно было бы предварять публику, какого рода будет сие сочинение, ибо образ мыслей и объяснения Стародума довольно известны. Целый год состоять будет из двенадцати листов. Первые четыре получить будет можно в начале мая, вторые четыре в начале сентября, а последние четыре в начале будущего года.

Подписка на сие сочинение отворена у книгопродавца Клостермана на следующих кондициях:

Каждый экземпляр, то есть двенадцать листов, стоить будет один рубль пятьдесят копеек. Желающие подписаться благоволят внести сии деньги и взять билет, с которым в первых днях мая можно будет получить первые четыре листа и билет на достальные восемь листов, кои раздаваться будут в означенный срок непременно.

Сие сочинение хотя и готово, но прежде печатано не будет, как разве подпишутся на семьсот пятьдесят экземпляров до первого марта, после которого подписка продолжаться не будет. Но ежели до сего числа на помянутое количество экземпляров подписано не будет, то сие сочинение вовсе напечатано быть не может.

Переводы из сего периодического творения вовсе исключаются. Ни одно сочинение, где-нибудь напечатанное, в сей книге места иметь не может. Словом, все сочинения будут совсем новые, а разве знакомые потому, что некоторые из них в публике ходят рукописные.

Имена подписавшихся при начале книг напечатаны будут, и все старания приложатся, чтобы удовольствовать почтенную публику и со стороны типографской части.

Письмо к Стародуму

Ответ Стародума

Письмо к Стародуму от племянницы его Софьи

Ответ Стародума Софье

Письмо Стародума к сочинителю "Недоросля"

Письмо, найденное по блаженной кончине надворного советника Взяткина, к покойному его превосходительству

Краткий реестр для напоминания всеуниженнейшей просьбы надворного советника Взяткина, с означением цен, клятвенно обещаемых его превосходительству за милостивую протекцию и покровительство

Письмо к Стародуму от сочинителя "Недоросля"

Письмо к Стародуму от дедиловского помещика Дурыкина

Кондиции для учителя дому Дурыкина

Ответ Стародума Дурыкину

Письмо университетского профессора к Стародуму

Письмо Дурыкина к Стародуму

Письмо от Стародума

Разговор у княгини Халдиной

ПИСЬМО К СТАРОДУМУ

С.-Петербург, января 1788.

Я должен признаться, что за успех комедии моей "Недоросль" одолжен я вашей особе. Из разговоров ваших с Правдиным, Милоном и Софьею составил я целые явления, кои публика и доныне с удовольствием слушает; но как болезнь моя не позволяет мне упражняться в роде сочинений, кои требуют такого непрерывного внимания и размышления, каковые потребны в театральных сочинениях; с другой же стороны, привычка упражняться в писании сделала сие упражнение для меня нуждою, то и решился я издавать периодическое творение, где разность материй не требует непрерывного внимания, а паче может служить мне забавою. Но чтоб быть мне вернее в успехе труда моего, я назвал его вашим именем и покорнейше вас прошу принять в нем искреннее участие, сообщая мне для помещения в сию книгу мысли ваши, кои своею важностию и нравоучением, без сомнения, российским читателям будут нравиться. Но страшусь я строгости цензуры, ибо вы, конечно, не напишете ничего такого, чего бы напечатать было невозможно. Век Екатерины Вторыя ознаменован дарованием россиянам свободы мыслить и изъясняться. "Недоросль" мой, между прочим, служит тому доказательством, ибо назад тому лет за тридцать ваша собственная роль могла ли бы быть представлена и напечатана? Правда, что есть и ныне особы, стремящиеся угнетать дарования и препятствующие выходить всему тому, что невежество и порок их обличает, но таковое немощной злобы усилие, кроме смеха, ничего другого ныне произвести не может. Итак, я ласкаюсь, что вы, по ревности вашей к общему благу, не отречетесь вспомоществовать мне в моем предприятии сообщением мне всего того, что, как найдете вы, для честных людей, которых по справедливости назвали вы себя другом, может быть приятно и полезно. Моя же благодарность к вам равняться будет тому душевному почтению, с которым навсегда пребываю и проч.

Сочинитель "Недоросля".

ОТВЕТ СТАРОДУМА

Москва, января 1788.

С удовольствием соглашаюсь я принять участие в вашем периодическом сочинении. Я буду вам сообщать мысли мои по мере, как они мне в голову приходить будут. Красноречия от меня не ожидайте, ибо вы сами знаете, что я не писатель, а буду говорить полезные истины для того только, что мы, богу благодарение, живем в том веке, в котором честный человек может мысль свою сказать безбоязненно. Я сам жил большею частию тогда, когда каждый, слушав двоих так беседующих, как я говорил с Правдиным, бежал прочь от них стремглав, трепеща, чтоб не сделали его свидетелем вольных рассуждений о дворе и о дурных вельможах; но чтоб мой сей разговор приведен был в театральное сочинение, о том и помышлять было невозможно, ибо погибель сочинителя была бы наградою за сочинение. Екатерина расторгла сии узы. Она, отверзая пути к просвещению, сняла с рук писателей оковы и позволила везде охотникам заводить вольные типографии, дабы умы имели повсюду способы выдавать в свет свои творения. Итак, российские писатели, какое обширное поле предстоит вашим дарованиям! Если какая рабская душа, обитающая в теле знатного вельможи, устремится на вас от страха, чтоб не терпеть унижения от ваших обличений, если какой-нибудь бессовестный лихоимец дерзнет, подкапываясь под законы, простирать хищную руку на грабеж отечества и своих сограждан, то перо ваше может смело обличать их пред троном, пред отечеством, пред светом. Я думаю, что таковая свобода писать, каковою пользуются ныне россияне, поставляет человека с дарованием, так сказать, стражем общего блага. В том государстве, где писатели наслаждаются дарованною нам свободою, имеют они долг возвысить громкий глас свой против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с дарованием может в своей комнате, с пером в руках, быть полезным советодателем государю, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества. Дабы обещание мое о принятии участия в вашем сочинении было не на словах, а на деле, сообщаю вам теперь же несколько полученных мною писем от знакомых вам особ и с моими ответами. Вы можете поместить их в вашу книгу, если рассудите за благо; а я навсегда пребываю и проч.

Стародум.

ПИСЬМО К СТАРОДУМУ ОТ ПЛЕМЯННИЦЫ ЕГО СОФЬИ

С.-Петербург, января 1788.

Софья Милонова.

ОТВЕТ СТАРОДУМА СОФЬЕ

Москва, января 1788.

С сердечным сожалением узнал я из письма твоего, в какую слабость поверг себя Милон. Он влюблен в презрительную женщину, а ты, моя Софьюшка, ревнуешь к сей твари! Я весьма знаю молодцов, подверженных такой слабости. Сии женщины, наполняющие ваши вольные маскарады, каковых число и у нас в Москве становится довольно велико, имеют особливое искусство ловить молодых людей в свои сети и вертеть им головы. Верь, однако ж, Софьюшка, что и твоя голова не в лучшем состоянии. Ты сокрушаешься день и ночь, занимаешься отмщением. Остерегись, друг мой! Ты неблагоразумно поступаешь. Добродетель жены не в том состоит, чтоб быть на страже у своего мужа, а в том, чтоб быть соучастницею судьбы его, и добродетельная жена должна сносить терпеливо безумие мужа своего. Он ищет забавы в объятиях любовницы, но по прошествии первого безумия будет он искать в жене своей прежнего друга. Паче всего не усугубляй одного зла другим, ни одного дурачества другим, сильнейшим. Огонь, которого не раздувают, сам скоро погасает: вот подобие страстей. Сражаясь упорно с ними, пуще их раздражаешь; не примечай их, они сами укротятся.

Если мужчина не развращен вовсе, то к презрительной женщине долго привязан быть не может.

Скоро отстанет он от порочных забав, кои стоят всегда очень дорого. Муж твой не умедлит почувствовать, что он вредит сам себе, что разоряется и отваживается потерять свое доброе имя. Он имеет столько рассудка, что не пойдет упорно на свою погибель. Он познает свою опасность и почувствует необходимость возвратиться на путь добродетели; права супруги призовут его опять к ней. Тогда он познает прямую цену твою, не возможет вспомнить без стыда о прошедшем своем поведении; ты найдешь его в раскаянии и любви твоей достойным.

Паче всего, любезная Софья, оставь презрительным девкам приличные им уловки. Кротость, верность, старание о доме, горячность к детям, уважение к друзьям мужа своего -- вот уловки честной женщины.

Стыдись показывать ревность свою к девке. Одно благороднейшее поревнование тебя достойно. Не уступай в добродетели женам добродетельнейшим. Не питай злобы в сердце своем, будь всегда готова к примирению; благонравие одно делает неприятелей наших к нам благосклонными; благонравие одно делает женщину почтенною. Одно оно дает женам владычество над мужьями. Выбирай любое: или принудь мужа своего почитать тебя, или будь его рабою.

Ты имеешь способ упрекать его в дурном поведении; сей способ есть твоя добродетель. Ею пристыди его, ею принудь его просить у тебя прощения. Когда почувствует он всю свою несправедливость, когда увидит, что ты ее не заслуживаешь (и какая была бы для него потеря, если б ты любить его перестала!), тогда он больше тебя любить станет. Обыкновенно цена здоровья ощущается после болезни; равномерно несогласия любящих делают примирение приятнейшим.

Но буде ты внимать мне не хочешь, то, пожалуй, продолжай безумную свою ревность. Рассудок мужа твоего болен; являй, что и твой не здоровее. Он отваживается потерять свое доброе имя, теряй и ты свое. Он разоряется, помогай ему в разорении; думая наказывать его, наказывай себя. Но нет, Софьюшка, не вдавайся ты в сии крайности. Скрывай страдания сердца твоего, терпи великодушно. Вот способ прекратить твое бедствие. Я никогда не престану быть твоим, искренним другом.

Стародум.

P. S. Сегодня никаких советов не пишу я к Милону, дабы не подать ему подозрения, что ты мне на него жаловалась. Со временем я и к нему со всею искренностию писать буду.

ПИСЬМО СТАРОДУМА
К СОЧИНИТЕЛЮ "НЕДОРОСЛЯ"

Москва, февраля 1788 года.

На сих днях попались мне в руки ходящие здесь рукописные два сочинения: 1-е, "Всеобщая придворная грамматика"; и 2-е, "Письмо Взяткина к покойному его превосходительству, с ответом". Идея первого сочинения совсем новая, а второе обнаруживает бездельнические способы к угнетению бедных и беспомощных. Оба кажутся мне достойны быть помещены в творениях, посвященных истине. Для того я их при сем к вам сообщаю, пребывая и проч.

Стародум.

ПИСЬМО, НАЙДЕННОЕ ПО БЛАЖЕННОЙ
КОНЧИНЕ НАДВОРНОГО СОВЕТНИКА
ВЗЯТКИНА, К ПОКОЙНОМУ ЕГО
ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ***

Москва, 1777.

Милостивый государь и второй отец!

С крайним сердца нашего обрадованием, чему свидетель господь сердевидец, услышал я с женою моею Улитою и с детьми нашими обоего пола, что ваше превосходительство, так сказать, из ничего, по единой божеской благости, слепым случаем произведены в большой чин и посажены знатным судьею, весьма в непродолжительное время и без всяких трудов, по единой милости создателя, из ничего всю вселенную создавшего. К стопам вашего превосходительства упадая, просим рабски не оставить нас по делам нашим, которым и реестрец маленький вкратце приложить возымел я дерзость, а при нем прилагаю вам, государю и отцу, сторублевую ассигнацию, на первый случай, зная издревле благочестивую душу вашего превосходительства, пред которою всяко даяние благо и всяк дар совершен. Да и поистине, милостивый государь и отец, жизнь наша краткая; не довлеет пренебрегать такие благознаменитые случаи, в которые ваше превосходительство можете приобресть стяжания в роды родов. Теперь-то пришло время благополучия нашего: истцы и ответчики, правые и виноватые, богатые и убозии, все в руце вашего превосходительства. Что же касается до казны, то, по моему глупому разуму, несть греха и до нее от времени до времени прикасаться, ибо не ваше превосходительство, так другой, а казна никогда от рождения в целости не бывала, да и быть едва ли может, да и, видно, таков положен ей предел, его же не прейде. При толиких удобных благополучиях да не буду и я отриновен от благодати вашего превосходительства, и не возможно ли, милостивый государь и второй отец, перетащить меня из Москвы и С.-Петербург, хотя тем же чином, для прислуг вашему превосходительству. А когда соизволите усмотреть приращение интересов ваших моими усердными и беспорочными трудами в приискании известных случаев ради помянутого приращения, то и о произведении меня чином отеческое попечение возымеете. Да еще ж прошу вас, государя и отца, о сыне моем Митюшке, ежели возможно, взять его к себе хотя в копиисты, а его господь наградить благоволил, что он к приказным делам весьма сроден и уже под моим смотрением сочинил совсем нового рода сводное уложение, приискав на каждое дело по два указа, из коих по одному отдать, а по другому отнять ту же самую вещь неоспоримо повелевается; так я и думаю, что из него прок будет и он удостоится отеческой вашей милости, на что и ожидаю вашего указа. Истинно, милостивый государь и отец! теперь ваше, а по вас и наше время настало; а на первый случай хотя народу и тяжко будет, да когда в производствах своих соблаговолите ссылаться на законы, к чему и убогие Митюшкины труды могут пригодиться, то поневоле замолчат наши недоброхоты. Государь и отец! рассудите сами по чистой совести: буде челобитчик и ответчик ищут своей пользы в законах, то для чего же судье своей пользы не искать в законах? От таковой выключки оборони нас вышний; а я по конец жизни вечно и по гроб мой до последнего издыхания пребываю вашего превосходительства, милостивого государя и отца, всепокорнейший слуга и раб, Артемон Взяткин, к стопам повергаюсь.

КРАТКИЙ РЕЕСТР
ДЛЯ НАПОМИНАНИЯ ВСЕУНИЖЕННЕЙШЕЙ ПРОСЬБЫ НАДВОРНОГО СОВЕТНИКА ВЗЯТКИНА, С ОЗНАЧЕНИЕМ ЦЕН, КЛЯТВЕННО ОБЕЩАЕМЫХ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ЗА МИЛОСТИВУЮ ПРОТЕКЦИЮ И ПОКРОВИТЕЛЬСТВО

1. Имеется межевое дело бывшего воеводского товарища Антропа Шильникова с разными беззаступными помещиками. Вместо потребных документов, коих реченный Шильников нигде отыскать не может, да заступит едино предстательство вашего превосходительства за. . . . . . . . . . . 500 руб.

2. Асессор Воров ищет места в дальних наместничествах, дабы слух о производствах его не достигал никогда до столицы. Человек он кроткий и славы не любит. Чрез полгода по прибытии в его место не преминет он вашему превосходительству повергнуть чрез меня. . . . . . . . . . . 500 руб.

Потом ежегодно, пока продлит бог века вашему превосходительству, по. . . . . . . . . . . 1000 руб.

3. Вдова штаб-офицерша Беднякова, имеющая вексельное дело с купцом Плутягиным, потащилась в С.-Петербург искать правосудия. Не возможно ль, государь и отец, удостоить отеческим покровительством реченного Плутягина и, не допуская до подания челобитной, под каким ни есть предлогом выгнать из столицы реченную вдову Беднякову? За таково человеколюбивое благодеяние, которое в настоящем случайном благополучии ваше превосходительство всего удобнее показать можете, реченный купец подносит. . . . . . . . . . . 500 руб.

4. Советник Криводушин, находящийся в известном наместничестве, просит сильного рекомендательного письмеца вашего превосходительства, дабы он употреблен был при рекрутских наборах; и если, как надеяться должно, будет он удостоен сей весьма важной для поправления дел его комиссии, то в каждый таковой благополучный и вожделенный год ваше превосходительство наверное благоволите считать от него по. . . . . . . . . . . 1500 руб.

5. Находившийся при таможенных сборах асессор Простофилин, которого за весьма малое до казны прикосновение бросили от места, припадает к стопам вашего превосходительства и просит из единого человеколюбия приложить милосердное попечение об определении его к новому месту, с клятвенным обещанием, что он так мало до казны никогда не прикоснется и поставит себя в состояние в непродолжительном времени достойно и праведно возблагодарить ваше превосходительство.

Наконец, осмеливаюсь упомянуть вашему превосходительству и о моем страдальческом положении. До сих пор в здешнем правительстве не решено еще известное дело мое о бесчестии и увечье по поводу данной мне, всенижайшему, сильной пощечины от его высокоблагородия г. майора Неспускалова. Помилуйте, государь и отец, не оставьте меня милостивою рекомендациею к здешнему начальству и испросите высокого его покровительства в скорейшем мне получении определенного по законам бесчестия и увечья как за сию, уже данную мне, пощечину, так генерально и за все могущие впредь со мной воспоследовать, дабы не при всякой новой оплеухе утруждать ваше превосходительство вновь о милостивом заступлении.

Мой государь, Артемон Власьевич!

Много благодарствую за приятельское ваше писание с приложением известной бумажки и реестра, по которому я учинил следующее распоряжение:

На 1. Шильниково дело я давно знаю. Если б он попался к другому, то б, конечно, обвинен был; но как я крепостных документов никогда ни от кого не спрашиваю, а решу и заступаю по другим документам, каковых соперник его не представляет мне ни одного, а Шильников пятьсот, то сей последний может быть уверен, что все законы возопиют против его соперника; но не забудь, мой приятель, растолковать ему, что обещаемые пятьсот документов мне не послужат нимало к убеждению секретаря. Для него потребна по крайней мере новая сотня документов. Он человек совести весьма деликатной и за безделицу души не покривит.

На 2. Воров мне самому был приятелем с ребячества. Прилагаю об нем рекомендательное письмецо, в твердом уповании, что он свой расчет сделал и обещаемое мне верно доставлять станет. А ты, мой приятель, уверь его, чтоб он никаких жалоб не опасался, ибо, пока я боярин, он, Воров, и вся его родня будут вести житие благоденственное.

На 3. О Бедняковой дал я сегодня же приказ моему канцеляристу, чтоб он при въезде ее в город закричал на нее: караул! в ямской, под предлогом якобы некоего тяжебного дела; следственно, будет она проведена прямо в государеву квартиру; а как, по новости ее в городе, она порук по себе не найдет, да и я не допущу, то может она сидеть в тюрьме до тех пор, пока согласится, не заезжая никуда, отправиться восвояси. Будь уверен, мой приятель, что, пока я боярин, по тех пор для всех Бедняковых Петербург будет тюрьма, а тюрьма -- Петербург.

На 4. Рекомендательное письмо к NN об употреблении советника Криводушина к рекрутским наборам охотно при сем прилагаю; а притом прошу внушить ему якобы от себя, чтоб он не сильно налегал на помещичьих, а прижимал бы плотнее тех, за которых некому вступиться. Сего последнего правила держусь я и сам в знатном моем состоянии, кольми паче маленький человек наблюдать оное должен.

На 5. Асессор Простофилин сам виноват, для чего потерял место. Я его за простоту любил, и, как теперь помню, накануне допроса, учиненного ему о казенной краже, я призывал его к себе и сколько раз, увещевая дружески, говорил ему: "Эй, отопрись, отопрись!" Нет, сударь, таки признался, повинился; вот за то и топчи теперь площадь. Скажи ему однако, что я об нем постараюсь, но что если он еще раз украдет мало, то навсегда от него отступлюсь.

При сем же прилагаю рекомендательное письмецо по поводу данной тебе, приятелю моему, пощечины. Будучи в малых чинах, я и сам пользовался безумною горячностию челобитчиков, и с таким успехом, что поистине целый годовой оклад мой выбирал иногда на одних оплеухах. Но, с тех пор как я сделался боярином, сия ветвь моих доходов совершенно истребилась. Когда я, будучи в маленьких чинах, обращался с мелким дворянством, бывало, за всякую безделицу: выдеру ль лист из дела, почищу ль да приправлю, того и смотрю, что обиженный мною, без дальних извинений, шлеп меня по роже. Но в настоящем положении, что ни творю, никто не дерзает меня в очи избранить, не только заушить. Истинно, мой достойный приятель, жалко видеть, как в большом свете души мелки и робки!

Учиня тебе, мой государь и нелицемерный приятель, ответ на твое дружеское писание, прилагаю при сем вкратце тебе наставление, или краткую инструкцию, какие в настоящем моем положении потребны мне твои приятельские услуги:

1. В откровенности тебе скажу, моему государю, что здесь слово откуп в крайнем презрении и поношении и называется монополия. Мое мнение то, чтоб сего слова никогда не употреблять, а все откупать, что возможно, ибо иногда одну вещь под разными именами не распознают вовсе. Я положил откуп называть законтрактованием и прошу тебя приискать в Москве из старых откупщиков к новому законтрактованию каких вещей они сами пожелают, лишь бы меня самого взяли в половину, дабы я имел причину дать им надлежащую протекцию и покровительство.

ПИСЬМО К СТАРОДУМУ ОТ СОЧИНИТЕЛЯ "НЕДОРОСЛЯ"

С.-Петербург. Февраля... дня 1788 года.

Сообщенный мне вами в свое время разговор ваш с Софьею, из которого составил я второе явление четвертого действия "Недоросля", весьма сокращен г-ми актерами, дабы комедия не весьма была длинна, но как в том, что выпущено, много есть нравоучительного, которое достойно быть известно нашей просвещенной публике, то я, с позволения вашего, помещу весь ваш разговор в мое периодическое творение, поставя знак "" на всем том, что в комедии не напечатано и чего актеры не играют.

Я есмь и проч.

Сочинитель "Недоросля".

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Стародум. А! ты уже здесь, друг мой сердечный!

Софья. Я вас дожидалась, дядюшка. Читала теперь книжку.

Стародум. Какую?

Софья. Французскую: Фенелона, о воспитании девиц.

Стародум. Фенелона, автора "Телемака"? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал "Телемака", тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корня добродетель. Сядем.

(Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливою, сколько в свете быть возможно.

Софья. Ваши наставления, дядюшка, составят все мое благополучие. Дайте мне правила, которым я последовать должна. Руководствуйте сердцем моим; оно готово вам повиноваться.

Стародум. Мне приятно расположение души твоей. С радостью подам тебе мои советы. Слушай меня с таким вниманием, с какою искренностию я говорить буду. Поближе. (Софья подвигает стул свой.)

Софья. Дядюшка, всякое слово ваше врезано будет в сердце мое.

Стародум (с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где всего чаще первая встреча бывает: умы развращенные в своих понятиях, сердца развращенные в своих чувствах. О мой друг! умей различать, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была бы надежною порукою за твой разум и сердце.

Софья. Все мое старание употреблю заслужить доброе мнение людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые увидят, как от них я удаляюсь, не стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на свете зла не пожелал?

Стародум. Дурное расположение людей, недостойных почтения, не должно быть огорчительно. Знай, что зла никогда не желают тем, кого презирают, а обыкновенно желают зла тем, кто имеет право презирать. Люди не одному богатству, не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет.

"Софья. Возможно ль, дядюшка, чтоб были в свете такие жалкие люди, в которых дурное чувство родится точно оттого, что есть в других хорошее. Добродетельный человек сжалиться должен над такими несчастными.

Стародум. Они жалки, это правда; однако для этого добродетельный человек не перестает идти своей дорогой. Подумай ты сама, какое было бы несчастье, если б солнце перестало светить для того, чтоб слабых глаз не ослепить!

Софья. Да скажите ж мне, пожалуйте, виноваты ли они? Всякий ли человек может быть добродетелен?

Стародум. Поверь мне, всякий найдет в себе довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не делать того, за что б совесть угрызала.

Софья. Кто ж остережет человека, кто не допустит до того, за что после мучит его совесть?

Стародум. Кто остережет? Та же совесть. Ведай, что совесть всегда, как друг, остерегает прежде, нежели, как судья, наказывает.

Софья. Так поэтому надобно, чтоб всякий порочный человек был действительно презрения достоин, когда делает он дурно, знав, что делает. Надобно, чтоб душа его была очень низка, когда она не выше дурного дела.

Стародум. И надобно, чтоб разум его был не прямой разум, когда он полагает свое счастье не в том, в чем надобно".

Софья. Мне казалось, дядюшка, что люди согласились, в чем полагать свое счастье. Знатность, богатство...

Стародум. Так, и я согласен назвать счастливым знатного и богатого. Да сперва согласимся, кто знатен и кто богат. У меня мои расчеты. Степени знатности рассчитываю я по числу дел, которые большой господин сделал для отечества, а не по числу дел, которые нахватал на себя из высокомерия; не по числу людей, которые шатаются в его передней, а по числу людей, довольных его поведением и делами. Мой знатный человек, конечно, счастлив; богач мой тоже. По моему расчету, не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного.

Софья. Как это справедливо! Как наружность нас ослепляет! Мне самой случалось видеть множество раз, как завидуют тому, кто у двора ищет и значит...

Стародум. А того не знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит и чего-нибудь да ищет; того не знают, что у двора все придворные и у всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных дел знатное состояние ничто.

Софья. Конечно, дядюшка. И такой знатный никого счастливым не делает, кроме себя одного.

Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось; ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одной боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а есть чего бояться?

Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым и быть действительно. Да, мне это непонятно, дядюшка, как можно человеку все помнить одного себя. Неужели не рассуждают, чем один обязан другому? Где ж ум, которым так величаются?"

ПИСЬМО К СТАРОДУМУ
ОТ ДЕДИЛОВСКОГО ПОМЕЩИКА
ДУРЫКИНА

Имея честь быть вашим соседом, прошу не прогневаться, что я, без всяких моих заслуг, утруждаю вас сим письмом. Я знаю, что вы в Москве много знакомцев имеете и любите людей ученых, а мои обстоятельства вот каковы.

Я имею шестерых детей: трех мужеского и столько ж женского пола. Для девочек переманили мы от соседа мадаму, которая за ними смотрит и за которою мы смотрим; она называется мадам Лудо, неизвестно какой нации. Большой мой сын, Феденька, по семнадцатому году, читать и писать умеет, а Митюшка и Павленька еще не начинали грамоте. Митюшка -- матушкин сынок; с ним надобно обходиться нежно, ибо он слабого здоровья. Я хотел бы выписать из Москвы учителя, но только не немца, ибо боюсь взять Вральмана. Не худо было бы, если б вы сделали милость, посмотрели из университетских студентов, а кондиции мои при сем прилагаю, пребывая в прочем...

КОНДИЦИИ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ ДОМУ ДУРЫКИНА

1. Учитель должен быть из русских, уметь по-французскому, по-немецкому, сочинять стихи, сколько потребно для домашнего обихода. Не худо, чтобы он знал и арифметику.

2. На год дам ему двести рублей, а он должен учить детей моих со всею кротостию.

3. Жить он будет у меня в доме, обедать с камердинером.

4. А как я, по милости божией, имею чин генеральский, будучи отставлен действительным статским советником, то я именно требую, чтоб он в разговорах со мною и с женою давал нам чаще титул превосходительства.

5. При гостях в наше присутствие он садиться не должен.

6. С мадамою Лудо отнюдь не амуриться, дабы не подать худого примера жене моей, а потом и дочерям.

7. При мне и при жене моей ни шляпы, ни колпака отнюдь не надевать; но из человеколюбия в зимнее время дозволяю накрыться, и то когда метель большая.

8. В сутки будет он получать по три бутылки русского пива домашнего варенья.

9. Не худо, если б он взял на себя вести мои приходные и расходные книги, а притом бы умел причесать ребятам моим волосы, также и парик бы мой взял под свой присмотр.

10. Он должен исполнять все сие условие, под опасением в противном случае быть выгнану по шее из дому, ибо я признаюсь, что нрав у меня бешеный, да и будучи в генеральском чине, может быть, не могу воздержать себя противу студента, в службе моей находящегося, хотя бы он и офицерского был чина.

ОТВЕТ СТАРОДУМА
ДУРЫКИНУ

Письмо ваше, государь мой, казал я одному университетскому профессору, который на просьбу мою о приискании в дом ваш студента отвечал мне письменно. Вот и письмо его.

Стародум.

ПИСЬМО
УНИВЕРСИТЕТСКОГО ПРОФЕССОРА
К СТАРОДУМУ

Я говорил некоторым нашим студентам о предлагаемом им месте в доме его превосходительства Дурыкина. Охотники есть, но, правду сказать, большая часть ставят учительское звание ниже себя, а хотят чинов; один, однако ж, объявил мне свое желание быть учителем. Он из малороссиян, называется господин Срамченко -- филолог и философ, а иные уверяют, что и мартинист, но просит в год не меньше трехсот рублей, хотя живет по духу, а не по плоти. Знает по-французски, а больше по-латыни, арифметику до тройного правила; от стихов, однако ж, просит увольнения; обещает воздавать его превосходительству должное почтение, но обедать с камердинером не соглашается. Предложение о чесании волосов и о надзирании над его париком почитает себе обидою, ибо сие называет он рукоделием. Расходные и приходные книги вести не берется. От искушения касательно мадам Лудо всемерно остерегаться будет, почему и я подозреваю его мартинистом.

Представился мне еще молодой человек 22 лет; поучен изрядно. Я оставил его у себя обедать и нахожу, что жрет без милосердия. Он требует, кроме обеда и ужина, чтоб дан был ему добрый завтрак, а не меньше и полдник, также чтоб и предлагаемая порция пива была удвоена.

Господин Кераксин желает также быть учителем, просит 250 рублей на год. Он знает по-гречески, по-еврейски, но не знает по-русски, что, кажется, для детей его превосходительства и не нужно. Ныне, к сожалению, многие из русских дворян хотят детей своих учить по-русски; но, поистине, охота сия есть одна пустая затея, ибо сам г-н Дурыкин грамотою ли дослужился до титула превосходительства?

Цезуркин, ремеслом пиита, желает также иметь место у господина Дурыкина. Он обещает каждый раз для именин его превосходительства и каждого из чад его сводить в стихах своих всех богов с Олимпа, просит по копейке за стих да к святкам кафтана с плеча его превосходительства, хотя довольно поношенного. Он весьма забавного нрава и шутит так умно, что в доме дурака не надо; ни на кого не сердится, разве только, кто стихи его похулит.

Красоткин, студент весьма щеголеватый, убирается как кукла, да и думает не иначе. Он с удовольствием берется причесывать волосы детям его превосходительства, умеет выводить из платья пятна и вырезывать из бумаги разные фигуры. За одно только не ручаюсь, а именно, чтоб не завел он каких шашней с мадам Лудо или с ее превосходительством, ибо он и моей жене повернул голову.

ПИСЬМО ДУРЫКИНА К СТАРОДУМУ

Предлагаемые господином профессором в дом мой студенты кажутся мне все ребята достойные быть учителями у детей благородных, и для того я боюсь выбрать одного без обиды другому. Покорно прошу уговорить господина профессора, чтоб он всех сих господ созвал к себе в дом и сделал род аукциона: кто возьмет дешевле, того я и беру, и с тем может он заключить контракт на шесть лет. В прочем пребываю...

ПИСЬМО ОТ СТАРОДУМА

Москва, февраля 1788.

Мне случилось на сих днях быть в здешнем обществе, довольно многочисленном, а особливо дам было великое множество. В одной комнате был разведен камин, около которого стояли человек пять-шесть молодых людей. Они, невзирая на присутствие сидевших в той же комнате знатных и состарившихся в делах государственных особ, разговаривали между собою непристойно громко и со всею невежескою дерзостью. Я поразведал, кто они таковы. Мне сказано было, что они молодые писатели. Я подошел к ним поближе послушать их беседы и нашел, что беседовали они о литературе. Мнения свои сказывали за решения, никакому пересуду не подверженные. Один из них весьма язвительно шпынял над творениями первых наших писателей и изъяснялся, что он сам упражняется в стихотворстве, но во французском, а не в российском, "ибо,-- сказал он с насмешкою, -- я боюсь войти в соперничество с великими людьми". Молодой человек, с нетерпением насмешки его слушавший, отвечал ему: "Вы напрасно боитесь войти в соперничество с нашими великими людьми; французское ваше красноречие доказывает, какой бы вы писатель были и по-русски. Россия имеет ораторов, над которыми шутить не позволяется". -- "Я думаю, -- отвечал французский стихотворец, -- что Россия красноречия вовсе не имеет, ибо если собрать все русские красноречивые творения, то книга выйдет не весьма огромная". После сих слов разговор стал у них гораздо горячее и показывал, что беседующие молодые писатели знание имели весьма малое, а воспитания никакого.

Возвратясь домой, подумал я о сей беседе, и как нельзя не признаться, что наши витийственные сочинения составили бы весьма маленькую книжку, то размышлял я, отчего имеем мы так мало ораторов? Никак нельзя положить, чтоб сие происходило от недостатка национального дарования, которое способно ко всему великому, ниже от недостатка российского языка, которого богатство и красота удобны ко всякому выражению. Истинная причина малого числа ораторов есть недостаток в случаях, при коих бы дар красноречия мог показаться. Мы не имеем тех народных собраний, кои витии большую дверь к славе отворяют и где победа красноречия не пустою хвалою, но претурою, архонциями и консульствами награждается. Демосфен и Цицерон в той земле, где дар красноречия в одних похвальных словах ограничен, были бы риторы не лучше Маскима Тирянина; а Прокопович, Ломоносов, Елагин и Поповский в Афинах и Риме были бы Демосфены и Цицероны; по крайней мере церковное наше красноречие доказывает, что россияне при равных случаях никакой нации не уступают. Преосвященные наши митрополиты: Гавриил, Самуил, Платон суть наши Тиллотсоны и Бурдалу; а разные мнения и голоса Елагина, составленные по долгу звания его, довольно доказывают, какого рода и силы было бы российское витийство, если бы имели мы где рассуждать о законе и податях и где судить поведения министров, государственным рулем управляющих.

Но между неисчетными благами, коими Россия облагодетельствована от Екатерины Вторыя, должно считать и установление Российской академии. Сие установление, конечно, много споспешествовать будет к образованию и обогащению российского слова. Слышу я, что Академия упражняется в составлении российского лексикона и грамматики. Без сомнения, сей труд будет весьма полезен; но, кажется мне, что, между тем как Академия сим занимается, может она, под покровительством председательствующей в ней толь знаменитой просвещенным своим разумом особы, дать упражнение и тем российским писателям, кои не суть члены Академии. Она может, по примеру подобных в Европе установлений, задавать ежегодно материи к витийственным сочинениям, награждая победителя в красноречии и возбуждая тем соревнование между писателями. Россия имела между государями своими великих благодетелей, кои достойны благодарности. Имела она также и между сынами своими истинных отечестволюбцев, которых дела достойны быть преданы потомству. Можно также задавать и материи нравоучительные, словом, упражнять писателей во всех родах сочинений и тем возвращать российского слова богатство, красоту и силу. Я есмь и проч.

Стародум.

ПИСЬМО ОТ СТАРОДУМА

Москва, февраля... 1788 года.

(РАЗГОВОР У КНЯГИНИ ХАЛДИНОЙ)

Сегодня был у меня один из моих приятелей, который сказывал мне, что вчера он зван был обедать к княгине Халдиной, но приехал к ней так рано, что она еще одевалась и его принять не могла, почему введен был в комнату подле уборной ее, так что мог слышать все ее разговоры. Она много шумела с своею девушкою о нарядах; потом взглянула в окошко и, увидев, что подъехали к крыльцу санки: "Это санки Сорванцова, -- сказала княгиня с веселым видом. -- Пусти его сюда",-- говорила она девушке своей. Чрез минуту приятель мой увидел вошедшего к княгине мужчину в наместническом мундире. Княгиня, в веселом духе привстав: "А! Сорванцов, голубчик, здравствуй! -- сказала ему. -- Садись возле меня. Откуда?"

Сорванцов. Из присутствия, княгиня. Ты знаешь, что я судья. Я там так заспался, что насилу очнуться могу. Часа четыре читали дело; всю эту пропасть мололи при мне; а как законом не запрещено судье спать, когда и где захочет, то я, сидя за судейским столом, предпочел лучше во сне видеть бред, нежели наяву слышать вздор.

Княгиня. Не понимаю, как ты мог с твоим любезным характером сделаться судьею! Знаешь ли что? Пока я за туалетом, расскажи мне всю свою историю. Девка, румяны!

Сорванцов. Она коротехонька. Я нарисую вам всю картину моей жизни, прежде нежели вы полщеки разрисовать успеете. Мне уже за тридцать лет. Первые осьмнадцать, сидя дома, служил я отечеству гвардии унтер-офицером. Покойник батюшка и покойница матушка выхаживали мне ежегодно паспорт для продолжения наук, которых я, слава богу, никогда не начинал. Как теперь помню, что просительное письмо в Петербург о паспорте посылали они обыкновенно по ямской почте, потому что при письме следовала посылка с куском штофа, адресованного на имя не знаю какой-то тетки полкового секретаря. Как бы то ни было, я не знал, не ведал, как вдруг очутился в отставке капитаном. С тех пор жил я в Москве благополучно, потому что батюшка и матушка скончались и я остался один господином трех тысяч душ. Недели две спустя после их кончины жестокое несчастие лишило меня вдруг тысячи душ.

Княгиня. Боже мой! Какое же это несчастие?

Сорванцов. Несчастие, которому, я думаю, в свете примера не бывало и не будет. Полтораста карт убили у меня в один вечер, из которых девяносто семь загнуты были сетелева.

Княгиня. Ах, это слышать страшно!

Сорванцов. После этого несчастия хватился я за разум: перестал ставить большие куши, и маленькими в полгода переставил я еще пятьсот душ в Кашире.

Княгиня. Как! Ты проиграл и Каширскую, где лежат твои родители?

Сорванцов. Я им тут лежать не помешал, княгиня! Сверх того, не из подлой корысти продал я деревню, где погребены мои родители. За то, что тела их тут опочивают, мне ни полушки не прибавили.

Княгиня. Так и подлинно, ты пред ними чист в своей совести.

Сорванцов. Итак, с полутора тысячью душами принялся я за экономию: вошел в коммерцию, стал продавать людей на службу отечеству, стал заводить в подмосковной псовую охоту, стал покупать бегунов, чтоб сделать себе в Москве некоторую репутацию. Ямской цуг был у меня по Москве из первых; как вдруг поражен я был лютейшим ударом, какой только в жизни мог приключиться моему честолюбию.

Княгиня. Ах, боже мой! Какое это новое несчастие?

Сорванцов. Я не знал, не ведал, как вдруг из моего цуга выпрягли четверню и велели ездить на паре. Этот удар так меня сразил, что я тотчас ускакал в деревню и жил там долго как человек отчаянный. Наконец очнулся. Я дворянин, сказал я сам себе, и не создан терпеть унижения. Я решился или умереть, или по-прежнему ездить шестеркой.

Княгиня. Молодые люди! молодые люди! Вот как нам всем думать надобно!

Сорванцов. Я кинулся в Петербург, где чрез шесть недель преобразили меня в надворные советники. Я странный человек! Чтоб найти, чего ищу, ничего не пожалею. Следствием этого образа мыслей было то, что меньше нежели чрез год из надворных советников перебросили меня в коллежские. Теперь я накануне быть статским, а назавтра этого челобитную в отставку, да и в Москву, в которой, первые визиты сделав шестернею, докажу публике, что я умел удовлетворить честолюбию.

Княгиня. О, если бы все дворяне мыслили так благородно, и лошадям было бы гораздо легче! Ты сделал полезное дело и себе и ближним. Твой поступок, мой милый Сорванцов, содержит в себе чистое нравоучение

Сорванцов. Я столько счастлив, что нашел себе подражателей. Я моим примером открыл ту истину, что чин заслуженный ничем не лучше чина купленного.

Княгиня. Не прогневайся, голубчик! Сия истина не весьма новая, ибо не ты первый купил себе право впрягать шесть лошадей. Я сама имела жениха обер-офицера, но не позволила ему о браке нашем и думать, пока не будет он иметь права возить меня четвернею. Покойный мой князь принужден был согласиться на мое требование.

Сорванцов. Я удивляюсь, княгиня, как могла ты ограничить свое честолюбие только четвернею! Ты бы могла предписать жениху снискание права на шесть лошадей.

Княгиня. Но, Сорванцов, голубчик! твое честолюбие выходило из меры. Ты хотел из капитанов быть вдруг бригадирского чина. Я недавно читала римскую историю и нахожу, что твое честолюбие есть катилининское. Берегись, Сорванцов, чтобы и тебя не постиг какой-нибудь бедственный конец!

Сорванцов. Я откроюсь тебе, княгиня, что каждую почту из Петербурга с трепетом писем ожидаю. Судьи, мои товарищи, решили одно дело, или, лучше сказать, смошенничали. Обиженный нашел в Петербурге покровительство, и сказывают, что всем нам беда будет.

Княгиня. Да ты неужели заодно был с бессовестными судьями?

Сорванцов. Нет, княгиня. Я согласился с ними для того, что не понимал дела, и мне пристойнее казалось им не противоречить, нежели признаться, что я не понимаю.

Княгиня. Ты имеешь разум, Сорванцов. Я не постигаю, какого бы дела ты понять не мог.

Сорванцов. Оно писано было таким темным слогом, что без проницания чрезъестественного понять его никак невозможно.

Княгиня. A propos! (К своей девушке.) Ты мне анонсировала господина Здравомысла; где ж он?

Девка (указывая на другую комнату). Вот здесь дожидается.

Княгиня. Проси его сюда. (Здравомысл входит.) Извините меня, сударь, что глупость людей моих заставила вас сидеть в скуке. (К девке.) Разве ты не знаешь, что я при мужчинах люблю одеваться?

Девка. Да ведь стыдно, ваше сиятельство.

Княгиня. Глупа, радость! Я столько свет знаю, что мне стыдно чего-нибудь стыдиться.

Здравомысл. Я, вошед сюда, помешал вашему разговору, который, сколько я приметил, был довольно серьезен.

Княгиня. Если позволите, мы разговор наш продолжать станем и просим вас не скрывать от нас ваших мыслей. (Сорванцову.) Продолжай.

Сорванцов. Поверьте мне, княгиня, что многие дела беззаконно решаются сколько от бессовестности судей, столько и от бестолковости, с которою предложено дело.

Здравомысл. Не всегда судьи не понимают дела для того, что оно предложено неясно; весьма часто не понимают для того, что не сделали привычки к делам и не приобрели способности к вниманию. Сия способность приобретается учением и чтением; но сколько у нас людей, которые порядочно учились и имеют навык понимать читаемое? Я не требую судей ученых, но, мне кажется, судья должен быть неотменно просвещен и уметь грамоте, то есть знать по крайней мере правописание, чему, я сам видел, не многие у нас умеют; хотя и то правда, что запятая, не в своем месте поставленная, иногда переменяет существо самого дела и, следовательно, заставляет судей решить неправильно.

Сорванцов. Но разве всему этому пособить не можно? Разве нельзя завести добрых судей, которые бы имели и знание и дарование понять дело?

Здравомысл. Мы видим, что у нас об этом и помышляют. Когда в российских городах заводят университеты, то, стало, намерение есть готовить к службе людей просвещенных. Я хотел бы только, чтобы в университетах наших преподавалась особенно политическая наука.

Сорванцов. Что вы чрез сию науку разумеете?

Здравомысл. Разумею науку, научающую нас правилам благочиния, науку коммерческую и науку о государственных доходах. Я хотел бы, чтоб у нас по сим предметам сочинены были на каждую часть особенные книжки, по коим бы преподавалась в университетах политическая наука. Сим способом будет Россия иметь во всех частях гражданской службы людей годных и просвещенных. Я о сем размышлял довольно, но боюсь здесь распространиться, дабы не наскучить сим вам и тем, кои разговор наш читать будут.

Сорванцов. Я хотя и могу показаться вам головорезом, однако верьте мне, что я хотел бы сию минуту пойти учеником в тот университет, где мог бы сделаться годным к службе, и, оттуда вышед, знал бы я, что получу место не то, где есть только вакансия, но то, для которого я учился и к которому способен.

Здравомысл. Если бы я знал, что моя идея о заведении в университетах класса политической науки найдена была полезною и угодною, я охотно составил бы мое мнение, как к сему приступить удобнее. Находясь в чужих краях, я видал сам таковой класс; имею книжки, по коим политическая наука преподается, и говорил с теми людьми, кои преподают сию науку, но, признаюсь вам, что без особенного побуждения боюсь вместо удовольствия нажить каких-нибудь неприятностей от тех людей, кои, сами пресмыкаясь в невежестве, думают, что для дел ничему учиться не надобно.

Сорванцов. Я слыхал пословицу: не учась, в попы не ставят.

Здравомысл. С тех пор как стали следовать сей пословице, попы наши очевидно стали лучше и просвещеннее, и сия часть граждан отправляет свою должность гораздо порядочнее. Я совершенно уверен, что если б взято было за правило: не учась, в судьи не определять, то бы между судьями невежество было гораздо реже.

Сорванцов. Я по себе чувствую, что без просвещения человек есть сожаления достойная тварь.

Здравомысл. Но разве нельзя унять грабителей и завести добрых адвокатов?

Сорванцов. Сие не невозможно, но трудно и требует большого времени.

Здравомысл. По крайней мере неужели нет средства пресечь взятки?

Сорванцов. Мудрено, сударь, ибо сверх того, что, кажется, сама природа одарила всякого судью взятколюбною душою, многие из них с честными правилами принуждены брать взятки. Вообразите судью честного человека. Он дворянин, имеет родню и знакомство, то есть живет в обществе, имеет детей, требующих воспитания; но нет у него, кроме жалованья, других доходов, а жалованья получает только 450 рублей. Скажите мне, ради бога: как он может содержать жену, детей и дом такою малою суммою и в такое время, когда нужнейшие для жизни вещи взошли до цены невероятной? Хотя бы и не хотел, неволею должен сделаться взяткобрателем. Ведь не все судьи таковы, как наш господин Бескорыст. Он взяток никогда ни с кого не берет, но зато, можно сказать, умирает с голоду. Я скажу о себе: я имею достаток и если смошенничаю, то заслужу без всякой пощады виселицу, равно как и все те ее всеконечно заслужили, кои, награбя богатства, не отстают от своего промысла и продают публично правосудие.

Княгиня. Но ты, любезный Сорванцов, имеешь природный ум. Ты ужасть как в обществе ловок!

Сорванцов. К несчастию, мне не дано было воспитания. Родители мои имели о сем слове неправильное понятие. Они внутренне были уверены, что давали мне хорошее воспитание, когда кормили меня белым хлебом, никогда не давая черного; словом, чрез воспитание разумели они одно питание. Учить меня ничему не помышляли, и природный мой ум не получал никакого просвещения. По-французски выучился я случайно. Госпожа Лицемера, моя внучатная тетушка, вздумала детей своих учить по-французски. Тогда приехал в Москву из Петербурга француз, живший до того в Америке. Сей француз назывался, как теперь помню, шевалье Какаду. Тетушка моя получила к нему симпатию и приняла его в свой дом в наставники своим детям. Она взяла от родителей моих и меня учиться вместе с детьми своими. Я думаю, что не лишнее сделаю, если опишу вам характер моей тетушки и ее фаворита, а нашего наставника.

Тетушка моя выдавала себя в свете за чадолюбивую мать и верную супругу, за добрую хозяйку и за набожную женщину. Посмотрим, такова ли она была в самом деле.

В учреждении комнат первое внимание обращает она всегда на то, чтоб детская была гораздо далее от ее спальни, ибо крик малолетных детей ей нестерпим, хотя она нимало не скучает лаяньем трех болонских собачонок и болтаньем сороки, коих держит непрестанно подле себя. Вот доказательство ее чадолюбия!

Никакой слабости женщинам не прощает; но последний сын ее как две капли воды походит на шевалье Какаду. Вот ее супружеская верность!

Княгиня. Сорванцов, у тебя язык злоречивый! Я тебе скажу о себе. Никто из детей моих на отца не походит, а походят на тех друзей, кои к нам вседневно ходили; по крайней мере мне отдадут ту справедливость, что друзья княгини Халдиной были не иные, как друзья мужа ее.

Сорванцов. На стол тратит очень много, а есть нечего. Дети ходят оборванные и почти босые. Добрая хозяйка!

В церкви никогда никто ее не видит, но ни одного клуба, ни спектакля не пропускает. Набожная женщина!

Шевалье Какаду, француз пустоголовый, из побродяг самая негодница, учил нас по-французски, то есть дал нам выучить наизусть несколько вокабулов и начал с нами болтать по-французски. Грамматике нас не учил, считая, что она педантство.

Княгиня. С этой стороны он не вовсе ошибается. Я сама никакой грамматике не училась, а изъясняюсь по-французски изряднехонько. Скажи мне, какие правила и чувства вселял в вас шевалье?

Сорванцов. Он вселял в сердца наши ненависть к отечеству, презрение ко всему русскому и любовь к французскому. Сей образ наставления есть обыкновенная система большей части чужестранных учителей. Шевалье наш был надменен, хвастлив и неблагодарен. Надменность его состояла в том, что он хозяев и слуг за людей не считал. По его словам, он знал все науки, которые и нам показать обещал. Особливо в телесных экзерцициях {Упражнениях (франц.).} выдавал себя за мастера. Сии телесные экзерциции, которым и нас он обучал, состояли в том, что заставлял он нас распускать золото.

Княгиня. А в чтении упражнялись ли вы когда?

Сорванцов. Никогда; да я думаю, что наш шевалье и сам не умел грамоте, ибо я его ни за книгой, ни с пером в руках никогда не видывал. Позволь, княгиня, докончить характер бывшего моего учителя. Он приехал в Москву в самой нищенской бедности. Тетка моя накупила ему белья и взяла в свой дом, обеспеча его во всем нужном. В благодарность за то, когда у нас бывали гости, не пропускал он случая дерзким своим поведением показывать всем, в какой связи находится он с хозяйкою. Вот, княгиня, как провел я первую мою молодость! Вошед в свет, имел я несчастие попасть на весьма худое общество, где меня дурачили и обыгрывали. Но случайно познакомился я в Москве с одним молодым человеком, который имел просвещение и хорошее поведение. Он приучил меня к чтению книг и открыл мне, в каком невежестве я пресмыкаюсь. Рассудок, который природа мне даровала, родил во мне охоту выкарабкаться из кучи тех презрительных невежд, кои ни богу, ни людям не годятся. Я не скажу, чтоб сие мое старание имело успех совершенный. Недостатки воспитания моего часто наружу выказываются. По крайней мере не ставлю я моего невежества, подобно многим, себе в достоинство и за перемену моих мыслей почитаю себя вечно обязанным тому молодому почтенному человеку, который наставил меня на стезю правую.

Княгиня. И мое воспитание было одно питание. Лучшую мою молодость провела я в Москве и такая была пречудная, что многие матери запрещали дочерям своим иметь со мною знакомство. Обожателей было у меня ужасное множество, и чем поведение мое было нескромнее, тем была я славнее. Я не имела никого, кто бы меня остеречь мог и чьи советы умерили бы пылкость моего характера и чувствительность сердца моего. И то и другое сохраняю я до сего дня.

Здравомысл. То есть с вашим сиятельством сбудется пословица: каков человек в колыбельку, таков и в могилку.

Вот вам весь разговор, так, как я имею его от приятеля моего Здравомысла. Вы можете поместить его в наше периодическое творение. Характеры княгини и Сорванцова, кажется, списаны с натуры, и идея Здравомысла о заведении класса политической науки достойна того, чтоб не оставить ее без внимания. Я есмь и проч.

Стародум.

Примечания

ДРУГ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ, ИЛИ СТАРОДУМ

При жизни Фонвизина статьи, входившие в первую часть "Друга честных людей", не печатались в связи с запрещением журнала. Впервые все сохранившиеся статьи полностью напечатаны в 1830 году в Собрании сочинений Фонвизина, подготовленном П. Бекетовым.

Стр. 42. Вольные типографии. -- Указом 1783 года Екатерина разрешила частным лицам заводить типографии.

Стр. 64. ...где победа красноречия не пустою хвалою, но претурою, архонциями и консульствами награждается. -- Фонвизин перечисляет высшие государственные должности в древнем Риме.

Стр. 65. ...установление Российской академии. -- В сентябре 1783 года была создана Российская Академия, занимавшаяся главным образом вопросами языка и составлением словаря. Членами ее были многие писатели -- Державин, Княжнин, Козодавлев и др. Членом Академии был и Фонвизин, составивший "Начертание" для подготавливавшегося словаря славяно-российского языка. Президентом российской Академии былв княгиня Е. Р. Дашкова.

Стр. 70. ...в российских городах заводят университеты... -- В 1787 году был составлен "план университетов и гимназий, в разных местах империи заводимых". Предполагалось открыть три университета -- в Пскове, Чернигове и Пензе. Ни один из них не был открыт. Радищев в своей книге "Путешествие из Петербурга в Москву" (издана в 1790 году) обличал это лживое обещание русской императрицы.