Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души» создавалась в 40-е годы XIX столетия. Ни над одним своим произведением, включая и «Ревизора», не работал с таким увлечением, с такой верой в свое призвание писателя-гражданина, с какой он создавал «Мертвые души». Никакому другому произведению он не посвящал столько глубоких творческих раздумий, напряженного труда и времени, сколько своей поэме. По общей социальной направленности «Мертвые души» находятся в прямой связи с «Ревизором». Те большие общественные задачи, которые ставил перед собой писатель, создавая социальную комедию, вдохновляли его и в работе над первым томом поэмы-романа.
Сущность своего отношения к социальной действительности автор «Мертвых душ» ярко раскрыл в лирическом отступлении, открывающем седьмую главу поэмы Гоголь сопоставляет здесь двух писателей. Один из них «окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека», другой дерзнул вызвать наружу «всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь… и крепкою силою неумолимого резца выставить их выпукло и ярко та всенародные очи!». Удел такого писателя – всеобщее осуждение: «без ответа, без участья, как бессемейный путник останется он один посреди дороги». Показывая этот тяжелый удел передового писателя-реалиста, Гоголь имел в виду СБОЮ собственную писательскую судьбу и, в частности, то отношение общества, которое ожидало его при появлении «Мертвых душ».
Обличительный пафос Гоголя особенно заметен в изображении мира губернских чиновников. Очень многое для понимания внутреннего мира чиновников дает сцена в гражданской палате, где Чичиков должен был совершить купчую, оформить и подписать бумаги, делавшие его владельцем четырехсот душ. Присутственные места помещались в большом каменном трехэтажном доме, окрашенном в белый . Желая подчеркнуть «неподкупность» работающих там чиновников, Гоголь замечает о доме: «… белый как мел, вероятно для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей». Подробно описывая канцелярские комнаты и занятых трудом чиновников, Гоголь рисует общую картину запустения: «Ни в коридорах, ни в комнатах взор их не был поражен чистотою… что было грязно, так и оставалось грязным, не принимая привлекательной наружности». Чичиков и Манилов, проходя между столами, видели всеобщую занятость своим делом. Казалось, никому не было до них дела. И все же, когда они обратились к двум молодым еще чиновникам с вопросом, где можно совершить купчую, ответа они не получили Только один указал пальцем на дальний стол в углу комнаты. Старик направил их к Ивану Антоновичу. Получив нужную справку, Чичиков дает чиновнику по имени Иван Антонович «Кувшинное рыло» взятку для ускорения дела, но дача взятки происходит как бы незаметно: Иван Антонович тотчас накрывает бумажку книгой, и она бесследно исчезает. Наконец Чичиков попадает к председателю присутственной палаты. У него он встречает Собакевича, который оказался здесь по случаю. Чичиков просит совершить купчую как можно быстрее, так как ему необходимо срочно уехать. Диалог между героями позволяет выявить особенности их внутреннего мира и взглядов на жизнь. Так, председатель – сама любезность. Будучи знакомым с Чичиковым, он проявляет внимание и обходительность, «Все будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить». При этом он особо не вникает в суть производимой сделки. Собакевич, присутствующий при разговоре, отзывается о Плюшкине в присущей ему резкой манере: «Собака, мошенник, всех людей переморил голодом».
Зная историю покупки Чичиковым «мертвых душ», решает пощекотать Чичикову нервы и говорит: «Да, что вы не скажете Ивану Григорьевичу, что такое именно вы приобрели; а вы, Иван Григорьевич, что вы не спросите, какое приобретение они сделали? Ведь какой народ! просто золото. Ведь я им продал каретника Михеева». Председатель знал о том, что каретник Михеев умер, о чем и говорит Собакевичу. Но тот, ничуть не смутившись, говорит, что имел в виду не брата Михеева, который умер, а самого каретника. Далее Собакевич продолжает перечнелять достоинства умерших крестьян, которые оказались в бумагах Чичикова. На вопрос председателя, что он собирается делать с купленными крестьянами, Чичиков отвечает, что намерен «вывезти» купленные души на новые земли, в Херсон- скую губернию. Председатель с большой похвалою отозвался насчет рослости тамошних трав «А земли в достаточном количестве?» – спросил он. Чичиков заверил председателя, что земли достаточно и что там есть река и пруд. Вранье Чичикова, казалось, нисколько не удивило Собакевича, во всяком случае, он «был по-прежнему неподвижен».
Сделка завершается в присутствии свидетелей. Чичиков платит в казну только половину пошлины, а «другая, неизвестно каким образом, отнесена была на счет другого какого-то просителя». В этом также сказалась «любезность» председателя. После удачного совершения дела все направились на обед к полицмейстеру. Председатель называет полицмейстера чудотворцем: «ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, как закусим!»
Анализ сцены оформления купчей Чичиковым помогает ярко представить порядки в присутственных местах царской России. Губернские чиновники, по существу, ничем не отличаются от уездных, ранее нарисованных Гоголем в комедии «Ревизор » Здесь царят та же продажность и тот же произвол, что и в уездном городе; процветает взяточничество (чего стоит один Иван Антонович – «кувшинное рыло»!), то же невежество и произвол.
Гоголь с исключительным мастерством умел связать своих героев с конкретной бытовой и исторической обстановкой. Сила его изображения состояла в том, что он все брал из жизни, из действительности, умело отбирая из множества случайных фактов и явлений то, в чем острее проявлялись социальные тенденции его времени. Гоголь был большим мастером детали как психологической, так и бытовой.
Описывая встречу Чичикова с Маниловым перед приходом в присутственные места, Гоголь к ранее данной характеристике Манилова добавляет некоторые детали, рисующие «прекраснодушие» и пустоту героя. Бумага, содержащая список проданных крестьян, связана розовой ленточкой, написана красивым, витиеватым почерком, украшена красивой каемкой. Сам Манилов утомляет Чичикова своей приторной любезностью и обходительностью.
Важным элементом обрисовки героя в «Мертвых душах» является его портрет Стремясь выпукло нарисовать действующих лиц поэмы, сделать их запоминающимися, Гоголь мастерски воссоздает внешние черты героя, его жесты, манеру поведения. Достаточно вспомнить портрет Ивана Антоновича: «…вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос, – словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом». Яркая, окрашенная юмором метафоричность, исключительная выразительность, живописность являются отличительными чертами авторской повествовательной речи в «Мертвых душах».
«Мертвые души» Гоголя оказали могучее воздействие и на русскую литературу, и на развитие общественного самосознания. Действенное значение для русской литературы сатиры, реализма Гоголя необычайно глубоко и верно раскрыло стихотворение Н. Некрасова – «Блажен незлобливый поэт ». В нем есть строки, которые удивительно перекликаются с идеями и образами лирического отступления, открывающего седьмую главу:
- Питая ненавистью грудь,
- Уста вооружив сатирой,
- Проходит он тернистый путь
- С своей карающею лирой.
- Со всех сторон его клянут,
- И только труп его увидя,
- Как много сделал он, поймут
- И как любил он – ненавидя.
Чичикову у Коробочки
Появление Чичикова у Коробочки происходит ночью, и Чичиков не успевает даже толком осмотреться. Однако Гоголь вступает с авторской ремаркой и популярно объясняет, что за помещица была Коробочка. Он сразу характеризирует её как прижимистую и сверхбережливую, на всё постоянно жалующуюся, но потихоньку набивающую деньгами «пестрядевые мешочки» и хранящую старый хлам «на всякий случай», который никогда не представится по причине её чрезвычайной осторожности и перейдёт в результате кому-нибудь по духовному завещанию. Автор умышленно сводит воедино столь несовместимые слова: «духовное завещание» и «старый салоп», показывая своё ироничное отношение к этому типу людей.
В связи с просьбой Чичикова Коробочка задалась главным вопросом - как бы не продешевить. Интересно то, что такой предмет, как умерший человек, легко принят ею как товар, и её упорство и сомнения по поводу «необычного предприятия» представляет собой по большей части желание выгадать побольше. В ней слита воедино маска и реальное лицо. Реальное лицо может изумиться, услышав о предложении Чичикова, а маска тут же воспользуется этим удивлением и обернёт его для практической пользы - как она её понимает.
Характерно то, что сверхбережливость Коробочки и её многочисленные страхи заставляют её совершать поступки иррациональные, и если бы Чичиков не успел разобраться в её характере и не посулил ей в будущем купить для казны других, обычных товаров, она так бы и не продала души.
Всякая новизна вызывает у таких людей бессознательную боязнь.
Чичиков у Собакевича
«Вполне практично отнёсся к просьбе Чичикова Собакевич. Натура «кулака» сказалась в том, как он повёл торг. Сначала он запросил немыслимую цену («по сту рублей за штуку»), потом медленно, с большой неохотой стал сбавлять, но так, что всё-таки получил с Чичикова больше любого другого («По два с полтиною содрал за мёртвую душу, чёртов кулак!»).
Впрочем, отношение Собакевича к странному предприятию не сводится только к практичности. Он единственный из помещиков, кто за именами умерших видит конкретных людей, кто говорит о них с нескрываемым чувством восхищения: «Милуш- кин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнёт, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо... А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Вот ведь какой народ! Никакие напоминания Чичикова, что «ведь это всё народ мёртвый», не могут вернуть Собакевича к реальности: Об умерших он продолжает говорить как о живых. Можно поначалу подумать, что он старается сбить покупщика с толку, набивает цену товару, хитрит, играет. Однако Собакевич входит в эту игру всеми чувствами. Ему действительно приятно вспомнить Милушкина или Телятникова (как хозяин- кулак, он ценит их мастерство). Грань между реальным и призрачным стирается: своими «покойниками» Собакевич готов побить «живущих» - «...что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? мухи, а не люди».
Считается, что так же, как и сюжет «Ревизора», сюжет «Мертвых душ» Гоголю подсказал Пушкин. Известны два рассказа, связанные с именем Пушкина и сопоставимые с фабулой «Мертвых душ». Во время его пребывания в Бессарабии (1820–1823) в Беидерах имели место административные злоупотребления: смертные случаи здесь не регистрировались, и имена умерших передавались другим лицам, беглым крестьянам, стекавшимся сюда со всех концов России; по этой причине жителей городка называли «бессмертным обществом». Впоследствии, находясь уже в Одессе, Пушкин спрашивал у своего бессарабского знакомого И. П. Липранди: «Нет ли чего новенького в Бендерах». О другом случае, относящемся к пребыванию Пушкина в Москве, писал П. И. Бартенев в примечаниях к воспоминаниям В. А. Соллогуба: «В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил мертвых душ, заложил их и получил большой барыш <…> Это было еще до 1826 года». Интересно, что эпизод этот вызвал у самого Пушкина непосредственную художническую реакцию: «Из этого можно было бы сделать роман», – сказал он между прочим».
Однако есть сведения, что и Гоголь, независимо от Пушкина, был наслышан об историях с мертвыми душами. По рассказу дальней родственницы писателя М. Г. Анисимо‑Яновской, ее дядя, некто Харлампий Петрович Пивинский, проживавший в 17 верстах от Яновщины (другое название имения Гоголей Васильевка) и занимавшийся винокурением, был напуган слухами, что подобный промысел будет разрешен только помещикам, владеющим не менее чем пятьюдесятью душами. Пивинский (у которого было только тридцать душ) отправился в Полтаву «да и внес за своих умерших крестьян оброк, будто за живых… А так как своих, да с мертвыми, далеко до пятидесяти не хватало, то набрал он в бричку горилки да и поехал по соседям и накупил у них за эту горилку мертвых душ…» Анисимо‑Яновская утверждает, что эту историю знала «вся Миргородчина».
О другом эпизоде, якобы также известном Гоголю, сообщал его соученик по нежинской Гимназии высших наук П. И. Мартос в письме к П. И. Бартеневу: «Насчет «Мертвых душ» могу рассказать следующее… В Нежине <…>, при гимназии высших наук князя Безбородко, был некто К‑ачь, серб; огромного роста, очень красивый, с длиннейшими усами, страшный землепроходец, – где‑то купил он землю, на которой находится – сказано в купчей крепости – 650 душ; количество земли не означено, но границы указаны определительно. … Что же оказалось? Земля эта была – запущенное кладбище. Этот самый случай рассказывал Гоголю за границей князь Н. Г. Репнин».
Здесь надо, правда, сделать оговорку, что Репнин, если и рассказал Гоголю данный эпизод, то уже за границей, когда работа над «Мертвыми душами» была уже начата. Но при этом известно, что за границей, в процессе написания поэмы, Гоголь продолжал собирать материал и выспрашивать знакомых о разных «казусах», «могущих случиться при покупке мертвых душ» (письмо В. А. Жуковскому из Парижа 12 ноября 1836 г.). Возможно, он и сам знал что‑то об этой афере еще с гимназической поры, поскольку упомянутый К‑ч проживал в Нежине. Проделки К‑ча к тому же предвосхищали гоголевский текст мрачной иронией: не пустырь и не другой кусок земли указывал «землепроходец» в качестве местожительства своих подопечных, но кладбище. Это можно сопоставить с двусмысленным ответом Чичикова на вопрос, нужен ли ему для сопровождения мужиков конвой: Чичиков «от конвоя отказался решительно, говоря <…>, что купленные им крестьяне отменно смирного характера…» Еще поразительнее сходство с репликой генерала Бетрищева во втором томе: «Чтоб отдать тебе мертвых душ? Да за такую выдумку я тебе их с землей, с жильем! Возьми себе все кладбище!»
При вполне житейски‑бытовом происхождении сама формула «мертвые души», вынесенная в заглавие произведения, была насыщена тематикой и литературной, и философски‑религиозной. Собственно бытовой аспект этой формулы зафиксировал В. И. Даль в первом издании «Толкового словаря живого великорусского языка» (1863): «Мертвые души, люди, умершие в промежутке двух народных переписей, но числящиеся по уплате податей, на лицо» (статья «Душа»). Однако в религиозно‑философском аспекте гоголевская формула явилась антитетичной к библейскому понятию о «живой душе» (ср.: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» – Библия, Бытие, 2, 7). К тому же оксюморонное выражение «мертвая душа» и производные от него – «мертвая жизнь», «живая смерть» – приобрели широкое распространение в западно‑европейской поэзии еще с эпохи Средневековья; ср. также в мистерии В. К. Кюхельбекера «Ижорский»: «Тому, чем мог бы быть разумным я, // Не верит мертвая душа моя»). В поэме формула «мертвая душа» – «мертвые души» многообразно преломлялась Гоголем, приобретая все новые и новые смысловые нюансы: мертвые души – умершие крепостные, но и духовно омертвевшие помещики и чиновники, скупка мертвых душ как эмблема мертвенности живущего. По иронии судьбы, эта же формула была впоследствии перенесена и на самого Гоголя В. В. Розановым, истолковавшим присущее Гоголю преувеличение как господство внешней мертвой формы над внутренним живым содержанием: «Свое главное произведение он назвал «Мертвые души» и вне всякого предвидения выразил в этом названии великую тайну своего творчества и, конечно, самого себя. Он был гениальный живописец внешних форм и изображению их, к чему одному был способен, придал каким‑то волшебством такую жизненность, почти скульптурность, что никто не заметил, как за этими формами ничего в сущности не скрывается, нет никакой души, нет того, кто бы носил их».
Жанровое своеобразие поэмы «Мертвые души»
В жанровом отношении «Мертвые души» были задуманы как роман «большой дороги». Тем самым в определенном смысле они соотносились с знаменитым романом Сервантеса «ДонКихот», на который Гоголю также в свое время указал Пушкин (параллель, на которой Гоголь настаивал впоследствии и в «Авторской исповеди»). Как писал М. Бахтин, «на рубеже XVI–XVII вв. на дорогу выехал Дон Кихот, чтобы встретить на ней всю Испанию, от каторжника, идущего на галеры, до герцога». Также и Павел Иванович Чичиков «выезжает на дорогу», чтобы встретить здесь, по собственному выражению Гоголя, «всю Русь» (из письма Пушкину 7 октября 1835 г.). Таким образом, сразу же намечается жанровая характерология «Мертвых душ» как романа путешествий. При этом с самого начала предопределяется и то, что путешествие это будет особого рода, а именно странствие плута, что вписывает дополнительно «Мертвые души» еще в одну жанровую традицию – плутовского романа, пикарески, широко распространившегося в европейской литературе (анонимная «Жизнь Ласарильо с Тормеса», «Жиль Блаз» Лесажа и др.). В русской литературе наиболее ярким представителем этого жанра до «Мертвых душ» был роман В. Т. Нарежного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова».
Линейное построение романа, которое и предполагала пикареска (произведение, содержанием которого являются забавные приключения плута), сразу же придало произведению эпический характер: автор проводил своего героя сквозь «цепь приключений и перемен, дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего значительного в чертах и нравах взятого им времени» (эта характеристика «меньшего рода эпопеи», данная Гоголем уже в середине 40‑х годов в «Учебной книге словесности для русского юношества», во многом была применима и для «Мертвых душ»). И все же опыт драматурга не прошел зря: именно он позволил сделать Гоголю почти невозможное, интегрировать линейный сюжет, казалось бы, наиболее удаленный от драматургического принципа, в особое «драматическое» целое. Опять‑таки, по определению самого Гоголя, роман «летит как драма, соединенный живым интересом самих лиц главного происшествия, в которое запутались действующие лица и которое кипящим ходом заставляет самые действующие лица развивать и обнаруживать сильней и быстро свои характеры, увеличивая увлеченье». Так и в «Мертвых душах», – их скупка Чичиковым (главное происшествие), выраженная фабульно в цепи эпизодов (глав), в большинстве своем совпадающих с визитом героя к тому или иному помещику, объединяет всех действующих лиц единым интересом. Неслучайно многие эпизоды книги Гоголь строит на параллелях и на повторяемости поступков, событий и даже отдельных деталей: повторное появление Коробочки, Ноздрева, симметричный визит Чичикова к различным «городским сановникам» в начале и в конце книги – все это создает впечатление кольцевой композиции. Ту роль катализатора действия, которую в «Ревизоре» играл страх, теперь выполняет сплетня – «сгущенная ложь», «реальный субстрат фантастического», где «каждый прибавляет и прилагает чуточку, а ложь растет, как снежный ком, грозя перейти в снежный обвал». Циркуляция и возрастание слухов – прием, унаследованный Гоголем у другого великого драматурга, Грибоедова, дополнительно организует действие, убыстряет его темп, приводя в финале действие к стремительной развязке: «Как вихрь взметнулся, казалось, дотоле дремавший город!»
На самом деле, план «Мертвых душ» изначально мыслился Гоголем как трехчастное соединение относительно самостоятельных, завершенных произведений. В разгар работы Гоголя над первым томом его начинает занимать Данте. В первые годы заграничной жизни Гоголя этому способствовали многие факторы: встречи с В. А. Жуковским в Риме в 1838–1839 гг., который увлекался в это время автором «Божественной комедии»; беседами с С. П. Шевыревым и чтением его переводов из Данте. Непосредственно в первом томе «Мертвых душ» «Божественная комедия» отозвалась пародийной реминисценцией в 7‑й главе, в сцене «совершения купчей»: странствователь по загробному царству Чичиков (Данте) со своим временным спутником Маниловым с помощью мелкого чиновника (Вергилий) оказываются на пороге «святилища» – кабинета председателя гражданской палаты, где новый провожатый – «Вергилий» покидает гоголевского героя (в «Божественной комедии» Вергилий оставляет Данте перед вознесением в Рай небесный, куда ему, как язычнику, путь возбранен).
Но, по‑видимому, основной импульс, который Гоголь получил от чтения «Божественной комедии», был идеей показать историю человеческой души, проходящей через определенные стадии – от состояния греховности к просветлению, – историю, получающую конкретное воплощение в индивидуальной судьбе центрального персонажа. Это придало более четкие очертания трехчастному плану «Мертвых душ», которые теперь, по аналогии с «Божественной комедией», стали представляться как восхождение души человеческой, проходящей на своем пути три стадии: «Ад», «Чистилище» и «Рай».
Это же обусловило и новое жанровое осмысление книги, которую Гоголь первоначально называл романом и которой теперь давал жанровое обозначение поэмы, что заставляло читателя дополнительно соотносить гоголевскую книгу с дантевской, поскольку обозначение «священная поэма» («poema sacra») фигурирует и у самого Данте («Рай», песнь XXV, строка 1) и еще потому, что в начале XIX в. в России «Божественная комедия» устойчиво ассоциировалась с жанром поэмы (поэмой называл «Божественную комедию», например, А. Ф. Мерзляков в своем «Кратком начертании теории изящной словесности»; 1822), хорошо известным Гоголю. Но, помимо дантевской ассоциации, в назывании Гоголем «Мертвых душ» поэмой сказались и иные значения, связанные с этим понятием. Во‑первых, чаще всего «поэмой» определялась высокая степень художественного совершенства; такое значение закрепилось за этим понятием в западно‑европейской, в частности, немецкой критике (например, в «Критических фрагментах» Ф. Шлегеля). В этих случаях понятие служило не столько жанровым, сколько оценочным определением и могло фигурировать независимо от жанра (именно в этом русле Грибоедов писал о «Горе от ума» как о «сценической поэме», В. Г. Белинский называл «поэмой» «Тараса Бульбу», а Н. И. Надеждин всю литературу называл «эпизодом высокой, беспредельной поэмы, представляемой самобытною жизнию человеческого рода»).
Впрочем, у Гоголя в данном обозначении, и это тоже следует иметь в виду, присутствовал и элемент полемики. Дело в том, что в жанровом отношении поэма считалась понятием, применимым лишь к стихотворным произведениям – как малой, так и большой формы («Поэмою назваться может всякое сочинение, написанное стихами, с подражанием изящной природе», – писал Н. Ф. Остолопов в «Словаре древней и новой поэзии», и в этом смысле «Божественная комедия» естественнее подпадала под такую классификацию). В остальных случаях это понятие приобретало, как уже было сказано, оценочный смысл. Гоголь же употребил слово «поэма» применительно к большой прозаической форме (которую изначально естественнее было бы определить как роман) именно как прямое обозначение жанра, поместив его на титульном листе книги (графически он дополнительно усилил значение: на созданном по его рисунку титульном листе слово «поэма» доминировала и над названием, и над фамилией автора). Определение «Мертвых душ» как поэмы, пишет Ю. В. Манн, пришло к Гоголю вместе с осознанием их жанровой уникальности. Уникальность эта заключалась, во‑первых, в том универсальном задании, которое преодолевало односторонность комического и тем более сатирического ракурса книги («вся Русь отзовется в нем»), и, во‑вторых, в ее символической значительности, поскольку книга обращалась к коренным проблемам предназначения России и человеческого бытия.
Отзывы современников и критическая полемика вокруг «Мертвых душ»
Поэма вышла в свет в мае 1842 г. под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (название было изменено под давлением цензуры, по той же причине из поэмы была выброшена и «Повесть о капитане Копейкине»). «Давно не бывало у нас такого движения, какое теперь по случаю «Мертвых душ», – писал один из современников, вспоминая полемику, вызванную появлением книги. Часть критиков обвиняла Гоголя в карикатурности и клевете на действительность. Другие отмечали их высокую художественность и патриотизм (последнее определение принадлежало Белинскому). Особого напряжения полемика достигла после появления брошюры К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя: «Похождения Чичикова, или Мертвые души»», в которой развивалась мысль о воскрешении древнего эпоса в поэме. За мыслью об эпичности и ориентации на Гомера стояло утверждение бесстрастности гоголевского письма, вообще свойственной эпопее. В полемику с Аксаковым вступил прежде всего Белинский. Сам же Гоголь в это время уехал за границу, в Германию, а затем в Рим, поручив перед этим издание первого собрания своих сочинений Н. Я. Прокоповичу (вышло в 1842 г.).
В Риме он работал над вторым томом «Мертвых душ», начатым еще в 1840 г. Работа эта с перерывами будет продолжаться в течение почти 12 лет, т. е. почти до самой смерти Гоголя. Современники с нетерпением ждали продолжения поэмы, однако вместо нее в 1847 г. в Петербурге выходят «Выбранные места из переписки с друзьями», двойной целью которых (как Гоголь это для себя сформулировал) было объяснить, почему до сих пор не написан второй том, и подготовить читателей для его последующего восприятия. «Выбранные места» утверждали идею духовного жизнестроения, целью которого было бы создание «идеального небесного государства». Последнее, однако, привязывалось к реальной государственной бюрократической машине. Служение русскому монарху, государственная служба приобретали у Гоголя религиозное значение. Другая проблема, поставленная книгой, – переосмысление функции художественной литературы, переставшей быть «учительной». Отсюда – требование прямой дидактики и вместе с тем отречение от своих прошлых созданий.
В «Предисловии» к «Выбранным местам» Гоголь прямо утверждал, что его сочинения «почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла». Собственно, все надежды на прояснение истинного смысла своего творчества Гоголь возлагал именно на второй том «Мертвых душ» (по свидетельству Тарасенкова, Гоголь говорил: «Из него могли бы все понять и то, что неясно у меня было в прежних сочинениях»). Другой современник Гоголя, в 1848 г. беседовавший с ним о «Мертвых душах», вспоминал: «…я… его прямо спросил, чем именно должна кончиться эта поэма. Он, задумавшись, выразил затруднение высказать это с обстоятельностью. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли как следует Павел Иванович? Гоголь, как будто с радостию, подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма. … А прочие спутники Чичикова в «Мертвых душах»? – спросил я у Гоголя: и они тоже воскреснут? – «Если захотят», – ответил он с улыбкою». Собственно, и само название поэмы («мертвые души») предполагало возможность обратного: существования душ «живых»). Залогом того и должно было стать воскрешение главного героя для новой «прекрасной» жизни, а также появление новых, по сравнению с первым томом, «положительных» персонажей: образцовых помещиков (Костанжогло и Василий Платонов), чиновников, героев, которые могли бы восприниматься как alter ego самого автора (напр., Муразов) и о которых мы знаем по пяти сохранившимся главам черновых редакций.
1 января 1852 г. Гоголь наконец сообщает, что второй том «совершенно окончен». В конце же января в Москву приезжает отец Матвей, духовный отец Гоголя. Содержание их разговоров, имевших место в эти дни, остается неизвестным, но существует косвенное свидетельство, что именно отец Матвей посоветовал Гоголю сжечь часть глав поэмы, мотивируя то вредным влиянием, которое они могут иметь на читателей. Так, в ночь с 11 на 12 февраля 1852 г. происходит сожжение беловой рукописи второго тома. Впоследствии судьбу Гоголя Андрей Белый назвал «страшной местью», сравнив отца Матвея со страшным всадником на Карпатах: «…земля совершила над ним свою Страшную месть. Лик, виденный Гоголем, не спас Гоголя: этот лик стал для него «всадником на Карпатах». От него убегал Гоголь».
Гоголь умер 21 февраля 1852 г. – десять дней спустя после сожжения рукописи поэмы. На его надгробном памятнике были высечены слова пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся».
Основные понятия
Романтизм, реализм, фантастика, гротеск, цикл повестей, комедия, «миражная интрига», поэма как жанр, поэма как оценочная характеристика, малая эпопея, плутовской роман, роман‑путешествие, традиция, сатира, комическое.
Вопросы и задания для самоконтроля
1. Своеобразие сатиры Гоголя. Как вы понимаете слова Н. А. Некрасова: «Он проповедовал любовь враждебным словом отрицанья…» (стихотворение «В день смерти Гоголя» – «Блажен незлобивый поэт»)? Приведите примеры карнавальной образности Гоголя. Какова роль эсхатологических мотивов в художественном мире Гоголя?
2. Каково гоголевское представление о Космосе? Какую роль в этом представлении играют образы лестницы и мирового древа? Символические образы в произведениях Гоголя и их художественное значение. В чем новаторство драматургии Н. В. Гоголя? Определите роль идеи страха для развития действия его комедий. Как меняется наполнение идеи от первого явления к последнему? Как вы понимаете «миражную интригу» (терминологическое словосочетание Ю. В. Манна)? Каков смысл «немой» сцены в «Ревизоре»? Почему главная тема «Женитьбы» – иллюзорность?
3. Образ города в творчестве Гоголя. Почему писатель сатирически не изображает Москву? Как решается Гоголем проблема «человек и среда»? Роль мотива потрясения в петербургских повестях. Тема «маленького человека» в творчестве Гоголя.
4. Символический контекст названия поэмы «Мертвые души». Укажите три уровня семантики заглавия: какая проблематика соответствует каждому из уровней?
5. В чем выразилась внутренняя сюжетность «Выбранных мест из переписки с друзьями»? Что представляет собой гоголевский идеал человеческой личности? Какую роль отводит Гоголь искусству и религии в пробуждении души?
Литература
Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996.+
Бочаров С. Г. О стиле Гоголя. В кн.: Теория литературных стилей. Типология стилевого развития нового времени. М., 1976.+
Вайскопф Михаил. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст. М., 1993.
Виноградов В. В. Эволюция русского натурализма. Гоголь и «натуральная» школа. Этюды о стиле Гоголя. В его кн.: Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.+
Гиппиус В. В. Творческий путь Гоголя // От Пушкина до Блока. М., Л., 1966.+*
Гуковский ГА. Реализм Гоголя. М., 1959.+
Манн Ю. В. В поисках живой души. М., 1987.+
Манн Ю. В. Смелость изобретения. Черты художественного мира Гоголя. М., 1985.+
Манн Ю. М. Поэтика Гоголя. М., 1995.+
Манн Юрий. Гоголь. Труды и дни: 1809–1845. М., 2004
Маркович В. М. Петербургские повести Н. В. Гоголя. Л., 1989.+
Машинский С. И. Художественный мир Гоголя. М., 1971.
Набоков В. В. Николай Гоголь. Новый мир, 1987, № 4.
Николаев Д. П. Сатира Гоголя. М., 1984.
Переверзев В. Ф. Творчество Гоголя. В его кн.: Гоголь, Достоевский. Исследования. М., 1982.
Смирнова ЕА. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л., 1987.
ЭйхенбаумБ.М. Как сделана шинель. В его кн.: О прозе. Л., 1969.+
Глава 5
Литературное движение 1840‑х годов. В. Г. Белинский и «Натуральная школа»
Е годы XIX в. в отечественном литературном движении стали временем прорыва к новым эстетическим горизонтам, временем сложного взаимодействия различных идейно‑художественных систем и типов авторского сознания при доминировании ведущей тенденции – росте реалистических начал в прозе и поэзии.
Литература совершает стремительную эволюцию в эпоху, не богатую крупными историческими событиями, однако отмеченную углублением общественного и культурного развития. На переломе второго и третьего десятилетия николаевского правления, в прежних условиях крепостного права и преследования свободомыслия в обществе совершается громадная духовная работа, обостряется общественно‑литературная мысль. Временем «наружного рабства и внутреннего освобождения» назвал А. И. Герцен ту эпоху. Наступило время духовного взлета, жарких философских, религиозных, исторических и литературных дискуссий. Порою они принимают форму острой идейной и литературной борьбы.
Споры «западников» и «славянофилов»
Вопрос о прошлом, настоящем и будущем России, о путях ее развития и роли во всемирной истории, в человеческом сообществе разделил образованное меньшинство на славянофилов и западников. Спор их был задан «Философическим письмом» П. Я. Чаадаева, опубликованным в московском журнале «Телескоп» в 1836 г., где автор, размышляя над судьбами Запада и России, католичества и православия, делал отрицательные выводы об исторической судьбе православной России. Идеи Чаадаева непосредственно «пробудили» два противоборствующих общественных направления: славянофилы, и западники 40‑х годов с равным правом могли считать его и своим наставником, и оппонентом.
Ведущие идеологи и публицисты славянофильства 40‑х годов: поэт и философ А. С. Хомяков, критик и публицист И. В. Киреевский, его брат, П. В. Киреевский, общественный деятель Ю. Ф. Самарин, братья К.С. и И. С. Аксаковы – дети признанного писателя Сергея Аксакова, также известные литераторы.
Русское западничество той поры представляли В. Г. Белинский; А. И. Герцен; его друг и соратник Н. П. Огарев; общественный деятель, профессор Московского университета Т. Н. Грановский; В. П. Боткин; П. В. Анненков, ставший первым биографом Пушкина; писатель и журналист И. И. Панаев.
И славянофилы, и западники были подлинными радетелями Отечества, их объединяла неудовлетворенность итогами культурно‑исторического развития России, жажда национального самосознания. И те, и другие говорили о необходимости отмены крепостного права, о гражданских правах и свободах. И те, и другие находились в оппозиции к царской бюрократии (но не к самому самодержавию, в отношении которого позиции каждого из участников движений были различными). Славянофилы и западники по‑разному оценивали период Московской Руси и реформы Петра I, буржуазный экономический порядок Европы и патриархальные устои России. В поле обсуждаемых проблем был вопрос о назначении искусства, о художественности и народности литературы.
Собрания кружков Герцена и Белинского, литературные салоны и гостиные частных домов (П. Я. Чаадаева, Д. Н. Свербеева, А. П. Елагиной и др.), редакции журналов («Москвитянин», «Русская беседа», с одной стороны, и «Отечественные записки», «Современник» – с другой) – здесь разворачивалась живая полемика идейных и литературных противников, введших в активный речевой оборот и сами термины: западничество и славянофильство.
Символично заглавие статьи Хомякова «О старом и новом», положившей начало в 1839 г. славянофильскому направлению как таковому. В «былом», «старом» – в русских преданиях и традициях православия и народной нравственности, которая свободна от «барыша», своекорыстия, нужно искать начало «истинного православия». «Эти‑то лучшие инстинкты души, образованной и облагороженной христианством, эти‑то воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно, произвели все хорошее, чем мы можем гордиться».
Предание, «преемство жизни» есть необходимейшая основа для ее самосохранения, – писал К. Аксаков. Естественно поэтому преклонение славянофилов перед вековыми устоями монархии, русским общинным строем, христианскими коллективными, а не индивидуальными формами жизни, вплоть до «самоотречения». Соборность – так со времен первых славянофилов определяется особое качество русского, славянского братства, православного единения разных слоев общества на основе самозабвенного служения «миру», «общине», «роду».
В искусстве и литературе славянофилы ценили то, что самобытно, в чем «творит» духовная сила народа. Для Хомякова это были иконы и церковная музыка, для К. Аксакова и Самарина – творчество Н. В. Гоголя, А. К. Толстого, В. И. Даля. В «Мертвых душах» К. Аксаков видел гомеровскую эпичность– целостность, «сильное», «вечное», «положительное» начало, связанное с христианским идеалом. «Русская художественная школа», по мнению Хомякова, была «вопросом жизни и смерти в смысле деятельности нравственной и духовной». Поиск «внутреннего источника отечественного просвещения» одухотворял самих славянофилов на собственные творческие разыскания: они писали стихотворения и прозу, К. Аксаков был автором экспериментальной российской грамматики, Киреевский издал собранные им оригинальные фольклорные тексты.
Представители западничества считали, что достичь процветания Россия может лишь путем сближения с Европой; в бурном росте промышленности, в утверждении гражданских прав личности, в идеалах равенства, в развитии науки, в буржуазном прогрессе видели они залог величия России.
Принципиальное значение для западников имела проблема свободы личности, ее независимого развития. Показательна в этом смысле судьба писателя и мыслителя А. И. Герцена. Находившийся за границей в конце 40‑х годов, он видит безысходность политической борьбы в России и, не желая «в колодках» служить Отечеству, принимает горькое и исключительно мужественное по тем временам решение: не возвращаться на Родину. Победить гражданскую робость ему помогло твердое убеждение: «в себе самом … уважать свою свободу и чтить ее не меньше, как в ближнем, как в целом народе, ибо только на свободе лица может вырасти действительная воля народа». В Лондоне Герцен и Огарев основали «вольную русскую типографию»; могучий голос «Колокола» – газеты, выходящей уже в пятидесятые‑шестидесятые годы, – будоражил и просвещал далеких соотечественников. Герцен умер в 1870 г. за границей, вернувшись на родину вольным словом. Эпоха 40‑х годов объемно представлена Герценом в его знаменитой книге воспоминаний «Былое и думы» (1852–1867), которая по праву считается вершиной творчества писателя.
