Все справки об истории Японии начинают ее с каких-то баснословных времен каменного века (40000-13000 лет назад), который также называют “периодом Ивадзюку” (по месторасположению первой открытой палеолитической стоянки). Памятники палеолита, открытые только в послевоенное время, не слишком многочисленны, а их атрибуция вызывает много вопросов. Справочник говорит: “Хозяйственными занятиями населения, антропологический состав которого неясен, были охота и собирательство”.

Видите? - “антропологический состав которого неясен”. Хотя что же тут неясного - это еще вовсе не были японцы, а были далекие предки волосатых айнов, коренного населения Японии (что-то вроде коренного населения Америки - индейцев). Но то еще не была Япония.

Собственно историческую Японию тоже начинают смутно - с мифического императора (тэнно) Дзимму, непосредственного потомка богини солнца Аматэрасу. То есть - как бы ее сына. Относят это происшествие согласно японской легенде к 660 г. до н. э. Что тоже никак не может быть признано научной датировкой. Тем не менее, так как в Японии ни разу не прерывалась императорская династия (какой контраст с Китаем, где таких смен в результате гражданских войн или дворцовых переворотов было около 25!), то отсчет императорских поколений ведется именно от этого мифического Дзимму, и нынешний император Японии Акихито - 125-й по счету от “основоположника”.

Кстати, давайте прикинем, сколько лет назад жил этот основоположник, полагая на императорское правление в среднем 25 лет. 125 x 25 = 3125. Хмм... Это даже еще дальше (на полтысячи лет), чем 660 год до нашей эры. Стало быть, нечего императорам было править по 25 лет. Хватит и 21 (в среднем) с небольшим года. Впрочем, историки полагают, что государство в Японии начало образовываться не ранее третьего века нашей эры, так что беспокоиться о малой продолжительности императорских правлений не стоит. Это и понятно. Ведь современные японцы - это китайцы, или корейцы, или пришли с территории Алтая - дело темное, перебравшиеся на острова и потеснившие (с некоторым истреблением) коренное айнское население.

За китайское происхождение японцев говорит не только антропологическое сходство, но и одинаковая иероглифика, которая до сих пор позволяет японцам читать китайские книги-газеты, а китайцам - японские (если не учитывать значительную реформу японской иероглифики, сводящуюся к упрощению этой китайской грамоты). Однако тут везде есть домыслы - я в источниках не увидел однозначного раскрытия тайны происхождения японцев.

Зато сам китайский язык (если нынешние японцы и вправду потомки китайцев) изменился до неузнаваемости. Каким-то образом бывшие китайцы, а ныне японцы в своем говорении утратили звук “Л” - один из самых распространенных и любимых в китайском языке (хань). Так что слово “любовь” у них превратилось в “рюбовь”, “Ленин” - в “Ренин”, а Клинтон с Левински - в Кринтона с Ревински. Полная конспирация.

Самое колоритное в японской истории - это, конечно, сословие самураев, а у них - торжественный обряд самоубийства - харакири.

В дословном переводе харакири означает “резать живот” (от “хара” - живот и “киру” - резать). Однако слово “хара”, пишет японист Александр Борисович Спеваковский, - имеет и скрытый смысл. Понятию “хара”, в японском языке соответствует не только слово “живот”, но также “душа”, “намерения”, “тайные мысли” с тем же написанием иероглифа. Так сказать, раскрывая свой живот, самурай демонстрировал всем чистоту своих помыслов и честность намерений. Но харакири - это термин для экспорта. Для внутреннего же потребления чаще применялось слово “сэппуку”, который означает примерно тоже самое и является синонимом харакири.

Разрезание живота требовало от воина мужества и выдержки, так как брюшная полость - из наиболее чувствительных мест тела человека, средоточие многих нервных окончаний. Именно поэтому самураи, считающие себя самыми смелыми, хладнокровными и волевыми людьми в Японии, отдавали предпочтение мучительному способу смерти. Разрезали живот обычно малым стальным самурайским мечом, но особо доблестные делали это бамбуковым, ибо тогда перерезание брюшины, печени, кишок и прочей требухи было гораздо болезненнее, а самурай становился еще доблестнее.

Очень важно было, чтобы длина меча оказалась не маленькой, но и не слишком большой, иначе бы он мог зацепить позвоночник, что привело бы к параличу и прервало бы харакири на самом интересном месте. А место это таково: как только самурай воткнет меч, а потом в положении сидя сделает два длинных разреза (схем было много - под прямым углом, крест накрест и пр.) и отрежет себе тем самым всякую возможность возвращения в жизнь (выжить после такое процедуры было бы невозможно даже при всех достижениях современной медицины), он перерезал себе горло, дабы быстрее прекратить мучения.

Но наиболее красиво и торжественно бывало, когда голову ему отсекал ассистент, доверенное лицо - кайсяку (это мог быть друг “харакирщика”), причем именно в момент, предшествующий потере сознания и так, что бы голова не покатилась, а осталась тут же. Особым шиком считалось, если голова оставалась соединенной с туловищем тоненькой полоской кожи. После этого кайсяку отрезал перемычку и всем показывал голову - в знак того, что обряд совершен точно по канону бусидо и самурай еще раз доказал себе, своим близким, всему сословию и всему миру превосходство японского благородного духа.

Напомню: “Бусидо”, первоначально трактовавшийся как “путь коня и лука”, впоследствии стал означать “путь самурая, воина” (“буси” - воин, самурай; “до” - путь, учение, способ, средство). Кроме того, слово “до” переводится ещё и как “долг”, “мораль”, что имеет соответствие с классической философской традицией Китая, где понятие “путь” является некой этической нормой (дао-дэ).

Согласно философии дзен буддизма, в качестве основного, центрального жизненного пункта, и тем самым местопребывания жизни рассматривалось не сердце, а брюшная полость. В соответствии с этим японцы выдвинули тезис, что жизненные силы, расположенные в животе и занимающие как бы срединное положение по отношению ко всему телу, способствуют якобы более уравненному и гармоничному развитию азиата, нежели европейца, основным жизненным центром которого является сердце.

Но еще до всякой философии, когда переселенцы с материка теснили айнов в северных районах Японии, они увидели этот обряд (пере), носящий ритуальный характер, у самих айнов. У айнов он имел истоком жертвоприношение духам, которым нужно было показать открытость души (живота), поэтому добровольцам (а потом - и не добровольцам) вскрывали живот и бросали их в таком виде в воду. Духи были очень довольны, жертвы - гораздо меньше.

У самураев обряд харакири появился и стал обычаем где-то в IX веке, но широкое распространение, как способ смыть позор от совершения недостойного самурая поступка (например, - не пришел во время в назначенное место - независимо от причин, или обнажил меч в доме своего господина), или подозрения в чем-то недостойном, или с целью доказать преданность своему господину, сюзерену после его смерти (после смерти дайме - “большое имя” - название крупного японского феодала), или по приговору старшего (или семейного совета), или, наконец, в качестве наказания, приобрел только в конце XII века.

Да, любопытный народ эти самураи.

Слово “самурай” (“сабурай”), образовано от глагола старояпонского языка “сабурахи”, имеет в японском словаре древнего языка следующее толкование: “служить великому человеку, человеку высшего сословия”; “служить хозяину, защищать хозяина”. Для графического обозначения этого слова японцы воспользовались китайским иероглифом, который читается как “дзи”. Разложение этого иероглифа на составные говорит о вероятном применении этого знака вначале для обозначения людей, охранявших буддийские храмы и служащих при них.

В лингвистическом плане глагол “сабурахи” (“сабурау”) - наблюдать за поместьем феодала. Следовательно, самураем называли в Японии слугу знатного лица, слугу феодала, служащего его интересам, охраняющего его поместье, имущество и его самого.

Кроме указанного обозначения, понятие “воин”, “боец”, “дружинник” показывалось в японском языке еще иероглифами, читавшимися “буси” (или просто “Си”), которые были также взяты из китайской письменности (ву и ши).

Начало становления сословия самураев - мелкопоместного военно-служилого дворянства Японии - можно отнести к относительно позднему времени - VII-VIII вв. До этого времени Япония представляла собой конгломерат из воюющих друг с другом глав родо-племенной знати, в основном двух домов Сумэраги и Накамоти. Наконец, род Накамоти победил, и его глава Нака-но Оэ возвел в 645 году своего императора, по мифологическому отсчету - аж 36-го, по имени Котоку, который уже официально исторически принял титул тэнно. Вот он и был, судя по всему, реально первым императором. Титула тэнно (“небесный государь” - калька с китайского) японским императорам оказалось мало, и вскоре появился еще один - хорошо нам знакомый термин - микадо (“величественные врата”), более применяемый за границей, чем в самой Японии.

Веселая междоусобица явно мешала возникновению государства. Поэтому тэнно Котоку произвел реформы, получившие названия реформы Тайка - это девиз правления Котоку, означает “Великая перемена”, и это имя (Тайка) императора Котоку вошло в историю, точно также как и в Китае, где императора называли по имени девиза, а не по его действительному имени.

Суть реформ была проста: ликвидировать звания родо-племенной знати, и, что гораздо важнее, упразднить их право на владение землей. Заодно и у крестьянских общин тоже забрали землю. Она вся стала считаться принадлежащей государству, или, что тоже самое, императору (точное заимствование из Китая эпохи Тан).

Император же снова выдавал земли крестьянам во временное пользование (взамен они платили подати и выставляли от каждых 50 дворов по одному солдату в армию). Земля выдавалась от имени императора и знати - либо за исполнение должностей, либо жалованные за особые заслуги, часто пожизненно, что с течением короткого времени перестало отличаться от их полной собственности. Землю давали или жаловали вместе с крестьянами (донин), которым запрещалось покидать место их проживания. Получился почти что классический феодализм. Но с японским колоритом, который заключался в том, что новоявленные феодалы продолжали под шумок враждовать между собой, а по дороге грабить крестьян своих родовых врагов. И своих - тоже. Впрочем, в этом особого колорита как раз не было. Он начался чуть позже, как следствие этих грабежей крестьян.

В VII веке и позже в Японии получилось нечто очень похожее на Россию спустя 1000 лет - конца XVI и начала XVII веков. Крестьяне побежали. Но если в России они могли побежать далеко - на Дон, на Кубань, на Яик и там создавать свое псевдогосударство казаков, живущее набегами на купеческие персидские, а то и на свои караваны, то при малых размерах Японии скрыться от центральной власти, ловящей беглецов, было невозможно.

Потому они и не скрывались. Бродячих японских крестьян стали называть “ронин” или “фуронин” - бродяга или “человек-волна”. Ну и сколько можно бегать перекати-полем без еды? Потому очень быстро ронин стали кучковаться в шайки, которые, в свою очередь, стали грабить поместья (сеэн) владельцев (реси).

Владельцы призывали свои дружины, плюс армию императора для ликвидации шаек людей-волн. Тогда шайки ронин для выживания стали предлагать себя владельцам поместий как вооруженную силу для борьбы с такими же шайками, и для нападения на недругов реси-хозяина. Те стали их принимать - вот так и возникли самые первые самураи, воины-буси. Аналог западноевропейским рыцарям, верой-правдой служившим своим сиятельным сюзеренам-феодалам.

И тут история учинила очередную гримасу: реформы Тайка проводились для ослабления родовых вождей и укрепления власти императора. А получилось следующее: первым набрал больше всех подкреплений в виде бывших шаек, а ныне верных самураев, глава рода Минамото. Правда прошло несколько сотен лет бесконечных междоусобиц рода Минамото с противником - феодальным домом Тайра (нечто очень похожее на клановые войны Дона Корлеоне с другими “семьями” гангстеров). В 1192 году Минамото Еритомо одолел своих врагов и принял титул тайсегун (великий воевода) или проще - сегун (воевода) - ранее этот титул давался императорами своим полководцам. И - закатилась звезда императоров.

Возник первый сегунат, когда власть императора была сугубо номинальной, реально она принадлежала сегуну, он же ее делегировал вниз.

Более того, не раз императоры находились в почетной ссылке и под домашним арестом, что в самых вежливых японских традициях подавалось как особая забота о священной особе тэнно - дабы он не простудился и не огорчился недостойными его картинами окружающего пространства. Но - никогда ни один волос не упал с его головы.

Потом снова разгоралась междоусобица между крупными феодальными домами и в 1338 году власть перехватил род Асикага, а его глава Асикага Такаудзи основал второй сегунат. И - в 1603 году после очередной междоусобной войны глава феодального дома Токугава дайме Токугава Иэясу заломил своих врагов и основал третий сегунат - сегунат Токугава. Он перенес столицу из Киото в Эдо, ставшей позднее Токио.

Этот сегунат правил до так называемой революции Мейдзи (1867-1868). Мейдзи - это девиз правления, оно же тронное имя (как и в Китае), нечто вроде “Блистательное” или “Светлое правление” императора Муцухито, проходившего под лозунгом “Почтения к императору и возвращения ему всех положенных властных полномочий”. Реформа “закрыла” сегунат, отменила сословие самураев и запретила харакири. Но - какое там! И дух бусидо, и харакири продолжали процветать десятки лет и после того. Когда сам Муцихито умер (в 1912г.), то его любимый генерал Ноги вместе со своей женой сделали себе харакири, что прославлялось тогда же в Японии как торжество принципа верности в традиционном самурайском духе. Правда, женское харакири было условным - им позволялось сразу же, не затрагивая живота, перерезать горло мечом, предварительно связав себе ноги (созвучие русского слова “ноги” с японским именем Ноги случайно), дабы упасть в пристойной позе.

А массовое харакири по случаю подписания капитуляции 2 сентября 1945 года! И это несмотря на то, что в документе о капитуляции специально оговаривалась полная личная неприкосновенность божественного микадо Хирохито (отца нынешнего императора Акихито) и право на ношение холодного оружия сдавшимися в плен офицерами.

Несколько тысяч офицеров, солдат и чиновников, а также частных патриотических лиц пришли на площадь перед дворцом императора и стали стрелять сами себе или друг другу (по уговору) в живот - этакий легкий военно-полевой вид харакири. Полицейские только и успевали, что оттаскивать трупы в сторону и складывать их штабелями, очищая поле последней битвы для желающих продемонстрировать высоты самурайского духа и презрения к врагу с его атомной бомбой.

Или вот - случай, проанализированный в превосходной работе Григория Чхартишвили (Бориса Акунина) “Писатель и самоубийство”.

Речь идет об одном из самых известных послевоенных писателей Японии Мисима Юкио. Он был не только писатель, но и представитель японских ультра, нечто вроде нашего Эдички Лимонова, однако у Мисимы слово не расходилось с делом. 25 ноября 1970 г. Мисима с четырьмя своими сообщниками, принадлежавшими к так называемому “Обществу щита”, пошли на крайнюю меру, стремясь поднять солдат токийской базы сил самообороны Итигатани на вооруженное выступление с целью повернуть Японию на путь милитаризации. Проникнув в штаб командующего восточным военным округом генерала Масуда Канэтоси, заговорщики под дулом пистолета заставили его собрать один из полков базы у здания, в котором они находились. После этого Мисима выступил по микрофону перед солдатами с речью, призывавшей к отмене конституции 1946 г. и восстановлению в японцах “национального самурайского духа”. Он говорил: “Мы надеемся, что сегодня именно в “силах самообороны” сохраняется дух истинной Японии, истинных японцев, дух бусидо. Однако... армия лишена своего имени - все это привело к тому, что разлагается дух японцев и падает их мораль”.

Призывы Мисима “погибнуть всем ради пересмотра антинародной конституции” не увенчались успехом. Слушатели остались равнодушными к речи потомка самураев. Одни зевали, другие ругались, посылая Мисиму к “япона мать”. Результатом этой неудачи явилось харакири, произведенное в соответствии с правилами средневековой самурайской этики Мисима и его другом Морита Хиссё. Вслед за Мисима и Морита еще семь человек в Японии последовали их примеру, сделав харакири во имя возрождения великояпонского духа, веры в “чистоту и верность идеала самурая”. Убыль для 120 миллионов японцев не такая уж большая.

Но были во время реформы Мэйдзи и сдвиги. Появилась конституция и парламент (1889). Проявлялась довольно удивительная веротерпимость - уже тогда в Токио действовали два православных храма, в которых позже, во время русско-японской войны 1904-1905 годов проводились молебны за победу русского оружия! Победы не было, но и храмы не закрыли.

Казенный учебник пишет о реформах Мэйдзи так:

“Не в силах противостоять нараставшему военно-политическому давлению западных держав, Япония была вынуждена провести широкомасштабные реформы, имевшие своей целью создание современного индустриального государства. Реформы, носившие революционный характер, были облечены в идеологическую оболочку возврата к традиционным ценностям, к правопорядку древности, т.е. “реставрации” власти императора, отодвинутого на второй план при сёгунах. Бурное промышленное развитие, широкое заимствование достижений западной цивилизации, при котором, однако, удалось сохранить национальную идентичность”.

Все правильно, - но звучит скучновато.

Я бы хотел остановиться на некотором парадоксе. Самураи с детства воспитывались в духе верности долгу, бесстрашию, личной храбрости, мужеству, отсутствию страха смерти. Казалось бы, такой армии было бы невозможно противостоять. Казалось бы... А вместо этого японцы, после первого контакта с португальцами (они появились в 1542 - португальские миссионеры принесли в Японию огнестрельное оружие), очень быстро испугались. Несколько десятков лет японцы всячески пытались сдерживать европейскую экспансию - даже и не военную, а только торговую и культурную (например, в 1597 году запретили менять веру и казнили 26 францисканцев в качестве предупреждения), но в 1639 году больше не выдержали христианского напора, всех иностранцев изгнали и объявили полную изоляцию Японии от остального мира. А потом многократно терпели поражения от западных сил (да и от СССР - достаточно вспомнить Хасан и Халкин-Гол), из коих самым сокрушительным было поражение в 1945 году, в том числе и разгром Квантунской армии... А ведь самурайский дух был возрожден в полную меру в императорской армии во второй мировой войне. Всем известны камикадзе - летчики-самоубийцы, которые взлетали на самолетах-бомбах без посадочного шасси и искали ближайший американский авианосец или другой корабль, чтобы хоть не зря тратить дорогое топливо. Камикадзе означает “божественный ветер” - так назвали ураган, который разметал флот внука Чингиз-хана Хубилая (два раза: в 1274 и 1281 гг.), возглавлявшего главную часть монгольской империи - Китай (где была установлена китайская династия Юань), когда он пытался высадиться на Японских островах. Японские самураи, далекие потомки первых китайцев, высадившихся когда-то на островах, не признали родственников и добили уцелевших гостей.

Кроме камикадзе-летчиков, были еще люди-торпеды, люди - минные тральщики, и еще несколько военных специальностей разового героического действия. Когда камикадзе или человек-торпеда неслись к цели в полном отрешении глубокой медитации (это состояние нечто вроде эмпатии, то бишь полного слияния самурая со своим оружием при стрельбе из лука), то зрелище, наверно, было прекрасным. Особенно в момент взрыва. Жаль, никто не видел.

Под Путём воина понимается смерть. «Я постиг, что Путь самурая - это смерть. В ситуации «или или» без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй». Книга самурая. - СПб., 1999, - С. 75.

Красной нитью в «Хагакурэ» проходит идея смерти. Самурай думал об этом всегда, он всегда готовился к уходу и фактически был готов к нему с самого раннего возраста. Но надо было ещё уметь покинуть этот мир, а этому следовало тщательно и долго обучаться, готовя свой дух к «истинному уходу». «Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твоё тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своё поприще». Книга самурая. - СПб., 1999, - С. 75.

Самурай при жизни учился умирать, учился постоянно и напряжённо. Он знал, и как умереть, и когда умереть. «Хагакурэ бусидо» учил: «Смерть посещает нас всех: великих и малых. Смерть настигает вас, не считаясь с тем, подготовились вы к ней или нет. Но всё же люди готовы к самому факту смерти. Однако вы склонны думать, что переживёте всех. Эта мысль вводит в заблуждение и вас, и других. Смерть подкрадывается к вам, прежде чем вы об этом узнаете. Встречая смерть, будьте уверены в том, что вы встречаете её в полной готовности». Пронников В.А., Ладанов И.Д. Японцы. - М., 1983. - С. 240

Самурай не начинал никогда больших дел, которые не мог закончить до заката дня, - иначе после его гибели какое-то предприятие окажется не завершённым, и тем самым он нарушит слово.

Бусидо начиналось именно с осознания себя мёртвым. Каждый воин должен был представить себя уже мёртвым, ушедшим в небытие, дабы уже ничего не связывало его с этим миром, дабы ни красивые женщины и пьянящие вина, ни утончённые красоты изящных искусств, ни утехи, ни тяга к наслаждениям не могли остановить его на Пути воина. И в этом контексте бусидо приобретает совсем иной характер - характер Кодекса Смерти. В этом отношении весьма показательно наставление знаменитого фехтовальщика Мусаси Миямото своим последователям: «Путь воина есть решительное, окончательное, тщательное соблюдение кодекса Бусидо. Самурай обязан следовать Пути воина. Я нахожу, что сегодня многие пренебрегают этим. Кто же ответит сейчас: «Что есть Путь воина?» Никто. Потому что людские сердца закрыты перед истиной. Под Путём воина понимается смерть». Маслов А.А. Путь воина - путь смерти? // «Не может быть»? - М., 1996, - С. 88

Для великого Мусаси, равно как и для сотен самураев той эпохи, понятия «истина», «Путь воина» и «смерть» были абсолютно равноценны.

Самураю нужно научиться «умереть истинно», то есть уйти из жизни, следуя предписаниям и ритуалам. Как ни странно, в самой смерти - не много чести, здесь важно именно то, как самурай уходит в небытие. Умереть во славу своего господина, во славу своего рода. Но это ещё не всё. Здесь важно именно само внутреннее переживание смерти воином.

Абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом жизни и, самое главное, смерти всякого самурая. Полная готовность умереть является равной высшему овладению воинским искусством. Экзистенциальное переживание смерти ещё при жизни равносильно вечности существования даже после смерти. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно: «Под Путём воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идёшь... В смерти нет стыда. Смерть - самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живёшь, свыкнувшись с мыслью о возможности гибели и решившись на неё, если думаешь о себе как о мёртвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свои обязанности, как должно». Маслов А.А. Путь воина - путь смерти? // «Не может быть»? - М., 1996, - С. 89

Каждый день самурай проживает как свой последний день, каждый его поступок должен стать как эпохальный, как заключительный, торжествующий аккорд в общей симфонии жизни.

Самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, не абсолютное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования. Психика самурая закаливалась с малых лет. Его учили сохранять хладнокровие в любой ситуации, даже оказавшись тяжело раненным, он не должен измениться в лице. Известно, что самураи редко улыбались, а тем более смеялись сама роль мужественного воина не позволяла им делать это. Зато самурай умирал с лёгкой улыбкой на лице, радуясь, что выполнил свой долг на этой земле и уходит в сатори.

Неразрывно связан и тесно примыкает к бусидо, как часть морали, обряд харакири, появившийся в среде сословия воинов в период становления и развития феодализма в Японии. Самураи или другие представители высших слоев японского общества совершали самоубийство (методом харакири) в случае оскорбления их чести, совершения недостойного поступка (позорящего в соответствии с нормами бусидо имя воина), в случае смерти своего сюзерена или же, когда обряд сформировался окончательно, - по приговору суда как наказание за совершенное преступление.

Харакири являлось привилегией самураев, гордившихся тем, что они могут свободно распоряжаться своей жизнью, подчеркивая совершением обряда силу духа и самообладание, презрение к смерти.

Японское понятие «хара» дословно означает «живот», но имеет при этом и более глубокое значение - «внутреннее начало», «душа», т.е. изначально данные природные свойства человека. Маслов А.А. Путь воина - путь смерти? // «Не может быть»? - М., 1996, - С. 90.

Согласно философии буддизма, в частности учению секты «дзэн», в качестве основного, центрального жизненного пункта человека и тем самым местопребыванием жизни рассматривается не сердце, а брюшная полость.

Таким образом, живот японцы рассматривают как внутренний источник эмоционального существования, и вскрытие его путем харакири означает как бы открытие своих сокровенных и истинных намерений, служит доказательством чистоты помыслов и устремлений.

Тем не менее, харакири появилось в Японии не вдруг. Говоря о нем как о явлении, развивавшемся и пришедшем к своему логическому завершению на японской почве, нельзя не учитывать, что и у некоторых других народов Восточной Азии и Сибири встречались ранее обрядовые действия, сходные и чем-то отдаленно напоминающие по сути японское сэппуку (харакири). Стабильно их можно отнести к более раннему времени, чем собственно харакири. Это позволяет предположить, что обряд разрезания живота ранний период истории народов Дальнего Востока имел более широкое распространение и был заимствован древними японцами, которые имели этнокультурные контакты с представителями этих народов. Речь идет об обряде вскрытия живота у айнов, аборигенов Японских островов, заключавшийся в вырезании брюшной полости и близко напоминавший японское харакири.

Итак, можно предположить, что представления и обряды, связанные с брюшной полостью человека, были характерны для многих народов Азии и в общем схожи. Однако окончательного завершения эти представления и обряды достигли только на японской почве, превратившись в торжественное действо по вскрытию живота - обряд харакири.

Начиная с эпохи Хэйан (IX-XII вв.), сэппуку уже становится обычаем буси, при котором они кончали жизнь самоубийством, погибая от собственного меча. Тем не менее, обряд не был еще тогда массовым явлением. Самоубийства путем харакири получили широкое распространение у самураев лишь в конце XII в., во время борьбы за власть двух могущественных родов - Тайра и Минамото. С этого времени число случаев харакири постоянно растет; самураи делали себе сэппуку, чаще всего не желая сдаваться в плен или в случае смерти своего господина.

Харакири вслед за смертью господина получило название «цуйфуку».

В период междоусобных войн харакири приобретает в сословии самураев массовый характер. Вскрытие живота начинает доминировать над другими способами самоубийства.

Другим поводом для сэппуку служило стремление предупредить угрожающее со стороны феодала или правительства сегуна наказание за какой-либо недостойный чести самурая поступок, оплошность или невыполнение приказания. В этом случае харакири совершалось по собственному усмотрению или по решению родственников.

Производилось харакири также в знак пассивного протеста против какой-либо вопиющей несправедливости для сохранения чести самурая (например, при невозможности совершения кровной мести), в виде жертвы во имя идеи или при лишении возможности применения своих профессиональных навыков воина в составе дружины феодала (при утере вассалитета).

В общем, харакири было универсальным выходом из любого затруднительного положения, в котором оказывался самураи.

Харакири (как и владению оружием) самураи начинали обучаться с детства. Опытные наставники в специальных школах объясняли юношам, как надо начать и довести до конца сэппуку, сохранив при этом собственное достоинство и проявив умение владеть собой до последнего момента жизни. Однако, несмотря на воспитание в духе дзэн и умение владеть собой, самурай мог подсознательно потерять контроль над своими действиями вследствие ужасной боли и умереть некрасиво: с выражением страдания, упав навзничь, с криком и т. д., опозорив тем самым свое имя. В связи с этим и был введен институт кайсякунин, суть которого заключалась в помощи ассистента осужденному на харакири. В обязанность первого входило прекращение мучения самурая, вскрывшего живот, посредством отделения головы от туловища.

Было официально подтверждено и четко определено, что смерть через харакири является почетной смертью привилегированных сословий, но никоим образом не низших слоев общества Японии.

Сэппуку, а точнее весь ритуал, связанный с этим действием, как нельзя полно воплощает восточную идею абсолютной неповторимости самого акта жизни. В сущности, всё здесь сводимо к знаменитой эстетической концепции простоты ощущения мира, внутреннего, лёгкого очарования вещами и неприукрашенными действиями.

Сэппуку совершали обычно либо в доме господина, либо на своём дворе. В первом случае разыгрывалось целое представление, внутренняя суть которого символизировала непостоянный, ненастоящий характер всей нашей видимой жизни. Двор застилался циновками, на них клалось большое атласное покрывало красного цвета, дабы на нём не видна была кровь. Посредине двора стелилась ещё одна небольшая циновка, на которую на колени опускался самурай, позади него становились два «секунданта», обычно ближайшие друзья самурая, держащие за спиной меч. По углам двора рассаживались родственники, приглашённые гости, нередко императорские цензоры, проверяющие. Самурай спускал с плеч легкое кимоно, надеваемое специально для этого случая, и после недолгой молитвы вонзал себе небольшой меч в живот, делая разрез. В тот же момент один из помощников, что стоял у него за спиной, тотчас резким ударом меча сносил ему голову, прекращая мучения.

Акт сэппуку был наполнен десятком ритуальных мелочей. Например, помощник так должен был снести голову самурая, чтобы она повисла на лоскутке кожи, а не откатилась в сторону, что считалось весьма неэстетичным. Сам самурай обязан умереть с лёгкой улыбкой на устах, без сожаления расставаясь с жизнью.

Особое внимание обращалось на тип удара мечом, который наносил себе самурай. Всего насчитывалось около десятка различных надрезов, некоторые из них были весьма сложны и болезненны, например, по диагонали снизу вверх или в форме «Z» или в два удара в форме «+». Как самый простой рассматривался разрез слева направо и сверху вниз. Бэл и особо изощрённый способ - удар себе в живот тупым бамбуковым мечом, что ещё больше подчёркивало абсолютное презрение самурая к жизни. Маслов А.А. Путь воина - путь смерти? // «Не может быть»? - М, 1996, - С. 91.

Сэппуку всегда так или иначе связано с окончательным выполнением норм «гири» (дословно «справедливый принцип»), в частности «почитания старших», высшего морального долга перед своим господином.

Естественно, что сэппуку делалось не только после мести ронинов за своего господина или после указа правителя. По сути, харакири стало частью обыденной, бытовой культуры, возводя её на уровень возвышенных самурайских отношений.

Посредством смерти через сэппуку решались практически все жизненно важные вопросы человеческого бытия.

Самурай обязан был уходить из этого мира с лёгкой, немного грустной улыбкой на устах. Он должен быть благодарен этой жизни, что она позволила ему «истинно умереть», не нарушая воинского долга.

Хотелось бы затронуть эстетическую сторону отношения самураев к смерти, многократно воспетое в литературе и неоднократно подтверждённое историческими примерами. Жизнь рассматривалась как звено в цепи перерождений. Самоценность земной жизни для буддиста была невелика. Буддийский тезис о непостоянстве всего сущего лежит в основе всей японской культуры.

С чем же сравнить
тело твоё, человек?
Призрачна жизнь,
словно роса на траве,
словно мерцанье зарниц.

В этом стихотворении дзэнского мастера Роана отражена универсальная истина, не требующая никаких подтверждений. Такое представление о смерти было присуще самураям. Они видели своё предназначение в том, чтобы "уподобиться опадающим лепесткам сакуры", погибнуть в бою, "словно яшма, разбивающаяся об утёс". Со временем смерть во имя долга стала восприниматься в самурайской среде как довольно трудный, но не лишённый эстетического наслаждения этап самосовершенствования. О смерти много и прочувствованно рассуждали, смертью восторгались, к красивой смерти стремились. Один из самураев, павший от руки наёмного убийцы, оставил такие строки:

Ни раем, ни адом
меня уже не смутить,
и в лунном сиянье
стою непоколебим -
ни облачка на душе…

В самурайской среде высоко ценилось умение абстрагироваться от мирской суеты, от прозы жизни, от жестокостей военного времени. С ранних лет в юношах и девушках пестовалась способность видеть "вечность в чашечке цветка". Образ жизни, при котором человек может даже на грани между жизнью и смертью наслаждаться красотами пейзажа, называли фурю, что означает "ветер и поток". Подобное мировоззрение позволяло неизменно воспринимать жизнь как "ветер и поток" во всей её эфемерной полноте. Наиболее совершенным воплощением данной философии стал широко распространенный среди самураев обычай слагать перед смертью "прощальное" стихотворение (чаще всего в жанре пейзажной лирики).
Приведем в качестве примера конкретный случай, произошедший относительно недавно, подчеркивающий важность поэтической традиции.
17 марта 1945 г. генерал-лейтенант Курибаяси Тадамити, командующий японскими войсками в Иводзима, перед тем, как броситься в атаку на противника с оставшимися у него восемьюстами солдатами, послал по радио в Генеральный штаб три танка. Одна из них:

Враг не разбит, я не погибну в бою,
я буду рожден еще семь раз, чтобы взять в руки алебарду!

Слова выражают надежду на семикратное перерождение, с тем чтобы отомстить.

Вспомним японские обычаи непосредственно связанные со смертью:
обезглавливание, вспарывание живота, синдзю.
Японский обычай отрубать голову воину врага идет от Эпохи войн в Древнем Китае, где воин получал повышение по службе на один ранг, если добывал в сражении голову знатного врага. Выражение сюкю о агэру - "взял голову и получил повышение" - происходит оттуда.
Происхождение ритуала вспарывания живота остается неясным. Самый ранний сохранившийся до нашего времени документ, описывающий вспарывание живота, приписывает его совершение женскому божеству: богиня Оми, преследуя своего мужа, добралась до места, позже названного Харасаки ("Разрывающая живот"), но воспылав гневом и злостью, разрезала себе мечом живот и бросилась в болото.
К XI в. обычай уже вошел в практику и должен был служить способом проявления отваги, или - избежания бесчестия от рук врагов. В XIV в. ритуал широко распространился. Cамоубийство начали рассматривать как проявление наивысшего героизма, демонстрацию силы и самообладания. Такое отношение к жизни и смерти ярко показано в классическом японском эпосе. В "Повести о Великом мире" описывается 2640 случаев таких самоубийств. Живот вспарывали также, чтобы последовать за господином после его смерти. В ряде случаев смерть за своим господином принимала форму массовых самоубийств:
"Принц спросил: "А как нужно убивать себя?" Ёсиаки, сдерживая хлынувшие слёзы проговорил: "Вот так...". И, не договорив до конца, выхватил меч, повернул его на себя, вонзил в левый бок и разрезал себе несколько рёбер по направлению к правому боку. Затем вынул меч, положил его перед принцем, упал ниц и умер. Принц тотчас же взял меч и взглянул на него. Так как на рукоять стекла кровь, принц обернул её рукавом своей одежды, обножил своё подобное снегу тело и, вонзил меч около сердца, пал на то же изголовье, что и Ёсиаки.
Все бывшие с принцем воскликнули: "Мы тоже вслед за принцем!" В один голос возгласили молитву буддам, и все сразу совершили харакири. Видя это, воины, числом более трёхсот, что стояли во дворе, стали пронзать друг друга мечами и грудью свалились на землю" ("Тайхэйки" 117, с. 212)
В XVII в. при Токугава к вспарыванию живота стали приговаривать самурая, совершившего позорный поступок. Процедура харакири (сами японцы склонны употреблять слово "сэппуку" или "каппуку"), применявшаяся в качестве наказания, обставлялась особенно пышно. Акт харакири обычно совершался в доме господина в ночное или вечернее время. Двор посыпали крупным песком, а место самого акта устилали тонкими циновками, которые покрывали белым полотном; поверх стелилось шерстяное покрывало красного цвета.
Вспарывание живота не приводит к немедленной смерти, гибель может оказаться мучительной, грязной и долгой. Одно время существовало правило, предписывавшее вскрывать живот сначало горизонтально, затем вертикально, за чем должен был следовать смертельный удар - в спину или в шею. Согласно легенде, генерал Ноги Марэсукэ (1849-1912), покончивший с собой в день похорон императора Мэйдзи (1852-1912), исполнил именно эту процедуру.
Прохождение всех трех этапов требует невероятной силы духа. Это объясняет нередкое присутствие помощника, кайсяку или кайсякунин, который должен был отрубить голову в один из двух моментов.
В первом случае кайсяку отрубал голову в тот момент, когда осужденный самурай, уже приготовившись к смерти, наклонялся за коротким мечом или кинжалом, лежащим перед ним на церемониальном подносе. Здесь вскрытия живота не происходило вовсе. В период Токугава этот способ получил распространение в самой стилизованной форме, а вместо меча на подносе часто лежал веер.
В другом случае кайсяку ждал, пока человек, которому он должен был помочь умереть, сам пройдет первый или второй этап. Такой путь выбрал для себя самурай по имени Таки Дзэнзабуро 2 марта 1868 г. Его самоубийство подробно описано сэром Эрнестом Мэйсоном Сатоу (1843-1929), секретарем Британской Дипломатической миссии в Эдо.
Обычно самоубийство в Японии совершается в одиночку, однако в отличие от других стран здесь нередко имеют место и групповые самоубийства. Так, в середине 50-х годов регистрировалось более 1200 таких случаев ежегодно. Довольно много групповых самоубийств происходит и сейчас. Среди них влюбленные неизменно занимают первое место. Такие самоубийства называют в Японии синдзю (самоубийство по сговору) или дзёси (романтическое самоубийство); такие самоубийства впервые стали практиковаться накануне эпохи Эдо. Им близки по духу различные виды кровавых торжественных клятв: вырывание ногтей, протыкание руки или ноги кинжалом, отрубание пальца и т.д. Самоубийства влюбленных совершались путем вскрытия вен, перерезывания горла, повешения... Примерно в середине XVII в. эти виды самоубийств были поставлены под запрет, однако они не исчезли и поныне...

Харакири или сэппуку (букв. «вспарывание живота») - ритуальное самоубийство методом вспарывания живота, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии.

Принятая в среде самураев, эта форма самоубийства совершалась либо по приговору, как наказание, либо добровольно (в тех случаях, когда была затронута честь воина, в знак верности своему даймё и в иных подобных случаях).Совершая сэппуку, самураи демонстрировали своё мужество перед лицом боли и смерти и чистоту своих помыслов перед богами и людьми.

В случае, когда сэппуку должны были совершить лица, которым не доверяли, или которые были слишком опасны, или не хотели совершать самоубийство, ритуальный кинжал (кусунгобу) заменялся на веер. Совершающий сэппуку касался веером своего живота, и в этот момент кайсякунин (помощник) обезглавливал его.

Следует отметить, что проникающие ранения брюшной полости - самые болезненные по сравнению с подобными же ранениями других частей тела. Женщины из самурайских родов могли перерезать себе горло, или наносили удар в сердце.

«Сэппуку» и «харакири» пишутся одними и теми же двумя иероглифами. Разница в том, что «сэппуку» пишется 切腹 (сначала идёт иероглиф «резать» а потом «живот», при прочтении используются «онные», китайско-японские чтения), а «харакири» наоборот - 腹切り (первый иероглиф - «живот», используются «кунные», японские чтения). Часто указывают, что «харакири» несёт некоторый бытовой и уничижительный оттенок: если «сэппуку» подразумевает совершённое по всем правилам ритуальное самоубийство, то «харакири» переводится скорее как «вспороть себе живот мечом». В действительности, 切腹 («сэппуку»), «онное» прочтение, используется только в официальной речи, в разговорной же речи японцы используют «харакири», соответственно, не вкладывая в это какого-либо уничижительного смысла. Таким образом, «харакири» - это разговорный, а «сэппуку» - письменный термин, и они обозначают одно и то же действие.

В древности сэппуку не было распространено в Японии; чаще встречались другие способы самоубийства - самосожжение и повешение. Первое сэпукку было совершено даймё из рода Минамото в войне между Минамото и Тайра, в 1156 году, при Хэгэн. Минамото но-Тамэтомо, побеждённый в этой короткой, но жестокой войне, разрезал себе живот, чтобы избежать позора плена. Сэппуку быстро прививается среди военного сословия и становится почётным для самурая способом свести счёты с жизнью.

Сэппуку состояло в том, что самоубийца прорезал живот поперёк, от левого бока до правого или, по другому способу, прорезал его дважды: сначала горизонтально от левого бока к правому, а потом вертикально от диафрагмы до пупка. Впоследствии, когда сэппуку распространилось и стало применяться в качестве привилегированной смертной казни, для него был выработан особый сложный ритуал, один из важных моментов которого состоял в том, что помощник (кайсяку) невольного самоубийцы, обычно его лучший друг, одним взмахом меча отрубал ему в нужный момент голову, так что сэппуку по смыслу сводилось к ритуальному обезглавливанию. Обезглавливание производилось тогда, когда тело самоубийцы начинало клониться вперёд. Самурай стоически терпел мучения, показывая силу своего духа (хара), и как только тело качнётся - взмах меча обрывал его жизнь.

Между обезглавливанием по сэппуку и обыкновенным обезглавливанием установилась юридическая разница, и для привилегированных лиц, начиная с самураев, смертная казнь заменялась в виде снисхождения смертью через сэппуку, то есть смертной же казнью, но только в виде ритуального обезглавливания. Такая смертная казнь полагалась за проступки, не позорящие самурайской этики, поэтому она не считалась позорной, и в этом было её отличие от обыкновенной смертной казни. Такова была идеология, но в какой мере она осуществлялась на практике, сказать трудно. Фактом остаётся только то, что сэппуку в виде казни применялось только к привилегированному сословию самураев и так далее, но никоим образом не к классам населения, считавшимся ниже самураев.

Это официальное применение сэппуку относится к более позднему времени, а именно к токугавскому периоду сёгуната, но независимо от него этот способ самоубийства в частном его применении получил очень широкое распространение во всей массе населения, почти став манией, и поводами для сэппуку стали служить самые ничтожные причины. После реставрации Мэйдзи с началом организации государственного строя по европейскому образцу и начавшимся под давлением новых идей изменением всего вообще уклада жизни, официальное применение сэппуку в конце концов было отменено, а вместе с тем и частное его применение стало выводиться, но не исчезло. Показательно, что дипломат Тосиакира Кавадзи (известен тем, что им был подписан с японской стороны Симодский трактат) после реставрации Мэйдзи покончил с собой из верности сёгуну, но в знак своей приверженности прогрессу не стал делать «старорежимное» сэппуку, а застрелился из револьвера.

Случаи сэппуку нередко встречались и в XX веке (например, самоубийство японского писателя Юкио Мисимы в 1970 году), и каждый такой случай встречался скрытым одобрением нации, создавая по отношению к некоторым применившим сэппуку лицам более видного положения ореол славы и величия.

Существует точка зрения, согласно которой сэппуку усиленно насаждалось религиозными догматами буддизма, его концепцией бренности бытия и непостоянством всего земного. В философии дзэн-буддизма центром жизнедеятельности человека и местоположением его души считалось не сердце или голова, а живот, занимающий как бы срединное положение по отношению ко всему телу и способствующий более уравновешенному и гармоничному развитию человека. В связи с этим возникла масса выражений, описывающих разные душевные состояния человека с использованием слова «живот», по-японски хара [фуку]; например, харадацу - «ходить с поднявшимся животом» - «сердиться», хара китанай - «грязный живот» - «низкие стремления», хара-но курой хито - «человек с чёрным животом» - «человек с чёрной душой», хара-но най хито - «человек без живота» - «бездуховный человек». Считается, что вскрытие живота путём сэппуку осуществляется в целях показать чистоту и незапятнанность своих помыслов и устремлений, открытие своих сокровенных и истинных намерений, как доказательство своей внутренней правоты; другими словами, сэппуку является последним, крайним оправданием себя перед небом и людьми.

Возможно также, что возникновение этого обычая вызвано причинами более утилитарного характера, а именно постоянным наличием при себе орудия самоубийства - меча. Вспарывание живота мечом являлось очень действенным средством, и остаться в живых после такой раны было невозможно. В Европе существовала некоторая аналогия этого ритуала: обычай бросаться на меч в древнем Риме возник не в силу какой-нибудь особой идеологии этого явления, а в силу того, что меч был всегда при себе. Как на Западе, так и на Востоке применение меча как орудия для самоубийства началось именно среди сословия воинов, которые постоянно носили его при себе.

Светлой памяти рыцаря Ордена Святого Иоанна Петра Космолинского

"Мы продемонстрируем вам ценность, более высокую, чем уважение к жизни. Это – не свобода и не демократия. Это – Япония, страна нашей истории и традиции, та Япония, которую мы любим".

Юкио Мисима. "Гэкибун" ("Манифест).

"Я понял, что путь самурая есть смерть".

Ямамото Дзётё. Путь Смерти.

Среди трагических героев последней четверти мрачного ХХ столетия Юкио Мисима (его подлинное имя - Хираока Кимитакэ) занимал совершенно особое положение, ибо он был декадентом. Он рос балованным ребенком, но, повзрослев, открыл в себе садомазохистские склонности, гомоэротическую ориентацию (таких в Японии традиционно именуют "обладателями двух мечей") и, вполне закономерно, проникся любовью к западным авторам-декадентам вроде Томаса Манна. Но, то и дело переодеваясь и меняя маски - киноактера, фотомодели, князя поэтов и политического журналиста, он, тем не менее, следовал своему истинному призванию – неустанно свидетельствовать верность идее Вечной Японии в единственной еще возможной форме: в форме чистого утверждения Вечного через смерть Преходящего.

Мисима не был ни "земным Архангелом" вроде "кэпитанула" румынской "Железной гвардии" Корнелиу Зеля Кодряну, ни аскетическим "козлом отпущения" вроде Рудольфа Гесса, ни "грозным Махакалой" вроде Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга. Он был писателем-декадентом, доказавшим, что даже из этого исходного положения можно подняться до высот подлинного героизма. Познание принципов, лежащих в основе Порядка, Традиции и Патриотизма, обязывает познавшего их к последовательности действий. Трусливые оправдания иных людей, что они, мол, "вылеплены из другого теста, чем герои", лишены всяких оснований. В сборнике "Хагакурё" ("Скрытое в листве"), вершине самурайской философии, записанном Цурамото Тасиро со слов своего учителя Ямамото Дзётё по прозвищу "Дзохо" (который стал буддийским монахом-отшельником после того, как его господин Мицусиги Набесима, уходя из жизни, запретил своему верному слуге покончить с собой), написано черным по белому: "Самурай клана Набесима не нуждается ни в духовности, ни в таланте; попросту говоря – ему достаточно иметь волю к тому, чтобы нести дом своего Государя на своих плечах".

В своем сборнике избранных цитат из "Хагакурё" Юкио Мисима так комментирует этот источник энергии, доступный всякому человеку: "Дзохо указывает на то, что здесь речь идет о великой, первозданной силе, побуждающей человека к совершению подвигов. Если нормальная жизнь ограничивается добродетелью скромности, то на основе ежедневных упражнений идея не может вырасти в деяние, превышающее по силе эти упражнения. Она нуждается в высокой степени уверенности в себе и одновременно в убеждении, что ты сам и один должен нести дом на своих плечах. Как и грекам, Дзохо были хорошо известны чары, блеск и ужас, исходящие от того, что именуют "хюбрис".

(Юкио Мисима. "К этике подвига").

Именно этого "хюбриса" (одно из значений этого слова у древних греков – "олицетворение возвышенного духа") всем нам сегодня не хватает. Всякий человек, вообще еще способный осознать происходящий вокруг нас распад, похоже, полагает, что не он, а кто-то другой должен что-то сделать против этого распада, или, что, пока этот другой ничего не делает, его собственные действия бессмысленны, что нужно сначала собрать под свои знамена 1000, потом 10 000, потом 100 000 единомышленников, и уж тогда.., а пока что не делается ровным счетом ничего.

25 ноября 1970 года Юкио Мисима - первый писатель послевоенного поколения японцев, после долгого перерыва заговоривший о воинской доблести ("бутоку")- в сопровождении всего четырёх спутников - студентов в военной форме бывшей Императорской армии – направился на базу японских Сил самообороны. Охрана беспрепятственно пропустила их внутрь по приказу генерала Маситы Канетоси, доброго приятеля Мисимы и ценителя его литературного таланта. По просьбе генерала Мисима показал ему клинок своего старинного самурайского меча. Когда генерал наклонился, чтобы полюбоваться мечом, один из спутников Мисимы схватил его сзади. Генералу связали руки и затолкали ему в рот кляп. Мисима и его спутники, сняв фуражки, повязали себе головы белыми лентами с красным кругом Восходящего Солнца и чёрной надписью "Отдай все твои семь жизней Императору". Такие повязки надевали перед совершением своего жертвенного японские воины-смертники ("камикадзе"). Взявшие генерала Маситу в заложники спутники Мисимы забаррикадировались в кабинете и отразили атаку штабных офицеров. Затем Мисима вышел на балкон здания штаба. По его требованию под балконом, выходившим на плац-парадную площадку, собрался весь гарнизон, чтобы выслушать его.

Юкио Мисима был не только блестящим публицистом, но и выдающимся оратором. Не раз - с риском для жизни! - выступая перед многотысячной студенческой аудиторией в диспутах с самыми буйными, горластыми и языкастыми представителями левых движений и сил - он всегда выходил из них победителем. Многие из членов учрежденной Мисимой организации "Тате-но-Кай" ("Общество Щита") являлись в прошлом сторонниками идей Маркса, Энгельса, Ленина и Мао-Цзэдуна, которых Мисиме удалось переубедить и "обратить в самурайскую веру". И теперь он выступил с последним в своей жизни "литературным докладом" в форме обращенного к собравшимся внизу солдатам призыва к государственному перевороту во имя восстановления полновластия Императора.

Но на сей раз обстоятельства были против него. Над зданием базы кружили вертолёты с телекорреспондентами и газетными репортёрами на борту. Рокот их моторов заглушал его голос. Мало кому удавалось расслышать его слова. В результате призывы Юкио Мисимы реставрировать власть Императора, отказаться от конституции и совершить в Японии государственный переворот не нашли отклика у большинства его слушателей.

Но он нисколько не смутился этим обстоятельством и подтвердил верность своим принципам высшей формой свидетельства - покончив жизнь самоубийством в традиционной японской форме "сеппуку" (более известной у нас под менее точным названием "харакири") -, вспоров себе живот кинжалом. Верный соратник Мисимы, лейтенант Морита Масакуцу, облегчил предсмертные страдания своего вождя и учителя, обезглавив его самурайским мечом, после чего сам также покончил с собой. Узнав о смерти Юкио Мисимы, добровольно ушел из жизни и его старший друг, наставник и учитель - классик японской литературы, лауреат Нобелевской премии Кавабата Ясунари. По свидетельству очевидцев, многие солдаты после самоубийства открыто высказывали сожаление, что не послушались Мисимы-сэнсэя и не примкнули к нему. Факт, значение которого невозможно переоценить...

"Вернём Японии её истинный облик, и умрём. Или вы хотите сохранить свою жизнь и дать умереть своей душе?" Сердцем истинного, Имперского образа Японии является Император – Тённо. Он есть посредник между Небом и Землей, он есть сердце японского народа. Пусть даже его властные прерогативы ограничены, но он действует самим своим существованием, самим своим бытием, представляя, как человек, людей перед лицом богов, а, как бог - богов перед лицом людей. Именно в силу того, что Тённо не действует, а только присутствует, он нуждается в организациях защитников, мужских союзах, воинских братствах, позволяющих ему полновластно править своей Империей. Такую организацию ("Кадетский корпус") Юкио Мисима основал а 1968 году. Как уже было сказано выше, организация Мисимы называлась "Обществом Щита" и состояла из нескольких десятков (по другим сведениям – пяти сотен) студентов, обмундированных в военную форму (разработанную для них лично Мисимой).

В названии организации, созданной Мисимой, содержался двойной смысл. С одной стороны, оно восходило к овеянной легендами героической фигуре раннего японского Средневековья - доблестного самурая Йоруцу, верно служившего Тённо в VI столетии и прозванного современниками "Щитом Императора" за непоколебимую преданность своему Государю. С другой стороны, название "Общество Шита" звучало по-английски "Шилд Сосайети" ("Shield Society") - то есть, сокращённо, СС (SS).

Юные "СС-овцы" Мисимы приходили военно-спортивную подготовку на учебных полигонах японских Сил самообороны у подножия священной горы Фудзи. Они хранили верность не только и не столько самому Мисиме (игравшему в "Обществе Щита" роль средневекового "сёгуна" - военного диктатора, повелевавшего самураями именем Императора), сколько, через него, самому Тённо!

Этих современных самураев, подобно их древним предшественникам, объединяла не заслуга добродетельной жизни, но возможность добродетельной смерти; а таковой является смерть во имя нации и самое яркое проявление ее – смерть за Тённо. Поэтому смысл и предназначение подобных боевых союзов заключается не в достижении политических целей, а в совместной смерти. Политические последствия – а свои государственно-философские представления, естественно, были и у Юкио Мисимы! – являются не более, чем побочным продуктом чистого действия. Чистое действие есть наивысшая форма приближения к чистой сущности бытия Тённо.

Поскольку в насквозь проникнутом западным духом, демократизированном, упадочническом мире современной Японии подлинных традиций больше не осталось, акт "сеппуку" одновременно являет собой аспект жертвоприношения, которое может и должно повлечь за собой Возвращение, новый Восход Японского Солнца. Этот внутренний Восход Солнца Юкио Мисима пророчески описал в одном из своих последних романов - "Под богом бурь" /1/:

"Исао сделал глубокий вдох, провел левой рукой по животу, потом закрыл глаза, прикоснулся острием сжатого в правой руке кинжала к приложенным к определенному месту живота пальцам левой руки, и нанес удар, вложив в него всю силу правой руки. И в тот момент, когда клинок вонзился в живот, под его веками взошел сияющий красный диск Солнца".

(Юкио Мисима. "Под богом бурь").

За плечами Мисимы была солидная карьера писателя, начатая, в соответствии с духом времени, скандальной книгой с эротической окраской под названием "Признания маски". Он занимался бодибилдингом, любил танцевать с мужчинами и бил свою жену. Нельзя сказать, что все эти действия никак не были связаны с его философией и, в конечном итоге, с избранной им формой смерти – напротив, они явственно отражали его попытки приблизиться к Красоте, Силе и Смерти. Однако земными средствами их можно только показать, но не осуществить. В смерти же самурай может воплотить вечные принципы, если он предварительно пережил внутреннюю трансформацию, разделённую итальянским "консервативным революционером" бароном Юлиусом Эволой на четыре фазы:

1. Сделаться господином внешних впечатлений и инстинктов (мужская аскеза);

2. Добиться подчинения организма собственному авторитету – стойкость (соответствующая военной подготовке в собственном смысле этого слова);

3. Установить контроль над своими страстями и чувствами, правда – в форме внутреннего равновесия (не впадая, однако, при этом в состояние отупения);

4. Отказаться или отрешиться от собственного "Я".

(Барон Юлиус Эвола. "Путь самурая").

Только отказавшись или отрешившись от собственного "Я", только перестав придавать ему какое бы то ни было значение, мы становимся готовыми к геройской смерти в бою или к "сеппуку". Не всякий человек, избавляющийся от своей жизни через самоубийство, обручается со смертью. Бракосочетание со смертью должно быть тщательно подготовлено и являться предметом свободного, осознанного выбора. Только в этом случае мы гарантированы от неудачи, как это явствует из приведенного ниже краткого диалога между студентом-путчистом и лейтенантом, взятого из книги Юкио Мисимы "Под богом бурь":

Восстание "Союза Божественной Бури" окончилось неудачей; Вас это не смущает?

Оно не окончилось неудачей.

Вы в этом уверены? И на чём же основана Ваша уверенность?

На мече, - ответил Исао, не тратя лишних слов.

Лейтенант немного помолчал. Он как бы заранее проговаривал про себя свой следующий вопрос:

Ну, хорошо. Но в таком случае мне хотелось бы знать, каково Ваше самое заветное желание.

Исао тихо, но уверенно сказал: "Перед ликом Солнца... на отвесной скале, на восходе Солнца помолиться на восходящий диск, ...посмотреть вниз, на сияющее море..., а потом, у ног старой, древней сосны... убить себя мечом... Вот моё самое заветное желание".

Здесь конец и Богу нашему слава!

Примечание

/1/ У нас в России этот роман Юкио Мисимы более известен под названием "Несущие кони" или "Мчащиеся кони" (в двух разных переводах).