Ее задумали и создали еще в 2000-е годы Павел Пожигайло и Савва Ямщиков – выдающийся реставратор и популяризатор наследия, принципиальный борец за его сохранение. Сегодня силами волонтеров ВООПИК идет ремонт фасадов Дома Палибина (1818 г.) в Москве. Этот памятник архитектуры в свое время был спасен и отреставрирован, благодаря усилиям Саввы Васильевича. Там же находится его последний кабинет, ставший фактически мемориальным. В кабинете осталось все, как было при жизни хозяина. А хранителем является дочь – Марфа Ямщикова. С ней мы поговорили о работе и личной жизни Саввы Васильевича Ямщикова.

Вижу, что в кабинете много книг, целая стена дипломов, но … спрошу про пепельницы. Бросается в глаза их обилие. Это коллекция Саввы Васильевича? Ведь он не был заядлым курильщиком.

Нет, не был. Это шуточная коллекция. Савва Васильевич вообще любил пошутить. Всегда говорили, что Ямщиков коллекционирует иконы. Действительно, он был связан с иконами с самого начала своей деятельности. Специализацией в университете у него было древнерусское искусство. На втором курсе университета отец начал работать в мастерских Грабаря как реставратор темперной живописи. Иконы были его жизненным выбором, конечно. Но он никогда ничего не коллекционировал.

И вот эта подборка пепельниц возникла «в пику» расхожему мнению. Он решил: ну, пусть будут пепельницы. Эта идея возникла в перестройку, когда его стали выпускать за границу. До этого 25 лет он был невыездным, можно было только по России путешествовать. Так вот, когда он стал выезжать, привозил пепельницы. Можно было ведь попросить пепельницу в любом заведении, чтобы на память подарили, это как реклама. Но папа подшучивал, что пепельницы эти иногда он пытался украсть, и если это видел гарсон или кто-то из обслуживающего персонала, то подходили и спрашивали: «Может быть, вам завернуть? Мы сделаем вам подарок».

Уже незадолго до смерти папа перевез из дома сюда все пепельницы. Они всегда привлекают внимание... Ну а дипломами папа решил стену украсить пустующую…

- Которой из наград Савва Васильевич больше всего дорожил?

Очень дорожил вот этой - премией Ленинского комсомола. В 1980-м году ЦК ВЛКСМ наградил папу – за популяризацию произведений русских художников XVIII-XIX веков, и Сергея Сергеевича Голушкина – за реставрацию. Они много лет работали вместе. Смеялись, что были как «толстый и тонкий», Голушкин – реставратор, отец - организатор выставок. Так вот они были первыми, чьи заслуги в сфере реставрации отметил комсомол. За «Ярославские портреты»: именно в 1980-м году открыли эту выставку в Ярославле.

Как реставратор папа работал только первые 10 лет своей деятельности. Потом, зная весь процесс изнутри, занимался популяризацией профессии, устраивал выставки, издавал альбомы и каталоги, работал как искусствовед.

Вот – диплом к ордену святого Даниила Московского от Русской Православной церкви. Это за проект – Фонд "Сохранение", папа был председателем его Попечительского совета. Это награда 1995-го года. Дело было так. У папы была пара друзей, которые занимались покупкой и продажей икон. Разбирались в этом. Все вместе придумали сделать фонд. Находили иконы, привлекали банки для того, чтобы их приобрести, и – безвозмездно передавали в храмы. Это были 90-е годы, Церковь только-только «поднималась», не было еще особенно никаких спонсоров и благотворителей. А Фонд привлекал крупнейшие банки – Чара, Инкомбанк, Менатеп, Мост. У меня хранится много приглашений на акции Фонда – 20-25 акций состоялись. А ведь надо понимать, что каждая акция – это «начинка» в церковь. За один раз передавалось до 40 икон. Так они оформили Казанский собор на Красной площади, храм Большого Вознесения и многие другие храмы.

Вот благодарность от министра культуры СССР Демичева – «за успешное участие в культурной программе Олимпиады-80 в Москве».

- Я ожидала, что будет много наград, связанных с Псковом.

Псков – это один из этапов жизни Саввы Васильевича. И последние годы он к Пскову прикипел. Папа долго болел и после болезни, когда он почти 10 лет не выходил из дома и не знал вообще, вернется ли к своей привычной жизни и работе, он все-таки поправился и поехал во Псков, Петрозаводск, Ярославль. Первое, что он делал в каждом городе – это шел на кладбище: многие из его друзей уже были там.

И, конечно, последние годы папы были ответной волной тем местам и людям, которых он любил. Он стал писать «Мой Псков», вспоминания, как что было. Он видел, какой город был, как его возрождали после войны реставраторы - в основном его друзья. И как после перестройки это все стало «проседать». Савва Васильевич писал, что после войны Псков выглядел лучше, чем вот как сейчас, когда его так запустили.

Невозможно не обратить внимание на вот эти две работы: фотография тебя с папой в странной такой технике и портрет отца с первой женой в стиле художников Возрождения.

Да, всегда спрашивают, что это за фототехника. Недавно нас снимал телеканал «Культура» и оператор Игорь Иванов сказал, что это просто не очень хорошо выдержанная фотография, которая со временем дала эффект старения. То есть была нарушена технология. А снимал Юрий Рост в мастерской на Пречистенке.

Ну а на портрете - папа с Велиной Братановой, его первой женой. Это был молодой университетский брак. Они вместе учились. Она была из Болгарии Ее отец был дипломатом. Их союз не выдержал проверку на взросление, хотя отец с большим уважением и благодарностью всегда к ней относился. И кстати, он познакомил её с будущим мужем.

Папа вообще поженил несколько пар. У него был какой-то дар сказать: «А не сойтись ли вам?» Так, он поженил художника, сценографа Сергея Михайловича Бархина, тот до сих пор вместе со своей супругой Еленой Козельковой.

Папа чувствовал вину перед Велиной, но – он был слишком широким человеком, эмоциональным, ему не хватало узкого семейного коридора. Она была другая, очень переживала их разрыв. Савва Васильевич был ей очень благодарен. Она получила прекрасное образование в МГУ, у нее было два свободных языка – помимо болгарского и русского, еще французский, итальянский. Они вместе путешествовали. То есть такая утонченная девушка и мальчик из барака.

Она его «приподняла» в плане образования, скажем так. Но, судя по письмам, он был взрослее житейски. Он принимал важные семейные решения, она всегда ждала его мнения.

У папы была еще вторая жена. Ну а третьей стала моя мама. Они познакомились на Московском конкурсе балета в Большом театре в 1972 году. Причем его специально Владимир Васильев позвал на нее посмотреть. Такая, говорит, красивая узбечка танцует.

И отец влюбился с первого взгляда, развел маму с первым мужем: она была замужем за своим коллегой, тоже танцовщиком Кировского балета и не собиралась разводиться. Но Савва Васильевич же был, как танк, если чего-то хотел. Они прожили вместе четыре года.

- Потом он не женился?

Нет. Это был уже третий брак, он очень переживал разрыв и, видимо, принял решение, что – все, хватит. Тем более что ребенок, к счастью, у него появился. Но вообще надо понимать, что у отца - старообрядческие корни. Его мама, моя бабушка, из староверов, и он, и я крещены в Успенском храме на Преображенке. И вот эти его, скажем так, разгулы пресекались усилием воли, рефлексией и переживаниями. По его записям, письмам, видно, что он все время думал: куда я движусь, к чему это все – алкоголь, связи какие-то.

Так что он, в конце концов, видимо, принял решение остановиться. Я росла с бабушкой в Москве. Мама в Ленинграде продолжила карьеру, она впоследствии вышла замуж.

- А папа был верующим человеком… в классическом понимании?

Он не мог воцерковиться по обычной схеме, конечно же. Но я думаю, что вообще его жизненная позиция во многом объясняется именно старообрядческими корнями. Старообрядцы – бунтари. Революционеры. Не зря они поддержали 1917-й год. Они могут не согласиться с чем-то так, что выйдут из системы. И такая позиция давала внутреннюю свободу. Плюс советское образование и свободный взгляд отца на вещи… Он обожал Микеланджело. Попробуй нашему даже продвинутому иконописцу сказать, что Микеланджело – это хорошо. Да, он - гениальный художник, но …он антиправославен. Православный человек не имеет права на что-то широко посмотреть, просто потому что он тогда перестанет быть православным.

А здесь вроде хитрость такая: я - старообрядец. Он ходил в храм святителя Николая на Маросейке. Причащался, стоял на службе. Но … крестился по-своему, двумя перстами. И когда ему батюшка про это говорил, отец показывал на икону Спасителя и говорил: «У него вот так, двумя перстами, можно и я буду вот так?»

Да, он был верующий человек, но по-своему. Его знания давали ему кругозор, он не всегда считал, что надо придерживаться догматики. Это бы «сузило» его.

- Вера давала силу и для борьбы?

Его борьба – это особенности характера, конечно же. Он воевал всегда, но - всегда по конкретному поводу. Он не был склочным человеком. В воспоминаниях журналистки Гузели Агишевой приведен один из случаев его борьбы за справедливость, так вот там папа называет себя Эдмоном Дантесом. Видимо, так он себя и ощущал: отшельником и борцом. Конечно, без друзей себя он не мыслил, друзей было много, но уединение было ему необходимо...

В этот кабинет он редко поднимался в последние годы. Ему было уже тяжело. Он в основном сидел в кресле внизу и принимал людей, звонки. Многие шли к нему за помощь. У него был здесь как Смольный.

И я вот думаю, что в памяти он остался не только из-за своей борьбы. Ведь многие, кто защищает те же памятники – так не запоминаются. Папа многим помогал, поэтому его и ценят до сих пор.

Он всем помогал: кого устроить в больницу, кому деньги перечислить. О многом я узнаю только сейчас, читая его письма. Он об этом, конечно же, особо не распространялся. Вот, в Новгородской области затеяли журнал по искусству, а денег нет, просят помочь – он отправляет деньги, собственные, личные. Журналист Ольга Селюк, с которой папа делал передачи о русском искусстве XVII-XVIII веков, мне недавно рассказала, что когда серьезно заболел ее муж, только Савва Васильевич ей помог и не отвернулся.

Он очень дружил со Львом Гумилевым, считал его своим учителем. Так же помогал его вдове, когда та переехала в Москву.

А ведь он сам-то жил на зарплату, ну и на гонорары от консультаций. Причем он же никогда не занимался какими-то подложными, заказными оценками - как сейчас многие за большие деньги подписывают экспертизы в пользу застройщиков или в пользу фальшивых произведений искусства. Папа всегда говорил, что одна такая подпись перечеркнет весь труд, все усилия, всю биографию.

- А ты сейчас разбираешь его письма и записи? Планируешь публиковать?

Пока систематизирую. Их очень много. Он с юности хранил верность эпистолярному жанру. Из своих поездок слал друзьям открытки. Многие письма, конечно же, важны для нашей культуры в целом, например переписка с Тарковским, Солоницыным, Бурляевым во время съемок «Андрея Рублева».

И письма раскрывают Савву Васильевича не только как борца, но и как защитника. Думаю, именно поэтому память о нем живет.

- Да, собственно, и Дом Палибина – тоже пример его защиты.

После двадцати лет работы в «Грабарях», отец перешел на работу в ВНИИР, где создал Отдел пропаганды художественного наследия. Отдел делился на две части: сектор выставок и сектор предвыставочной реставрации. Институт реставрации тогда занимал здания Новоспасского монастыря, отдел сидел в колокольне. Отец хотел сделать специализированный выставочный зал при институте и, как он писал, подыскивал небольшой исторический дом в центре Москвы. Представьте размах личности человека, каждому ли придет в голову искать вот так запросто дом в центре Москвы?! И Дом Палибина оказался ничьим и свободным. А, по сути, никому не нужным. Отец убедил директора и основателя института Ивана Петровича Горина, что дом институту нужен. После реставрации и по сей день Дом Палибина функционирует как выставочный зал ГосНИИР. И вполне может называться «домом со счастливой судьбой», как сказал о нем когда-то Савва Васильевич.

Беседовала Евгения Твардовская

Со святыми упокой, Господи, душу раба Божьего Саввы. Россия простилась с «реставратором всея Руси» - этим званием наградила С. В. Ямщикова народная молва. Вот и я прощаюсь со своим близким другом.

Мы познакомились с Савелием Ямщиковым в 1963 году, на съемках фильма «Метель». Случилось это в Суздале, куда С. Ямщиков прибыл по своим реставраторским делам. Мы проживали в одной гостинице. Савелий сам подошел ко мне и сказал, что у нас с ним есть общий друг - Андрей Тарковский. Я снимался у Тарковского в «Ивановом детстве», а Савелий начинал сотрудничество с ним в качестве научного консультанта фильма «Андрей Рублев». Имя Тарковского стало для нас духовным паролем, сигналом к единению. Савве тогда было - 25, мне - 17 лет, разница небольшая. Мы сблизились с Савелием мгновенно и вскоре стали близкими друзьями, как говорится «водой не разлить».

На первых же шагах нашей дружбы Савелий оказал мне неоценимую услугу: помог уговорить Андрея Тарковского попробовать меня на роль колокольных дел мастера Бориски в грядущем фильме «Андрей Рублев». Этот образ ошеломил меня при прочтении сценария. Я загорелся желанием сыграть Бориску. Но как этого добиться, когда Тарковский и Кончаловский специально для меня написали роль ученика Андрея Рублева, Фомы, а литейщик Бориска писался с прицелом тридцатилетнего московского поэта Чудакова. Тарковский отмахнулся от моей просьбы сделать мне кинопробу на роль Бориски, сказал, что я для этой роли мал. Не помогло и ходатайство оператора Вадима Ивановича Юсова. Тогда, как последний шанс, я использовал пособничество Саввы. Он избрал неординарный способ: сказал Тарковскому, что лучшего, чем я, Бориски не найти, и поспорил с Андреем на ящик шампанского, что тот все равно меня утвердит. Так и произошло. Я всегда буду благодарен Савелию за его дружескую поддержку.

Многие годы мы встречались с Саввой буквально ежедневно. Совершали ежевечерние рейды по ресторанам творческих домов: Дом кино, ВТО, Дом журналистов, Дом писателей, Дом архитекторов... А глубокой ночью, когда все «дома» прекращали работать, инерция богемных посиделок частенько заносила нас в гости к Савве. Он любил быть в компании, не переносил одиночества. В холостяцких паузах: после его расставания с первой женой, болгаркой Велиной и второй - латышкой, манекенщицей Сармой, мне приходилось жить неделями, скрашивая одиночество друга, в его однокомнатной квартирке на Симферопольском бульваре. Мы проводили вместе летние отпуска: ездили на Черное море, в Кижи, в Болгарию... Колесили на допотопном служебном фургоне по музейно-реставраторским делам Савелия, по просторам Святой Руси: Псков, Рязань, Печоры, Владимир, Суздаль, Новгород, Ярославль, Кострома... Я видел, с каким уважением принимают моего друга Савелия музейные работники по всей России.

Разгульная жизнь утомляла меня, но я следовал за Саввой, как за своим Вергилием, по кругам богемного ада. Как-то я прочитал своему другу стихи, навеянные нашей тогдашней жизнью:

Пустое время провожденье
С элитой в дымных кабаках:
До тошноты ночные бденья,
Застолья в творческих домах.
Компаний праздное веселье,
Постель чужая, боль похмелья,
Но обожали пикники
Советских классиков сынки.

Савва соглашался со мной в оценке пустоты данного «элитарного» существования, но молодость брала свое...

Впрочем, бóльшую часть своей жизни Савелий Ямщиков посвящал совсем иным духовным занятиям.

Именно Савва начал распахивать передо мной новый, неведомый и прекрасный мир: древние русские города... провинциальные музеи... монастыри... храмы... иконы... Мир русской, православной культуры. Ночевали в заштатных гостиницах, сельских постоялых домах, в древних звонницах, монастырях, в избе его друга, деревенского плотника-реставратора на Онежском озере, а иногда просто на сеновале... Пересекались с замечательными людьми Земли Русской, друзьями Савелия, которые становились и моими друзьями: ученый Лев Гумилев, писатели Валентин Распутин и Валентин Курбатов, великие артисты балета Владимир Васильев и Екатерина Васильева, дирижер Максим Шостакович, скульптор Вячеслав Клыков, псковский кузнец-реставратор Всеволод Кузнецов, кижский плотник-реставратор Борис Елупов, гениальный кинорежиссер Андрей Тарковский и кинооператор Вадим Юсов, выдающиеся актеры Иван Лапиков и Анатолий Солоницын, прославленный фигурист Алексей Уланов, легендарный хоккеист Вячеслав Старшинов... Кто-то нашептывал о Савелии Ямщикове, что он коллекционирует именитых друзей. Однако, какая замечательная коллекция... Пожелал бы каждому пожить в таком духовном цветнике...

Совместная работа над фильмом «Андрей Рублев» еще прочнее соединила нас. Савва впервые привез меня в Псково-Печерский монастырь и познакомил с настоятелем, архимандритом Алипием, с которым мы подружились, и который фактически стал моим первым духовником. Навсегда останутся в памяти дни, проведенные с Саввой в Псково-Печерском монастыре. Задушевные беседы, щедрые трапезы в доме настоятеля, бывшего рядового солдата Великой Отечественной войны, художника-иконописца, члена Союза художников СССР, возродившего из небытия сказочный Печерский монастырь. Его «Третьяковка»: удивительная русская живопись, украшавшая стены длинной, восходящей лестницы, куда мы с Саввой уединялись на тайный перекур. Благодатные ночи под иконами с лампадкой в монастырской келье, погруженной в глубокую, словно вечность, тишину. Бархатный гул колокола, помогающий душе уноситься в горние выси.

Во второй половине нашей жизни Савва по-детски обижался на меня за то, что я в своих интервью говорю все больше о Тарковском и очень редко о нем. Да, Андрей Тарковский был и остается для меня человеком моей судьбы, определившим мой творческий путь и мировоззрение. Именно он на съемках «Андрея Рублева повесил мне на шею первый в моей жизни православный крестик. Он был и остается для меня недосягаемой вершиной творческого величия. Однако сегодня, когда Саввы не стало, я, положа на сердце руку, признаюсь в том, что дружба с Саввой и его духовное водительство оказали не менее значительное влияние на мое духовное становление. Андрей появлялся в моей жизни периодически, как солнце в оконце, а мой близкий друг Савва был рядом постоянно. Именно он выводил меня на просторы Святой Руси, помогал делать первые шаги по новой для меня дороге, ведущей к Храму, ненавязчиво руководил моим духовным, православным восхождением.

Именно Савва Ямщиков, по промыслу Божьему, стал первым в атеистической России организатором масштабных выставок икон. Представить невозможно, но это было тогда, в шестидесятые годы советской богоборческой действительности. Именно тогда в самых престижных выставочных залах Москвы Савелий Ямщиков знакомил столицу с шедеврами древнерусской живописи, издавал монографии и альбомы. На этих выставках встречались и соединялись в единый духовный поток лучшие представители советской культуры второй половины XX века.

В молодости Савелий был похож на русского Фальстафа: был плотен фигурой, скрывал от окружающих свои телесные страдания. В детстве он заболел полиартритом. Всю жизнь ему было трудно передвигаться, болели ноги, но угнаться за ним было сложно даже мне, более молодому и здоровому человеку. Савелий был по-русски щедр. Денег не считал, платил за всех. Он любил сытно, вкусно поесть, выпить, ценил женскую красоту, дружеские застолья, анекдоты, песни. И в каждом застолье - страстные разговоры о мировой живописи, искусстве, литературе, поэзии, кинематографе, театре, архитектуре, политике... Он был фундаментально образован и непримиримо бескомпромиссен в отстаивании своих убеждений. Спорить с ним было невозможно: он сметал противника, как бульдозер, и с шумом двигался вперед. В своих суждениях об искусстве и о людях был строг и категоричен. Непримирим по отношению к врагам русской культуры и любимой им России: бросался в бой с любой нечистой силой, не соизмеряя свои возможности с административно-весовыми категориями своих противников. И всегда побеждал.

Савелий Васильевич Ямщиков всю жизнь совершал свое неукротимое, русское восхождение, свой духовный подвиг: работа реставратора и искусствоведа, выставки икон, книги и статьи, консультации художественных и документальных фильмов, ведение телевизионных программ о культуре и искусстве, соратничество с Н. С. Михалковым на поле боя Российского фонда культуры. Академик РАЕН, член Союза журналистов, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, Президент ассоциации реставраторов России...

Истинный, бесстрашный патриот своей Родины, о котором можно сказать: «и один в поле воин». Савелий Васильевич Ямщиков был подлинным апостолом Русской культуры второй половины XX начала XXI века. Своим подвижническим служением он навсегда завоевал свое почетное место в пантеоне культуры Святой Руси и благодарную память потомков.

Вспоминая русского реставратора, искусствоведа и общественного деятеля С. Ямщикова

Стоит Россия праведниками... Савва Васильевич Ямщиков святым, конечно, не был. Чуть было не сгубил себя, предаваясь известному русскому пороку, и в результате почти 10 лет провел безвылазно в депрессии в своей квартире в Москве. Легко порой терял друзей и так же легко наживал могущественных врагов. Но он был тем человеком, на которых наша Россия держится - неистовым в страстях, с бурным темпераментом борца, яростным и бесстрашным защитником и пропагандистом русской культуры, ее православных традиций.

В роковые девяностые он был чуть ли не единственным, кто громко и отважно публично поднял голос против тех, кто пытался погубить и распродать национальные сокровища России, Савва Васильевич возродил и спас многие шедевры. Называл негодяев по именам, обличал и открыто их разоблачал. Страстно ненавидел тех, кто под аккомпанемент сладких речей про «демократию и свободу» разрушил великую страну.

«Сейчас даже отнюдь не смышленому человеку понятно, чем обернулась для России бархатистая перестроечная революция конца прошлого века, - говорил Савва Васильевич. - В повседневном труде нарабатывавшиеся многострадальным нашим народом богатства пущены были на ветер комиссарами - исполнителями воли Лениных, Троцких, Свердловых и иже с ними. Растерзанная в клочья нация сумела за короткий срок воссоздать государственную мощь, удивив мир достижениями в экономике, науке и культуре. И снова воспитанные партячейками последователи «верных» марксистов без зазрения совести прихватизировали оставшееся бесхозным народное добро. Горбачев и Ельцин, словно зазомбированные, униженно взирали на стаи предприимчивых грабителей, провозглася страшный девиз «Берите, сколько сможете утащить». И утащили, оставив миллионы людей страдающими, преждевременно уходящими из жизни, погибающими в Чечне или от ножей и пуль разгулявшейся рвани, едва сводящими концы с концами».

Особенно доставалось от Саввы Ямщикова тогдашнему министру культуры Михаилу Швыдкому. «Его пошлейшее шоу «Культурная революция» бездарно, - считал он. - О нем и говорить-то противно. Министр культуры вещает: «Музеи - кладбища культуры»; «Пушкин устарел»; «Русский язык без мата невозможен». И, наконец, договорился пигмей еще вот до чего: «Русский фашизм страшнее немецкого».

Возмутили С. Ямщикова попытки министра «безвозмездно» передать немцам Бременскую коллекцию, и он яростно против этого боролся.

«Хорошо, что Губенко подключил прокуратуру и предотвратил преступление, - отмечал Савва Васильевич. - Выступая на российском телевидении, я заявил: «Господин Швыдкой, вы не можете участвовать в спорах по поводу Бременской коллекции после вашего восхваления немецкого фашизма. Вам лучше защищать интересы Гитлера, Геринга и Гиммлера!».

При этом он решительно отметал обвинения в своей якобы ксенофобии. «Если кто-то мне скажет о моих ксенофобских позициях, могу ответить, что сегодняшнее утро начал с того, что позвонил в Ярославль Илье Борисовичу Рабиновичу - человеку, который возродил Рыбинский музей, который прошел войну, был капитаном первого ранга, - заявил Савва Васильевич. - Ему уже под девяносто лет. Он еврей, но для меня это не имеет никакого значения. Прежде всего, он человек, который служил государству как воин, а потом - как музейный работник. И таких у меня много. Нет, «господа швыдкие» - это не национальность, это каста тех, кто ненавидит нашу культуру».

Другой персонаж его неустанных и страстных разоблачений - телекомментатор Владимир Познер. Рассказывая о необыкновенных метаморфозах девяностых, С. Ямщиков отмечал, что больше всего его поразило случившееся с этим журналистом.

«Только что поносивший Америку на чем свет стоит, изничтожавший устои капиталистического мира в «Московских новостях» и других умеющих ловчить модных информационных изданиях, всегда находивший рабочее место в самых номенклатурных пропагандистских подразделениях, он самозабвенно слился в страстном телевизионном экстазе с американским до мозга костей шоуменом Донахью и стал насаждать в ничего не понимающей России заокеанские образ и стиль жизни с завидной настойчивостью, похожей на насильственные методы разведения в былые времена столь нелюбимого русскими людьми картофеля, - писал Савва Васильевич. - Помаленьку новоиспеченный телешоумен и совсем перестал вспоминать о своем советском прошлом и столь ловко мимикрировал в страстного апологета самозваных хозяев мира - американцев, что никто даже не удивился, когда он громогласно заявил о счастье своем быть американским подданным. Представьте себе на минуточку, как на главном канале телевидения США политическую актуальную программу ведет бывший советский или нынешний российский гражданин, восхваляя при этом родные отечественные ценности».

Все в Савве Ямщикове - и внешность русского богатыря, и происхождение - из семьи старообрядцев (Василий Шукшин даже хотел пробовать его на роль Степана Разина), и характер - смелый и независимый, и даже исконно русская фамилия, превратили его в настоящий символ русского сопротивления «либеральной чуме».

Помню, как после темпераментного выступления на одной из выставок, где он безжалостно громил новоявленных модернистов с «инсталляциями» из унитазов, кто-то из публики растерянно, но с явным уважением пробормотал, глядя на мощную фигуру Саввы: «Колоритный дядечка!».

И родился Савва Васильевич 8 октября 1938 года, наверное, неслучайно - в день преподобного Сергия Радонежского. Вырос же он в рабочем бараке на Павелецкой набережной, по соседству с Андреем Тарковским. Позже он станет консультантом на съемках его легендарного «Андрея Рублева». Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. После неудачной попытки устроиться в музеи Кремля поступил на работу во Всероссийский реставрационный центр, в отдел реставрации иконописи в Марфо-Мариинской обители.

Большую часть своей жизни Савва Васильевич провел в русской провинции, прежде всего в Пскове, занимаясь реставрационными работами произведений иконописи, обследуя музейные запасники, составляя реставрационную «Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР» и отбирая иконы для восстановления в Москве. За сорок с лишним лет ему удалось возродить сотни произведений иконописи, уникальные собрания русских портретов XVIII—XIX веков из различных музеев России, вернуть многие забытые имена замечательных художников. Савва Ямщиков сам, упорно и энергично преодолевая все преграды, организовывал выставки, на которых показывали новые открытия реставраторов, ставшие неотъемлемой частью отечественной культуры. На них воспитывались молодые художники, историки искусства, писатели и все те, кому дорого художественное наследие России.

Савва Ямщиков сумел в советское время познакомить современников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда — от икон до лучших образцов авангардного искусства. Владельцы личных собраний избрали его председателем Клуба коллекционеров Советского фонда культуры. Он издал множество книг, альбомов, каталогов, опубликовал сотни статей и интервью в периодической печати, вел постоянные передачи на Центральном телевидении, снимал документальные фильмы в различных городах России и о русских сокровищах за рубежом. Смог собрать уникальную выставку ста икон «Живопись древнего Пскова», отреставрированных под его руководством.

Савва Ямщиков одним из первых в СССР стал заниматься вопросами реституции культурных ценностей, вывезенных в годы Великой Отечественной войны.

Во многом благодаря его усилиям возвращена в Псков из Германии православная святыня - Псково-Покровская икона Божией Матери. В последние годы жизни он вел активную борьбу за сохранение исторического облика древнего Пскова и заповедника «Пушкинские горы».

Я познакомился с Саввой Васильевичем в Греции, где работал корреспондентом ТАСС. Вместе с ним, еще в советские времена, мы съездили на Святую гору Афон, жили в русском монастыре Святого Пантелеймона. Для Саввы, как выдающегося знатока икон и православного искусства, эта поездка имела особое значение. После 1917 года связи Афона - земного Удела Богородицы - с Россией были утрачены. Некогда богатый и процветающий русский монастырь, основанный около тысячи лет назад, пришел в упадок и оказался буквально на грани гибели. Из трех тысяч русских насельников в нем осталось всего 27 монахов, в основном, глубоких стариков. Власти выдали им греческие паспорта, а новых насельников из России на Афон практически не пускали.

В атеистическом же СССР судьбой русского монастыря за границей, где в течение веков были собраны огромные сокровища русской православной культуры, на официальном уровне никто не интересовался.

Мы прибыли в Пантелеймонов монастырь на кораблике под характерным названием «Достойно есть». Нас тепло встретили и поселили в монастырских кельях. Днем осматривали церкви, скиты и столицу Афона Карею, а по вечерам в келью Саввы началось паломничество монахов, желавших «поговорить по душам» - гости из России тогда были в монастыре большой редкостью. Святогорцы приносили с собой густое монастырское вино в бутылках, заткнутых вместо пробки бумажкой - они делали его сами из своего же винограда. С помощью такого угощения дружеские беседы затягивались далеко за полночь. Ночь, за окном, затянутым лозами винограда, блещет под Луной гладь залива Сингитикос, а русские монахи сидят с гостями из России в тесной келье и говорят, говорят… До службы, которая в монастыре начиналась в 4 часа утра - там жили и живут до сих пор по византийскому времени.

Савва охотно рассказывал святогорцам о России, о состоянии церкви в СССР, о монастырях и, прежде всего, о Пскове и Псково-Печерском монастыре и его легендарном настоятеле отце Алипии, которого он боготворил.

Бывший офицер, участник войны, отец Алипий поднял монастырь из руин и превратил его в коммунистическом СССР в процветающую обитель. Причем, сделал это в те времена, когда Н. Хрущев, развернувший против церкви еще более жестокие гонения, чем даже во времена И. Сталина, обещал скоро «показать всему миру последнего попа». По его приказу еще оставшиеся монастыри закрывали по всей стране, а церкви безжалостно взрывали. Но когда в Псково-Печерский монастырь пришло указание Н. Хрущева его тоже закрыть, то отец Алипий категорически отказался. «У меня, - решительно заявил он партийным функционерам, - половина братии - фронтовики. Мы вооружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь - какая здесь дислокация. Танки не пройдут. Вы можете нас взять только с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по «Голосу Америки». Так что подумайте сами!». Так произошло невероятное: монастырь, чуть ли не единственный в СССР, удалось отстоять, власти не осмелились послать против бывших фронтовиков в рясах милицию и солдат. Святогорцы слушали рассказы Саввы, открыв рот, с удивлением покачивая головами. В монастыре тогда не было ни радио, ни газет и они не знали, что происходит на родине…

У Саввы Ямщикова уже тогда возникла идея спасти еще и Пантелеймонов монастырь. Снимать на Афоне тогда было категорически запрещено, но мы, каюсь, совершили правонарушение, провезли через таможню любительскую кинокамеру и тайком сняли фильм о Русском монастыре. Но, увы, когда привезли его в Москву, то оказалось, что показать пленку по телевидению нельзя - качество изображения этого не позволяло. Пришлось ограничиться газетными и журнальными публикациями.

Вместе с Саввой мы посетили и проживавшего тогда в Греции легендарного коллекционера Георгия Костакиса. Московский грек, он сумел собрать самую большую в мире частную коллекцию русского авангарда. В его собрании были тысячи картин - Кандинский, Малевич, Шагал, Родченко, Филонов и многие другие. Но власти в СССР, где признавался только социалистический реализм, стали преследовать коллекционера, и Г. Костакис - у него был греческий паспорт - решил уехать.

Посетив его, Савва Ямщиков, хотя и не был поклонником авангарда, загорелся, вернулся в Москву и вскоре снова приехал в Афины, но уже с телевизионной группой. О подвижнике-коллекционере, спасителе русского авангарда, целого пласта нашей культуры был снят фильм. На этот раз это сделали профессионалы, и фильм был показан по центральному телевидению. Имя великого коллекционера при помощи Саввы Васильевича было извлечено из забвения…

Скончался неутомимый подвижник 19 июля 2009 года в Пскове, и был похоронен в Пушкинских Горах, на кладбище у храма Георгия Победоносца, рядом с могилой хранителя Пушкинского музея-заповедника Семена Гейченко и около родового некрополя Осиповых-Вульф.

Из Псково-Печерского монастыря приехали монахи и молились у его гроба всю ночь…

«Если меня спросят, - подчеркивал Савва Ямщиков, - что для меня основное, работа реставратора, чем я занимаюсь всю жизнь, работа искусствоведческая, чем я тоже занимаюсь всю жизнь, моя публицистическая деятельность, чем я занимаюсь в последние годы... Я отвечу: основное для меня - это память, которую я должен сохранить. Самое большое чувство, которое я испытываю сейчас - благодарность к Богу за то, что он дал мне прожить, к людям, которых я встретил на своем пути».

Специально для Столетия

Савва Васильевич ЯМЩИКОВ (1938 – 2009) - русский реставратор, историк искусства, публицист. Открыл жанр русского провинциального портрета XVIII века-XIX веков, возродил к жизни имена забытых русских художников и иконописцев. Был консультантом А. Тарковского на съёмках фильма «Андрей Рублёв». Член РАЕН.

Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. После неудачной попытки устроиться в музеи Кремля, получил предложение от Филатова Виктора Васильевича начать свою трудовую деятельность во Всероссийском реставрационном центре в отделе реставрации иконописи. Так, с двадцати лет Савва Васильевич начал работать во Всероссийском реставрационном центре в отделе реставрации иконописи. (Центр находился в Марфо-Мариинской обители, основанной святой Елизаветой (великой княгиней Елизаветой Фёдоровной), построенной А. В. Щусевым и расписанной М. В. Нестеровым).
Большую часть своей жизни С. В. Ямщиков провёл в русской провинции, сначала занимаясь профилактическими реставрационными работами на произведениях иконописи, а затем, обследуя музейные запасники, составляя реставрационную «Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР» и отбирая иконы для восстановления в Москве.
За сорок с лишним лет Савве Ямщикову удалось возродить сотни произведений иконописи, уникальные собрания русских портретов XVIII-XIX вв. из различных музеев России, вернуть многие забытые имена замечательных художников. Организованные Ямщиковым выставки, на которых показывались новые открытия реставраторов, стали неотъемлемой частью отечественной культуры. На них воспитывались молодые художники, историки искусства, писатели и все те, кому дорого художественное наследие России.
Кроме реставрационных выставок Ямщиков сумел в советское время познакомить современников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда - от икон до лучших образцов авангардного искусства. Владельцы личных собраний избрали его председателем Клуба коллекционеров Советского фонда культуры. Издав десятки книг, альбомов, каталогов, опубликовав сотни статей и интервью в периодической печати, Савва Ямщиков много лет вёл постоянные рубрики на Центральном телевидении, снимал редкие сюжеты в различных городах России и за рубежом.
Искусствовед, историк, писатель, публицист, С. В. Ямщиков - автор многочисленных научных трудов, книг, альбомов, каталогов о русском искусстве. Савва Ямщиков - устроитель выставок, один из тех людей, чьё имя вот уже несколько десятилетий ассоциируется в обществе с борьбой за сохранение культурного наследия России.
Скончался 19 июля 2009 г. на 71-м году жизни в Пскове. Савва Ямщиков похоронен 22 июля 2009 года в Пушкинских Горах на городище Воронич, на кладбище у храма Георгия Победоносца, рядом с могилой хранителя Пушкинского музея-заповедника Семёна Степановича Гейченко и около родового некрополя Осиповых-Вульф.

Савва Васильевич ЯМЩИКОВ: интервью

Савва Васильевич ЯМЩИКОВ (1938 - 2009) - реставратор, историк искусства, публицист: | .

Интервью, Саввы Васильевича ЯМЩИКОВА данное «Учительской газете» в преддверии своего 70-летнего юбилея.

Савва Васильевич, считается, что люди искусства с детства чувствуют свое будущее призвание. А как у вас было с предчувствиями?
- Тебе на руке напишут 1572-й номер, а пока идет очередь, нужно сбегать на станцию, украсть угля или дровишек, чтобы протопить печку.

Но в школе я почувствовал тягу к книгам, класса с 5-го читал запоем. Вот мы последние три года боремся за то, чтобы 200-летний юбилей Гоголя провести на должном уровне, а я вспоминаю 1952-й, когда мне шел 15-й год. И отмечалось 100-летие со дня смерти Гоголя. Отмечалось очень широко. Под личным наблюдением Сталина. И выпустили знаменитый синий шеститомник. Он со мной и по сей день. Гоголь, считаю, проторил мне дорогу в мир искусства. Конечно, были Бог, учителя, родители. Но Гоголь для меня — это все. И без Диккенса я своего детства тоже не мыслил. Русская литература и история — это то, что меня очень к себе тянуло.

- А как познакомились с Андреем Тарковским?
- В 62-м году я, тогда 24-летний выпускник искусствоведческого отделения МГУ и ученик Всероссийского реставрационного центра, был завсегдатаем кафе «Националь» на Охотном ряду. Туда заходили, чтобы пообщаться в неформальной обстановке, разные творческие люди: Михаил Ромм, Юрий Олеша, разведчик Абель, о котором был снят «Мертвый сезон», и, конечно, молодежь. Там меня однажды и представили худому, нервного вида парню, который оказался Андреем Тарковским, режиссером только-только прогремевшего на Венецианском кинофестивале фильма «Иваново детство». Он сразу предложил мне поработать консультантом на его новой картине об иконописце Андрее Рублеве. На что я возразил, что еще сам учусь. «Мне как раз и нужен молодой человек, желательно единомышленник, — сказал Андрей, — А что касается недостатка опыта, то, когда возникнет такая надобность, вы обратитесь к своим учителям». Потом оказалось, что мы с ним живем в одном районе. Он — на Щипке, а я — по другую сторону железной дороги, на Павелецкой набережной. Его фильм «Зеркало» — это и про мою молодость тоже.

В поисках объектов будущих съемок мы проехали по Карелии, Вологодчине, осмотрели храмы Новгорода, Суздаля, Владимира, Пскова.

- А что вам дала работа на «Андрее Рублеве»?
- Это состоявшаяся на многие годы дружба с близкими по духу людьми Юрием Назаровым, Иваном Лапиковым. Я благодарен Вадиму Юсову за то, что благодаря его камере открыл для себя то, что, казалось бы, давно знал до мельчайших деталей. Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли!

Но когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землей мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник.
Тарковский советовался со мной при выборе актеров. Однажды он веером разложил на столе фотографии. Я отметил одно лицо, абсолютно незнакомое, но такое «рублевское», хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем. «Да, удивительно похож… Солоницын из Свердловска. Не знаю, что он за актер, все-таки провинция», — Андрей колебался. Но я-то совсем иначе относился к провинции. Исходив-изъездив русскую глубинку вдоль и поперек, сколько ярчайших, самобытнейших талантов повстречал! Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъемный груз роли Рублева. Толю утвердили. Иначе пришел в этот фильм юный Коля Бурляев. Он хотел сыграть колокольного литейщика Бориску, но Тарковский видел в этой роли актера средних лет. Чего стоило нам с Юсовым уговорить Андрея. Я даже предложил поспорить на ящик коньяка. Андрей спор принял: «Давай на коньяк; но учти, ты проспоришь». Бурляев с блеском выдержал кинопробы и был утвержден. Благодаря ему новелла «Колокол» стала одной из вершин фильма.

- Повезло вам на встречи с выдающимися людьми…
- Да. Когда я начал заниматься болгарской живописью, то познакомился со своей первой женой, которая сыграла колоссальную роль в моей судьбе. Ее отец до 1944 года был руководителем соцпартии Болгарии. Потом он пошел по дипломатической стезе. И моя будущая жена, приехав сюда, уже знала пять языков, потому что училась в Италии, Америке, Швейцарии. Она мне приоткрыла окошко в мир западного искусства: итальянское Возрождение, импрессионизм…

- Как познакомились со своей второй женой?
- В свои университетские годы, занимаясь на кафедре искусствоведения вместе с моим другом, с которым мы и поныне сотрудничаем — Никитой Голейзовским — я несколько лет прожил в семье его замечательного отца Касьяна Ярославича Голейзовского. Это был талантливейший хореограф, один из просветителей конца XIX — начала XX века. Мы с Никитой восторженно слушали его рассказы о том, как он работал с Врубелем, Серовым. Однажды Касьян Ярославич сказал мне: «Я в Ваганьковском училище видел девочку из Средней Азии, Валю Ганибалову — поверь, она заставит о себе говорить». Я не придал этому замечанию особенного значения, но человек предполагает, а Бог располагает.

Позже я подружился с выдающимся танцовщиком Володей Васильевым. В 1972-м во время Всесоюзного конкурса артистов балета они с Катей Максимовой пошутили: «Савва, тебе бы следовало походить на балетный конкурс, ты же холостяк — может, и жену себе там подыщешь». И однажды я с ними сходил на один из туров. Правда, уже после четвертого выступления собрался уходить. Но они меня удержали: «Сейчас будет Валя Ганибалова танцевать, ее обязательно надо посмотреть». Я не такой уж тонкий ценитель балетного искусства, но сразу понял, что танцует действительно незаурядная балерина. Вскоре в Москву на гастроли приехал Мариинский театр. Я дружил с некоторыми из его артистов. Пришли они ко мне в мастерскую с Валей Ганибаловой. Так жизнь нас свела, мы стали мужем и женой, у нас родилась замечательная дочь Марфа, которая пошла по моим стопам.

Одна из ваших книг о трофеях Второй мировой называется «Возврату не подлежит!», а так ли безапелляционно стоит вопрос?
- Для меня он безапелляционен. Согласно Гаагской конвенции, которую, кстати сказать, Запад нам часто тычет в нос, мы является страной пострадавшей. Это Германия развязала войну, а не наоборот. И требовать от нас каких-либо компенсаций по крайней мере аморально. Проблемой «трофейного» искусства я серьезно занялся в 1989 году, когда входил в президиум Советского фонда культуры. Как известно, все уникальные ценности, вывезенные после войны нашим государством из Германии в компенсацию за материальные потери в войне, были распределены под грифом «совершенно секретно» по хранилищам и музеям. Доступ к ним имел ограниченный круг лиц. Во Всероссийском реставрационном центре, где я проработал почти 30 лет, хранилась «Венгерская коллекция»: 160 шедевров западноевропейской живописи и 8 скульптур. Однажды ко мне обратилась заведующая отделом масляной живописи Надя Кошкина: «Савва, мы тут все реставрируем картины малоизвестных художников, а к работам Эль Греко, Веласкеса, Гойи, Тициана, Дега, Ренуара уже 40 лет никто не прикасался. Надо что-то делать».

Я позвонил заведовавшему международным отделом ЦК Валентину Михайловичу Фалину, большому знатоку изобразительного искусства. Он меня принял, мы проговорили часов пять и пришли к единому мнению: хранящиеся у нас трофейные вещи надо рассекречивать, реставрировать и выставлять в наших музеях, чтобы быть полноправными хозяевами. А вскоре появилась необходимость в госкомиссии по реституции.

- А зачем было создавать целую госкомиссию?
- Ко мне стали обращаться специалисты по поводу других перемещенных ценностей. А это было уже начало 90-х, когда к власти подступался Ельцин и в обществе замаячил лозунг: «Берите, что хотите». Сразу появились желающие поживиться на халяву. Мой друг, крупный германский дипломат Андреас Ландрут тогда посоветовал: «Савва, надо срочно создавать комиссию по реституции, иначе начнут хапать и ваши, и наши. Деньги-то огромные». После предварительных консультаций было решено, что костяк комиссии составят искусствоведы и реставраторы, а их работу будут поддерживать дипломаты, адвокаты, архивисты.

- И чем занималась комиссия?
- Помню, вели трудные переговоры в Будапеште, когда пришло сообщение, что Ельцин приехал туда с визитом и привез в подарок «Венгерскую коллекцию». Я так и обмер. Позже, к счастью, оказалось, что было подарено только две работы венгерских художников. Венгры нам говорят: «Мы взамен подарили России икону Андрея Рублева». И с гордостью предъявляют ее фотографию. «Мне все ясно, — говорю. — У нас такие «Рублевы» на вернисаже в Измайловском парке по 30 рублей идут». По возвращении в Москву мы на комиссии приняли решение, запрещающее дальнейшую передачу «венгерки», благодаря чему она до сих пор остается в России.

- А с «Бременской коллекцией» у вас были проблемы?
- Они остались до сих пор. Капитан советской армии Виктор Балдин в 1945 году нелегально вывез из Германии 362 рисунка и 2 картины старинных мастеров. И три года держал их в чемодане под кроватью. И только в 1948 году обстоятельства заставили его сдать коллекцию в Музей архитектуры. Когда уже в 90-е наша госкомиссия ездила в Германию на переговоры, работавший с нами профессор Вольфганг Айхведе сказал: «Ваш Балдин с нами торгуется, просит в обмен на коллекцию «сделать» ему зубы, глаза, «Мерседес», но мы хотим все оформить официально». Я тут же звоню тогдашнему министру культуры Губенко: «Коля, от Балдина можно ожидать чего угодно, срочно забирай коллекцию». И по приказу Губенко спецслужбы в ту же ночь все вывезли в Эрмитаж. Говорят, Балдин поносил меня на чем свет стоит.

В феврале 1993 года мы подписали с немцами «Заявление о намерениях», касающееся судьбы «Бременской коллекции». Но ничего из этого не было выполнено. В России грянул кризис. Севший в кресло министра культуры Михаил Швыдкой госкомиссию по реституции распустил, а в марте 2003-го вообще пытался безвозмездно отдать немцам «Бременскую коллекцию», которая стоит под миллиард долларов. Но после обращения Николая Губенко с депутатским запросом в Генпрокуратуру сделку с немцами остановили.

- Что же делать?
- Я уверен, что сейчас с бухты-барахты мы ничего отдавать не должны. Такие решения должны принимать сообща многие специалисты этого дела.

- С каким чувством встречаете свой юбилей?
- Горжусь тем, что на недавней презентации моей последней книги «Бремя русских» вице-президент Академии геополитических проблем генерал-полковник Леонид Григорьевич Ивашев сказал: «С атомными зарядами в стране пока все в порядке. Здесь я спокоен. А вот Ямщиковых у нас маловато». И дальше процитировал стихи: «Ну что ж, такое бремя русских. / Наш век не лучший из веков. / Но светят нам на небе тусклом / Белов, Распутин, Ямщиков». Эти слова для меня выше любого ордена.

Главный урок, вынесенный из жизни: если в 25 лет я был уверен, что знаю все, то сейчас, прежде чем что-то сказать, я десять раз перепроверю и посоветуюсь с людьми, которым доверяю.

Фрагмент из интервью газете «Известия»

- Смерти боитесь?
- Думаю о ней. Три месяца назад умер мой шофер, Лев Палыч. Замечательный был человек. Как Савелич у Гринева. Забавный: ему доставляло удовольствие отвезти документы Добродееву или кому-то еще из важных. И вот сидел рядом в машине и тихо умер, я и опомниться не успел. Тогда я подумал, что пожелал бы себе такой вот смерти. А потом стал размышлять - не-е-т, без покаяния, без причащения не хочу. Мой папа был неверующий. А в 1941-м на него обрушилось три тонны ледяной воды, он был командир пожарного взвода. И в декабре в таком виде пришел домой. Умер от скоротечной чахотки. Так перед смертью вдруг попросил: крест в воду окуните и этой водой умойте.

- Савва Васильевич, все же вы уже не на ярмарку, с ярмарки едете… Чему вас жизнь научила?
- Заниматься надо тем, что дается тебе легче всего. Но делать это изо всех сил. Тогда жить будет интересно и свободным будешь всегда.

САВВА ЯМЩИКОВ: «В ПСКОВЕ ЖИЗНЬ ТЕЧЕТ ПО СВОИМ ПОТАЕННЫМ ЗАКОНАМ»

Есть личности, в которых сублимирована такая высокая степень потенциальной энергии, что будь она направлена на разрушение или созидание, результат всегда имел бы превосходную степень. Савва Ямщиков по природе своей, к счастью, относится к когорте созидателей. Он родился в Москве в 1938 году. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Большую часть жизни провел в русской провинции, занимаясь реставрацией произведений иконописи, обследовал музейные запасники, составлял реставрационную «Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР». Он смог возродить к жизни сотни произведений искусства, собрать уникальную выставку ста икон «Живопись древнего Пскова», отреставрированных под его руководством во Всероссийском реставрационном центре, которая легла в основу псковской музейной экспозиции. Он одним из первых в СССР стал заниматься вопросами реституции культурных ценностей, вывезенных с территорий бывших неприятельских государств в годы Великой Отечественной войны. Он издал десятки книг, альбомов, каталогов, снимал телевизионные сюжеты в различных городах России и за рубежом... Сам о себе он говорит так: «Жизнь моя - личная и творческая - отдана русской провинции, и я благодарен Богу за это».

Савелий Васильевич, вы один из самых титулованных реставраторов России: Заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН, лауреат премии ВЛКСМ, награждены орденом Святого князя Даниила Московского, высшим орденом Республики Саха (Якутия). Вы - первый реставратор, получивший за двухсотлетнюю историю Российской академии художеств ее почетную медаль. Это должно тешить ваше творческое и человеческое самолюбие (в хорошем смысле). И, тем не менее, вы упорно избегаете величания, предпочитая называть себя «просто» Саввой. Это что: своеобразный эпатаж, высокая форма христианского смирения или нечто другое?
- Да нет, это не эпатаж. Просто таково мое христианское имя, под которым меня очень многие знают. Да и сам я себя именно Саввой ощущаю. Когда меня крестили, а это был 1938 год, папа понес документы в ЗАГС, а там сказали, что такого имени нет. В паспорте записали Савелием. В школе меня десять лет величали Вячеславом, но по крещению я - Савва. Мой тезоименитый святой - новгородский святой Савва Вишерский. Я родился 8 октября - на день Сергия Радонежского, а именины мои на Покров - как раз в день Саввы Вишерского. А вообще-то я сожалею, что у нас сейчас не принято употреблять еще и отчество, потому что отцы и деды - это святое.

- Говорят, люди, рожденные под Покров, бывают счастливыми...
- Конечно, я чувствую себя человеком бесконечно счастливым, если мне Бог дал возможность столько хорошего сделать для людей!..

Я дорожу всеми своими наградами, полученными в те прошлые времена, потому что они все были выданы за конкретные дела. Например, премия Ленинского комсомола - за открытие русских портретов XVIII-XIX веков. Звание Заслуженного деятеля искусств России я получил за открытия в области древнерусской живописи. Также и другие награды. Медаль Российской академии художеств - это тоже за открытия в древнерусской живописи. Все эти награды, они лежат рядом и складываются как паспортные данные. Что же касается нынешних, так я отношусь к ним с огромной долей пренебрежения, потому что их раздача - в большинстве случаев - идет тем, кто холуйствует перед властью.

- Поясните, пожалуйста, вашу мысль... Что вы имеете в виду?
- Охотно. Вот, например, раздают ордена «За заслуги перед Отечеством» разных степеней. Писателям Фазилю Искандеру и Борису Васильеву дали ордена второй степени. В то же время классику русской литературы Валентину Григорьевичу Распутину - всего-навсего четвертушечку... И причина этого мне ясна. Она в том, что Распутин отказался служить горбачевско-ельцинскому режиму и высказал это со всей прямотой и откровенностью. Я для себя получать нынешние награды считаю зазорным. Они мне не нужны, потому что страна находится в раззоре. У меня наград хватит. А вообще-то человек должен оставаться наедине со своим именем, фамилией и отчеством.

Начало вашей творческой карьеры и ее расцвет приходится на время, которое вы во многих интервью и выступлениях экспрессивно называете «поганой эпохой тоталитаризма», разрушительства. Но если вам все-таки удалось, я полагаю, «со товарищи», расчистить родник русского национального наследия, реализовать замечательные проекты, то напрашивается вывод: значит все-таки был «луч света в темном царстве»!.. Вы согласны со мной?
- Я не могу называть ту эпоху иначе, потому что она была атеистической, прошедшей под знаком ленинизма, троцкизма, душившей всякие попытки человека обратиться к Богу. Однако к тому времени я все-таки отношусь неоднозначно. И вот почему. Во-первых, государству так и не удалось полностью вытравить из людских душ божественное начало. Во-вторых, я принадлежу к тому счастливому числу моих соотечественников, которые строили свои жизни на основе наставлений учителей, воспитанных в дореволюционную эпоху. Так что этот мощнейший национальный генофонд, так активно уничтожавшийся большевиками, все-таки успел проявить себя. И благодаря остаткам этого генофонда мы смогли победить фашистскую гадину, первыми в мире запустить в космос человека... Мы много доброго сделали в то время. Но это не благодаря, а вопреки существовавшему режиму. Однако я должен вам сказать, что не принадлежу к числу тех людей, которые полностью очерняют ту эпоху. Сейчас модно плевать в коммунистическое прошлое, говорить: «А-а-а, человек был партийный, большевик, значит - законченная сволочь!» Ничего подобного. Я знаю многих замечательных людей, которые с честью носили партийный билет и в переломный момент истории, не побежали его прилюдно сжигать или закапывать, как некоторые наиболее ретивые «большевики» и «коммунисты», хотя во многом были принципиально не согласны с проводимой политикой. Они сохранили человеческое достоинство и не делали раешных представлений из своих внутренних мировоззрений.

Савва Васильевич, а как вам-то удавалось открыто жить по христианским заповедям в те лютые, по вашим словам, времена?
- Я просто ни от кого не прятался. Конечно, я не читал проповеди в школах, никому не навязывал свою духовную позицию, но, не скрываясь, ходил в церковь со своими родственниками, молился и никогда ни на минуту не отступал от веры Христовой.

Уж так, по счастью, сложилось, что вас искренне почитают за многие добрые дела и в Костроме, и в Ярославле, Суздале, Вологде, других древних русских городах. Причем не свадебным генералом, а воеводой, ратоборцем за сохранение и восстановление исконной Отечественной культуры. Но вот два года назад вышла в свет ваша книга под названием «Мой Псков». Почему вы, москвич по рождению и образованию, хорошо знающий российскую провинцию, назвали «своим» именно «Дом Святой Троицы»?
- Прежде всего потому, что в Пскове работал Леонид Алексеевич Творогов, а он - ученик моего учителя Николая Петровича Сычева. Но есть еще и такой важнейший фактор: в этом городе у меня были не только профессиональные интересы, но и друзья. В Пскове я встретил массу замечательных людей. Вот, например, память цепко держит едва ли не каждую встречу и беседу с Анатолием Викторовичем Лукиным, бывшим директором Псковского завода электросварочного оборудования. Мне никогда не приходилось доказывать ему непреложные истины о том, что если бы каждый по возможности своей помогал рублем или просто вниманием прозябающим рядом талантам, то мы двигались бы вперед в деле восстановления нашей обескровленной культуры куда более быстрыми шагами. Теперь, когда его нет, я особенно отчетливо понял, какого редкого закала личность мне удалось встретить! Он сумел поставить на службу духовному возрождению своих сограждан, Пскову все, чем обладал сам: нераскрытый художественный дар, профессионализм инженера, правительственные награды, заслуженный авторитет и влияние в городе. Это благодаря его деятельному вмешательству стало возможным создание монумента, посвященного подвигу советского народа в Великой Отечественной войне, так органично вписавшегося в средневековый ансамбль Пскова. Именно Анатолий помог нам, реставраторам и молодым московским художникам, сделать росписи в здании Псковской областной детской библиотеки. Идей-то у нас по этому поводу была масса, а вот материалов для работы - увы!.. Мы обратились к Лукину, и он понял нас с полуслова. Да и кузнец-художник Всеволод Смирнов и его мастерская, другие псковские подвижники, восстанавливавшие древние памятники и создававшие самобытные творения из металла, вряд ли смогли бы достичь столь многого без участия в их судьбе директора псковского завода ТЭСО... Ну, а такой удивительный человек, как Александр Иванович Селиверстов!.. Он был главным стоматологом одного из крупнейших в СССР Псковского радиозавода. Примечательно, что он умудрился сохранить в своей профессиональной деятельности традиции земского врачевания, которое не принимало пациента как некую безликую среднестатическую единицу, а видело в нем, во-первых, человека. Мне представляется, Селиверстова уважал и любил весь Псков. Так вот, после врачебного приема он спешил не куда-нибудь, а в кузницу к Всеволоду Смирнову и становился молотобойцем. Он был и подручным Мастера, и самостоятельным художником... О многих можно было бы рассказать, но ведь это просто беседа, а не написание книги!..

Бытует такая точка зрения, что если у человека есть по-настоящему большое, значимое дело, то оно поглощает всю его жизнь...
- Возможно, для кого-то это и так. Но мне чаще приходилось встречаться с людьми многогранными, которые умели совмещать в жизни и то, что вы называете «главным» делом, и успевать видеть все аспекты нашего многогранного бытия. Причем я заметил, что в провинции люди намного охотнее и увлеченнее интересуются работой реставраторов, художников, музейщиков. Таким влюбленным в русскую историю энтузиастом, на мой взгляд, был псковский врач Лев Николаевич Скрябин. Он, как и Александр Иванович Селиверстов, тоже относился к плеяде земских чеховских докторов. Заведовал отделением в областной больнице, делал по несколько сложнейших операций в неделю, выполнял всю рутинную канцелярскую врачебную работу и при этом окружал такой заботой и вниманием всех своих пациентов, что о нем просто легенды складывали. Но вместе с тем очень много читал добротной литературы, собрал прекрасную библиотеку, был отчаянным меломаном, часто ездил на концерты в Москву и Ленинград. Докторской зарплаты не хватало, так он сдавал кровь, как донор. При всем при этом живо интересовался ходом реставрационных работ в Пскове. Его жгучий, неподдельный интерес к нашим реставраторским проблемам заразил и его коллег-медиков. А Алла Алексеевна Михеева, директор детской областной библиотеки!.. Ведь это ее стараниями обычная советская библиотека стала жить нестандартной жизнью. Кроме чисто профессиональных инициатив, она проявила недюжинный энтузиазм по привлечению художников, реставраторов, скульпторов для модернизации старинного здания библиотеки. В результате появились потолочные фрески, на парадных лестницах изящное кованое обрамление, а перед самим домом - уникальный памятник литературным героям «Два капитана». В самом начале, когда все это только затевалось, то казалось полнейшей утопией. Но вот сделали же! Да сколько таких удивительных встреч мне Господь подарил...

Да, это Леонид Алексеевич Творогов. Он помог мне понять суть псковского искусства. Он занимался иконами, фресками, архитектурой Пскова, а главное - собирал книжное наследие псковской земли. Когда я с ним встретился, то был еще студентом и помогал Леониду Алексеевичу вместе со своими однокурсниками обустраивать псковское древлехранилище. Он по-царски дарил нам свои знания и учил открывать их в книгах. Он, пожалуй, одним из первых предложил собирать не просто библиотеки, как таковые, а библиотеки Яхонтовых, Ганнибалов, Пушкиных... Многие из тех, молодых, что тогда работали с Твороговым, позже написали книги, сделали научные открытия на материалах, собранных этим замечательным человеком. А сам он, кроме всего прочего, обладал еще и редким даром жизнелюбия и внимания ко всему живому. Очень любил голубей кормить, привечать бездомных собак, выхаживать их...

Существует расхожий афоризм: «Театр начинается с вешалки». А с чего для вас, человека, искренне озабоченного судьбою Пскова, начинается этот город?
- Однозначно ответить сложно. Наверное, со Свято-Троицкого кафедрального собора, который виден со всех сторон еще при подъезде к городу. И с псковских пригородов, особенно Старого Изборска, красота которого не помпезна, а открывается понемногу, потому что крепости и храмы живут не сами по себе, а составляют органичную часть пейзажа. И вообще, скажу я вам, в Пскове жизнь и время текут по каким-то своим потаенным законам. Здесь неуместна торопливость, потому что она не сочетается с вечностью. Вот вы несколько раньше спрашивали, почему именно Псков я назвал «своим» городом. Да, люди, да, общение. Это, безусловно, значимо. Но есть и что-то такое, что сложно однозначно определить словами. В Пскове легко живется и дышится. В этом городе, если остановился в нем хоть ненадолго, сразу же перестаешь чувствовать себя туристом. Очень скоро наступает момент, когда из стороннего созерцателя ты перевоплощаешься в рядового гражданина, тебе становятся очень близкими все нюансы городской жизни.

Вот поэтому-то я и хочу, чтобы еще раз прозвучали мои слова: я был категорически против празднования 1100-летия Пскова. Категорически! Город ваш разрушается. Говорил, говорю и буду говорить: сейчас Псков находится в положении худшем, чем в тот период, когда из него ушли фашисты. Он гибнет на глазах. Гибнут деревья, гибнут памятники. Повторюсь: юбилей Пскова можно было встречать только в одном режиме - режиме 7 ноября 1941 года. Надо было пройти перед трибунами и идти восстанавливать город. Если Бог даст мне силы и возможности, то я буду все делать вместе со своими единомышленниками, чтобы спасти Псков от гибели, не обращая внимания ни на какое начальство...

- А кто ваши единомышленники в этом вопросе?
- Валентин Курбатов, Володя Сарабьянов, который работает у вас, Анатолий Николаевич Кирпичников, недавно умерший академик Валентин Седов... Мои единомышленники - все те, кто отдали жизнь своему городу, кому истинно дорога наша культура. Это Всеволод Петрович Смирнов, Борис Степанович Скобельцын, Семен Степанович Гейченко, а также нынешний директор Михайловского заповедника Георгий Николаевич Василевич... У меня единомышленников больше, чем врагов. Но, к сожалению, в руках последних - деньги, поэтому они уничтожают памятники, строят на уникальном историческом месте «Золотые набережные», гниет церковь Богоявления с Запсковья... Это чудовищное положение!

Пока же наш голос не хотят слышать. Археологи на высочайшем профессиональном уровне делают прекрасные раскопы, открывают в них уникальные находки, но все это, вместо того чтобы подвергаться консервации и выделяться в отдельные объекты для показа туристам, обучения школьников и студентов истории нашего Отечества, закрывается бетонными подушками, на которых будут строиться новые «Золотые набережные» и новомодное «элитное» жилье... Почему в Новгороде такого нет? Да потому, что там не позволяют топтать нашу древнюю русскую культуру! А в земле псковской лежит не меньше памятников, чем в новгородской.

Савва Васильевич, но ведь существует проблема законодательная. Культурный слой древнего Пскова находится под охраной федеральных, а не местных структур!
- Все это ерунда! Если бы в каком-нибудь городе - Риге или в Варшаве - сделали бы то, что сделано во Пскове, поверьте, властям пришлось бы несладко. Людям, по большому счету, безразлично, под чьим ведомством формально находятся памятники. Отстаивать свои права должны хозяева города. Тем более, что федералы помогают. Пока что все упирается в хозяев города.

- Но где, подскажите, взять деньги на такие дорогостоящие проекты?
- Это уже задача городских властей и депутатов. Где отыскивает средства Новгород? Чем он богаче вас?

- Что, на ваш взгляд, нужно делать для того, чтобы развивался туристический сектор Псковщины?
- Хотеть! Очень этого хотеть. И тогда все получится, решения самых сложных задач придут сами. Помните знаменитую фразу: «Кто хочет работать, тот ищет средства, а кто не хочет, тот ищет причину». Пока что я мало вижу настоящего желания что-либо изменить в вопросах сохранения культурного наследия древнего Пскова. Предыдущие власти вообще все готовы были пустить по ветру или на самотек. Надеюсь, что молодые будут более активными.

А как вы относитесь к идее создания туристического «Серебряного кольца древних русских городов», в состав которого предполагается включить и Псков?
- Я не люблю болтовню. Я хочу, чтобы восстановили древний Псков. А какое-то «кольцо» меня мало волнует. Было у нас «Золотое кольцо», оно ушло в небытие. Зачем нам новое? И какое же это «кольцо», если одно из его звеньев гниет? Мы писали об этом в центральной прессе, в частности, в «Литературной газете», послали свое письмо Президенту... Ничего не делается!*

Савва Васильевич, давайте несколько изменим грань нашей беседы. В 2010 году будет отмечаться 500-летие присоединения Пскова к Москве. Какую роль это событие сыграло, на ваш взгляд, в истории Российского государства?
- У меня к этому отношение двоякое, видите ли. Я человек свободолюбивый. Имею в виду, что не по-современному, а основательно свободолюбивый. Пять столетий назад процесс присоединения Пскова и Новгорода к Москве был нелегким. То, что сделала Москва, присоединив эти две вольные территории к себе, помогло ей спастись в эпоху смуты и от поляков, и от французов, и от фашистов. Это объединение было исторически закономерным и правильным. Хотя, если бы я жил в ту эпоху, то, наверное, как и новгородские вечевые люди, и псковские вольнолюбивые люди, был бы в числе противников этого навязанного волевого решения.

- Сейчас много говорят о необходимости четкого формулирования национальной идеи России. В чем видите ее вы?
- Я согласен с Александром Исаевичем Солженицыным, который говорил, что национальная идея у нас одна: забота о народе. Сейчас демократии навалом, свободы слова (а попросту - болтовни) сколько угодно, но нет истинной заботы о благе народа. Для решения этой задачи нужно восстановление основ земства.

Во время Великой Отечественной войны из Пскова в Германию и другие государства было вывезено немало исторических ценностей. Часть из них возвращена городу. Однако до сих пор наш музей лишен значительной доли довоенной коллекции книг, икон и картин. Савва Васильевич, что вы думаете по поводу реституции как таковой? Ведь это вопрос не только экономики и политики, но и нравственности, на мой взгляд. Хотя бытует и такая точка зрения: во все времена существовало такое понятие, как «военная добыча»...
- Я одним из первых в Советском Союзе начал заниматься этим вопросом, и вот что скажу. Ничего вам больше не вернут, и Россия никому ничего не должна больше возвращать. В Германии сейчас нашего уже ничего нет, все, что немцы у нас забрали, увезено в Америку, и на все эти богатства наложено столетнее вето. Наша задача сейчас - ничего не отдавать. Достаточно того, что Хрущев передал Дрезденскую галерею. Мы никому ничего не должны! Они потоптали нашу землю и разорили ее... Они - захватчики, и ни о какой военной добыче не может быть и речи. Мой друг Валентин Лаврентьевич Янин сказал, что в Новгороде они даже уничтожили археологические слои почвы. У них к нам не может быть никаких претензий. Претензии могут быть только у нас.

Думаю, вы со мной согласитесь, что каждый из нас строже, чем кто бы то ни было, оценивает собственные достижения, победы, поражения... Иногда случается, что некоторые, на наш взгляд, значимые для общества дела и поступки оказываются незамеченными или оцененными неверно. Чем гордитесь вы, гражданин, человек Савва Ямщиков? Какой совершенный вами поступок вы оцениваете превыше прочих? А может быть, есть что-то, в чем хотите по-христиански покаяться?
- Знаете, все дела, которые мне довелось довести до разумного конца, а это все открытия, выставки и так далее, они мне очень дороги. Дороги потому, что я все это делал вместе со своими коллегами-единомышленниками, потому, что это признано людьми. Для меня открытие любой иконы - будь то икона домонгольского периода или XVII-XVIII веков - все очень важно. Что же касается непосредственно Пскова, то среди обилия прочего я выделяю выставку 100 икон, реставрированных в 60-е годы под моим руководством во Всероссийском реставрационном центре. Эта выставка - «Живопись древнего Пскова» - с огромным успехом была показана сначала в Москве, потом в Ленинграде, затем в Пскове. После всего этого она легла в основу псковской музейной экспозиции... Это, пожалуй, самое близкое. И еще одно. Я очень дорожу своим участием в процессе передачи в Псковский музей части коллекции архимандрита Алипия, особенно ее уникального западного сегмента, за который мне пришлось бороться со светским начальством, с обкомом партии, с управлением культуры, с настоятелем монастыря неким Гавриилом, который даже пытался меня убить. И вот то, что сейчас эти вещи находятся в Псковском музее, это для меня совершенно незабываемое событие. Что же касается вашего вопроса о покаянии, то я каюсь ежеминутно, так как уверен, что грехи наши бесконечны...

Савва Васильевич, слушаю Вас, и у меня в результате создается впечатление, что вся ваша жизнь складывается в блоковскую формулу: «И вечный бой, покой нам только снится...»
- А как же, это и Господь сказал: «Боритесь!» А вы что же, хотите, чтобы вся наша жизнь была в шоколаде? Ежедневное купание в ванной из теплого молока - нет, это невозможно, особенно в России, вы на это не надейтесь.

А что составляет радость вашей жизни? Есть ли у вас люди, которых вы безоговорочно называете близкими друзьями (ведь, согласитесь, таковых у человека, как правило, немного)? Что читаете, к кому идете «в минуту жизни трудную, когда теснится в сердце грусть»?
- Главная радость моей жизни - это счастье работать всю отпущенную мне Богом жизнь. Что же касается друзей, то их, действительно, много не бывает. Я их люблю всех - и уже ушедших, и живых, я ими горжусь... Вот, например, из псковских - Всеволод Петрович Смирнов, Михаил Иванович Семенов, Семен Степанович Гейченко, Валентин Яковлевич Курбатов, Александр Иванович Селиверстов, Лев Николаевич Скрябин, Анатолий Викторович Лукин. Это настоящие друзья. Кроме того, очень рад тому, что дружу с писателем Валентином Распутиным, нашим знаменитым танцовщиком Владимиром Васильевым, актером Василием Ливановым, великим оператором Вадимом Юсовым, с одним из крупнейших деятелей нашего отечественного телевидения Валентином Валентиновичем Лазуткиным... У меня есть, к кому пойти в «минуту жизни трудную». У этих людей я всегда могу найти ответы на интересующие меня вопросы. С ними и радоваться, и грустить легко. И, что немаловажно, рядом с ними можно подолгу молчать...

- Ну, и на финал традиционный вопрос, Савелий Васильевич, какие планы строите на будущее?
- В последнее время много пишу и издаю книги. Мне хочется как можно больше успеть рассказать будущим поколениям о том, как мы жили, работали, какие замечательные люди были среди нас и какие славные дела совершали. Вот с этим и связаны мои самые большие планы. А завершая наш разговор о Пскове, хочу сказать, что верю в светлое будущее Псковской земли. Мы сейчас переживаем эпоху тяжелейшей смуты, но уверен, что те места, откуда есть пошла земля русская - Псков, Изборск, Печоры, Святые Горы - это места, без которых Россия существовать не сможет. Верю, что все возродится, иначе бы я не тратил столько сил, энергии и здоровья на воплощение этой мечты в реальность.

- Спасибо, Савелий Васильевич, за беседу. Псковщина ждет новых встреч с вами!

Савва Васильевич ЯМЩИКОВ: статьи

Псковская земля богата древними памятниками. В вековой тишине непроходимых лесов, на ярких коврах заливных лугов, по берегам быстрых речек, над бескрайними озерными гладями или просто посреди широких полей разбросаны неповторимые архитектурные творения псковских зодчих. Драгоценные россыпи сокровищ древней псковской культуры привлекают современного путешественника высокими художественными качествами, органичным слиянием памятников архитектуры с окружающей природой, мастерством исполнения, строгостью форм, тонким вкусом. Общие принципы и незыблемая закономерность в строительстве не мешали псковичам создавать непохожие по своему многообразию монастырские постройки и жилые дома, княжеские дворцы и церкви, монументальные здания кафедральных соборов и неприступные оборонительные сооружения.

Знакомство с древнерусским городом начинается обычно в тот момент, когда подъезжаешь к нему издалека. Каждый старый город открывается своеобразным пейзажем-вступлением, отражающим в себе, как в зеркале, основные элементы архитектурного облика этого города. В таком пейзаже фокусируются художественные устремления зодчих, веками создававших живописную панораму города.

По дороге на Новгород путешественник невольно залюбуется лаконичными силуэтами церквей, разбросанных среди просторных окраин древнего города. Залюбуется и никогда не забудет эту типично новгородскую картину, нарисованную уверенными, сдержанными штрихами. Задолго до въезда в городские ворота можно видеть вологодскую Софию, господствующую над белоснежными храмами, которые словно застыли у самой кромки тихих вод реки Вологды. Суздальская панорама возникает неожиданно, после того как глаза устают от пристального высматривания контуров города среди вольготных просторов владимирского «ополья».

В Псков ведут разные дороги. Троицкий собор виден со всех сторон, задолго до въезда в город. Но своеобразная прелюдия к величественной музыке древнего Пскова наиболее открыто и торжественно звучит в Изборске, «псковском пригородке», расположенном в тридцати километрах к западу от города. Здесь начинается история Псковского княжества, здесь свершались легендарные дела и события общерусского значения. Город-крепость выдержал столько нападений, так много дней и ночей провел на осадном положении, что недаром зовется в письменных источниках «железным городом». У его стен в течение многих веков пробовали силы лучшие воинские отряды Европы, но все ловцы военной удачи испытали горечь поражения и возвратились в родные страны «со многим стыдом и срамом».

Ушли в прошлое годы тяжелых войн и постоянных набегов. Изборск потерял былую славу защитника западных рубежей Русского государства. Мирная жизнь с ее повседневными заботами окружила стены могучей крепости. В Старом Изборске цветут сады, на труднообрабатываемых землях голубеет лен, зреют хлеба. И все же именно в Изборске псковская история воспринимается необычайно остро, а крепостные стены живо напоминают о далеких событиях, волновавших средневековый мир.

Изборск принадлежит к числу тех исторических мест России, которые время словно обязалось сохранить в первозданном виде. В Изборске все заповедно: небо, земля, пейзаж и, конечно же, исторические памятники. Люди, живущие в изборских окрестностях, чтут древние легенды и соблюдают традиции, передаваемые от поколения к поколению. Хорошая слава живет долго, и местным крестьянам есть чем гордиться. История каждой крепостной стены, маленькой часовни или ажурной звонницы рассказывает о боевых подвигах изборян.

Мужественная красота присуща внешнему облику Старого Изборска. Она складывалась на протяжении столетий. Незримое могущество окутывает склоны Жеравьей горы. Здесь нет места сентиментальному, идиллическому настроению, ибо красота в Изборске скрыта в самых простых вещах, она совсем земная и присутствует в явлениях обычных, повседневных. Созданные руками людей крепостные стены, жилые дома, храмы и часовни Изборска не просто вписаны в окружающую их природу. Они принадлежат ей, они - неотъемлемая часть изборского пейзажа. Поэтому Изборск не поражает диковинными формами и колоссальными размерами, на изборских холмах ничто не нарочито и не заставляет изумляться. К крепостям Изборска нужно привыкать постепенно, и тогда раскрывается их потаенный смысл. Чтобы понять красоту Изборска, необходимо пожить у его стен хотя бы недолго, просыпаться по утрам вместе с жителями сложенных из местного известняка домов, ходить пешком в Сенно, чтобы услышать колокольный звон действующей звонницы XVI века, посетить Мальской монастырь, часами говорить с рыбаками, так много знающими и так охотно рассказывающими об изборской истории. Древний Изборск радушно принимает всех, кому дорога и близка древняя культура народа.

Человек, однажды посетивший Псков, обязательно сюда вернется или будет мечтать о встрече с этим городом. Псков поражает обилием древних памятников. Церкви и жилые постройки прошлых веков появляются на улицах неожиданно, заставляя сначала удивляться, а потом становятся привычными и восхищают законченностью и лаконичностью архитектурных форм.

В Пскове время течет незаметно. Дни кажутся длинными, подчиненными спокойному, величавому настроению местной природы. И размеренность здешней жизни заставляет забыть о повседневной суете. В Пскове не хочется торопиться - торопливость неуместна рядом с вечностью. Особенно величав город в солнечные летние дни. Белые стены соборов впитывают лучи солнца и становятся почти прозрачными на фоне голубеющего неба, никогда не бывающего ярким. Звуки, шумы центральных улиц растворяются в жарком мареве и не долетают до маленьких улочек, перечерченных неподвижными тенями высоких звонниц и куполов церквей.

Нередко я задаю себе вопрос, почему именно Псков влечет меня к себе с особой силой. Ведь другие древнерусские города тоже богаты чудесными памятниками, и талант их создателей не уступает умению псковских мастеров. И все-таки Псков привлекает к себе больше. Многолетнее знакомство с городом дало единственно правильный, как мне кажется, ответ: причина привлекательности Пскова для современного путешественника кроется в неповторимом укладе здешней жизни. Древние памятники Пскова органично вплетаются в канву повседневного бытия, без них нельзя представить современный город. В Пскове живется и дышится легко. Приехав сюда, перестаешь чувствовать себя туристом. Древности Пскова располагают к более интимному отношению. Псковская старина - ненавязчивая, неброская, однако вселяющая душевное спокойствие и навсегда запоминающаяся. У путешественника постепенно появляются в городе любимые места, ансамбли и отдельные памятники. Наступает тот момент, когда город делает из созерцающего музейные редкости человека полноправного своего гражданина, которому близки и понятны малейшие нюансы городской жизни.

Древний Псков в том виде, как он предстает перед современным зрителем, отличается прежде всего эпической величавостью и монументальным строем внешних форм. Старые постройки связаны между собой чисто псковской спецификой архитектуры. Они дополняют друг друга. Каждой из них, подобно инструментам в большом оркестре, время отвело свою партию, всегда значительную, которую не выбросишь из партитуры.

Любое средневековое здание, будь то церковь, жилой дом, крепостная башня или звонница, доведено до максимальной законченности, индивидуально решено древними зодчими. От стен псковских сооружений исходит могучая сила, и нет сомнений, что возводили здешние дома и храмы мастера, хорошо знакомые с основами архитектурного творчества.

Река, а вернее реки играли и продолжают играть важную роль в жизни Пскова-города, в становлении его внутреннего бытового уклада и внешнего облика. Они дополняют друг друга - полноводная, широкая Великая и неглубокая, извилистая, быстрая на перекатах Пскова, впадающая в Великую у стен кремля.

Люди, согласуясь с природными условиями, использовали реки для различных целей. Берега Великой - реки судоходной, соединяющей Псков с внешним миром, - были застроены торговыми домами, крупными монастырями и пристанями. В центре города водную гладь пересекала паромная переправа, отчего стоящую рядом церковь называли Успеньем от Парома. На крутых, обрывистых спусках Псковы возводились приходские церкви, небольшие жилые постройки, ремесленные мастерские, и лишь громада Гремячей башни со стенами (необходимое оборонительное сооружение) нарушала уют и провинциальное спокойствие, царящие на берегах маленькой речушки, заросших густой травой. С реками связаны многие события в жизни столицы Псковского княжества. Главные городские окраины в древности нарекли: Завеличье и Запсковье, и названия эти сохранились по сей день.

Историко-художественные музеи в старых русских городах являются своеобразными центрами по изучению культурного наследия прошлого. Сотрудники музеев тщательно собирают и хранят археологические предметы, исторические документы, произведения живописи и скульптуры. Богатая интересными и значительными событиями жизнь древнерусского города словно оживает и заново проходит перед глазами посетителей местного музея. В результате работы в фондах музеев-заповедников наши ученые сделали немало важных археологических и исторических открытий.
Уникальные памятники изобразительного искусства, выставленные в залах новгородского, суздальского, вологодского, ростовского, кирилловского и других крупных древлехранилищ, могут принести славу любому музею мирового значения.

Создание и устройство периферийных музеев - это история охраны и восстановления памятников старины на местах. Неотъемлемой частью исторических судеб древних городов стали имена людей, участвовавших в основании лучших музеев России. Благодаря стараниям и умению ученых-энтузиастов неповторимые творения старых мастеров доступны теперь широкому кругу зрителей. Ошибки, неизбежные при такой ответственной работе, как устройство экспозиций и запасников, полностью искупаются окончательными результатами благородного труда талантливых специалистов. О создателях местного музея в каждом древнерусском городе говорят с уважением и испытывают к этим людям чувство глубокой благодарности.

Музей во Пскове создавался в первые послереволюционные годы. Губернский комитет, образованный сразу после освобождения Пскова от иностранных интервентов, выполняя декрет об охране памятников, начал брать на учет произведения живописи, скульптуры и прикладного искусства. В фонды будущего музея поступали первоклассные памятники из частных коллекций. Древние иконы, недоступные ранее для обозрения, исследовались специалистами и также ставились на музейный учет. В Псков приходили посылки из Государственного художественного фонда, музея Императорской Академии художеств и Третьяковской галереи. Многие из поступивших тогда в Псков произведений заняли впоследствии достойное место в экспозиции местного музея.
Псковский музей продолжает пополнять свои коллекции. Расширяются старые разделы, открываются новые экспозиции. Научные сотрудники музея изучают уникальные памятники, устраивают выставки, публикуют образцы псковского изобразительного искусства. Тематические выставки настолько полно и интересно освещают отдельные периоды художественной культуры древнего Пскова, что некоторые из них действуют постоянно, привлекая широкое внимание посетителей. Так, в последние годы открылись отделы древнерусской живописи, прикладного искусства, рукописной книги, народного творчества.

«Недалеко время, когда псковская школа предстанет перед нами, быть может, с такими же легко определимыми оттенками, какие мы сейчас различаем в школе новгородской». Эти строки написаны академиком И.Э. Грабарем полвека назад. Послевоенная работа реставраторов показала, что предвидение ученого было верным. Экспозиция древнерусской живописи в псковском музее почти на три четверти состоит из икон, прошедших реставрацию совсем недавно. Правда, лишь некоторые из них относятся к рангу первоклассных, но значение каждого выставленного произведения для псковской школы трудно переоценить.

Почти все памятники, отреставрированные уже после войны, вывозились оккупантами в Германию и были возвращены нашей стране по мирному договору. Такова судьба и великолепной иконы «Сошествие во ад», которая безусловно принадлежит к числу классических образцов древней живописи Пскова. Надо отметить, что она написана на излюбленный местными мастерами сюжет. Если сопоставить в количественном отношении известные нам псковские иконы, то памятники с изображением «Воскресения Христова» («Сошествие во ад») займут в такой таблице первое место. Здесь достаточно напомнить первоклассные иконы «Сошествие во ад», принадлежащие Третьяковской галерее и Русскому музею. Кроме чисто псковской системы построения ликов, сама композиция полностью соответствует иконографическому изводу, характерному только для изобразительного искусства Пскова. Чисто псковской особенностью является на вновь открытой иконе ряд фигур святых, представленных в верхнем ярусе композиции.

Псковичи любили вместе с основным изображением помещать фигуры святых, соименных заказчику или связанных косвенно с какими-либо событиями в жизни города. Икона «Сошествие во ад» датирована первой половиной XV века. Характерные признаки сближают ее с известными памятниками и произведениями, созданными в последующие десятилетия.

Чем же так знамениты псковские иконы? Где кроется секрет неповторимости и оригинальности творчества псковских художников? Почему их произведения невозможно спутать или отождествить с образцами, написанными в других русских городах?

Ответить на такие вопросы просто и одновременно сложно. Просто - потому, что внешние признаки псковской школы легко отличимы от характерных особенностей искусства мастеров, работавших в других областях Древней Руси. Любая деталь псковского почерка, даже если она заимствована и перенесена в произведение художника совершенно иного направления, сразу бросается в глаза. Псковичи же, окруженные памятниками искусства самого различного происхождения, умели использовать для работы их приемы, оставаясь приверженцами только одного стиля - стиля псковского, рожденного и взлелеянного на местной почве. Иногда даже поражаешься, изучая псковские иконы, той стойкости и прочности традиций, которым следовали здешние мастера.
Псков - город, живший в средние века насыщенной, бурной жизнью. Псковичи никогда не замыкались в пределах своего княжества. Улицы здешних городов видели людей, приезжавших из разных уголков земли. Псков торговал, воевал, строился, разрушался и вновь строился, приглашая нередко в помощь иноземцев, которые помогали вершить дела политические, а также давали советы, как лучше строить храмы, дворцы, крепкие стены оборонительных сооружений. Но странное дело: если новгородские мастера, чей родной город имел не менее оживленные связи с другими областями средневекового мира, охотно пользовались достижениями чужеземных собратьев по искусству, псковичи были непреклонными и последовательными в каком-то пуританском отношении к сохранению местных традиций. Получив основные уроки от византийских мастеров, художники древнего Пскова разрабатывали на протяжении многих десятилетий свою систему иконописи, учитывая и осмысливая малейшие нюансы трудного, высокого долга служения духовному искусству.
В псковской иконописи все отличается самостоятельностью, оригинальностью и неповторимостью.

Начиная со способа обработки доски и кончая структурой построения ликов, псковский художник стремился не выйти за рамки принятой в псковском искусстве системы. Почти все псковские иконы XIV века - классического периода в истории этой школы - написаны на сосновых досках, сработанных и скрепленных между собой с помощью таких похожих столярных приемов, что кажется, один умелый ремесленник руководил их изготовлением. Левкасные грунты также абсолютно специфичны в псковских иконах. Они нанесены на деревянную основу плотными слоями, поверхность левкаса не зашлифована под стекло, как, например, в суздальских образцах, а отличается шероховатой, неровной фактурой. Левкашение икон в древнем Пскове напоминает принцип обмазки церковных построек города штукатуркой, положенной свободно и неравномерно, вылепленной руками строителей, не заботившихся о наведении особого глянца. Подобный способ обработки грунта придает внешнему виду псковских икон особую простоту и делает более живописными красочные плоскости. Благодаря вот такому «ручному» левкашению достигается впечатление свободной построенности иконы, настолько иллюзорно выглядит верхний слой грунта, будто сейчас положенный иконописцем.

Псковские художники - недосягаемые мастера колорита. Кроме умения использовать лучшие достижения современной им живописи в искусстве цветовых построений, они и здесь оказались оригинальными творцами. В мастерских древнего Пскова пользовались охотно красками местного происхождения, и псковскую палитру с полным правом можно считать единственной в ее цветовой оригинальности.

Местные иконописцы, судя по сохранившимся памятникам, ограниченно и скупо применяли золото, особенно на раннем этапе становления псковской школы. Листочки золота заменила желтая краска, добываемая тут же, во Пскове. Покрытые ею фоны древних икон кажутся более воздушными и легкими, чем плотные золотые поверхности византийских и новгородских образцов. Псковичи так же, как и в процессе левкашения, наносили желтую краску свободно, неравномерными плоскостями, так что нередко можно видеть следы движения кисти. Фоны псковских икон светятся изнутри. Пламенеющая краска становится особенно живой, когда рассматриваешь псковские памятники при горящих свечах, на свет которых и рассчитывали старые мастера при написании иконы. Не менее замечательна и зеленая краска местного происхождения, присутствующая чуть ли не во всех древних псковских иконах. Она обладает удивительной материальностью и насыщенностью. Псковичи применяют ее, умело варьируя плотность красочных слоев и силу звучания цвета. Манера письма художников древнего Пскова поистине уникальна. Псковскую икону, созданную в XIV-XV веках, сразу выделишь среди других произведений средневековой живописи. Никто из современников не мог написать такие лики, которые смотрят с икон древнего Пскова. Да, они, вероятно, казались мастерам остальных русских городов странными, далеко не соответствующими традиционным представлениям и канонам изображения святых. Необычайная экспрессия, переходящая в фанатизм духовный, обдуманный, а не внешний, исступленный, передавалась псковичами с помощью контрастного сопоставления цвета и света, осмысленной деформации линии рисунка и красочных плоскостей. Динамичные ходы имеют свое продолжение в конструктивном построении фигур на псковских иконах. Художники любят фиксировать моменты энергичного движения, продиктованного внутренними силами и руководимого какими-то незримыми центрами. В динамике псковских икон абсолютно исключен момент суетности, авторы никогда не дают бессмысленно раскручиваться основной пружине, все время сдерживая ее потенциальный порыв. Пробелы, отмечающие складки одежды на псковских живописных образцах, хотя и далеки от строгой геометрической системы византийских прототипов, отнюдь не выглядят небрежными и хаотическими, так как они подчинены воле художника, глубоко чувствующего предельные грани возможного и невозможного, допустимого и недопустимого каноном.

Трудность ответа на поставленные вопросы о смысле и значении псковской школы живописи заключена в поисках внутренних, идейных причин оригинальности местного искусства. В силу каких обстоятельств художники Пскова оставались равнодушными к творчеству талантливых мастеров иных княжеств и городов? Для того, чтобы сохранить в такой неприкосновенности художественную форму и стиль, нужно служить высочайшей идее, разделять полностью вкусы и требования своих заказчиков. Религиозные догматы должны быть переосмыслены художниками, создавшими иконы, не похожие на известные памятники. Переосмыслены и приняты за основу творчества. Кто и как руководил в поисках самостоятельного пути псковскими иконописцами, станет известно после тщательного изучения всех вновь открытых творений важнейшей школы древнерусской живописи.

Работая всю жизнь художником-реставратором и одновременно занимаясь популяризацией этого редкого, сложного, интересного труда, я никогда раньше не тяготел к мемуарному жанру. В книгах, статьях, телепередачах рассказывал о свежих, только что состоявшихся открытиях, выставках, научных дискуссиях. Но, видно, всему своё время. Годы, а главное болезнь, на несколько лет прервавшая моё общение с миром, заставили сосредоточиться на прошедшем и по-новому вспомнить тех, с кем благодаря профессии художника-реставратора довелось работать, дружить, иногда – конфликтовать. Люди это были замечательные, уникальные. Правда, кому-то они сегодня покажутся странными чудаками, но я-то рассчитываю, что меня будут читать люди, заинтересованные тем делом, которому посвятили себя герои этой книги. Для них главным в жизни стало сохранение памятников, традиций народа, а значит – сбережение его памяти.

Пожалуй, нет такого места, связанного с развитием древнерусской архитектуры, иконописи, литературы, где бы я ни побывал. Причем побывал не наскоком. Многие месяцы и годы прошли в работе с иконами, русскими портретами XVII – XIX веков в музейных собраниях Вологды, Петрозаводска, Костромы, Ярославля, Ростова, Переславля Залесского, Смоленска… Трудясь реставратором, я обычно только треть года проводил в Москве, всё остальное время – экспедиции, походный быт, ночёвки в палатках, домах-вагончиках, а случалось, и в крестьянских избах. Теперь уже знаю точно, что лучшее время жизни прошло в деревне Ерснёво, в доме плотника Бориса Федоровича Елупова, любовно и как-то очень просто сохранявшего рукотворные жемчужины Кижей.

Там, в тихих деревнях и древних городах провинциальной России, я открывал для себя, какой он – подлинный патриотизм, и начинал постигать мудрую философию народной жизни.

Я, выросший в бараке на Павелецкой набережной, лишённый наставничества погибшего в войну отца, опекаемый бабушкой, ибо мама с утра до вечера трудилась, чтобы не умерли мы с братом с голоду, сам занимался своим образованием и устройством в жизни. Мне бесконечно повезло на встречи с уникальными людьми, начиная с университетских профессоров и кончая выдающимися спортсменами, сотрудниками провинциальных музеев, одарённейшими реставраторами, плотниками, сохранявшими сокровища Кижей, блестящими русскими офицерами, кинооператорами, писателями и просто одарёнными натурами.

В политической науке я не сильно подкован, с диаматом и истматом в университете не «дружил», хотя основные марксистские труды изучил. На веру принять их постулаты не мог, ибо я из старообрядцев и незаконно раскулаченных. Большинство родичей сгинуло вдали от родимых мест. Дед по матери сидел и умер в селе Шушенском. До сих пор храню его письма с обратным адресом, который ранее помечал на своих конвертах вождь революции. Всё, чем мне довелось заниматься в жизни – реставрация, искусствоведение, телевидение и пресса, – было не благодаря, а вопреки. Известную балерину спросили: как-то стимулировала ли её творчество закулисная борьба? Недолго думая, она ответила, что иногда травля заставляла мобилизоваться, но лучше бы грязных склок не было. А мне всё время приходилось собачиться с министерскими чиновниками и дураками, приставленными к нашему делу. Каждое открытие, выставка, каталог, альбом, книга давались с кровью. Некоторые полупрезрительно называли меня везунчиком. Если и везло мне в работе, то исключительно по воле Божией. Наряду с тупоголовыми начальниками, довелось мне в те времена встретить редкостных людей. Прежде всего университетские учителя помогли мальчишке из бараков найти своё место в науке, а значит, и в жизни. В. М. Василенко, В. И. Лазарев, В. В. Павлов, Е. А. Некрасова, В. В. Филатов не только открыли передо мной мир прекрасного, но и научили родное Отечество любить. А Николай Петрович Сычёв, отправленный на 20 лет в ГУЛАГ с поста директора Русского музея, ещё до революции входивший в золотую плеяду русских учёных, целых семь лет занимался со мною в маленькой квартирке на Чистых Прудах. Во Пскове его первый ученик Л. А. Творогов, прошедший с наставником каторжный путь, многие годы являл мне пример мужества и преданности любимому делу. Родившийся инвалидом, обречённый на неподвижность, он до 83 лет оставался героем, которому любой кадет из «Сибирского цирюльника» в ноги поклониться должен. Он создал во Пскове первую в мире библиотеку из библиотек: от рукописей XII века из Мирожского монастыря до книжных собраний Ганнибалов, Яхонтовых, Назимовых, Блоков и других псковских семей. Американские и английские слависты восторгались его немногочисленными статьями, а в местном музее, да и в Пушкинском Доме зачастую посмеивались над странным калекой, играющим на костылях в волейбол и кормящим из скудной получки десятки собак и стаи голубей. Во Пскове же встретил я Л. Н. Гумилёва, приехавшего к здешним кузнецам заказывать крест на могилу матери. Встретил, подружился и до последних дней талантливейшего ученого и замечательного человека окормлялся от щедрот его. А сколько мне богатств подарили годы общения с К. Я. Голейзовским – прекрасным художником, учеником М. А. Врубеля и В. А. Серова, основоположником современного балета, как его именуют мировые словари хореографии. В той эпохе было немало людей высокой культуры и истинной интеллигентности.

Реставрацией икон я занимался целых двадцать лет. Это были самые счастливые годы. Будучи человеком глубоко верующим, я никогда не перестану славить подвиги таких подвижников музейного и реставрационного дела, как семья Федышиных в Вологде, Л. А. Творогова и Ю. П. Спегальского во Пскове, П. Д. Барановского, Н. П. Сычёва, Н. Н. Померанцева, жизни не щадивших во имя спасения духовного наследия Отечества.

Когда говорят, что музеи отнимали у церквей иконы, мне больно: я-то знаю, что такое труд музейщика. За нищенскую зарплату в течение семи десятилетий именно музейщики сохраняли наше духовное наследие, и очень многие при этом рисковали не только своей свободой, но и жизнью в буквальном смысле слова. Вспомним Барановского, который за свои убеждения реставратора пошёл в тюрьму. Но не надо забывать, что и духовенство тоже страдало – и в тюрьмах, и в лагерях. И больно, когда пытаются противопоставлять сегодня труд одних и веру других.

Я родился в Москве, но, наверное, давно бы сошёл с круга, если бы не проводил большую часть времени во Пскове, Петрозаводске, Кижах. Что такое Москва? Это конгломерат. Была бы она заштатным тихим городом, если бы не деловые ярославцы да костромичи, которые ещё в позапрошлом веке приспособили её для себя. Провинция – это чистота духовной жизни, которая всегда питала меня.

Трагичность нашей демократической ситуации в том, что каждый лишь думает, как бы побольше урвать, – и в столицах это захватило всех, а провинция сопротивляется этому, российская глубинка осознала, что без заботы о культуре мы просто погибнем. Да, я всегда с особым удовольствием еду и в Вологду, и в Новгород, и в Кострому, и, конечно, в Ярославль. Это спасительные оазисы после Москвы. В Москве царят мразь и запустение. Да и в Петербурге то же самое. К счастью, это не коснулось пока провинции. Москва и Петербург усиленно разлагают культуру. Провинция ей – мать, а столица – мачеха.

Затворничество последних лет открыло мои глаза на друзей истинных и случайных, относившихся ко мне потребительски, а иногда под личиной приятельства таивших зависть и даже злобу. Бог им судья, но уже сейчас видно, во что превращаются нередко одаренные от природы люди, лавируя между правдой и ложью, попирая принципы порядочности и честности и забывая время от времени перечитывать провидческие страницы гоголевского «Портрета».

Истинных друзей осталось немного, но мал золотник, да дорог. Постоянно я ощущал заботу и внимание со стороны коллег по работе в Институте реставрации, да и служащих в других реставрационных учреждениях; ни на минуту не оставлял меня без внимания Валентин Лазуткин, один из тех, на ком держалось и держится отечественное телевидение. Трогательность и деликатность уроженца тёплой, благодатной Рязанщины помогала мне преодолевать тяжелые периоды полного отчаяния. Поддерживал меня своим сибирским духом и пониманием ситуации замечательный русский писатель Валентин Распутин, а его публицистические выступления и наши беседы о судьбах родной земли надолго отвлекали меня от повседневного уныния. Присылая книги с тёплыми автографами и советами, как надо лечиться травами, Виктор Петрович Астафьев не давал мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Очень переживал я, когда любимый писатель, пойдя на поводу своего не всегда уравновешенного характера и запальчивости, дал повод «демократической черни» записать его к себе в единомышленники, перессорить с товарищами по перу и даже проглотить наживку с ворованными премиальными от березовского «Триумфа». Знаю, как тяжело и больно стало его раскаяние, о котором он говорил своему постоянному собеседнику и младшему товарищу Валентину Курбатову. Описывал, как снится ему часто В. Г. Распутин и всё, что связано с прошлым писательским братством.