Сюжетно-композиционная организация

Анализ текста

Из истории создания повести

«Котлован»

Даты работы над рукописью проставлены самим автором – декабрь 1929 – апрель 1930 г. Такая хронологическая точность далеко не случайна: именно на этот период приходится пик коллективизации и индустриализации. «Котлован» создается даже не по горячим следам – он пишется практически с натуры: хронологическая дистанция между изображаемыми событиями и повествованием отсутствует.

Замысел «Котлована» относится к осени 1929 г. На это же время пришлась жестокая проработка его рассказа «Усомнившийся Макар» (рассказ был опубликован в журнале «Октябрь», 1929, № 9). Ясно и внятно изложив свои сомнения в новом мироустройстве, Платонов обратил на себя внимание высших инстанций: «идеологически двусмысленный» и «анархический» рассказ попал на глаза Сталину – и его оценка послужила сигналом для травли Платонова.

Как и рассказ «Усомнившийся Макар», повесть Платонова «Котлован» не вписывается в официальную идеологию того времени. Обязательным в те годы было самозабвенное служение будущему – но не настоящему – «подменяется» у Платонова напряженным вниманием к сегодняшнему дню. Вместо героического преобразователя писатель показывает «задумавшегося» человека, дает «контрреволюционные» противопоставления: «личная жизнь» - и «общий темп труда», «задумавшийся» герой – и строители «будущего неподвижного счастья».

О публикации такого произведения не могло быть речи. Впервые повесть была издана в нашей стране в 1987 г. («Новый мир», 1987, № 6).

В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе строительство «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата».В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920 – начала 1930-х гг. - индустриализацию и коллективизацию.

Сюжет повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома «… единое здание, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата…». Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню – для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков, Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для неё могилой.

В платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу: «Вощев… вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на дороге…» Герой Платонова – странник, отправляющийся на поиски истины и смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановками, движению «задумавшегося» платоновского героя.

Дорога приводит Вощева вначале на котлован, где он на какое-то время задерживается и из странника превращается в землекопа. Затем «Вощев ушел в одну открытую дорогу» - куда она вела, читателю остается неизвестно. Дорога вновь приводит Вощева на котлован, а затем вместе с землекопами герой отправляется в деревню. Конечным пунктом его путешествия опять становится котлован.

Маршрут героя постоянно сбивается, и он вновь и вновь возвращается к котловану. Важное значение в композиции повести получает монтаж совершенно разнородных эпизодов: активист обучает деревенских женщин политической грамоте, медведь-молотобоец показывает Чиклину и Вощеву деревенских кулаков, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, кулаки прощаются друг с другом перед тем как отправиться на плоту в море.

Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства – общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. Проект строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями общепролетарского дома».Проект гигантского дома для его строителей могилой. Ключевое слово «Котлована» - ликвидация – является ключевым в повести, у него несколько синонимов: «устранение»; «уничтожение»; «погибель». «… Чиклин перехватил мужика поперек и вынес его наружу, где бросил в снег.

Ликвидировали? – сказал он из снега. – Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек!». Мотив уничтожения людей и природы ради строительства «вечного дома» постоянно звучит в произведении. «Ликвидировав кулаков вдаль», Жачев не успокоился, ему стало даже труднее, хотя неизвестно отчего. Он долго наблюдал, «как систематически уплывал плот по снежной текущей реке, как вечерний ветер шевелил темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в свою отдаленную пропасть, и ему делалось скучно, печально в груди. Ведь слой грустных уродов не нужен социализму, и его вскоре также ликвидируют в далекую тишину».

Кулачество глядело с плота в одну сторону – на Жачева; «люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего, счастливого человека на ней», хотели увидеть здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка. Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», - говорит бригадир землекопов одному из рабочих.

Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» - смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев. Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движеньем? «Я теперь ни во что не верю!» - логическое завершение стройки века.

Система персонажей в повести «Котлован»

Первым на страницах «Котлована» появляется Вощев. Фамилия героя сразу обращает на себя внимание читателя: грамматически это типично русская фамилия на -ев. Наиболее очевидна фонетическая связь фамилии Вощев со словами «вообще» (в разговорном варианте – «ваще») и «вотще». Оба «значения» фамилии героя реализуются в повести: он ищет смысл общего существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка») – но его личные поиски истины, равно как и общие усилия в достижении идеала, остаются тщетными, напрасными. Имя, таким образом, задает вектор смысла; оно как бы направляет читателя – но одновременно и «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла.

Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров е вещных подробностей. Внешняя изобретательность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина – «маленькая каменистая голова», у пионерок осталась на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудность тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, но не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти.

Имена персонажей в прозе Платонова привлекают внимание своей необычностью и даже нарочитой искусственностью, «сделанностью». Жачев, Чиклин, Вощев – все эти имена строятся по типичной для русских имен схеме, но не имеют «прямого» лексического значения. Вместе с тем Козлов, Сафронов и Медведев (так звали медведя-молотобойца) носят вполне привычные и весьма распространенные фамилии, значение которых не воспринимается как характеристика героя.

Особо следует сказать о том, что именами наделены не все персонажи «Котлована». Активист, поп, председатель сельсовета, «середняцкий старичок», просто «зажиточный» названы лишь по их социальному статусу. Однако в контексте «Котлована» отсутствие имени – не менее значимая для характеристики героя информация, чем буквальное значение или происхождение имени.

Традиционные русские фамилии – Козлов, Сафронов, Медведев, как может показаться, уступают по своему смысловому объему фамилии Вощев. Очевидна лишь сюжетная этимология фамилии Медведев: Медведев и есть медведь. Абсолютно реалистическая фамилия принадлежит, однако, совсем не традиционному для реалистической поэтики персонажу – медведю-молотобойцу, обладающему классовым чутьем.

Однако между именем собственным (Медведев) и нарицательным (медведь) есть несколько промежуточных звеньев: Миша («Миш» - в обращении к медведю деревенского мальчика и кузнеца), Мишка, Михаил. «Человеческие» уменьшительно-ласкательные формы в обращении к медведю подчеркивают будничность фантастики – пролетарский молотобоец Миша вместе с людьми раскулачивает зажиточных крестьян в колхозе имени Генеральной Линии. Человеческие черты особенно ярко проявляются в обращении к медведю Насти – « Медведев Мишка». Именно в восприятии Насти медведь окончательно «превращается» в человека: «Одна только Настя смотрела ему вслед и жалела этого старого, обгорелого человека». После смерти Насти Мишка снова становится только медведем: «…колхозники … возили в руках бутовый камень, а медведь таскал этот камень пешком и разевал от натуги пасть».

В противовес этим фамилиям активист на селе вообще не имеет имени. Активист – деятельная натура, он инициатор и главный участник раскулачивания «зажиточного бесчестья» в

колхозе имени Генеральной Линии. Нарицательное существительное пристало к активисту так прочно, что начало выступать в роли имени. Социально-политическая функция вытеснила в человеке живые черты, заполнила его целиком и отменила необходимость в индивидуальном имени.

Не менее значительным в повести является образ Ивана Семеновича Крестинина. Эпизод с его участием занимает несколько строчек, и более значительным оказывается имя персонажа. «Старый пахарь» Иван Крестинин – мужик вообще (в фамилии очевидна связь со словом «крестьянин»), русский человек (Иван – нарицательное имя русских людей), христианин (однокоренные слова – «крестить», «крещение»). Его участь в повести – обобщенное выражение трагической судьбы русского крестьянина в эпоху коллективизации: «Старый пахарь Иван Семенович Крестинин целовал молодые деревья в своем саду и с корнем сокрушал их прочь из почвы, а его баба причитала над голыми ветками».

Имя Насти, также в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» - идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безответственности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» для Вощева отнюдь не отбросы – когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материи: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»

Однако именно смертью Насти – «воскресшей» - завершает повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни – Чиклин находит девочку в комнате, где умирает её мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил помещение в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти – логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным – он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на воскрешение смысла (истины) и жизни оказались тщетными как тщетны надежды на всеобщее счастье в утопическом мире.

Повествования

В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе строительство «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата».В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920 – начала 1930-х гг. - индустриализацию и коллективизацию.

Сюжет повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома «… единое здание, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата…». Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню – для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков, Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для неё могилой.

В платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу: «Вощев… вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на дороге…» Герой Платонова – странник, отправляющийся на поиски истины и смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановками, движению «задумавшегося» платоновского героя.

Дорога приводит Вощева вначале на котлован, где он на какое-то время задерживается и из странника превращается в землекопа. Затем «Вощев ушел в одну открытую дорогу» - куда она вела, читателю остается неизвестно. Дорога вновь приводит Вощева на котлован, а затем вместе с землекопами герой отправляется в деревню. Конечным пунктом его путешествия опять становится котлован.

Маршрут героя постоянно сбивается, и он вновь и вновь возвращается к котловану. Важное значение в композиции повести получает монтаж совершенно разнородных эпизодов: активист обучает деревенских женщин политической грамоте, медведь-молотобоец показывает Чиклину и Вощеву деревенских кулаков, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, кулаки прощаются друг с другом перед тем как отправиться на плоту в море.

Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства – общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. Проект строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями общепролетарского дома».Проект гигантского дома для его строителей могилой. Ключевое слово «Котлована» - ликвидация – является ключевым в повести, у него несколько синонимов: «устранение»; «уничтожение»; «погибель». «… Чиклин перехватил мужика поперек и вынес его наружу, где бросил в снег.

Ликвидировали? – сказал он из снега. – Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек!». Мотив уничтожения людей и природы ради строительства «вечного дома» постоянно звучит в произведении. «Ликвидировав кулаков вдаль», Жачев не успокоился, ему стало даже труднее, хотя неизвестно отчего. Он долго наблюдал, «как систематически уплывал плот по снежной текущей реке, как вечерний ветер шевелил темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в свою отдаленную пропасть, и ему делалось скучно, печально в груди. Ведь слой грустных уродов не нужен социализму, и его вскоре также ликвидируют в далекую тишину».

Кулачество глядело с плота в одну сторону – на Жачева; «люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего, счастливого человека на ней», хотели увидеть здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка. Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», - говорит бригадир землекопов одному из рабочих.

Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» - смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев. Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движеньем? «Я теперь ни во что не верю!» - логическое завершение стройки века.

Система персонажей в повести «Котлован»

Первым на страницах «Котлована» появляется Вощев. Фамилия героя сразу обращает на себя внимание читателя: грамматически это типично русская фамилия на -ев. Наиболее очевидна фонетическая связь фамилии Вощев со словами «вообще» (в разговорном варианте – «ваще») и «вотще». Оба «значения» фамилии героя реализуются в повести: он ищет смысл общего существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка») – но его личные поиски истины, равно как и общие усилия в достижении идеала, остаются тщетными, напрасными. Имя, таким образом, задает вектор смысла; оно как бы направляет читателя – но одновременно и «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла.

Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров е вещных подробностей. Внешняя изобретательность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина – «маленькая каменистая голова», у пионерок осталась на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудность тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, но не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти.

Имена персонажей в прозе Платонова привлекают внимание своей необычностью и даже нарочитой искусственностью, «сделанностью». Жачев, Чиклин, Вощев – все эти имена строятся по типичной для русских имен схеме, но не имеют «прямого» лексического значения. Вместе с тем Козлов, Сафронов и Медведев (так звали медведя-молотобойца) носят вполне привычные и весьма распространенные фамилии, значение которых не воспринимается как характеристика героя.

Особо следует сказать о том, что именами наделены не все персонажи «Котлована». Активист, поп, председатель сельсовета, «середняцкий старичок», просто «зажиточный» названы лишь по их социальному статусу. Однако в контексте «Котлована» отсутствие имени – не менее значимая для характеристики героя информация, чем буквальное значение или происхождение имени.

Традиционные русские фамилии – Козлов, Сафронов, Медведев, как может показаться, уступают по своему смысловому объему фамилии Вощев. Очевидна лишь сюжетная этимология фамилии Медведев: Медведев и есть медведь. Абсолютно реалистическая фамилия принадлежит, однако, совсем не традиционному для реалистической поэтики персонажу – медведю-молотобойцу, обладающему классовым чутьем.

Однако между именем собственным (Медведев) и нарицательным (медведь) есть несколько промежуточных звеньев: Миша («Миш» - в обращении к медведю деревенского мальчика и кузнеца), Мишка, Михаил. «Человеческие» уменьшительно-ласкательные формы в обращении к медведю подчеркивают будничность фантастики – пролетарский молотобоец Миша вместе с людьми раскулачивает зажиточных крестьян в колхозе имени Генеральной Линии. Человеческие черты особенно ярко проявляются в обращении к медведю Насти – « Медведев Мишка». Именно в восприятии Насти медведь окончательно «превращается» в человека: «Одна только Настя смотрела ему вслед и жалела этого старого, обгорелого человека». После смерти Насти Мишка снова становится только медведем: «…колхозники … возили в руках бутовый камень, а медведь таскал этот камень пешком и разевал от натуги пасть».

В противовес этим фамилиям активист на селе вообще не имеет имени. Активист – деятельная натура, он инициатор и главный участник раскулачивания «зажиточного бесчестья» в

колхозе имени Генеральной Линии. Нарицательное существительное пристало к активисту так прочно, что начало выступать в роли имени. Социально-политическая функция вытеснила в человеке живые черты, заполнила его целиком и отменила необходимость в индивидуальном имени.

Не менее значительным в повести является образ Ивана Семеновича Крестинина. Эпизод с его участием занимает несколько строчек, и более значительным оказывается имя персонажа. «Старый пахарь» Иван Крестинин – мужик вообще (в фамилии очевидна связь со словом «крестьянин»), русский человек (Иван – нарицательное имя русских людей), христианин (однокоренные слова – «крестить», «крещение»). Его участь в повести – обобщенное выражение трагической судьбы русского крестьянина в эпоху коллективизации: «Старый пахарь Иван Семенович Крестинин целовал молодые деревья в своем саду и с корнем сокрушал их прочь из почвы, а его баба причитала над голыми ветками».

Имя Насти, также в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» - идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безответственности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» для Вощева отнюдь не отбросы – когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материи: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»

Однако именно смертью Насти – «воскресшей» - завершает повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни – Чиклин находит девочку в комнате, где умирает её мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил помещение в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти – логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным – он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на воскрешение смысла (истины) и жизни оказались тщетными как тщетны надежды на всеобщее счастье в утопическом мире.



В наше время много людей выходят замуж и женятся не по любви, а по расчету. И такие семьи бывают достаточно счастливыми. Они привыкают друг к другу, уважают. Как не странно, таких семей достаточно много. Ведь любовь – это такая вещь, которая со временем, под влиянием бытовых проблем, угасает. Быт разрушает чувства, и семья распадается.И, конечно, люди, которые поженились благодаря любви, также бывают счастливыми в браке. При условии, если они научатся это любовь беречь. Ведь, действительно, врем

Базаров и Аркадий возвращались от губернатора, когда их перехватил Ситников, "ученик" Базарова, и пригласил посетить Евдоксию Кукшину. Начинается глава, о сущности которой Писарев отзывался так: "Юноша Ситников и молодая дама Кук-шина представляют великолепно исполненную карикатуру безмозглого прогрессиста и по-русски эмансипированной женщины..." Сатира начинается с первых строк, уже при описании комнаты, похожей на кабинет. Тургенев пользуется резкими характеристиками, чтобы подчеркнуть нее

Лескова на протяжении всего творчества интересовала тема народа. Он неоднократно пытался раскрыть характер, душу русского человека. В центре его произведений всегда стоят неповторимые личности, символизирующие весь народ. В повести «Очарованный странник» Лесков раскрывает нам истинную красоту русского человека. Этот человек - Иван Северьянович Флягин. Мы сталкиваемся с ним во время путешествия автора по Ладожскому озеру и видим в нем «типического, простодушного, доброго русского богатыря». Он

Каждый, кто писал и говорил о творчестве Василия Шукшина, не мог без удивления и какого-то чувства растерянности не сказать о его почти невероятной разносторонности. Ведь Шукшин-кинематографист органически проникает в Шукшина-писателя, его проза зрима, его фильм литературен в лучшем смысле слова, его нельзя воспринимать “по разделам”, и вот, читая его книги, мы видим автора на экране, а глядя на экран, вспоминаем его прозу. Это слияние самых разных качеств и дарований не только в целое,

Главная героиня пьесы А.Н. Островского «Бесприданница» - Лариса Огудалова, молодая девушка, мать которой, небогатая вдова, хочет найти ей выгодную партию среди «высшего света» большого волжского города Бряхимова. Название города драматургом не вымышлено: Бряхимов располагался вблизи Нижнего Новгорода, и в древности там происходили торговые ярмарки. Однако во времена Островского Бряхимова уже не было на карте Российской империи. Автор «Грозы», несомненно, наделил свой Бряхимов узнаваемыми чертами

Город, улица, дом, тропинка, знакомая до боли, - вот она моя маленькая родина. Ей всего 80. Много это или мало? Не знаю. А мне всего 14. Я по сравнению с ней - совсем ребенок. Человек богат своими корнями. Я хочу быть богатой и щедрой, хочу знать свои корни, хочу гордиться своей землей, своим народом и научить своих детей любить и беречь ее. Природа, родина, народ, родник - слова одного корня. Как сказал Паустовский, земля рождает. Все от земли. И мы тоже. Земля и человек неразделимы. Так почем

План 1. Вступление. «Герой нашего времени» - центростремительное произведение. 2. Печорин – главный герой романа: 1) прием сопоставления как один из главных в раскрытии образа Печорина; 2) главный герой – фигура романтическая и трагическая; 3) конфликт Печорина с обществом; 4) духовное богатство натуры Печорина, рефлексия как главная отличительная черта этого образа; 5) отсутствие жизненной цели – главная причина страданий героя; 3. Заключение. Печорин – романтиче

Имена персонажей в смысловой структуре повести «Котлован»

Имя персонажа - та «одежка», по которой его встречают в литера­турном произведении. Со времен классицизма известны «говорящие» имена (Правдин и Вральман у Фонвизина, Молчалин и Тугоуховский у Грибоедова), значением которых, собственно, и исчерпывался харак­тер героя. Ничего не говорящие имена могут строиться на фонетической - артикуляционной - игре: достаточно вспомнить, как выбиралось имя гоголевскому Акакию Акакиевичу из выпавших в святцах Варуха, Варадата, Варахасия или мученика Хоздазата. В кон­це концов, имя может быть просто выдумано писателем, но тогда тем более важно понять, чем обусловлена «конструкция» имени и как свя­заны имя и его носитель.

Имена персонажей в прозе Платонова привлекают внимание своей не­обычностью и даже нарочитой искусственностью, «сделанностью». Жа- чев, Чиклин, Вощев - все эти имена строятся по типичной для русских имен схеме (оканчиваясь на -ев и -ин), но не имеют «прямого» лекси­ческого значения. Вместе с тем Козлов, Сафронов и Медведев (так звали медведя-молотобойца) носят вполне привычные и весьма распростра­ненные фамилии, значение которых не воспринимается как характери­стика героя.

Особо следует сказать и о том, что именами наделены не все персона­жи «Котлована». Активист, поп, председатель сельсовета, «середняц­кий старичок», просто «зажиточный» названы лишь по их социальному статусу. Однако в контексте «Котлована» отсутствие имени - не менее значимая для характеристики героя информация, чем буквальное зна­чение или происхождение имени.

Важнейшее место среди имен собственных в повести, безусловно, зани­мает фамилия Вощев, которая становится главным смысловым фокусом «Котлована». Происхождение этой фамилии не связано с каким-то одним конкретным словом. Смысловая основа фамилии - «вощ» - может ассо­циироваться и с корнями «воск/вощ» (как в слове «вощеный»), и со зву­чанием слова « вообще», которое в разговорной речи произносится как «ваще», и с близким по звучанию наречием «вотще». Ряд фонетических аналогий можно продолжить русской пословицей «Попасть как кур во щи (в ощип)», в которой центральным является звуковой комплекс «вощи».

При внешней несовместимости и даже противоречивости всех этих зна­чений в истории Вощева они связываются воедино, взаимно дополняя друг друга. «Воск» - природный и хозяйственный материал - не связан напрямую с психологическим миром персонажа; но достаточно вспом­нить, как Вощев собирает в мешок «всякую безвестность» мира для памя­ти, - и можно убедиться, что ничто «природное и хозяйственное» Вощеву не чуждо. «Вообще» напоминает о главном деле жизни героя - поиске смысла отдельного и общего существования, попытке додуматься до «пла­на общей жизни». С «вотще» связана идея тщеты и разочаровывающей безрезультатности такого поиска и обреченности героя. Сюжет русской пословицы в связи с историей Вощева в «Котловане» неожиданно получа­ет грустно-комическое воплощение: в колхозе имени Генеральной Линии активист определяет Вощева на «куриное дело» («перещупать всех кур и тем определить к утру наличие свежеснесенных яиц»).

Фамилия Вощева уже на первой странице повести определяет логику его духовного пути - от надежды обрести «всемирную истину» к осозна­нию (после смерти Насти) тщетности общих усилий в достижении идеа­ла и личного существования.

Традиционные русские фамилии - Козлов, Сафронов, Медведев, как может показаться, уступают по своему смысловому объему фамилии Во­щев. Очевидна лишь сюжетная этимология фамилии Медведев: Медве­дев и есть медведь. Абсолютно реалистическая фамилия принадлежит, однако, совсем не традиционному для реалистической поэтики персона­жу - медведю-молотобойцу, обладающему классовым чутьем.

Однако между именем собственным (Медведев) и нарицательным (медведь) есть несколько промежуточных звеньев: Миша («Миш» - в обращении к медведю деревенского мельника и кузнеца), Мишка, Миха­ил. «Человеческие» уменьшительно-ласкательные формы в обращении к медведю подчеркивают будничность фантастики - пролетарский мо­лотобоец Миша вместе с людьми раскулачивает зажиточных крестьян в колхозе имени Генеральной Линии. Человеческие черты особенно ярко обозначаются в обращении к медведю Насти - «Медведев Мишка». Именно в восприятии Насти медведь окончательно «превращается» в че­ловека: «Одна только Настя смотрела ему вслед и жалела этого старого, обгорелого человека». После смерти Насти Мишка снова становится только медведем: «…колхозники… возили в руках бутовый камень, а медведь таскал этот камень пешком и разевал от натуги пасть».

С «животной» этимологией имен собственных связано в повести и имя партийного функционера Пашкина. Его зовут Лев Ильич. Внешняя этимологическая связь имени Лев с фамилиями Козлов и Медведев вновь оказывается обманчивой. «Царственные» краски имени Лев сти­раются в «контрреволюционном» сочетании политически правильного отчества (Владимир Ильич) и ошибочного имени (Лев Троцкий). «Не­правильное» имя даже становится уликой в партийном разбирательстве, устроенном по заявлению Жачева. Лев Ильич - бюрократ постреволю- ционной генерации, и его имя - не столько указание на какие-то лично­стные черты персонажа, сколько сатирический «портрет» партийного активиста, который сумеет удержаться на плаву при любом повороте «генеральной линии».

В противовес Льву Ильичу Пашкину его партийный коллега на селе - активист - вообще лишен имени. В сравнении с Пашкиным, сю­жетные функции которого ограничены, активист - значительно более деятельная фигура, он инициатор и главный участник раскулачивания «зажиточного бесчестья» в колхозе имени Генеральной Линии. Нарица­тельное существительное пристало к активисту так прочно, что начало выступать в роли имени; на селе была даже «уменьшительно-ласкатель­ная» форма от «активиста» - «актив». Социально-политическая функ­ция вытеснила в человеке живые черты, заполнила его целиком и отме­нила необходимость в индивидуальном имени.

Еще одна парадоксальная деталь связана с появлением в «Котлова­не» - причем появлением сюжетно не мотивированным - Ивана Семе­новича Крестинина. Эпизод с его участием занимает несколько строчек, и более значимым оказывается скорее имя персонажа, нежели его уча­стие в изображаемых событиях. «Старый пахарь» Иван Крестинин - мужик вообще (в фамилии очевидна связь со словом «крестьянин»), рус­ский человек (Иван - нарицательное имя любого русского), христианин (однокоренные слова- «крестить», «крещение»). Его участь в повес­ти - обобщенное выражение трагической судьбы русского крестьянина в эпоху коллективизации: «Старый пахарь Иван Семенович Крестинин целовал молодые деревья в своем саду и с корнем сокрушал их прочь из почвы, а его баба причитала над голыми ветками».

И наконец, наибольшая смысловая нагрузка приходится на имя На­сти, олицетворяющей будущее счастье и «истину всемирного происхож­дения». Буквальное значение имени- «воскресшая». Настя действи­тельно однажды буквально выходит из могилы: Чиклин уводит ее из комнаты (повествователь уточняет - комната была без окон), в которой умерла ее мать и в которой Чиклин сделал «склеп» для умершей. Одна­ко значение имени Насти оказывается в трагическом противоречии с ее судьбой: предназначенная для новой, вечной жизни, сумевшая однажды уйти от смерти, она погибает, унося с собой надежду и веру. Смерть Насти - сюжетный и смысловой итог повести, и ее могила в котловане общепролетарского дома - мрачная эмблема утопического счастья.

Имена собственные в «Котловане», таким образом, выступают не только в традиционной функции - как средство характеристики персо­нажей. Значения имен связаны и со всеми остальными уровнями текста - сюжетом, образным и символическим строем - и могут быть адекватно поняты только с учетом их контекстуальных связей. Ключе­вая роль в смысловой структуре «Котлована» принадлежит именам Во­щева и Насти: смерть «воскресшей» символически выражает тщетность надежд на всеобщее счастье в утопическом мире.

Сочинение на тему: Имена персонажей в смысловой структуре повести «Котлован»

4.9 (97.33%) 15 votes

Как правильно управлять финансами своего бизнеса, если вы не специалист в области финансового анализа - Финансовый анализ

Финансовый менеджмент - финансовые отношения между суъектами, управление финасами на разных уровнях, управление портфелем ценных бумаг, приемы управления движением финансовых ресурсов - вот далеко не полный перечень предмета "Финансовый менеджмент "

Поговорим о том, что же такое коучинг ? Одни считают, что это буржуйский брэнд, другие что прорыв с современном бизнессе. Коучинг - это свод правил для удачного ведения бизнесса, а также умение правильно распоряжаться этими правилами

Глава 6 «ОБРАЗЦОВЫЙ ЭЛЕМЕНТ АКТИВИСТА»: КОЗЛОВ

его и поджидает смерть.

на этот вопрос.

(57, т. 1, с. 663).

сказал ему:

сующим нас животным.

По черепушке ее!

По пятачку!

му господству Беел-Зебула.

гиозная структура.

уже в первой строке:

Любви беззаветной к народу,

Тревогу вином заливая,

Уж чертит рука роковая!

(67, т. 2, с. 423)

«пронять» никаким «умом».

браво-браво-ленинцы! (...)

жешь не существовать... (...)

печально живу.

Когда, товарищ Чиклин?

ворится».

«Генеральной линией».

В образной системе «Котлована» Козлов занимает особое место. Участвуя всего в не-

скольких эпизодах, он успевает пройти целый путь от простого землекопа, находящегося в

некоторой конфронтации с окружающими, до чиновника, «овладевшего знанием культурных

богатств человечества», и впоследствии «назначенного» артелью для похода в деревню, где

его и поджидает смерть.

емкой и разносторонней. Платонов уменьшил количество многократных прежде вариаций

на тему сексуальной извращенности персонажа. Вместо них введены несколько оценочных

штрихов, которые относятся к области его «социально-политических» нравов» (109, с. 157).

Однако при этой правке (не учтенной редакторами общеизвестного текста «Котлована») не

появляются ни имя, ни отчество героя, а также, хоть и ретушируется, но не уходит совсем

«сексуальная» тема. Именно по поводу последнего аспекта хотелось бы привести достаточно

интересное наблюдение А. Харитонова:

«Фамилия Козлов, как кажется на первый взгляд, не более чем «отчество от нецер-

ковного мужского личного имени Козёл». Однако при сопоставлении ее с другой «звериной»

фамилией «Котлована» - Медведев, - с которой она образует ближайшую семантическую

пару, в ней раскрывается еще один смысловой аспект. Этимология фамилии Медведев явным

образом подкреплена на сюжетном уровне (молотобоец назван Медведевым потому, что он и

есть медведь), и в параллель ей вспоминается арготическое значение слова козел - половой

извращенец, онанист, или пассивный педераст, которое так же, как медвежья природа Мед-

ведева, перекликается с постоянными мотивами характеристики героя. Козлов «незаметно

гладит за пазухой свою глухую ветхую грудь», а ночью «любит сам себя» под одеялом. Не случайно, как любой «козел», он самая презренная личность в коллективе; а потому Вощев,

придя в артель и стремясь к полнейшему самоуничтожению, подгребает себе из котла ложкой

ту пищу, на которую падают крошки изо рта Козлова» (109,с.157).

Это очень интересная, хотя и несколько произвольная интерпретация.

Даже неспециалисту в ономастике ясно, что «нецерковное имя» Козел - окказиона-

лизм, который просто абсурдно рассматривать как элемент, что-либо дающий для понимания

«Котлована». Естественно, такое имя не встречается даже в достаточно солидных справочни-

герно-блатного жаргона, М., 1992), приведено семь значений слова «козёл»: «I. Пассивный

гомосексуалист. 2. Заключенный, добровольно сотрудничающий с администрацией ИТУ. 3.

Доносчик, осведомитель. 4. Преследуемый, презираемый заключенный. 5. Тяжкое оскорбле-

ние у блатных. 6. Сапог. 7. Велосипед» (95, с. 108). Однако ни одно из них, как видно, не несет

значений «половой извращенец, онанист», а поводов считать Козлова «пассивным гомосек-

суалистом» не дает сам текст повести-притчи. Таким образом, подобное «прочтение» имени

не является принципиальным для понимания образа Козлова.

Стоит напомнить А. Харитонову, что едва ли не последним крупным сексологом, считав-

шим мастурбацию «извращением», был писавший в конце XIX столетия Рихард Крафт-Эбинг,

искренне полагавший, к примеру, что самоубийство молодого человека, подверженного она-

низму и не сумевшего избавиться от рокового к нему влечения, - нормальный и логичный

поступок, естественная расплата за тяжкий порок (47, с. 192-194).

С точки зрения сексологии XX века назвать Козлова извращением нельзя. Так что хоте-

лось бы предостеречь любителей красивых интерпретаций от создания «мнимых сущностей»

и призвать к корректному обращению с источниками.

Итак, что же в действительности может означать фамилия героя? Попытаемся ответить

на этот вопрос.

Уже сама звуковая оболочка фамилии героя вызывает не особо приятные ассоциации;

кажется, что в персонаже сокрыто некое недоброе начало: Ко-ЗЛО-в.

Фамилия эта достаточно известна в русской культуре: вспомним хотя бы популярного

поэта (персонаж «Котлована» также «пишет» стихи) или философа-идеалиста А. А. Козлова,

теоретика «панпсихизма», повлиявшего, в частности, на Н. Бердяева и Н. Лосского). Но, ко-

нечно, в первую очередь нас интересует слово, от которого образована фамилия героя: козел

(но не имя, а наименование животного).

Козел в античности был символом распутства (111, с. 300); мифологические представ-

ления о козле подчеркивают прежде всего его исключительную сексуальность (в сниженном

виде - похотливость) и плодовитость (57, т. 1, с. 663).

Козлов в «Котловане» - один из самых «сексуальных» героев. В первых частях повес-

ти-притчи неоднократно возникает тема «любви к самому себе», в то же время подчеркива-

ются анимальные черты в облике персонажа:

Козлов, ты скот! - определил Сафронов. - На что тебе пролетариат в доме, когда

ты одним своим телом радуешься?

Пускай радуюсь! - ответил Козлов. - А кто меня любил хоть раз? Терпи, гово-

рят, пока старик капитализм помрет, теперь он кончился, а я опять живу один под одея-

лом, и мне ведь грустно! Козлов сел в обнаженный грунт и дотронулся руками к костяному

средней даме». Но происходит это не потому, что женщины героя не интересуют Характерна

его приговорка, в окончательной редакции звучащая так: «Где вы теперь, ничтожная фашист-

ка!» - или: «Прекрасны вы, как Ленина завет!». Он просто пока не может найти «женщину

более благородного (!), активного типа».

«Вместе с тем (...) в мифах и особенно в восходящих к ним традиционных представлени-

ях фигурируют бесполезность и ненужность козла (ср. выражения: «как от козла - ни шерс-

ти, ни молока», «козла доить» и др.), некая его сомнительность, нечистота, несакральность»

(57, т. 1, с. 663).

В «Котловане» тема «бесполезности» Козлова раскрыта в двух аспектах. Поначалу

Платонов не без сочувствия говорит об «усталости», «изношенности» героя, не поспеваю-

щего за «темпом труда», а потому не особо нужного в работе.

После полудня Козлов уже не мог надышаться - он старался вдыхать серьезно и глу-

боко, но воздух не проникал, как прежде, вплоть до живота, а действовал лишь поверхностно.

(...) - Козлов опять ослаб! - сказал Чиклину Сафронов. - Не переживет он социализ-

ма - какой-то функции в нем не хватает!

Козлов!- крикнул ему Сафронов. - Тебе опять неможется?

Козлов, ложись вниз лицом, отдышься! - сказал Чиклин. - Кашляет, вздыхает,

молчит, горюет - так могилы роют, а не дома.

Однако вторая - «руководящая» - жизнь Козлова уже не только «бесполезна»: она

приобретает черты вредоносности, о чем Платонов пишет с нескрываемым сарказмом: Каж-

дый день, просыпаясь, он вообще читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги,

стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюций, строфы песен и

прочее, он шел в обход органов и организаций, где его знали и уважали как активную обще-

ственную силу, - и там Козлов пугал и так уже напуганных служащих своей научностью,

не вполне законную пенсию и ничего не приносящий стране, но он еще и вымогатель, превос-

ходящий по размаху самого Жачева:

Зайдя однажды в кооператив, он подозвал к себе, не трогаясь с места, заведующего и

сказал ему:

Ну хорошо, ну прекрасно, но у вас кооператив, как говорится, рочдэльского вида, а не

советского! Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм?!

Я вас не сознаю, гражданин, - скромно ответил заведующий.

Так, значит, опять: просил он, пассивный, не счастья у неба, а хлеба насущного, чер-

ного хлеба! Ну хорошо, ну прекрасно! - сказал Козлов и вышел в полном оскорблении, а

через одну декаду стал председателем лавкома этого кооператива.

С темой «несакральности» козла связана и знаменитая притча об овнах и козлищах:

«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все; святые Ангелы с ним: тогда

сядет на престол славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других,

как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов по

левую. (...) Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «идите от меня, проклятые, в огонь

вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и

вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и

в темнице, и не посетили Меня», Тогда и они скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели

Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не

послужили Тебе?» Тогда скажет им в ответ: «истинно говорю вам: так как вы не сделали этого

одному из сих меньших, то не сделали мне». И пойдут сии в муку вечную, праведники в жизнь

вечную» (Мф, 25, 31-33, 41-46).

В «Котловане» Козлов постоянно кого-то обижает: жалуется Пашкину на «странника»

Вощева, а получив неутешительное «заключение», хочет уйти внутрь города, чтобы писать

там опорочивающие заявления и налаживать различные конфликты с целью организацион-

ных достижений. Прушевскому Козлов пытается наябедничать на проявивших о нем заботу

товарищей. Самого Прушевского, обретшего успокоение среди артельщиков, бесцеремонно

выгоняет; угрожает «заявлением» Сафронову и т.д., иначе говоря, делает все, чтобы обрести «муку вечную». (При этом не будем забывать, что агрессивность - это характерный признак

козла как биологической особи; он никому не дает прохода, не прощает обидчику, в особен-

ности, если речь идет о многочисленных «женах» козла. Этот факт также был неоднократно

обыгран литераторами. Вспомним, к примеру, знаменитую элегию Андре Шенье в переводе А.

С. Пушкина «Супруг блудливых коз...»).

«Козел для отпущения» - еще один важный мифический сюжет, связанный с интере-

сующим нас животным.

«В великий день праздника, в день очищения, у евреев совершался следующий особен-

ный обряд: приводили двух козлов поставляли их перед Господом; затем бросали жребий, ко-

торый из козлов должен быть принесен в жертву и который должен быть отпущен в пустыню.

Первого из них закалывали и приносили в жертву за грех, а на голову второго первосвящен-

ник, вышедши из Святая Святых, возлагал свои руки, исповедал над ним грехи всего народа

и изгонял в пустыню: «И понесет козел на себе, говорится в книге Левит, все беззакония их

в землю непроходимую и пустит он козла в пустыню» (XVI, 22)» (11, с. 402.) Отсюда и идет

известное в русском языке выражение «козел отпущения», которое стало идиомой, характе-

ризующей человека, на которого возлагается ответственность за все.

Мотив жертвоприношения заметен и в фольклорных источниках. «В сказке об Аленушке

и братце Иванушке, обнаруживающей несомненные связи с ритуалом, подчеркивается мотив

замышляемого убийства обращенного в козла Иванушки; при этом убийство изображается

как некоторое жертвоприношение» («огни горят горючие, котлы кипят кипучие, хотят козла

заре-зати...»), ср. также выражения «забивать козла», «драть козу», «драть как Сидорову

козу») (57, т. 1, с. 663-664).

В мировой литературе не редкость сопоставление кого-либо из персонажей с жертвен-

ным животным. Вспомним несколько характерных примеров. Первый - знаменитый роман

Ф. Сологуба «Мелкий бес», один из героев которого постоянно сравнивается с предметом

древних приношений: «В передней послышался блеющий, словно бараний голос (...) Вошел с

радостным громким смехом Павел Васильевич Володин, молодой человек, весь, и лицом и ух-

ватками, удивительно похожий на барашка: волосы, как у барашка, курчавые, глаза выпуклые

и тупые, - все, как у веселого барашка, - глупый молодой человек» (96, с. 28).

В финале романа Володин видится безумному Передонову воплощением всех зол: «Одно

представление настойчиво повторялось - о Володине как о враге». Путь избавления от зла

для Ардальона Борисовича - в ритуальном убийстве. «Передонов быстро выхватил нож,

бросился на Володина и резанул его по горлу. Кровь хлынула ручьем. Передонов испугался.

Нож выпал из его рук. Володин все блеял и старался схватиться руками за горло. Видно было,

что он смертельно испуган, слабеет и не доносит рук до горла. Вдруг он помертвел и повалился

на Передонова. Прерывистый раздался визг, - точно он захлебнулся, - и стих». Здесь даже

сам способ убийства сродни тому, как убивают баранов. Не случайно прибежавшая на шум

Клавдия оценивает случившееся глаголом, более применимым к животному, нежели человеку:

«Батюшки, зарезали! - завопила она». (96, с. 216-218). По словам зарубежного исследова-

теля, «в «Мелком бесе» Передонову удается расстроить маскарад с помощью учиненного им

пожара. Затем он подменяет публичное культовое убийство убийством частным, происходя-

щим вне социума. Передоновский всепоглощающий страх природы и дионисийских мистерий

заставляет его увидеть в своем двойнике Володине барана, которого он и убивает, перерезав

ему горло. Так же как Дионис в «Вакханках» делает Пенфея жертвой ритуального убийства,

Передонов в приступе параноидального гнева из-за того, что ему не удалось навязать городу

свой взгляд на мир, превращает в жертву своего двойника, причем действует в полном со-

ответствии с языческими понятиями. И выбор жертвы, и способ убийства заимствованы из

античных языческих традиций» (89, с. 18).

Платонов, в отличие от Сологуба, жертвенную тему не акцентирует, но она, безусловно,

в повести-притче присутствует и соотносится не только с внутренней формой фамилии персо-

нажа, но прослеживается и на сюжетном уровне.

Второй пример не менее известен, указанная же мифологема в нем предстает в еще бо-

лее определенном виде. Речь идет о «Повелителе мух» Уильяма Голдинга. Уже в самом начале

повести-притчи (также «классического» образца жанра!) вводится один их главных героев -

очень толстый мальчик, прозвище которого мы вскоре узнаем - Хрюша (хрестоматийный

пример виктимного типа). Понятно, почему первое животное, убиваемое ребятами - свинья:

«- А я ей горло перерезал. - Джек сказал это гордо, но все-таки передернулся». Вско-

ре воспоминание об убийстве становится ритуальным действом: «Близнецы, со своей вечной

обоеликой улыбкой, вскочили и стали плясать один вокруг другого. И вот плясали уже все, все

визжали в подражание издыхающей свинье, кричали:

По черепушке ее!

По пятачку!

Морис с визгом вбежал в центр круга, изображая свинью; охотники, продолжая кру-

жить, изображали убийство. Они танцевали, они пели:

Бей свинью! Глотку режь! Добивай!» (22, с. 74).

А некоторое время спустя само действо приводит к ритуальному убийству. В дикой оргии,

под крики «Зверя бей! Глотку режь! Выпусти кровь!» - гибнет один из мальчиков, Саймон,

которого растерзывают превратившиеся в животных дети: «Слов не было, и не было других

движений - только рвущие когти и зубы».

Однако квинтэссенцией разыгравшейся на острове драмы стало сознательное убийство

Хрюши как элемента, нарушающего установившиеся племенные отношения, при которых

доминируют инстинкты и сила. Хрюша гибнет в момент выступления с «просветительской»

речью, причем в самом акте убийства соединяются два библейских мотива: побитие камнями

согрешивших и отторжение нечистого животного. «Камень прошелся по Хрюше с головы до

колен; рог разлетелся на тысячу белых осколков и перестал существовать. Хрюша без слова,

без звука полетел боком с обрыва, переворачиваясь на лету. Камень дважды подпрыгнул и

скрылся в лесу. Хрюша пролетел сорок футов и упал спиной на ту самую красную, квадратную

глыбу в море. Голова раскроилась, и содержимое вывалилось и стало красным. Руки и ноги

Хрюши немного подергались, как у свиньи, когда ее только убьют. Потом море снова медлен-

но, тяжко вздохнуло, вскипело над глыбой белой розовой пеной; а когда оно снова отхлынуло,

Хрюши уже не было» (22, с.151-152).

Убивать Хрюшу просто как человека для мальчиков, организованных в соответствии

с архаичными законами, смысла не имело. Однако в его лице сводили счеты с целым ком-

плексом идей, среди которых разум, справедливость, благородство - т. е. та порожденная

цивилизацией система ценностей, которая несла угрозу самой форме племенного бытия. К

моменту убийства сознание героев уже не воспринимало доводы разума - прорыв коллек-

тивного бессознательного подавлял основу человеческого существования - способность

логически осмыслять происходящее. Поэтому с их точки зрения Хрюша - грешное (не

признающее их норм жизни), «нечистое» (пытающееся замутить кристально ясную картину

мира) существо, достойное смерти. Как убитая свинья утоляет голод, так убийство Хрюши

«очищает» подсознание ребят от метастазов сомнения. Теперь уже никто не мешает полно-

му господству Беел-Зебула.

В «Котловане» Козлов и Сафронов гибнут также не из-за своих личностных особен-

ностей. Они выступают «козлами отпущения», в которых их «смертному вредителю» ви-

дится средоточие всех бед, постигших деревню. Поэтому их убийство - это не сведение

личных счетов, а акция борьбы с идеей, представляемой посланниками из города, а сами

«посланники» становятся ритуальной жертвой, без идеи которой немыслима ни одна рели-

гиозная структура.

Идея жертвы была очень популярна и в кругу людей, исповедовавших социалистичес-

кое мировоззрение. Это нашло многочисленные отклики в русской культуре конца XIX века.

Священной жертвой осознает себя Павел Власов, герой знаменитого горьковского романа,

структурировавшего новые принципы жизни на основе христианских архетипов, которыми,

кстати, изобиловали самые разные жанры революционного творчества. Вспомнить хотя бы

одну из самых популярных в те годы песен «Похоронный марш», где тема жертвы возникает

уже в первой строке:

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу,

Вы отдали все, что могли, для него,

для христианского сознания образами говорится о современности:

А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая,

Но грозные буквы давно на стене

Уж чертит рука роковая!

(67, т. 2, с. 423)

«Расшифровка» этих строк, казалось бы, предельно проста. Враждебные пролетариа-

ту классы сравниваются с Валтасаром, осквернившим на своем пиру похищенные из Иеру-

салимского храма священные сосуды. Но в то же время теоретиками социализма создается

мощная идейная база для разрушения существующего порядка, каковое, кстати, и произошло

Но, конечно, эта песня представляет классический архетип, облеченный в художествен-

ную форму, воздействие которого не связано впрямую с возможностями его «расшифровки»,

перевода на язык понятий. Архетип, в первую очередь, организует бессознательные струк-

туры нашей психики, формируя зачастую такие представления о мире, которые невозможно

«пронять» никаким «умом».

Интересно, что архетип «пира Валтасара» можно найти и в «Котловане». Козлов и Саф-

ронов - жертвы, павшие в борьбе с «кулаком». Их убийца - «деспот», «кулачество» - не

желая отдавать скот в колхоз, устраивает жуткий «пир». Однако в самой деревне, где проис-

ходит кровавое пиршество, чертятся «буквы», несущие смертный приговор «враждебному

классу»: в избе-читальне молодые женщины под руководством активиста выписывают поня-

тия идеологии нового мира, на основании которой кулачество будет уничтожено (Валтасар

убит), а деревня полностью реорганизована (Вавилон захвачен персами):

Женщины и девушки прилежно прилегли к полу и начали настойчиво рисовать буквы,

пользуясь карябающей штукатуркой. (...)

верчивостью перед наукой заговорила:

Большевик, буржуй, бугор, бессменный председатель, колхоз есть благо бедняка,

браво-браво-ленинцы! (...)

Бюрократизм забыла, - определил активист. - Ну, пишите. Однако вернемся к

понятию, значение которого для понимания идейно-образной системы «Котлована» трудно

переоценить. Интересно заметить, что экзегеты Библии очень своеобразно интерпретируют

эпизод с «козлом отпущения»: «Значение этого величественного (?!) обряда очевидно: он

прообразовал собою вольную смерть Богочеловека за грехи всего рода человеческого и при-

обретенную нами через Его страдания и смерть благодать для победы над грехом и смертию»

Это очень вольное толкование (как, впрочем, и все, пытающиеся объединить в единое

целое Ветхий и Новый заветы), однако оно имеет любопытную параллель. По христианским представлениям Бог-отец посылает своего сына для спасения человечества на смерть, а в

«Котловане» «новый царь» - пролетариат - отправляет Козлова и Сафронова в ближнюю

деревню, чтобы бедняк не остался при социализме круглой сиротой. Иначе говоря, спасать

крестьян должен как бы их новый отец - «передовой класс». Однако исход обеих ситуа-

ций - евангельской и происходящей в «Котловане», - одинаков: и там, и там - жертвен-

ная смерть. Для крестьян Козлов и Сафронов оказываются подлинными «козлами отпуще-

ния» за все преступления новой власти против деревни. Они гибнут. Но вот что интересно.

Если в новозаветном варианте происходит телесное воскресение, то в произведении Плато-

нова - духовные качества убитых переходят к одному из персонажей, Чиклину. Здесь можно

говорить о своеобразной «реинкарнации». Характерно, что смерть героев не вызывает у их

товарищей чувства горя. Чиклин, к примеру, спокойно засмотрелся в их молчаливые лица, а

затем просто лег спать между ними, потому что мертвые - тоже люди.

Проснувшись, Чиклин равнодушно утешал умерших своими словами.

Ты кончился, Сафронов! Ну и что ж? Все равно я ведь остался, буду теперь как ты;

стану умнеть, начну выступать с точкой зрения, увижу всю твою тенденцию, ты вполне мо-

жешь не существовать... (...)

А ты, Козлов, тоже не заботься жить. Я сам себя забуду, но тебя начну иметь посто-

янно. Всю твою погибшую жизнь, все твои задачи спрячу в себя и не брошу их никуда, так что

ты считай себя живым. Буду день и ночь активным, всю организационность на заметку возьму,

на пенсию стану, лежи спокойно, товарищ Козлов!

«Побеседовав» таким образом с мертвецами, Чиклин встает уже человеком, имеющим

определенные черты умерших. И первое, где это проявляется, - в языке. Чиклин не возра-

жал, пока мужик снимал с погибших одежду и носил их поочередно в голом состоянии окунать

в пруд, а потом, вытерев насухо овчинной шерстью, снова одел и положил оба тела на стол.

Ну, прекрасно, - сказал тогда Чиклин. - А кто ж их убил? Как видим, к нему пере-

шло выражение Козлова, а с ним частично и система ценностей убитого. Вскоре после «пере-

селения душ» с Чиклиным беседует Вощев:

Ты сегодня, Чиклин, не спи, а то я чего-то боюсь.

Не бойся. Ты скажи, кто тебе страшен - я его убью.

Мне страшна сердечная озадаченность, товарищ Чиклин. Я и сам не знаю что. Мне

все кажется, что вдалеке есть что-то особенное или роскошный несбыточный предмет, и я

печально живу.

А мы его добудем. Ты, Вощев, как говорится, не горюй.

Когда, товарищ Чиклин?

А ты считай, что уж добыли: видишь, нам все теперь стало ничто.

Сравним эти слова с мечтой Козлова о жизни в будущем «хотя бы маленьким остатком

сердца». К этой идее нас отсылает и любимое «дочиновничье» выражение Козлова «как го-

ворится».

Переходит к Чиклину и «революционная скупость» погибшего товарища, и уважение к

«уму». А «твердая линия», которой придерживался Сафронов, трансформировалась в неуем-

ную агрессию героя (здесь можно вспомнить также и агрессивность Козлова, и задиристость

козла): почти в каждом эпизоде, в котором участвует Чиклин, он либо «делает удар», либо

совершает иные, отнюдь не мирные поступки, находясь при этом в полном соответствии с

«Генеральной линией».

И последнее замечание. Несмотря на то, что платоновские персонажи не особо пере-

живают смерть товарищей (исключая, пожалуй, Настю, беспокоящуюся, правда, больше о

своих гробах, которые у нее отобрали для погребения убитых, да и она впоследствии приветс-

твует «Ленина, Козлова и Сафронова» как живых), сам автор повествует о случившемся не

без некоторой грусти, по крайней мере, без малейшего намека на иронию, неотделимую от

изображения как Сафронова, так и Козлова. Ибо смерть - это трагедия, как трагично и все происходящее в художественном мире «Котлована». Жертвоприношение не приносит желае-

мого результата, а вскоре жертвой становится и сам жрец. В «Котловане» гибнут представи-

тели всех сторон, как в реальности гибло в пустыне от голода и жажды несчастное животное,

«обремененное» чужими грехами. Не из-за этого ли жизненного абсурда, запечатленного в

«величественном обряде», такое недоуменно-щемящее чувство вызывает картина английс-

кого художника-прерафаэлита Вильяма Хольмана Ханта «Козел отпущения», единственный

персонаж которой мучительно умирает в грязи Мертвого моря, окруженный истлевшими ске-

летами и черепами предшествующих жертв?

Все права защищены. Материалы этого сайта могут быть использованы только со ссылкой на данный сайт